Czytaj książkę: «День накануне Ивана Купалы. Книга первая»

Czcionka:

ISBN 978-5-4483-4600-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть I

Глава I

За десяток с хвостиком, лет жизни Стасик никогда не видел свою спокойную милую маму такой рассерженной, как тогда, однажды, в середине мая. В то утро отец пытался донести до супруги мнение командиров о его летнем отпуске. И мама возмутилась так, что случился серьёзный разговор.

– Я так и знала! – сказала она с сердцем. – Мы всё говорили, думали – как с деньгами, как чего, а я знала! Я чувствовала, что всё впустую, всё!

Отец и сын не вмешивались. Молчали, напустив на себя тихую бестолковость подневольных людей.

– И главное! Опять ты! На весь флот. У тебя что – ни семьи, ни дома? Одно море?

Папа хотел возразить и открыл, было, рот, но, подумав, закрыл его.

– Мы и так всё время ждём чего-то. Ждём, когда ты вернёшься, ждём, когда зима закончится. Ждём, когда ты снова уйдёшь, чтоб вернуться, ждём лета, ждём тепла, ждём отпуска. Все ждём. А они? Раз-два и решили! Разве можно? Так поступить…

Похоже, у мамы не хватало слов. Она опустилась в кресло и, не закрывая лица, заплакала.

Стасик, увидав бусинки слёз, побежавшие из маминых глаз, почувствовал, как и у него накатило к носу.

Ему стало жалко маму, себя, отца. Жалко отцовского летнего отпуска – что он, как это иногда бывает у военных, переносится на неопределённо-отдалённый осенне-зимний период. А какие были планы! Стасик замер, борясь с желанием хлюпнуть носом. А отцу, похоже, мамины слёзы помогли собраться: он сбегал на кухню, принёс воды и, присев у кресла, стал успокаивать жену. Он бормотал ей что-то, как большой и умный, и всё пытался угостить маму водичкой, словно, если она попьет, вопрос решится сам собой.

– Что делать? Марусенька. Кто знал, что этот бродяга Иванишин ногу сломает! На ровном пирсе! Шёл-шёл, упал, очнулся – гипс. Вот кого жалеть надо. У него жена с детьми ещё когда уехала! Ты же в курсе: там аллергия, страшная, причём. И Сашке как? Выйдет из госпиталя на трёх ногах, а квартира – на пятом. Он тоже думал – последний поход перед переводом, у дочки его… ну, ты знаешь…

– Да не аллергия у неё! Астма! – взорвалась мать. – Это у меня аллергия на эту службу, на Север твой Крайний! На походы твои! Когда они закончатся?! – запричитала она, подвывая.

– Ты попей, Манечка. Попей, – твердил отец, всучив таки матери чашку.

И, коленопреклонённый, полез обниматься.

Стасик втихаря потянул забитым носом и отвернулся к окну.

Суббота – парко-хозяйственный день. Мичман Кириканич с подразделением боролся с прошедшей зимой. Бороться было с чем: на календаре – май, а снеговые кучи почти не осели. Их разбрасывали, увозили на листе фанеры – волоком, за автопарк, в глубокий ледяной провал, где снег лежал и зимой, и летом. Севера.

Сзади послышалось убеждающее:

– Точно, обещали. На всю семью! Всё нулёвое! Кормят на убой. Из наших ещё никто. Комдив через месяц, а я – как вернусь. Захотела – гуляй, захотела – читай. Горы! Красота! Природа, фуникулёр, лыжи-сани, снега валом! Слышь, сын?

Стас глянул вполоборота.

– Снег! – обречённо вскрикнула мама. – Опять снег!

Плеснула разлитая вода, чашка упала на палас, но не разбилась, а, покрутившись, остановилась у ножки столика.

