Czytaj książkę: «Венеция. Исповедь монашки»

Посвящается моей дочери Венеции.

…до выставки осталось 80 дней

Я проснулась по будильнику. 7:50. Моя соседка по комнате уже встала и заняла душ. Как ей это удаётся? Поздно ночью она вернулась с латинской вечеринки – и уже готова к новому дню. Я поёрзала под шерстяным пледом.

У нас, в монастыре Святой Доротеи, окна на ночь закрываются на ставни, поэтому комната быстро остывает и нужно быть готовым к смене температур. В первую ночь, когда меня поселили в комнату на шесть человек, я об этом не знала и посмеялась, когда суара София пообещала меня переселить через день в комнату с кондиционером, многозначительно округлив глаза.

Я прилетела 5 июня, спустя три дня после своей свадьбы. Довольно необычный медовый месяц предстоял мне этим летом. Я приехала на обучение в Венецию в галерею “А плюс А”, где вместе с девушками из других стран к сентябрю должна была организовать выставку современного искусства.

Элиана вышла из душа и, как обычно, тихо спросила:

– О, ты проснулась! А я боялась тебя разбудить!

– Эля, мы учимся в одной школе. Пожалуйста, не бойся шуметь по утрам.

Какой ужас! Я только открыла глаза, а вынуждена включать мозг, чтобы говорить по-английски. Вообще, проект в Венеции был моим первым опытом обучения на английском. И то, что меня поселили с Элей из Аргентины, преподавателем английского, оказалось редкой удачей. Я, конечно, немного завидовала другой девочке из Москвы, чьей соседкой оказалась Зои из Бостона с настоящим американским акцентом, но Эля, очень образованный и весёлый человек, за эти три месяца поделилась со мной таким объёмом разной информации, что мне впору было выдавать сертификат по международной психологии к концу обучения.

– I’m gonna grab some breakfast and see ya in the conservatory, – сказала она привычную фразу и выбежала из комнаты.

От церкви Святого Иеронима в Каннареджио, где мы жили, было двадцать пять минут быстрой ходьбы до галереи. В дальнейшем мы все очень полюбим эту локацию и будем возвращаться из года в год именно в этот район. Каннареджио находится недалеко от вокзала Санта-Лючиа, и это очень удобно, когда, стараясь сбежать из города на выходные, уезжаешь куда-нибудь в Верону или Бользано.

Ближайший от Каннареджио район – Гетто – самый первый в мире еврейский квартал. Синагога по-прежнему замаскирована под жилой дом, а ортодоксальные евреи собираются в местном клубе по пятницам. Мало где в Европе можно увидеть такое скопление чёрных широкополых шляп, проводящих досуг вместе. Вход в Гетто напоминает туннель. Раньше он был единственный, и только при Наполеоне построили два моста, через которые теперь есть проход в Каннареджио. Символично один из мостов отлит из металла, а ведь гетто произошло от итальянского gettо – «литье». В этом районе раньше располагались литейные мастерские. В Гетто редко заходят пути туристов, хотя он и таит в себе много историй.

Здесь есть чудесная лавка, где пекут огромного размера хлеб. Однажды к нам приезжала подруга коллеги по учёбе, она купила целый каравай чёрного хлеба и перед отъездом забыла. В монастыре был просто Новый год: кусочек ароматного, мягкого внутри, с хрустящей корочкой, достался всем. Это событие обсуждали ещё неделю. А подруга была рада, что одним хлебом доставила счастье целому монастырю. Кстати, в монастыре живут и служат только сёстры и комнаты сдаются девушкам, приезжающим на обучение. Каждое утро около шести сёстры ходят на службу в церковь внутри двора, и если бы не закрытые ставни, мы вполне могли бы просыпаться под мелодичный хор. Что касается нравов, то за постоялицами никто не следил: девочки из Университета Ка' Фоскари работали над проектом вместе с ребятами, а по вечерам не отказывали себе в бутылочке светлого пива. Преподаватель философии и по совместительству муж Авроры – директора галереи – вся наша армия. Скажете, скучно? Смею вас заверить, что мужчина в этой книге всё-таки будет, и не один.

