Czytaj książkę: «Несколько карт из цыганской колоды», strona 9

Повозка

(Аркан VII)

Ты слишком мудр в разговоре со мной. А я смотрю на плывущие облака, которые исчезают за горой, и узнаю в них собственные мысли, ушедшие безвозвратно

М.Павич

 Сегодня, когда уже смеркалось, я сквозь сон, который только-только коснулся моих глаз, ясно услышал стук копыт. Он раздавался прямо под окнами, перемешиваясь со звуком от перекатывания железных ободьев. Радость охватила меня, наполнила до краев, и я, вскочив с постели, бросился к окну. Мое лицо будто бы и не ощущало жгучего холода белых заиндевелых стекол, мое дыхание затаилось, а глаза напряженно пытались что-нибудь заприметить в холодной черной мгле. Но нет, как и прежде, впереди лежала лишь пустынная улица, наполненная ветром, который бросал между домов холодные лезвия снежинок. Очень скоро я вернулся к себе в постель, не в силах уже более заснуть. Что ж, сегодня опять не повезло. Но это не важно. Ведь и вправду, кто скажет, что я нетерпелив, и что я прежде всякого срока хочу увидеть Священную Долину. Впрочем, если быть до конца честным, не о Долине, конечно, речь. Просто, сейчас, как никогда мне нужен совет. Не сочти мои слова как дерзкую самонадеянность, но, похоже, что я уже подошел к финалу. Я многое сделал, и иногда мне даже кажется, что я сделал все.

С другой стороны, едва ли можно назвать мою жизнь деланием. Скорее напротив – именно недеяние было целью моего познания на этот раз. В годы молодости мне оставалось лишь удивляться, тщетно пытаясь проникнуть в твой замысел, но после, когда вновь появилась Книга, я стал кое-что понимать. Так, например, постепенно, шаг за шагом, прояснялось, зачем ты прислал меня в этот странный, почти заброшенный город, где живет народ, не имеющий даже имени, почему на короткое время моей жизни я должен был стать одним из них… Что ж, как и всегда, я восторгаюсь тем, что происходит, и не желал бы ничего иного, ибо это лучшее место во Вселенной, куда стоит явиться в седьмой раз… Здесь нет суеты даже в суете, поскольку нет исканий смысла деяний или же скрытого значения слов. Всякий раз, когда я спешил куда-нибудь, уходил ли собирать дрова, или спускался вниз в долину в поисках трав, я обращал внимание на то, что мысли мои текут медленно и спокойно. Я ничем не озабочен, ничего не оставляю на завтра, и ни в чем не знаю нужды. Мое сердце не знает ни тревог, ни печали, ни любви… А когда я просто сижу и смотрю, как облака рождаются за горизонтом, а затем выплывают, цепляясь за верхушки гор, то невольно ловлю себя на том, что мой разум молчит. Впервые, когда пришло это ощущение, стало немного не по себе. Откровенно говоря, я был настолько обеспокоен, что тотчас вскочил и принялся ощупывать свое тело, ибо оно потеряло на мгновение ощущение себя. Потом пришло другое чувство, которое уже было значительно веселее. Я нашел способ действия в недеянии! Вот она – желанная цель! Или, может быть, ты думаешь, что все мои поиски подобны лжи?

Не знаю… Я так не думаю… Ведь благодаря молчанию разума так много удалось открыть. Я уходил глубокой ночью, бродил среди деревьев, и мое сознание молчало, его более не отвлекала дневная болтовня и людская заинтересованность. И когда замолкал внутренний разговор, начинал говорить мой дух. Может быть, я не прав, возможно, что это что-то другое, но ведь в этот раз я был в недеянии, и ты не слал мне советчиков. И тогда, я стал сам себе советчиком. Я останавливал внутри себя течение мыслей, ложился на траву и смотрел в небо. Кругом была глубокая тишина, мир спал, но небо, казалось, грохотало, когда мой дух устремлялся к звездам. Их мигающее, переливающееся безмолвие не было пустым и холодным, напротив, там кругом кипела своя, ни на что не похожая жизнь. Я встречал на востоке каждую из планет, словно закадычного друга, я чувствовал их прикосновение и то, что они хотят сообщить мне.