– Ты что, смеёшься! Нашёл чему радоваться?! Снегу! Да грош цена их путёвке! А потом, ну, ладно – ты. Тебе сказали – ты козырнул и пошёл. Ну, ладно – я! Но мальчишка-то в чём виноват? Нельзя же так, он должен бывать на солнце! Он растёт! Это ж безобразие! Как ты понять не можешь? Снегом удивил!

Папа, сидящий на полу, поджал губы и закивал головой, всем своим видом показывая, что мама права: ребёнок растёт, а это безобразие. И он, и сын уже готовы были улыбнуться, но мать стукнула кулачком по мокрому пятну на юбке:

– У тебя всё шуточки, всё отговорочки. Мы живём на вечной мерзлоте. Мальчишка годами не видит солнца. Когда мы были на юге? Последний раз – два года тому назад. Ему было семь, а теперь десять. А он не щенок, он – ребёнок! И не только мой, кстати. Ему нужен витамин Д. А у тебя – одна служба. Вот мы побывали на море, и он всю зиму не чихнул, не кашлянул, а эта последняя зима – грипп, отит, тонзиллит два раза, у него прыщи, у него сыплются зубы.

Папа вздохнул, пытаясь сказать, но слова ему не дали.

– Да, всего одна пломба, но ему только десять. А что будет через два года?

– Дык, – вклинился отец, – через…

– Да, через два года нас должны перевести, но здоровье его закладывается сейчас, а он белый, как полярная сова.

Мужчины потупились и даже приуныли, осознав трагизм дальнейшей Стасиковой судьбы. Хотя жёлтые глаза папы по-прежнему были разбойничье-весёлые, и Стас старался не глядеть в них, чтобы не фыркнуть.

«Ребёнок должен видеть солнце. А что здесь – лета не бывает, что ли? Пустяки, что Заполярье, зима только десять месяцев».

Помолчали. Но мама была не из тех, кто сдаётся без боя. Она подумала, сведя бровки, и, глядя в одну точку, сказала то, что от неё никак не ожидали:

– Поскольку Стаськину путёвку в лагерь мы сдали, поскольку к бабушке в Нерехту его нельзя – у бабушки сердце, – то мы сделаем вот что: мы дадим… Нет. Мы вызовем на разговор тётю Валю. Она говорила, к ней присылают знакомые детей. Надо поговорить с тётей Валей. И если она согласится взять Стаса к себе хоть на неделю, то мы должны отправить его к ней, на юг. К нормальному тёплому морю, на фрукты, молоко и солнце.

Мама говорила, а ладошка её сама по себе заглаживала складку юбки на колене, там, где было мокрое пятно; закладывала и заглаживала.

– Маняшенька! – возопил отец, – умничка! Я знал, что ты всё придумаешь! Я и Стасу говорил: мама у нас – голова, она найдет выход, скажи, сын?

Папа всё стоял на коленях перед мамой, но, протягивая руку к Стасу, подмигивал ему, призывая в свидетели. Стаська не помнил никаких таких слов, зато вспомнил, что отцу на футболе здорово залепили по коленке. И он решил помочь ему подняться, но вначале папа поцеловал маму, мама поцеловала папу, а потом родители с обеих сторон звонко чмокнули Стаса.

Нарадовавшись, что всё так славно решилось, дружная семейка уже хотела идти завтракать, как мама вспомнила о чашке.

– Если разбитая посуда – к счастью, то неразбитая к чему?

– Делов-то! – низким голосом завёл отец. – А ну-ка, Стась! Дербалызни её, упрямую – всё одно последняя из сервиза.

Мама хотела сказать, что есть ещё блюдечки, но промолчала. На счастье – так на счастье.

Стасик наклонился и, подобрав чашку, обнаружил, что она, до этого целёхонькая, развалилась в кулаке. В изумлении он раскрыл ладонь и показал родителям два почти одинаковых осколка.

– Гигант! Жаботинский! Лёгким движением руки! А ты, Мася, говоришь, что он у нас дохленький, – гудел отец тем же голосом. – Сына, я тобой горжусь!

