Czytaj książkę: «Крымский роман»
Посвящается моей бесконечно любимой маме Нине Ильиничне, чье мужество, терпение, умение отдавать любовь и неиссякаемый оптимизм поражают и вдохновляют меня всю жизнь
© Алюшина Т., 2014
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014
* * *
Только поставив машину на платной стоянке и получив квитанцию, Наталья с удивлением обнаружила, что приехала намного раньше, чем рассчитывала, – до прибытия поезда оставалось еще целых сорок минут.
Ну, сорок так сорок! И хорошо, подумалось ей, передохнет от дороги, от руля, получит передачу и – к маме в больницу.
Это она от мыслей непростых и тревожных неосознанно всю дорогу держала приличную скорость, вот и долетела до Симферополя – и не заметила как.
Ну, еще бы не мысли и переживания! Куда от них денешься-то?!
«Ладно, ладно, – вздохнула она, успокаивая себя. – Самое страшное уже позади – операция для мамы прошла успешно, а это самое главное».
Ната отошла от шумного и суетливого вокзала по прилегающей к нему улочке, зашла в небольшое уютное кафе, устроилась за столиком у окна, заказала поспешившей подойти к ней милой молоденькой официантке капучино. Официантка отошла, а Ната посмотрела в окно, мимо которого в деловитой торопливости прошествовала девушка. Чемодан, который она везла за собой, отстукивал своими колесиками по брусчатке какую-то веселую, бодрую мелодию о странствиях и радостных встречах в конце пути.
Ната улыбнулась, поймав себя на мысли, что немного завидует этой девушке, спешащей на поезд. Даже не завидует, а испытывает некую грусть и сожаление, которые иногда чувствуешь, когда кто-то близкий или знакомый уезжает далеко, весь уже переполненный дорогой, ожиданиями радостных встреч в конце пути, а ты остаешься…
Э-эх! Сейчас бы сесть в поезд – и домой!
Так хочется домой, порой просто непереносимо, до слез! Хотя бы на денек-другой! От всех переживаний и тревог последних непростых недель, от бурлящей переменами новой жизни, новой истории и восторженных ожиданий Крыма…
– Ваш кофе, – вернула ее в реальность официантка, поставив перед ней блюдце с чашкой капучино и мило улыбнувшись.
– Благодарю, – улыбнулась в ответ Наталья.
Она сделала глоток кофе, снова посмотрела в окно, вздохнула и усмехнулась: «Какой поезд? Ты смеешься? Все самолеты, самолеты… Когда ты последний раз на поезде-то ездила?» – скептически поинтересовалась она у себя.
И вдруг…
Словно окатило теплой, нежной волной, и мурашки побежали по позвоночнику и рукам, и зазвучала откуда-то музыка летнего отпускного счастья…
Ната осторожно поставила чашку на блюдце, возвращаясь в прошлое.
Воспоминания накрыли ярко, мощно, ослепив бликами солнечных зайчиков от морской волны того лета. Последний раз она ездила на поезде именно тогда – одиннадцать лет назад. Одиннадцать!..
Почти одиннадцать – сейчас март, а тогда было лето.
«Одуряюще пахло сиренью, ну просто одуряюще…
Этот запах сопровождает меня всю жизнь. В детстве это был аромат тайны, потому что мы прятались в огромных кустах сирени, когда играли в казаки-разбойники.
Сад, в котором проходило мое детство, был совершенно сказочным – огромный, заросший, запущенный сад позади старой купеческой усадьбы. Усадьбу с особым социальным рвением благополучно превратили во множество коммунальных квартир, но сад… Сад коммунальным сделать, видимо, не удалось.
Дети считали его своей вотчиной, своей тайной, полной неожиданностей и чудес. Там находились совершенно секретные, затерявшиеся в глубине сада места, о которых даже и не подозревали взрослые. Там располагался наш штаб. Там мы наслаждались отдохновением от контроля, нашей тайной, нашим прибежищем.