Вернёмся в Каннареджио. Если посмотреть на карту и согласиться с тем, что Венеция похожа на рыбку, то Каннареджио находится в темени её головы. От ближайшей станции вапоретто Сант-Алвис можно добраться без пересадок к островам Сан-Микель, Мурано, Бурано и Торчелло.

Сан-Микель – остров-кладбище. Я очень долго старалась избегать его, но, признаюсь, что в какой-то момент идеи по прогулкам иссякли – и я отправилась туда. Хотя место и популярное, людей там практически нет. Шутка ли, поехать на кладбище, откуда уйти можно только по расписанию вапоретто. Известно, что на кладбище есть могилы композитора Игоря Стравинского, писателя Иосифа Бродского и театрального деятеля Сергея Дягилева. Но никто не говорит вслух о множестве дворянских особ российской империи, похороненных на Сан-Микеле. Было бы странно запоминать их имена и читать потом их биографии. Не для того они забрались в такую даль, на приватный остров.

В ту поездку я старалась не задерживаться. Воспоминания до сих пор весьма отчётливы: путь к могиле Стравинского лежал через современные захоронения – две высокие стены с сейфами, закрытыми на специальный ключ. Моя итальянская подруга Лина показывала мне в родном Монтефьоре-дель-Азо семейный «сейф» её мужа, где самым свежим было имя свёкра с многозначительными пустыми строчками ниже. Несмотря на то что они с мужем развелись, он обещал ей там местечко. Итальянская щедрость.

Мы часто ездили на вапоретто: в поездках на экспресс-корабликах была романтика, да и, пользуясь им рационально, можно было действительно сэкономить кучу сил. Неосознанно и гонимая инстинктом выживания, сама того не ведая, я стала профи по логистике в Венеции. Девочки, кто хотел сэкономить силы или разгрузить мозги, присоединялись ко мне по пути в школу. Забавно, но некоторые так и не выучили дорогу до галереи!

Сегодня нам предстояло занятие в консерватории Бенедетто Марчелло. Когда Эля ушла, я воткнула наушник и пошла умываться. В Москве было на два часа больше, мой муж Дима уже был в офисе и звонил мне из переговорной. Через две недели в России должен был начаться Чемпионат мира по футболу 2018 – значимое событие для фанатов и местных. Быть может, чемпионат даже оттянул на себя ряд туристов из Венеции, облегчив наш путь до галереи. В Москве все были в нетерпении, многие взяли отпуска. Дима тоже взял. Вообще-то, путешествие по родине мы планировали вместе, и с лёгким страхом я ждала этой поездки. Но как-то неожиданно вмешалась судьба со своей Венецией. Я даже представляю, как моё жгучее желание донесли ангелы до рабочего стола Всевышнего, и вот 14 марта он акцептовал печатью мою заявку на обучение, перевернув немного нашу жизнь. На чемпионат в результате поехали друг семьи и Димин сын. Благодаря стечению обстоятельств я стала Госпожой Удачей для парней. В Венеции же футбол почти никто не смотрел. Италия не прошла отборочные матчи, и сплочённые горячие южане негласно сошлись в едином мнении – проигнорировать все трансляции. В кафе, где есть телевизоры, упорно показывали клипы.

Дима рассказывал о последних приготовлениях на пути Москва – Нижний Новгород – Казань с катером на прицепе. Перемещения близких и друзей внутри страны не казались чем-то существенным, а то, что происходило здесь и сейчас в Венеции, будоражило все внутренности с раннего утра до самого вечера.

Как всегда, я не успела позавтракать, и, забежав на кухню конвента, захватила несколько абрикосов, помидоры с салатом и бутылку воды. Завтракать мне предстояло через два часа в первый кофе-брейк. Солнце в 8:30 было уже высоко, и запас двух литров воды – не прихоть, а необходимость в жарком и всё же туристическом городе.

Первое время занятия проходили в консерватории – во дворце на площади Санта-Стефана. Шикарное здание с хрустальными люстрами и расписанными потолками. Несмотря на летний период, здесь занимались ребята на музыкальных инструментах, и, порой сбегая проветриться с занятий, можно было забрести на других этажах в репетиционные залы. В консерваторию не пускали без пропуска, и, каждый раз входя и выходя, приятно было ощущать на себе налёт резидентства.