Глава II

Зря мама так переживала. Стас прекрасно отдохнул здесь, в Заполярье, прошлым летом. Целыми днями гонял с ребятами. Даже в походы ходили, пожили «дикарями» будьте-нате. Пусть рядом с городком и только до вечера, но всё равно здорово!

В этом году Барсуковы-родители своих мальчишек – Петю и Пашу – отправляли в лагерь отдыха на всё лето. Туда же мог ехать и Стас, но отец до последнего был уверен, что летом пойдёт в отпуск. И тогда они с сыном проведут его вместе: погостят у родных, а потом – на юг. Поэтому от путёвки отказались. Но отец – человек военный. Сказало командование, что отпуск придётся отложить, значит, придётся отложить. У матери положение не лучше – отпуск летом бывает только раз в три года, да и то с оговорками: «В этом году идут Лизочка и Нина, прошлым летом были Елена Владимировна с Женей, а вот следующим – отпустят меня с Ликой».

Мать работала инженером-картографом в пароходстве, где летом, в навигацию, каждый человек был на счету. В эту горячую пору рабочий день иногда продолжался до десяти вечера. Зимой же – другое дело, гуляй – не хочу. Потому что зимой порт замерзает, и в море выходят только военные; а у них карты свои, секретные.

Два года тому назад случилось историческое событие: у отца и матери отпуска совпали. И они отдыхали всей семьёй. Были вначале у бабушки, а потом на юге, у сказочно тёплого моря. Мать близнецов Барсуковых, боевая и всё знающая, дала им адресок: «Вот такая хозяйка! Вот в таком местечке!» Они отбили телеграмму и – вначале самолётом, потом автобусом – волшебно-быстрым образом оказались во дворе у этой самой хозяйки в этом самом местечке.

Хозяйку звали тётя Валя. Она была подвижной, решительной и, блюдя право на отдых своих жильцов, горячо боролась с пристрастием мужа – сапожника-выпивохи. Тут же, по знакомству, не давая оглядеться, тётя Валя стала утверждать, что эта приземистая, с тремя вдавленными в стены окошками, хатёнка есть лучшее жильё для северян, раз они решили отдохнуть в эту пору на юге.

– Ещё мой дед строил. Не смотрите, что неказиста – в старину люди знали, что делали. В кирпичном доме иль пристройке днём не дыхнуть – накаляется, аж ночью жарко. А тут саман – в любое пекло прохлада. Я её побелила, убрала, как невесту. Вот войдите, – радушно предлагала хозяйка – плохого не покажу. Придёте, нажарившись, а тут…. У меня в этой хате профессор из Москвы селится. Сиеста, говорит, здесь. Он в августе, после вас, будет.

Смущённо улыбаясь, папа, мама и сын переступили высокий порог и поняли: насчёт прохлады хозяйка не обманула. Потому и остались. Постоянно задевая головой притолоку, отец в сердцах обозвал хатёнку «бункером», и название это прижилось мгновенно. А поскольку домик стоял почти по центру участка, то «посмотри за бункером», «подожди у бункера» слышалось во дворе целый день.

Это было незабываемое лето! Весь месяц стояла чудная погода. Дважды ночами случались грозы с мощными тропическими ливнями. Такими ночами казалось, что в мир больше не вернутся ни свет, ни тепло. Но утреннее солнце за час возвращало к жизни всю измотанную за грозовую непогодь зелень, сушило дорожки. А промытый воздух становился волшебно-вкусным. И дети, оценив этот воздух, тут же, начинали «гонялки». Всё утро, несмотря на грозные окрики, они шумели и бегали в диком азарте, как бывает под Новый год.

– Что вы носитесь как оглашенные? – недоумевали взрослые.