Господи! Что только мы не постигали в том саду! Это было абсолютное счастье свободы: никто – ну просто никто! – не знает, где ты, и только тебе решать, когда выйти из тайного штаба и выходить ли на призыв мамы. И что будет, если сделать вид, что не слышал, как тебя зовут? И вот еще чуть-чуть, ну еще минутку посижу – и выскочу победителем. Потому что я, только я решила, что пора выходить. И от этого я такая большая и значимая. Конечно, я то и дело получала нагоняй и: «Сколько можно тебя звать!» Но все-таки только я да еще пара моих друзей знали про это тайное место. И совершенно неважно, что нас ругали, да и ругали вяло как-то – ведь главное: нашли и ребенка домой загнали!
Они и не догадывались, что сама, сама решала найтись!
А в саду все такое шуршащее, все сказочно, по-взрослому важно – и большой секрет, и тайный сбор, и глобальные проблемы маленького возраста.
Ах! Как же это было прекрасно!
Лето, солнце, запущенный купеческий сад, огромный, как мир. Засыпанный землей фонтан, дорожки в никуда, а впереди – целое огромное лето, качели, старые сараи, велосипеды, важнейшие детские проблемы и запах сирени. Запах счастья – даже не счастья, а того, что гораздо, гораздо лучше – преддверия лета, беззаботности, солнца, свободы и тайны будущего.
Потом этот запах настиг меня в больнице, после операции.
Я никак не могла открыть глаза после наркоза, но мне отчего-то было так радостно, так легко. И совершенно непонятно, что ж такого замечательного в моем пробуждении?
Ведь вроде все очень больно и трудно, и невозможно двигаться – но тогда откуда это ощущение полного счастья? А когда открыла глаза – поняла: палата залита южным солнцем, светившим сквозь незашторенное окно, и все видимое пространство уставлено букетами с сиренью…
Это была царица всех сиреней – огромные темно-фиолетовые цветы и белые махровые ветки. Они пахли так сказочно, так празднично, что затмевали мысли о боли, об операции. Наверно, даже о прошлом.
Это был запах детства, тайны, счастья, преддверия лета, перемен – всего самого лучшего в жизни.
Одуряюще, просто одуряюще пахло сиренью, и когда я расставалась с ним.
Мне казалось, что уж сирень-то меня никогда не подведет, это постоянная устойчивая величина, которая ассоциируется со счастьем, вернее – с преддверием счастья.
И вдруг!
Ну почему сирень, господи?! Все было так хорошо в моей жизни с этими цветами… так почему именно сирень? Неужели теперь всю мою жизнь она будет нести ощущение несчастья и потери всего: любви, мужчины, прошлой жизни, будущего?..
Ну, господи, боже мой! Почему именно сирень?!
Он знал, конечно, он знал, что больше всех цветов на свете я люблю сирень. Я миллион раз ему это говорила и рассказывала о детстве, о купеческом саде, о тайных местах, об ощущении будущего счастья…
В тот день, когда мы расстались, он принес мне сирень. Огромный букет крупной южной темно-фиолетовой сирени. Только теперь мне казалось, что она пахнет как на похоронах. Ну конечно – это ведь я ухожу от него, а не он меня выталкивает из своей жизни, всеми правдами и неправдами сделав мое существование совершенно непереносимым, потому что прогибаться дальше под него – это уже уровень половой тряпки.
Как трудно, как страшно принимать такое решение, когда ты на грани: либо – либо.
Да, да, конечно, все, что можно было выдержать, я выдержала.
Мы ведь, женщины, такие терпеливые, такие понимающие!
И трудности начального периода, и «квартплата пополам», и ужасы потери первых тяжело заработанных денег, и макароны день за днем, разве что не торты из макарон, потому что ни на что другое нет денег! И его сопли и пьянки от страха перед «завтра деньги отдавать», и болезни, и переломы, и дешевую колбасу, и одни всесезонные колготки…
А дальше – еще интересней. Первые победы и первый отдых в третьесортном отеле в Турции, и первая битая-перебитая десятилетняя машина, и ужасы съемной дешевой квартиры.
Мои бухгалтерские балансы и бессонные ночи ради спасения бизнеса – когда ты спишь, заглушив страх водкой, а я сижу всю ночь и рисую схемы, и считаю цифры, и наутро, одурев от кофе и сигарет, – нахожу!