Сегодня нам предстояла встреча с директором маркетинговой службы в Музее Пэгги Гуггенхайм Коллекшн. Не секрет, что Пэгги Гуггенхайм, племянница известного коллекционера и мецената Соломона Гуггенхайма, тоже отличалась любовью к Венеции. Она, как, впрочем, и я, очень хотела найти такое место на каком-нибудь канале, с красивым видом, садиком, большой территорией и, конечно же, террасой и собственным причалом, где она сможет принимать гостей, собирать арт-коллекции своих современников и отдыхать с любимыми собачками. Теперь это место на Гранд-канале известно широкой публике как музей-усадьба Пэгги Гуггенхайм. И каждый в мире искусства стремится туда попасть минимум как посетитель, но лучше как сотрудник. Десятки специалистов и экспертов проходят жесточайший отбор на стажировки, волонтёрство и позиции экскурсоводов. Мощь музея и его команды неоспорима, а представительница руководства на встрече в консерватории воспринималась как единственная лекция Тони Робертсона в Москве в Олимпийском.

Зайдя в зал за несколько минут до начала встречи, я оглядела состав. Вторая неделя, а я до сих пор не всех узнаю. Девочка из Сирии очень похожа на Александру из Греции, только об этом нельзя говорить вслух – обидятся. Обе невысокого роста, улыбчивые, с большими зубами. Этот международный состав – хорошая селф-прокачка. Когда долго живёшь в коконе, зашоренно, по одному сценарию, начинаешь мыслить очень однообразно, один день напоминает другой, и создаётся впечатление, что, кроме людей определённого круга, вокруг больше никто иначе не живёт. Впрочем, даже когда считаешь себя вполне открытым к новому общению, зачастую бываешь не в курсе, что кто-то в другой стране тоже живёт похожей энергичной жизнью. Я, например, считала, что только у меня такой тернистый путь к славе успешного куратора, что только в России проблемы с бюджетом на культурные мероприятия, что только у нас публику не затащишь на событие, если огромный билборд не будет висеть напротив рабочего офиса в центре города. Каково же было моё удивление уже на первой встрече с девочками, что так работают и живут все: в Греции, Аргентине, Германии, Турции…

Джорджи из Берлина, высоченная австралийка, приветливо помахала большой рукой:

– Татья-я-я-на, садись рядом, с первого ряда лучше видно!

Оно, конечно, правда, что лучше, но природная застенчивость не позволяет мне быть настолько смелой. Стоит позавидовать Джорджи: всегда громкая, яркая, она привлекает внимание, и английский для неё родной. Я думала, в работе она будет одной из старших лидеров. Но, как это часто бывает на больших проектах, как ни лидируй, слабые стороны всё равно раскроются. Мы потом узнали, что у Джорджи не было высшего образования, в искусстве она была очень слабенькая, а в Берлин приехала из Австралии, надеясь начать новую жизнь после резкого снижения веса аж в два раза. Впрочем, если человек проявлял интерес к учёбе, это было только похвально. Она ещё и затыкала паузы неловкого молчания после классического: «Ваши вопросы?». Джорджи не постеснялась попросить у сестёр в конвенте номер на двоих с двумя кроватями для себя одной, потому что не помещалась на монашеских одиночных. Любимый вопрос Джорджи на кухне за безглютеновым ужином был: «Что ты думаешь о?..». Такая постановка вопроса противоречила моему пониманию общения, поэтому я пожимала плечами и быстро набивала рот пастой, чем, наверное, вскоре сформировала мнение о себе, как о неразговорчивой замужней особе.