На этот вопрос даже Стасик, один из старших ребят, не мог ответить, понять свой «щенячий восторг». Лишь четырёхлетняя Наденька из Надыма, пойманная за трусики своей молодой расторопной бабушкой, объяснила за всех: «Как ты не понимаешь, ба? Это же детство, детство!» И постучала кончиками согнутых пальцев по грудке, где чуть ниже начинался часто дышащий овальный животик.

Мама была против «гонялок». Она считала; что они всегда заканчивается травмами и слезами. Поэтому звали на помощь пап. Те собирали детей и вели их на горку, которая начиналась «на задах», за огородом. За этой горушкой поднималась другая, повыше, а за ней – третья, ещё выше. Так, цепочкой, горки тянулись вдоль моря и уходили за горизонт. А на этой – первой – был запущенный сад. Говорили, что там водятся змеи, и детей одних туда не пускали. Зато здесь росли две шелковицы – белая и чёрная. Вкуснее ягод-фруктов Стаська в жизни не ел. Всё покупное казалось ему безвкусным по сравнению с шелковицей. Мальчишки забирались на деревья, девочкам наклоняли ветки, и тут впервые за утро мир наслаждался тишиной. Лишь в траве стрекотали просохшие кузнечики.

Глава III

Тем летом папа купил маме шляпку. Со шляпкой были страдания: и у бабушки, и по дороге смотрели во все глаза, но ничего не приглядели. А папа взял и купил. Но, посмотрев на супругу, понял, что зря он это сделал. Мама сказала: «Спасибо, дорогой», и лицо её стало несчастным. Хитрый папа начал загораживаться сыном: мол, Стасик сказал, что если не подойдёт, то он будет носить. Только розочки срежет. Стас, ни сном, ни духом ничего не ведавший, чуть, было, не подавился творогом, но за мужской союз был награждён колпакообразной женской шляпкой с ленточкой и цветочками. Самое приятное было то, что шляпка служила ему верой и правдой: и как сачок для ловли креветок, и как сумка под литровую банку с парным молоком. Тётя Валя, увидев шляпку в этой роли, пришла в восторг:

– Какая у тебя авоська! Такую, наверно, только в Москве можно купить!

Добрый Стасик, уезжая, подарил хозяйке эту шляпку-сачок-авоську, чем доставил ей несказанную радость.

Это было восхитительное лето! Вечерами земля отдавала накопленное тепло домам и деревьям, воздух от этого тепла становился плотнее, гуще, и казалось – подпрыгни, оттолкнись, и ты, взлетев, зависнешь в нём. Надо только собраться и правильно оттолкнуться. А воспарив, не делать резких движений.

Такие фантазии приходили Стасу под куполом чёрного, удивительно глубокого неба. Такого неба ни дома, ни у бабушки он не видел. Ночь была бархатной, пахла сладко и шумела морем. А небо казалось бездонным и близким одновременно. Оно было усеяно мириадами сияющих точек – хоть бери сачок на длинной ручке, потянись и набирай себе звёздочек, сколько хочешь. А они, перекатываясь и задевая друг друга, будут нежно звенеть.

Тем летом Стас научился плавать.

Мелководное тёплое море вызывало доверие у всех, но не у мамы Стаса. В первый день она строго ходила по берегу вслед за барахтающимся сыном. Во второй – сидела на берегу, подставив солнцу спину, время от времени вытягивала шею и зорко поводила глазами. И лишь на третий улеглась, как все, на пляже и прикрыла голову полотенцем. Иногда поднималась, отыскивала своих мужчин и снова клала голову на сложенные руки. Но уже не шумела: «Не лезь глубоко! Вылезай, ты замёрз!» Это означало – мама поверила в то, что эта большая лужа, которую здесь называют морем, не принесёт бед её семье.

Глава IV

За устройство отдыха сына родители взялись решительно и всерьёз. Была вызвана на переговоры тётя Валя. Стасик с замиранием ждал результата: к южному небу очень хотелось, тем более – по-взрослому, одному.