Нахожу выход из тупикового, казалось бы, положения.
Первые надутые щеки – «я заработал!», и «я не могу платить тебе зарплату, ведь ты моя жена, и потом – свою зарплату ты проедаешь». Первая командировочная заграница и первый контракт, который я считаю и стыкую до зеленых чертей в глазах, пока ты спишь, отметив успех алкогольными возлияниями. Первый костюм от «Хьюго Босс» и мои уговоры его купить, а потом и надеть. И твое: «Не могу с ними пить и общаться – они все такие крутые, а я чувствую себя кретином!» И мои долгие монологи – миллион слов о твоей неординарности, уме, выносливости, изворотливости, черт знает еще о чем, только бы поднять тебя с дивана! И твое победное: «Ты не представляешь, они как дети – стадо идиотов, я сделал их на раз-два!»
Первый срыв с «больших» денег – и неделя запоя, и снова мои бесконечные «ты самый…». И снова – раздувание щек, и первые личные вложения, и праздник с друзьями по этому поводу. Три дня: застолье – застолье – застолье! Это у тебя. А у меня посуда – плита – посуда. И утро четвертого дня: «Ну видишь, ты же самый-самый…»
Дефолт – и, конечно, твоя паника: все, все пропало!
Мои уговоры: ничего не пропало, осталось это, это, то и то…
Это поправим, от этого откажемся, затянем пояс, поживем у мамы, не будем снимать квартиру, поедим макароны.
И снова цифры по ночам, цифры, а утром: смотри, мы вылезем!
И вылезли, вылезли, и ничего не надо начинать сначала – там подтянули, здесь урезали; нет худа без добра – после дефолта многие конкуренты отпали.
И мы снова прорвались, да еще как!
Снова победа, и обороты, и экономия на всем, по большей части – на мне.
И вдруг твое: «Я крутой!»
Да, крутой, а я? А ты делай теперь так и так, нет – это плохо, делай лучше, лучше. Это уже не так вкусно, это не вовремя, и вообще «прав всегда только я» – и так по нарастающей!
И ночи без сна у темного окна: «Что я не так сделала? Господи, ведь невозможно терпеть!» И все, нет сил, и выбор: либо ложиться без боя и становиться ошметком при «начальнике всей твоей жизни», либо уходить.
И понимание: на самом деле выбора никакого и нет, да никогда и не было.
И конечно же: «Ты решай, но ничего не получишь – все мое!»
И букет сирени.
Господи! Но почему, почему сирень?!»
Сильно дернуло вагон, и Наталья выскочила из своих грустных мыслей.
«М-м-да, дорога. Задремала, и все это предательски сразу полезло в голову. Ну кого и в чем я обвиняю?! В любом случае это мое решение. Что вначале – жить с этим человеком, строить жизнь с ним, что в конце – расстаться, построив и оставив ему жизнь и бизнес. Я могу тысячу раз говорить себе, что он не виноват. Я могу тысячу раз обвинять себя и сомневаться в правильности решения. Я могу охрипнуть нутром и горлом, утверждая, что сама, сама виновата. Но я обвиняю его и не могу остановиться. Господи! Ну сколько можно ходить по кругу. Все понимая, оставаться там же, где и была?! И вообще – какого хрена сирень!..
А, собственно, откуда запах?»
Она повернулась лицом к купе.
На столике стоял букет сирени в обрезанной пластиковой бутылке из-под минеральной воды. Наталья занимала верхнюю полку, и здесь, наверху, запах цветов чувствовался особенно сильно. Рядом с букетом сияла лучезарная улыбка девушки лет семнадцати.
– Здравствуйте, а мы ваши соседи, мы с мамой только что сели, в Туле. Давайте познакомимся. Я – Даша, а это моя мама – Устинья Васильевна, – она указала рукой на весьма полную даму в спортивном костюме веселой расцветочки, – мы до Джанкоя, к родственникам. А вы?
«Прелестно, сейчас в самый раз», – вяло подумала Наталья.
– Давайте чай пить, – предложила Устинья Васильевна, – четвертого попутчика у нас пока нет. А вы из Москвы едете?