Замужем я была одна. У меня даже закралось подозрение, что по этому критерию отбирали учениц, но на момент заполнения анкеты я и вправду была не замужем. Хотя признаюсь, что замужество весьма отвлекает от учёбы. Историю своей любви я рассказала за то лето не меньше десяти раз. Все хотели всё знать, и в ответ вздыхали, охали и ахали, как чеховские сёстры. То, что для меня стало историей, девочки воспринимали как романтическую сказку и мечтали о том же. По российским меркам я поздно вышла замуж, в 28, прямо-таки «в последний вагон», но для девочек со всего мира я была удивительным счастливым исключением, нашедшим своё счастье так скоро. Вырвавшись из кокона одноклассниц, одногруппниц и коллег в бесконечных декретах, в интернациональном сообществе талантливых творческих девушек вдруг стала молодой женой. А после моего первого прогула «по семейным обстоятельствам» Аврора, директор галереи, очень удивилась: «У Тани муж? Какой муж?».

– Меня зовут Александра Македонская, – представилась милая девушка лет сорока, положившая жизнь на алтарь карьеры, но не отпускавшая молодость изо всех сил. На ней был синий льняной костюм и лёгкая белая блузка без рукавов: день в Венеции, несмотря на ранний час, разогревался.

– Я – руководитель маркетингового направления в Пэгги Гуггенхайм Коллекшн.

Маркетинг в музее почему-то был мне близок. Никогда специально его не изучая, я была в курсе о подходах музея к изучению аудитории, привлечению новой, об организации спецсобытий и программ членства. Не говоря уже о необходимости ведения страниц в социальных сетях. В Москве все задачи по организации выставки лежат на плечах кураторов, поэтому на подкорке всё было знакомо. Я сразу прониклась симпатией к Александре: имея отношение к творческому сообществу, она сохраняла бизнес-хватку, имела чёткий план действий и несла ответственность за своих сотрудников и работу. Она не придумывала туманных текстов, не пускала пыль в глаза слушателей и не питала финансовых иллюзий к безнадёжным художникам.

Все смотрели на Александру затаив дыхание. Кто-то надеялся остаться в Венеции любым способом, кто-то хотел нахвататься иностранных штучек и с гордостью презентовать их на родине, кто-то задавал «хоть какие-нибудь» вопросы, надеясь на внимание Авроры с дальнейшей протекцией. Один пример истории успеха был у нас перед глазами: основным менеджером и главным ассистентом по организаторской работе была девушка с мужским именем Франческа и мужской причёской. Невысокого роста, одетая очень по-венециански, она была нашим проводником, особенно в первые дни, по тайным местам и по учебным встречам и локациям. Не имея личной жизни с утра и до «последнего гостя», Фран проводила с нами время в барах с аперолем, в секондах у Арсенале и на всех биеннальных точках.

Франческа тоже жила в монастыре, но в той части, куда проход для нас был закрыт. Наверное, каждый задал бы ей вопрос: в чём смысл её жизни и куда она двигается? И задающий вопрос, и отвечающий на него не хотели говорить очевидного: Франческа избрала одну из моделей построения карьеры в галерейном бизнесе, при которой спустя десятки лет на должности «девочки на побегушках» тебе «в наследство» переходит управление как самому доверенному лицу. Она отшучивалась, что набирается опыта. Но работа отнимала у неё всё время и лишала даже возможности закончить образование, а творческие поручения миновали её стороной. Зарплаты хватало в ноль. Правда, из нас тринадцати у неё хотя бы была зарплата.

Большинство девочек увольнялись с работ, кому-то повезло взять летний перерыв, кто-то, как и я, находился в поиске. Например, моя соседка Эля говорила, что она продолжает работать в двух организациях: в мировом содружестве музеев и на музей, созданный её родителями в маленьком родном городке. В моей голове это укладывалось с трудом, но она действительно порой уделяла учебное время работе.

Девушка Раня, лет тридцати пяти, ливанка по происхождению, но проживающая в Арабских Эмиратах, чудом урвала эту стажировку у работодателя! Галерея решила повысить квалификацию сотрудника и, сняв ей квартиру, отправила учиться. Наконец, это объяснило, почему до последнего Раня не пропустила ни одного занятия! В гостях у Рани побывать не удалось. Как ни крути, но девочки поделились на группки отчасти и по национальной приближённости, и лучшей подругой Рани стала Апурва, пухленькая индианка, готовившая, вопреки всем законам Италии, курицу карри и креветки масала на обед. Где она находила специи, ума не приложу. Может, привезла с собой. У Апурвы был молодой человек, по-восточному кардинально обратных пропорций: худощавый, высокий, осунувшийся и очень молодой. По глупости я даже один раз спросила: это твой брат? Смешливая по характеру Апурва не приняла вопрос всерьёз и только посмеялась.