Так проходили дни и недели, и вот произошло нечто странное. Мне даже показалось тогда, что я чувствую твое осуждение. Но понять, в чем же именно я неправ было невозможно, и мое недеяние лишь отражалось темной пустотой в твоем молчании. Так или иначе, но, не найдя ничего лучшего, я перестал говорить с людьми. С одной стороны, я хотел еще больше высвободить свой дух, а с другой, я боялся пропустить хотя бы одно твое слово, которое могло бы стать намеком, указанием дальнейшего пути. Итак, в этот раз, родившись, и став частью маленького безымянного народа, я, как будто, выпал из него, словно бесполезный зуб. Впрочем, они не обиделись. Знаешь, я люблю их за то, что они похожи на детей. Они доверчивы и почти никогда не лгут, и уж если в их племени кто-нибудь перестает говорить, то они непременно думают, что он заболел.

Они жалели меня, они приносили мне еду и лекарства. Они кормили меня и врачевали заговорами, подкрепляли силой драгоценных камней, а потом, когда все известные им способы врачевания были испробованы, свыклись, хотя и продолжали относиться ко мне по-прежнему трепетно. А я выходил каждую ночь к звездам, и мой дух взлетал ввысь, пролетая вдоль Млечного Пути, касаясь прохладных туманных пятен и обнимая планеты. В то время весь Мир слился для меня воедино, и я уже более не отличал холодную влагу утренней росы от мертвенного света полной Луны, заливающего все вокруг. Для меня не было разницы между жаром костра холодной ночью и лучом Марса, что падает из зенита.

Повозку я стал ждать уже позже. Не то, чтобы я уже все познал, и теперь знание мне опостылело. Просто, в поверьях моего народа есть одна славная легенда. В ней говорится о том, что когда человек завершает какое-нибудь важное дело, ночью приезжает повозка, запряженная крылатыми существами, и перевозит его, пока он спит, в Священную Долину, где ему даруют новые предназначения. Затем, он возвращается обратно и просыпается поутру свежий и полный новых идей, готовый к борьбе и устремленный в будущее. Когда же человек умирает, повозка перевозит его далеко-далеко, на другую сторону земли, с тем чтобы, вновь родившись, он познал также и оборотную сторону жизни.

Именно тогда я подумал, что может быть, мне стоило бы вместе с повозкой попасть в Священную Долину, чтобы получить какой-нибудь совет о дальнейшем пути? Я сидел и размышлял, сбросив на землю вязанку дров и выдыхая усталость, вцепившуюся в спину и ноги. Я прогонял ее, а она все не уходила. Я прилег на бок, и удивился тому, чего раньше не замечал. Прежде я разделял явления, и таким образом, трава для меня была травой, а ветер ветром.

Теперь же я увидел все во взаимосвязях, и более ничто не существовало по отдельности, само по себе. Я вдруг ясно увидел движение, которое ветер рождает в сине-зеленом ситце медуницы. Как легко и ласково он склоняет ее к земле, а после, такая упругая, она вновь встает, будто бы сила ее вовсе и не касалась. Более того, мягкой молодой траве движение было так желанно, что она охотно подхватывала эту игру, казалось даже, что она искала дружбы с ветром, широко простиравшим свои могучие крылья. Я подумал тогда, что природа проста и совершенна, и нет в ней печали. Ибо поиски дружбы рождают легкость и движение, и потому медуница, веселящаяся на ветру подобна Венере, источающей нежность в лучах Юпитера. Даже противостояние, кажущееся иногда злобным, лишено печали, ибо оно подобно огню, который тоже весел и добр, если посмотреть на него холодной ночью. Беда приходит лишь тогда, когда чаши небесных весов, дрогнув, ползут в ту или иную сторону. В такие времена что-то меняется, просыпаются могучие силы, приходят перемены. И тогда ветер врывается в леса и ломает деревья, он обрушивает на замерзающих путников потоки дождя и снега, он рвет паруса и бросает корабли на рифы.