«Как будто можно ехать откуда-нибудь еще – поезд московский, и первая остановка – Тула», – поворчала про себя мысленно Наталья.
– Да, – наконец соизволила ответить она.
И бочком, чтобы не задеть цветы, накрытый к чаю стол и новых пассажирок, начала сползать с верхней полки. Схватила сигареты, промямлив что-то типа «я сейчас», натянула пляжные шлепки, служащие в поезде тапками, и, непонятно почему смущаясь, выскочила из купе.
В тамбуре никого не было.
Прикурив, она обнаружила, что руки трясутся вместе с поджилками.
«Да что, собственно, такое?! Ну было, да времени-то сколько уже прошло. Сколько? Три года? Да, три, даже больше. Ну, и чего тебя проняло? Ты ведь умная. Про свою жизнь ты все уже поняла. Что это ты вдруг? Это просто поезд. Здесь как-то особенно ощущается одиночество: никто не провожает, никто не едет с тобой, никто не встречает – все сама. Ну и что? В первый раз, что ли?! Надо было читать до опупения жизнерадостную Донцову, а не задремывать под стук колес».
Наталья уставилась в грязное оконце на пролетающий мимо пейзаж, не видя ничего, стараясь изгнать из сердца тоску и жалость к себе.
«Пойду пить чай с попутчицами! И все, все, хватит».
Затушив сигарету, она «очень решительно», как пишут в романах, взялась за ручку двери. В это же мгновение дверь дернули с другой стороны – не менее решительно, и она полетела вперед, как выпущенная торпеда. Что чувствует торпеда, Наталья не знала, но сама она почувствовала сильную боль, ударившись обо что-то твердое плечом и скулой.
«Что-то твердое» оказалось при ближайшем рассмотрении мужчиной. Мужчина был высок ростом, широк, зол и смотрел на нее с плохо скрываемой брезгливостью.
– Что вы на ногах не держитесь, девушка? Так и покалечиться можно!
– А что вы дверь рвете, как партизан в бункер к немцам?!
– Что?! – опешил мужик от такой отповеди.
– Ничего! Вы куда-то с боем прорываетесь, а тут девушки на дверях висят, – воинственно проворчала Ната.
Насчет девушки она, конечно, погорячилась маленько, но кто из женщин не думает о себе в диапазоне минус 10–15 лет? Да и какое это имеет значение, когда бог посылает ей маленький скандалец для бодрости духа и развеивания хандры…
В этот момент Наталья почти любила этого мужчину.
Мужчина, которого она «почти любила», был ошарашен и сдвигался в сторону, пытаясь ее пропустить. Гордо, нет – очень гордо! – задрав подбородок, она прошествовала мимо, испортив всю картину несения своего возмущенного величия тем, что зацепилась за коридорный коврик носком шлепанца.
«Ну вот и полегчало, спасибо тебе, дядечка», – хотя насчет «дядечки», как и насчет «девушки», она тоже несколько преувеличила. Толком рассмотреть божьего посланника ей не удалось, да и это было неважно, но на «дядечку» он явно не тянул.
Уже совсем в ином настроении Наталья вошла в купе.
Даша и ее мама пили чай. Настоящий чай, который наливали из заварного чайника – вот же чудеса непоездные! А на столе было разложено угощенье – тульские пряники, конфеты, пирожки и еще какая-то снедь, завернутая в промасленную бумагу.
– Вы садитесь с нами, мы подвинемся, – очень весело, звонким, каким-то девчачьим голосом пригласила Устинья Васильевна. Голос совсем не вязался с ее крупной, дородной фигурой, круглыми щечками и стрижкой «в кучери». – Вас как зовут? А то и не знаем, как обращаться.
– Наталья Александровна, можно Наталья.
Как-то вдруг очень захотелось чаю с пряниками в компании этой располагающей, открытой парочки. Наталья сходила за стаканом, и они уселись чаевничать. Устинья Васильевна с Дашей рассказывали о себе: куда едут, как живут, про родственников, которые будут их встречать, и что-то еще, еще… Она слушала, не слушая, улыбалась и кивала: этому приему Ната научилась давно.