Но в начале случилась заминка. Взяв трубку, папа успел сказать: «Здравствуйте, Валентина Николаевна. Я надеюсь, вы нас помните…», но тут же забубнил: «Как же, как же, поздравляем. Как же, как же, очень рады». Папин взгляд молил о помощи. Мама, видя это, забрала у супруга телефон и заговорила чётко и радостно:

– Тётя Валя, голубушка, как я рада вас слышать. Мы вот по какому делу вас беспокоим.

А папа, как из проруби, зашептал настороженному Стасу:

– У неё там внук. Родился. Стала объяснять – что да чего, какого росту.

И, слушая одним ухом щебетание мамы, что уже прощалась с тётей Валей, вывел:

– Кошмар.

Вечером, засыпая, Стасик вспомнил очумелое папино лицо и то, что папа боится малышей. Когда у соседей в прошлом году родился Дениска, папа, придя с поздравлениями, даже не вошёл в комнату и на все приглашения отвечал: «Да ну вас, вдруг я на него чем не тем надышу. Пошли на кухню». Мама понимала эту боязнь: «Он же почти не нянчил Стаса». Папа то ходил в «автономку», то на учёбу ездил, то Стас болел, и они жили у бабушки, то отец снова ходил в «автономку». Эту историю сын знал хорошо. Грустная, если подумать, была история. Стаська до четырёх лет не мог понять, что папа бывает настоящий, живой, а не только на фотографии.

А ночью маме приснилась коза. Об этом она утром рассказывала папе.

– Глаза у неё грустные, словно собачьи. Смотрит, понимает и молчит.

Отец, распространяя лимонно-цветочный аромат и похлопывая себя по щекам, заглянул к сыну:

– О-орёл, подъём! «Вставай» пришёл! Слышишь, маме снилась коза. Наверно, потому что она у нас сама как козочка. Вот уйдём мы с тобой в моря, а тут объявится серый волк – зубами щёлк.

– Какой волк? Это мне тёти Валина коза приснилась, – отодвинув его, в дверях появилась мама. – Стас, ты помнишь, как её звали?

Стаська, выуживая тапки, топтался и собирался с мыслями:

– Какая коза? Какая тётя Валя?

– Ты что – забыл? У тёти Вали была коза, и ещё была внучка.

– А, да, – вклинился папа, – точно: девчонка была, на велосипеде училась.

– Нет, – поправила его мама, – кататься училась Кира из Тынды, Дина уже умела. А вот козу звали забавно. Вспоминайте – у меня гренки.

И убежала на кухню.

– Козу звали Козюля. Что б ты без меня делала, Манюнь? – вслед матери крикнул отец.

И добавил, сокрушаясь:

– Ничего ж не помнит.

– Неверно, – донеслось с кухни. – Тётя Валя звала козу Маричкой, а дядя Коля – Контрой, она его бодала. Вот и получилась – Контрамарка.

Вытянув губы, папа поводил глазами и вывел новое заключение:

– Да, способности! Напишу-ка я рапорт начальству, пусть маму в экипаж зачисляют. Она же противника без приборов вычислит, по ощущениям. Помнить, как звали козу, с которой встре-лась три года назад!

И улыбнулся Стасу:

– Кончай ночевать! Выходи строиться. Тапки, смотри, опять поругались.

Стасик поменял тапочки и пошлёпал в ванную. И, умываясь, всё вспомнил: и про поездку, и про то, что через недельку учебный год закончится, а годовые контрольные, которыми стращали всю четверть, написаны. И неплохо написаны. И понял, что он счастливый человек. Очень даже счастливый.

Глава V

Странный народ эти взрослые: после всех сборов и наставлений, перед самым выездом в аэропорт, мама строго-престрого потребовала от Стаса честного слова в том, что всё будет хорошо.