Доброта огня исчезает, и он пляшет по крышам, а удары молний обращают в пепел посевы. Но даже во времена Больших Перемен в природе нет печали. Есть лишь приказ – изменись или умри. Уйди из этих мест или погибни от голода… И кто виноват, если приказ не услышан? Или услышан, но в душу твою заползли сомнения?

Приказ, который пришел ко мне, был едва различим. Пожалуй, что это был даже и не приказ, а нечто, похожее на письмо, написанное в мягких осенних тонах. Весть пришла в тот период, когда я осознавал природу Сатурна, собирая растения, которыми он управляет, и, размышляя о силах, сопутствующих одиночеству. Зима тогда только началась, но холода уже остановили ручьи и привели в оцепенение деревья. Я бродил по замерзшей земле, наслаждаясь холодной тишиной, затопившей долину, и одиночеством. На самой оконечности вспаханной борозды, где трава, словно пучки седых волос, окаймляла поле, виднелись, побелевшие от инея, цветы морозника. Казалось бы – это ли не воплощение печали? Серое свинцовое небо и умирающее от холода растение… И я подошел и склонился над ними, отметив, однако, что и на этот раз ошибся, ибо не было уныния в этих серых хрупких цветах.

Именно с того дня я и стал ждать повозку, ибо тайна семи планет, не достойна ли целой жизни? И вот уже который год ночь подкрадывается словно бы изнутри меня, и я чувствую ее приход по тому, что все больше вслушиваюсь в звуки за окном. Веки тяжелеют, и накатывает сон. И вот, где-то за полночь я вновь слышу цокот копыт и перекатывание железных ободьев. Я встаю, хотя тело мое по-прежнему спит, и тихонько иду к окну. Но и сейчас удача улетает вместе с пургой куда-то далеко за горы, и, уже довольно привычно, пользуясь моей задумчивостью, лживая память пытается меня одурачить. Я слышу стихи, соблазняясь мыслью, что они мои, хотя и знаю, что все это уже было написано давным-давно. Но поделать ничего невозможно, и слова рождаются изнутри, гонимые заунывным воем и постукиванием снега о стекло:

«Налетит ветер – и бамбук зашумит.

Улетит ветер и бамбук смолкнет.

Летящий гусь отразится на поверхности замерзшего пруда.

Улетит гусь, и на льду не останется его тени.

Достойный размышляет о делах по мере того,

как они встают перед ним.

Дела пройдут, и сознание его становится пустым.»⁶

Иерусалим 1999

Отшельник

(Аркан IX)

– Идите, – ответил он, – идите, пока хватит сил. Ибо пока человек в пути – есть у него надежда…

«Письма мертвого человека»

Тот, кто любит свою родину, только слабый новичок. Тот, для кого любая земля становится родиной, уже сильнее; но совершенен тот, для кого весь мир – чужбина.

Хьюго из Сен-Виктора, саксонский монах. (XII век)

 Звезды в самом деле падали сегодня удивительно часто, и Артур подумал, что пожалуй, это и есть – настоящий звездный дождь, и что раньше он такого, кажется, не видел ни разу. «Хочу быть здоровым!» – загадал он желание, когда упала очередная звезда, и затем отхлебнул из стакана. Полночь уже давно миновала, и было очень тихо: стоял почти полный штиль, и яхта медленно дрейфовала, ведомая течениями мимо мерцающих редкими огнями Антильских островов. Где-то недалеко, почти прямо по курсу лежал удивительный остров Кюрасао – райские кущи любителей кокаина, маленькая Голландия с домами, разукрашенными в эти варварски яркие карибские цвета. Странно, но почему-то именно в этой части океана Артур всегда испытывал нечто вроде прилива энергии и вдохновения, здесь хорошо думалось, и усталость порой не приходила сутками. Именно поэтому, когда дела не вынуждали его находиться где-то в другом конце земли, его корабль барражировал вокруг этой островной гряды. Впрочем, это случалось не настолько часто, чтобы кому-то пришло в голову его здесь поджидать.