Ездить приходилось много и часто, в основном на поездах. Попутчики попадались разные, но почти всегда разговорчивые. Она научилась слушать, пропуская поток информации и эмоций собеседников мимо. Не от безразличия или снобизма, а от невозможности втиснуть в себя что-то еще сверх своих переживаний.
Переживания прошли, а навык «поездных ушей» остался.
Хотя – какое там «прошли»!
Когда, вон, курить побежала – и ручки тряслись, и слезы внутрь загоняла, не разрешая им выйти из-под контроля, и смирилась с тем, что хандрить придется полпути. Если б не маленькая стычка с тем мужиком, сидела бы сейчас и собирала себя в кучку…
Она улыбнулась, вспоминая эпизод в тамбуре, и мимолетно подумала о мужчине: «Что ж у нас случилось-то, что мы такие решительные и суровые, или мы такие по жизни?»
Как будто отвечая на ее мысли, Даша взахлеб принялась рассказывать:
– Ой, Наталья Александровна, тут пока вас не было, к нам четвертого поселили! Представляете, он из СВ, продали три билета на одно место, чего раньше никогда не было. Так начальник поезда говорит. Вот. А СВ-то – всего два вагона, и все места заняты, так эти трое не знали, как разместиться, вроде как двое мужчин уступили женщине, у нее третий билет был. Вот. А их в купе переселили и обещали разницу выплатить, искали лучший вагон, и оказалось, что это наш. Нам одного и подселили. Здоровый такой мужик и злой. Важный: вещи, то есть сумки, дорогие такие, так он их покидал и ушел, даже дверью хлопнул. Будет теперь дуться и молчать. Да еще храпеть, наверное, ночью примется!
– Да не тарахти ты, Дашка! С чего ты взяла, что будет храпеть. А что расстроен человек, это ж понятно.
– Ну… уж больно важный, сразу видно – начальник.
«Уж не мой ли «партизан», этот новый сосед? Плохо дело, еще разборки устроит, учить уму-разуму начнет», – обеспокоилась Ната.
Поругивая себя за трусость, она полезла на свою верхнюю полку, где, в общем-то, неплохо устроилась. Чувствуя приятную сытость после чая, она медленно погружалась в сон.
Дремать нельзя – только спать…
Наталья проснулась от звука хлопнувшей двери купе, более резкого, чем обычно, похожего на выстрел. Вздрогнув, она открыла глаза и увидела прямо перед собой того самого «партизана», как она его обозвала про себя, и теперь наконец-то смогла его рассмотреть.
Он был действительно высок, за метр восемьдесят, весь какой-то широкий, но не толстый, а, как говорится, подтянутый. На вид ему, пожалуй, можно было дать в районе сорока. Короткий ежик волос, очень внимательные серые глаза, небольшой шрам над левой бровью и едва заметный – на левой скуле. Простая, ничем не выдающаяся внешность. Ничего особенного.
Кроме глаз.
Пожалуй, Дашка была права: как-то сразу становилось понятно, что он – начальник, не потому что высокомерен, а просто чувствовалось, что этот человек умеет командовать.
«Да, с «дядечкой» я точно промахнулась…»
– Простите, я не хотел вас разбудить! – холодно и отстраненно произнес объект ее пристального изучения.
– Все с дверьми воюете? – понесло Наталью, видимо, еще не до конца проснувшуюся. Язвить с этим товарищем, похоже, не рекомендовалось, но когда это благоразумию удавалось ее остановить!
– Так это вы, девушка! – как будто обвиняя, произнес «гражданин начальник».
– Вообще-то – я. А что? – живо поинтересовалась она.
– Да, собственно, ничего.
– Ну и славно! – ехидно согласилась Наталья.
Куда ее несет?! Мужик явно раздражен, да и цену себе знает. Может, поэтому ее и проняло?
Говорить им было не о чем, и мужчина твердым полукивком отпустил ее из разговора и одним сильным движением поместил свое крупное тело на верхнюю полку.
«Ого, да мы еще и спортсмэны», – подумала Наталья, с издевкой вставив «э».