Межнациональные вопросы всплывали регулярно. К счастью, я выступала в них только слушателем, ну а какие могли быть ко мне вопросы: лучшей подружкой стала Лина из Крыма. А вот австралийке Фенди Па не раз доставалось. В том, может, и её собственная вина. К чему отстаивать так жёстко своё место жительства и паспорт, если вся родня – выходцы из Китая? Я с гордостью рассказывала бы венграм, если бы в девяностых отцу продлили контракт, что мы – русские… Но куда денешь внешность? Фенди на момент стажировки было двадцать три – слишком молодая межнациональная душа, не готовая к жестоким европейским нравам.

После окончания лекции мы вывалились в маленький садик около Палаццо Франчетти. Там можно было удобно присесть на ступеньки и тем самым помешать туристам пройти внутрь. На заборчике висела красно-чёрная афиша действующей выставки. Кажется, на неё так никто и не зашёл.

Учёба дала нам много интересных привилегий: я оформила проездной на вапоретто на пять лет с льготным проездом. С удостоверением студента мы получали скидки на посещение таких крупных выставок, как Биеннале, например. В ходе учёбы у нас с группой было множество встреч с видными в Венеции деятелями культуры, что стоит очень и очень дорого.

Лина достала из сумки сэндвич и предложила мне половину:

– Будешь? – спросила она.

Я, в свою очередь, не осталась в долгу:

– Сегодня у меня только помидоры, – сказала я, и мы засмеялись.

С Линой нам придётся провести очень много часов этим летом.

Подлетела Джорджи: как-никак, она была соседкой Лины и кем-то вроде её приятельницы.

– Что вы думаете про Александру? – заговорщицки спросила она.

Мы пожали плечами.

– Мне она нравится – сказала я. – Маркетинг – это круто, объясняет понятно.

– Всем бы такого менеджера в команду, – добавила восторженно Лина.

Лина всегда мечтала создать себе команду из профессионалов. Очень скромная, талантливая и работящая художница-мозаист, она могла бы добиться высот, если бы имела грамотных менеджеров. Но в её команде был муж-итальянец, который вздумал с ней развестись за полгода до нашей встречи, поэтому она и оказалась здесь: муж помогал ей получить квалификацию, с которой она сможет себя обеспечить. Потрясающе красивая, не по годам с гладкой светлой кожей, она запросто привлекала внимание мужчин на улице, но говорила, что в ближайшее время не заинтересована в отношениях. Как же она ошибалась! Через полгода, когда я поссорюсь с мужем на новогодние праздники, она будет ждать меня в Венеции в своей собственной мастерской, подаренной пожилым ухажёром Августо.

Джорджи была удивлена:

– Вы не считаете, что она говорит вздор? Что она ничего не понимает в искусстве?

Тут мне стало понятно: вот в чём дело. Когда не держишься стада, невольно вываливаешься из общественных движений. Та компашка, что осталась на ступеньках Палаццо, рьяно поддержала чьё-то категоричное оппозиционное мнение.

– Да нет, нормальный менеджер. А потом, она явно прошла жёсткий отбор на эту должность.

Джорджи сверкнула глазами и ушла.

– Не думаешь ли ты, что теперь все будут считать нас сумасшедшими, Лин?

– Ты знаешь, Тань, я столько лицемерия за свою жизнь пересмотрела, что мне, честно, всё равно. Лишь бы нас действительно чему-то научили, чтобы я смогла заработать на хлеб.