Удобно быть старшим и спрашивать с младших. Тут, поразмыслив, можно и вопрос задать: «А если я не дам этого слова? Тогда что? Вещи будем распаковывать, билет сдавать? И, главное, кто придумал, чтоб я поехал один?»

Стаська застыл – честное слово давать не хотелось. И не потому, что хочешь, чтоб всё было плохо, просто оно самому пригодиться может, слово это. Но, посмотрев на маму, он прикрыл глаза и сказал:

– Мама, я постараюсь, чтоб всё было хорошо.

Видимо, он сказал это как-то непривычно для матери: она растерялась и даже не стала хвататься за рюкзак, помогать.

Ну, в общем, поехали.

Пассажирами самолёта были, в основном, дети. Летела также с двумя заполошными воспитателями группа ребят. Стасик был единственным, кто ехал один, потому вёл себя степенно. Лишь покосился раз через плечо на толкущуюся при посадке группу – мол, малявки. Соседкой его оказалась одна из воспитательниц. Она постоянно вскакивала и шипела на весь салон: «Шишков! Василенко!» Но Стас видел, что всё это зряшное дело. Больше всего досаждал Стасике пухлый вертлявый мальчишка, сидевший сзади. Весь полёт он пинал спинку кресла и хлопал откидным столиком, а грузная женщина, наверно, бабушка, всё уговаривала его съесть ножку.

По прилёту, выйдя на трап, Стас не мог сдержаться от улыбки. Воздух вокруг был не просто другим – он был инопланетный. Пахло так, что хотелось дышать по-щенячьи, глубже. Вбирать в себя запах скошенной травы, нагретого асфальта, степной пыли, керосина. На Стаса нахлынули воспоминания, и он поспешил на автостанцию. Надо было ещё три часа ехать автобусом.

В том же автобусе – земля, как известно, штука круглая – ехала бабушка с пухлым внуком. Только теперь они сидели впереди, и Стаська, для отмщения, упёрся коленками в спинку его кресла. Но потом застеснялся и отодвинулся.

На станции, перед автобусом, говорливые старушки продавали пол-литровыми банками чёрно-красную черешню.

– Мытая, сынок, мытая, – вручила Стасу газетный фунтик с влажной ягодой одна из торговок.

Бабушка пухлого мальчика тоже купила черешню внуку, а теперь всё просила его выплюнуть косточку. Мальчишка же вертелся, осваивал сиденье и так, и этак, и ничего не слышал. Пока не тронулись, женщина замогильным голосом твердила: «Плюй косточку, плюй косточку».

«Неслух», – вспомнил Стасик ругательное слово своей бабушки.

Последним вошёл в автобус и сел рядом со Стасом симпатичный дедуля. Он был одет в затёртые джинсы и выгоревшую клетчатую рубашку. Но шляпа у деда была новая, ярко-жёлтая, с полями. Только с одной стороны поля загибались больше, а с другой – меньше. Когда Стас это отметил, то в голову ему пришло старинное название «треух», хотя он понимал, что треух – это что-то зимнее.

До посадки дедушка стоял в сторонке, в тени. Похож он был на летнего деда Мазая, который зайцев уже спас, а теперь спасает раскатившиеся глобусы. Потому что держал он в руке округлый узел. Полотно узла было чистым и выглаженным. И казалось – в узле спрятано что-то живое, так бережно дед нёс его. А поставив себе на колени, придерживал ладонями, словно вслушивался.

На деда и его груз обратили внимание все, но промолчали, лишь сидящие через проход парни не утерпели:

– Ты чё, дед, змеюку везёшь? – спросил один, лопоухий, сквозь загар которого проступали частые веснушки.

Второй парень, бритоголовый и не менее загорелый, перевалясь через друга, добавил:

– Иль ядрёну бонбу.

Дед промолчал, а дружки стали накручивать, кто во что горазд:

– Мы вот тронемся, а она вылезет!

– И как рванет!

– И всех нас того…

– Испачкает…

– И сожрёт.