Слишком увлекшись его разглядыванием, она совершенно забыла о других пассажирах, но они о себе немедленно напомнили:
– Здравствуйте, а как вас зовут, а то мы все познакомились, а как вас звать – не знаем. Хотите чаю? У нас настоящий, не из пакетиков, – очень быстро и громко, как из пулемета, строчила Даша.
– Зовут меня Антон Александрович, чаю не хочу, благодарю вас.
Вот так – холодно и очень понятно: «Все свободны, всем спасибо».
«Что ты к нему прицепилась, Наталья?! То рассматриваешь его во все глаза, то язвишь, то его тон тебя задевает, тебе-то что? А бог его знает – что? Бог знает…»
В этот миг зазвонил ее сотовый.
Схватив в руки телефон как спасательный круг, она спустилась с верхней полки и выскочила в коридор. Звонила ее бывшая клиентка, просила помочь приятельнице, которой нужно срочно продать квартиру. Она переадресовала клиентку к Ольге, ее нынешней коллеге и почти подруге. Закончив разговор, Наталья заглянула в купе, взяла сигареты и снова поплелась в тамбур.
Надо кое-что обдумать, успокоиться, а то настроение, как качели, – то вверх, то вниз.
Ей повезло второй раз: в курилке никого не было.
Она уставилась в окно на мелькающий пейзаж, и мысли потекли, как картинки за окном.
После ухода от мужа она, конечно, потеряла и работу.
Начинать заново жизнь после тридцати сложно, а после тридцати шести практически вообще невозможно, да еще не имея ничего за спиной, кроме старого шмотья. Она работала у него всем на свете, от секретаря до главбуха, и, конечно же, без трудовой книжки и без зарплаты, а еще с целой кучей проблем.
Как-то по ТВ шел сериал о женщине с тремя детьми, ушедшей от мужа. Сериалы она не смотрела в силу занятости и не особой любви к ним. Из этого сериала почему-то запомнила некоторые высказывания, из тех эпизодов, что видела случайно.
Героиня говорила своей подруге: «Начинающие развод делают одну большую ошибку – уходят, а уходящий получает не более десяти процентов от всего: от денег, жизни, любви. Раз уж влезли в развод, сделайте так, чтобы ушли от вас».
Десять процентов она не получила, но одну десятую процента ей все-таки дали и подтолкнули в спину – «иди, иди, убогая, пока я не передумал».
А что? Прав ведь! Точно, убогая – шесть лет угробить на мужика: на его жизнь, его бизнес, его здоровье, его родителей. На все его.
Конечно, убогая.
А где же я?! Ну или хотя бы «мы»?! Ну и сама дура – заслужила!
Наталья стала искать, куда пристроить свои жалкие копейки, чтобы сделать наконец что-то для себя, хотя бы организовать жилье. Она купила комнату в совершенно «убитой» коммуналке, в отдаленном районе, без соседей. У них имелась другая квартира, а вторая комната стояла пустая: супруги держали ее для детей, когда те подрастут. Люди они оказались неплохие, и им было все равно, что она там делает – ремонт так ремонт.
Негатива, обид и обвинений в ней накопилось – море, девать это куда-то требовалось, вот она и взялась за ремонт. Своими силами – за исключением сантехники, электрики и каких-то сложных работ.
Деньги быстро закончились, а что-то делать плохо Наталья не умела, вот и вышел ремонт на славу. Зато она оказалась совершенно без денег, без работы и без понятия, что ее ждет впереди.
Однако половину злости на себя и на весь мир Наталья сбросила. Она продала эту комнату – надо же на что-то было жить – и вдруг обнаружила, что неплохо на этом заработала. Очень даже неплохо! И пошла на фирму, через которую покупала и продавала комнату, где устроилась работать риелтором в отдел купли-продажи.
Через два месяца она заработала первые неплохие деньги. Через год приобрела однокомнатную квартиру, а вместе с квартирой – и самоуважение, потерянное где-то в начале «счастливой» семейной жизни. А еще она приобрела устойчивый страх – пустить в свою жизнь и в свое одиночество хоть кого-то.
Ну, и накрывающие время от времени с головой, вот как сегодня, приступы хандры…
В активе у нее имеется любимая мама, к которой она и едет сейчас в Крым, еще – любимая же сестра, четверо горячо любимых племянников, детей сестры.