Фраза «заработать на хлеб» возвращает меня мыслями в 2008-й. Мама тогда отказывалась слушать мои хотелки про «стать журналистом» и говорила: «Сначала ты пойдёшь в банковский колледж, и потом я тебя устрою на работу. Так я буду знать, что ты сможешь заработать себе на хлеб с маслом, а то и с икрой». Мне не очень хотелось есть только хлеб с икрой, а с маслом он тем более не казался пределом мечтаний, но было что-то угрожающее в маминых доводах, и я тогда согласилась. В общем-то, мама оказалась права. В девятнадцать у меня была хорошая работа в офисе, пресловутый хлеб, который первый год я радостно спускала на развлечения, а изучив снизу доверху всю эту банковскую кухню, оплатила «хлебом» второе образование – искусствоведческое. И теперь, глядя на Лину, которая, кстати, была старше меня на двенадцать лет, думала, что мама-то была права, несмотря на то, что мы сошлись в одной точке в Венеции, но с абсолютно разными ожиданиями. Лине нужны были идеи для обретения финансовой независимости, а мне… Год назад я просто загадала пожить в Венеции несколько месяцев.

Наш учебный день делился на две части. До обеда мы слушали приглашённых гостей или лекции, а после перерыва посещали какую-нибудь арт-локацию. В тот день это была галерея известной в узких кругах женщины Донателлы Манини. Она занималась тем, что успешно продавала современное искусство за большие деньги, между делом устраивая очень громкие ужины и мероприятия для гостей. Посещение предвещало быть информативным. Я потирала ручки: сейчас нам откроют все секреты. Мы будем богаты!

Внутри нас встретила девушка, которая принялась вкратце рассказывать о галерее. Кто-то не дождался окончания вводного слова и спросил:

– А вы здесь куратор?

Девушка засмеялась и покачала головой.

– Нет, куратор в нашей галерее другая девушка, её сейчас нет на месте. Она только руководит монтажом и уезжает на другие проекты.

Мы сникли. Нам надо общаться с настоящими профессионалами. Что нам даст общение с администраторами-экскурсоводами? Кто-то удалился из зала. Девушка-гид, потеряв с нами контакт, предложила перейти к осмотру экспозиции. Все работы, представленные на стене, были сделаны из бумаги.

Моё внимание особенно привлёк нарисованный синим карандашом телефон – такими пользовались в нулевые – с большими, наклеенными сверху пластиковыми кнопками и настоящей трубкой, которая торчала из холста и лежала под стеклом.

– Сколько такой? – спросила я.

– Телефон? – задумалась девушка-администратор. – Восемь с половиной тысяч евро. Но художник – новый для галереи, совсем молодой. Цены на него пока низкие.

Все заржали.

– Купить собралась? В Москве повесишь? – заголосили коллеги.

– Нам, кураторам, надо знать всё, – я пожала плечами. – Вроде, взрослые все люди.

В центре зала стояла имитация ванны, подсвеченная крошечными неоновыми огнями по периметру чаши. Я подошла к Лине, внимавшей смыслу этой туалетной чаши.

– Они это что, серьёзно? – произнесла моя подруга-искусствовед. – За тысячи они продают неоновую ванну? Куда её вешать, то есть ставить?

– Лина, камон, ты знала, на что шла. Это контемпорари и оно не имеет отношения к твоим эталонам и кумирам из Академии.

Мы улыбнулись друг другу и вышли. На улице кто-то громко разговаривал. Маленькая Фран ругалась прокуренным голосом и отчитывала нашу девочку с Кипра – Элеонору. Элеонора появилась из ниоткуда через две недели после начала занятий и сразу обозначила свою сверхзанятость на родине: она работала архитектором и преподавателем архитектуры в Университете Никосии. На занятиях она больше спорила, чем соглашалась, и не стеснялась выражать своё несогласие со всем, что её касалось, – от программы обучения до мнения окружающих. С Элеонорой мы были добрыми приятелями. К этому времени мы с мужем суммарно пробыли на Кипре около года в его частых и долгих командировках. Мы были в курсе политической ситуации, выборов, перемены погоды, настроения переехавших сюда русских, цен на продукты и прочего. Мы здоровались за руку с президентом Николасом и знали добрую часть русских, обитавших там. Элеонора считала меня земляком, но периодически рассказывала, как местные ненавидят русских и почему.

Было странно, что Фран позволила себе такую вольность с Элеонорой. Я даже боялась, что после этого назреют контры между двумя лагерями, а опошлять Венецию конфликтом ну совсем не хотелось.