Капитан и вся команда были тщательно отобраны и подогнаны друг к другу, и затем, весь механизм в целом, к нему к Артуру. И в результате, на корабле почти никогда не было никаких конфликтов, было как-то по-домашнему спокойно и уютно, и Артур, можно сказать, за эти годы даже полюбил окружавших его людей, насколько вообще можно любить родственников, пусть даже и дальних. И они, пожалуй, тоже любили его, и это невозможно было спутать с банальным подхалимажем к боссу.

Взошел Скорпион. Артур немного посидел, глядя на кровавый глаз – звезду Антарес⁷, а затем поднялся и пошел к бару налить себе еще порцию виски. Кто-то из матросов подбежал к нему:

– Сэр, какой коктейль вы желаете?

– Спасибо, Робби, я сам. Ступай…

Он снова вернулся на палубу прошелся немного взад-вперед, и вновь усевшись в шезлонг, задумался. На него накатили обычные после третьего виски воспоминания…

 * * *

Ворота гаража, похоже, примерзли основательно. И немудрено: вчера было плюс два, а к вечеру подул северный ветер, и за ночь температура сильно упала. Артур подышал на пальцы, но это было совершенно бессмысленно. Он сгибал, и разгибал их, попробовал тереть одну ладонь о другую, но жжение становилось от этого только сильнее.

– Ладно, еще раз, – подумал он про себя. Затем снова нагнулся, вцепился в нижний край ворот и, рыча, изо всех сил стал тянуть вверх. Раздался хруст треснувшего льда, и ворота с шумом пошли по рельсам куда-то вверх, в темноту гаража. Артур тотчас сунул руки в карманы и почему-то стал прыгать то на одной, то на другой ноге.

Было еще совсем темно, но автобусы уже кое-где взревывали, проносясь по пустынным улицам, и это был самый верный знак того, что утро, наконец-то, уже наступило. А дальше все было как всегда. Визжал стартер, но через пару секунд, как бы с выдохом, останавливался. Опять несколько безуспешных попыток завестись, снова надсадное визжание, и вот, обычно, на пятый раз, когда взгляд уже опасливо бросался на индикатор батареи, двигатель все же взрывался своим мощным ревом. Все… теперь – подождать пару минут – пусть нагреется немного. Самое время покурить, но Артур сколько-то месяцев как бросил. Тем не менее, время все равно нужно было чем-то заполнить, и он обошел машину, проверил, уже сто раз проверенные, инструменты: все ли на месте? Хозяйски пошарил в кузове, проверяя, крепления генератора. По инструкции его полагалось таскать с собой, на случай прерывания подачи электроэнергии на объектах. В общем, нужно было что-то делать, чтобы вытеснить из памяти воспоминание о прежнем удовольствии от первой затяжки…

Он уже с полчаса ехал по темному поблескивающему инеем шоссе до первой станции. Она находилась на южной окраине, далеко за унылой чередой, коптящих разноцветными дымами, промышленных зон. Артур вдруг отчетливо вспомнил первые дни, когда стал жить один. Это были не то чтобы трудные, но какие-то уж очень необычные дни. Это было похоже на неуютное блуждание по огромным пустым залам. Довольно чистым, впрочем, но совершенно безжизненным, наполненным гулким пугающим эхом. Со временем, это самое неудобство от пустоты, стало, пожалуй, даже каким-то агрессивным. Оно не просто требовало заполнения, оно душило, не давало спокойно жить. Однако все попытки что-либо изменить, заполнить вакуум новыми впечатлениями или отношениями, неизбежно проваливались одна за другой.

Поначалу Артур сильно расстраивался, когда очередные случайные знакомства заходили в тупик. Его также удивляло, что блуждания по выставкам или, скажем, просто по аллеям парка, чаще вызывали одну лишь скуку, но вскоре он привык к этому явлению, и уже более не ждал от жизни чудес. И, собственно, тогда же он сразу и понял, что все его попытки построить новые отношения рушились по одной лишь простой причине: ему не нужно было ни от кого ничего – он искал простого участия, обыкновенного тепла, которым можно было бы заполнить опустевшую душу. С другой же стороны, он со временем стал замечать, что во всех попытках начать какие-то новые отношения, его не то, чтобы и не пытались полюбить, об этом вообще речи не было, но его просто рассматривали, как рассматривают в магазине вазу, поворачивая разными боками. Подойдет – не подойдет. Во всей этой истории он никогда не был не только героем-любовником, но и даже просто человеком. Он был – словно бы, возможным шансом поправить те или иные обстоятельства, трамплином в более или менее светлое будущее, в котором, ему, Артуру, собственно, и не всегда, как теперь понятно, отводили сколько-нибудь достойное место.