Между прочим, сестра с семьей в ближайшее время собирается перебираться с Урала в Москву: бизнес мужа требует.
А с ее любимыми племянниками рядом скучать не придется – это, как они говорят, «без вариантов». Так что нечего, нечего хандрить!
Ну подумаешь – тридцать девять лет, ну подумаешь – нет детей и ты одна.
Делов-то.
Скучный, рутинный секс раз в неделю с сослуживцем в течение последнего года, не доставляющий никаких радостных эмоций ни ему, ни ей.
А куда деваться? Чувств друг к другу никаких, кроме дружеских, они не испытывают. Жениться, боже упаси, не собираются. Ну, хоть секс есть – вяленько так вяленько…
Последний раз это случилось два месяца назад, не доставив ей никакой радости, и Ната решила: все, хватит! Даже говорить ничего не надо было: просто она его не приглашала, и его предложений встретиться не принимала.
Все довольны.
Работа эта ей уже давно надоела, да и не надрывается она особенно.
Народ у них деньги зарабатывает – будь здоров, а ей лень и неинтересно.
В общем, по нынешним меркам она тоже неплохо заколачивает, понимает, конечно, что можно го-о-раздо больше, но нет азарта, удовольствия, что ли.
Да и не ее это!
«А что – твое??! Чего ты хочешь-то, Наталья?! Куда тебя сегодня несет? Ты сто лет не позволяла себе расслабляться и держалась!» – прикрикнула она на себя мысленно.
«Все нормально. Просто я еще не умерла, я живая, мне влюбиться хочется, родного человека рядом, чтоб свой, со всем набором мужских достоинств и недостатков, но родной и любимый. Вот так-то!
И хоть раз в жизни, ну хоть один раз, почувствовать и понять, что такое «как за каменной стеной». Что значит: мужчина, которому можно все доверить – и жизнь, и любовь, и преданность. Тихая постоянная радость, что он есть, миллион мыслей в день о нем: где? как? все ли хорошо?
Радость, что он думает, скучает и звонит по три раза на день – просто так, чтобы услышать ее голос. Чтобы совпадать, как две половинки, слышать друг друга. Господи, да можно что угодно об этом думать и говорить, главное – быть родными!
Ох-хо-хо, куда тебя, Наталья, понесло! А кто не хочет?! Все хотят и любви, и родного человека. Все! Что ты разнюнилась?
Ты еще начни женские романы читать и сериалы типа «сопли в сахаре» смотреть».
Во рту стало горько – не то от сигареты, не то от мыслей…
«Ладно, хватит! Бери себя в руки и тащи в купе, на верхнюю полку – к Донцовой, кроссвордам и остальным прелестям поездной жизни. Или, может, в ресторан, коньяку хлопнуть?»
Наталья затушила сигарету и пошла в купе.
«Ты смотри, какая!» – думал Антон, виртуозно изображая, что спит.
Собственно, ему нужно было подумать, хорошо подумать, и с бумагами поработать. Он ехал поездом, чтобы совместить приятное с полезным, а еще выполнить одну неофициальную просьбу из числа тех, которые уже не раз выполнял для своей бывшей конторы.
Вернее, в первую очередь – «просьбу», а потом уж все остальное.
Но эта дамочка его сильно отвлекла, еще там, у двери в тамбур, когда влет ответила про «партизана».
Ему всегда нравились такие язвительные, быстрые на умную реплику, живые. А у этой к тому же были зеленые глаза – печальные, но в одну секунду вспыхнувшие смехом. Судя по всему, остальное было тоже в порядке – он почувствовал, когда она на него налетела: упругая грудь, талия, бедра.
Почувствовал и запомнил, и нес с собой, пока шел в ресторан.
В ресторане он понаблюдал за тем, кто был ему нужен, впервые рассмотрев его вживую.
Прокручивал в голове еще раз информацию, настраиваясь на этого человека, на работу с ним.
За всем этим он про девушку забыл.
Оказалось – не забыл, а как бы отодвинул и, снова встретившись с ее внимательными зелеными глазами, понял, нутром почувствовал: зацепила она его.