– А меня есть нельзя – я к невесте еду.

Стасику стало неуютно от таких намёков, потому что в узле – он чувствовал – сидело что-то живое. Но дед, прикрыв глаза морщинистыми веками, был невозмутим.

Заинтересовавшись, непоседа-мальчишка сунул половинку мордашки меж спинок, поводил шкодливым глазом и объявился всей физией наверху.

Парни заговорили снова:

– Ты, дед, это – бросай темнить. Вишь, народ интересуется.

«Народ» натужно сопел курносым носом. Хитрый дед посмотрел, прищурясь, на Стасика, на мальчишку, но молчал – тянул паузу.

В автобусе было душно. Хоть все окна и люки было открыты, свежего воздуха не хватало. И тут Стаська почувствовал, что от деда пахнет чем-то вкусным – то ли конфетами, то ли мороженым.

Шумные парни вылезли со своих кресел и стали, гогоча, требовать от деда показать им свой груз. От ребят неприятно пахнуло винно-сигаретным духом. Наверно, поэтому дед заговорил сердито:

– Колоброды! Счас позову контролёра, он вам покажет. К невесте он едет! Да путная девка с тобой шага не пройдёт. Не дышите на меня – пчёлы здесь, они таких запахов не любят».

– Пчёлы! – толстый мальчишка скрылся за спинками.

«Вот чем пахло от деда, – понял Стас. – Мёдом. Но пчёлы! А если вылезет хоть одна?!»

А бритоголовый уже говорил примирительно:

– Ладно, дед. Шутканули мы. Ты, значит, рой везёшь. Славное дело. У меня отцов крёстный до сорока ульев держал. Большой любитель был.

Дружок его, веснушчатый и ушастенький, не унимался:

– Слушай, отец, я вот ни в жисть рой не видел, ни разу. Покажи, а?! В чём они у тебя?

Он коснулся узла кончиками пальцев.

– Ишь, плетушка.

Но дед сердился:

– Не дышите, шалопуты.

Тут появилась приземистая, как бочка на ножках, контролёрша с нудным голосом человека, которому приходится много говорить. Она отчитала кого-то за багаж, испытующе глянула на Стаса – один едешь? – и пригрозила парням, что если они будут приносить и распивать, то она их высадит и оштрафует. Для убедительности женщина потыкала пальцем в затёртую повязку на руке и прервала вопли парней, что, мы вас охраняли, мы ночей не спали.

– Дембеля, тоже мне! Закон един – хоть генерал едет.

Парни, похоже, сами были не рады и полезли на места, ворча себе под нос.

Контролёрша же, наведя порядок, пожелала всем счастливого пути и вышла. Автобус тронулся.

Все вздохнули с облегчением – в раскрытые окна и люки стал поступать свежий воздух. Стас совсем не помнил этого города. Он с интересом смотрел, как проплывают мимо дома: то городские высокие, то частные – утопающие в садах-огородах. И вдруг вздрогнул от резкого крика сидевшего впереди мальчишки. Тот, увидав что-то за окном, кинулся к бабушке.

– Дикой! Совсем дикой, – сказала она трубно. – Да каштан это. Отцвёл уже. Дерево такое, цветы у него.

Дед-пчеловод, заинтересовавшись, наклонился вперёд.

– Я ж говорю – дикой! Напугал как, – отвечала женщина. – Ходит только по асфальту. На травку хотела поставить, он ноги поджимает. Всякой зелени боится. Вон, каштана испугался.

И обратилась к внуку, который барахтался, упрятав ей в живот голову: «Проехали уж».

Красавец-каштан с разлапистыми листьями и увядшими цветами-свечками остался позади.

– Горожане, – старичок-пасечник, не отнимая от узла-глобуса чутких пальцев, покивал с пониманием блестящей головой.

А Стасик подумал: «глупыш», а потом и сам не заметил, как заснул.