Да уж!
Сразу вспомнилась оставленная в Москве Марина. Когда же они последний раз занимались любовью? Давно, да как-то особенно и не тянуло.
Она, конечно, надеялась на что-то серьезное, продолжительное.
А он точно знал, что – нет, нет. Все это не то, не греет.
Спасибо, конечно, что и такое есть: при его-то занятости еще озадачиваться поиском партнерши – ну никакой возможности. Вот и тянется не пойми что: ни роман, ни дружба, ни любовь, ни просто секс.
Надо бы ей позвонить, сказать, что уехал, да неохота.
А эта, зеленоглазая, пожалуй, могла бы фейерверк-то в нем зажечь…
Он всегда был честен с самим собой и сразу признал: странным образом эта девушка его сильно заинтересовала. И тут же сам себе подивился – с чего бы?
Давным-давно его никто не интересовал вот так, сразу.
«М-да, не то стареешь, не то заработался ты, Антон Александрович. Ладно, надо делом заняться».
Ну, с бумагами все ясно – его официальный контракт и договора к нему – азы и рутина.
А вот с «просьбочкой» – тут все сложнее и интереснее.
Полковник в отставке, а ныне хозяин и генеральный директор фирмы, предоставляющей услуги по установке и обслуживанию охранных систем любой сложности и любого уровня защиты, а также выполняющей индивидуальные заказы на личную охрану и еще кое-что в этом же русле, проходящее по «прейскуранту» как «особые услуги», – Антон Александрович Ринков считался среди людей, знающих его, человеком везучим. На самом деле он просто обладал суперинтуицией – седьмым, десятым, черт его знает, каким чувством, спасавшим его шкуру и голову не одну тысячу раз – как в бою, так и во всех делах, которыми занимался.
Боевой офицер спецназа, прошедший огонь и воду, из каких только передряг не вылезавший, практически всегда выводивший из них целыми и невредимыми своих ребят, за исключением единичных случаев, о которых говорить и думать запрещал самому себе.
За блестящий ум и эту самую интуицию после очередного задания и ранения он был переведен в аналитический отдел родной конторы.
Поначалу работать в этом отделе было интересно, азартно, радостно.
Но постепенно азарт спал, все виделось более четко, гораздо глубже и серьезнее, чем в начале, – и пришло понимание, что он ошибся.
Знаменитая на всю контору интуиция, помноженная на блестящий ум, помогла ему тихо и безболезненно уйти в отставку, хотя Антону пророчили звание генерала.
Да бог с ним, с генералом-то. Главное, что ушел.
Хотя «безболезненно» – это, конечно, не совсем правда.
Начинать новое дело, не имея собственных средств, получая регулярные предложения «о вложениях» с разных, порой противоположных сторон, красиво уходить от принятия данных инвестиций, выкручиваться самому, заложив все, что можно, собрав посильную дань со всех друзей и родственников, – это еще то удовольствие.
Он работал как каторжный, иногда по двадцать четыре часа в сутки, не гнушаясь сам подвязываться на «личную» охрану «тел», о которых знал гораздо больше, чем даже они сами о себе знали. Монтировал первые охранные системы сам или со своим товарищем Михаилом на пару. Вместе они решали, на что потратить оставшиеся копейки от прибыли: на еду или на сто боевых граммов для расслабухи, ибо все, что заработали, они тут же вложили в новое оборудование.
Водка порой перевешивала, потому что упахивались они до зеленых чертей…
Он сшибал деньги у друзей до следующей прибыли, о поступлении которой можно было только мечтать.
Все, все это было и много всякого другого, о чем и вспоминать не хочется, в то дикое время становления своего дела.
Это сейчас он – сытый холеный барин, обожающий свой кабинет, дубовый стол, сделанный по его индивидуальному заказу, компьютер и все атрибуты жизни преуспевающего предпринимателя, даже свою секретаршу Марию Ивановну, даму неопределенного возраста, остановившегося где-то около сорока пяти лет с десяток тому назад, – суровую и требовательную, как прапорщик на плацу, очень профессиональную, тайно обожавшую его и Михаила.