А затем он вдруг понял, что окончательно запутался. Не клеилось абсолютно ничего, и уже даже иногда приходилось привирать, замазывая трещины личной жизни, которая все больше и больше трескалась и расползалась по швам. Он пытался остановить, прервать все отношения, но его находили, его доставали звонками. Он был слишком хорош… Нет, разумеется, не сам по себе, но как все тот же шанс, который глупо упускать.

То были времена тяжелых открытий, которые следовали одно за другим чуть не каждую неделю. Иногда ему казалось, что он инопланетянин, что вот только что он упал откуда-то с неба, и теперь пытается, как и положено, в любом фантастическом романе, начать контакт… Но, в отличие от фантастики, контакта не получалось совсем. Смыслы слов и фраз, брошенных в разговорах, странным образом видоизменялись, корчились, словно фигуры театра теней. То, что всю жизнь казалось белым, вдруг становилось очень серым, а черное – напротив – начинало сверкать… А затем неизбежно наступал момент, когда проще разорвать, чем исправить.

Тогда Артура стали посещать идеи покинуть город и вообще уйти от цивилизации, построить что-то наподобие землянки… Мечта была красивой и лакомой как сама свобода, но тогда же он осознал несколько важных моментов. Например, стало ясно, что мечтает он не о землянке как таковой, а просто о безграничной свободе. Что устал кому-то быть должным, оправдывать чьи-то надежды, говорить то, что принято… А еще, он вдруг обнаружил в одном из гулких опустевших «залов» своего сознания, некую «потайную дверь». Он тогда осознал и, надо сказать, почти с ужасом, скрытую за ней истину. Артуру вдруг стало ясно как день, что, находясь там, в лесу, ему рано или поздно захочется, чтобы о нем кто-то узнал или вспомнил. И чтобы этот кто-то, пусть и совсем чужой, приехал бы к нему в гости… а после обнаружил бы в нем некую особенную мудрость, полученную от матери природы. И затем, пусть бы тот пришелец снова приехал, уже за каким-нибудь советом… Артур вдруг ярко и очень четко осознал, насколько нелепой оказалась его мечта. Уединяться, жить бог знает как, и все это лишь за тем, чтобы в какой-то день пожелать чьей-то оценки… Именно чьей-то: случайной, мимолетной, и, скорее всего, совершенно ненужной. Такой же ненужной, какой оказывается галька или ракушка, подобранная на истертом в памяти курорте, давным-давно, и затем водруженная на полку книжного шкафа.

Тогда Артур просто переехал в маленькую квартиру. Он это сделал не потому, что у него не было денег на что-то более просторное, а потому, что в доме, несколько великоватом для одного, было невозможно сосредоточиться. Он переехал, не оставив никому ни нового адреса, ни телефона, который, он, впрочем, и не устанавливал за ненадобностью – кому теперь звонить, и зачем?

В самом деле, Артур как-то с удивлением обнаружил, что первыми во всей этой истории от него отвернулись друзья. Почему – он не имел ни малейшего представления. Но, его ни о чем не спрашивали. Просто прошло вот уже два праздника, а его никто никуда не приглашал. Поначалу, он пытался делать дежурные звонки, мол, как дела, что нового? Но это ничего не изменило. Жизнерадостные фразы повисали в воздухе и все чаще возникали тяжеловесные паузы. Он снова не оправдывал чьи-то таинственные надежды…

Затем он ушел с работы. Просто в никуда, и без всякой идеи относительно будущего. Почему-то стены фирмы стали невыносимо тяготить его… Однако вскоре он устроился инспектором городской канализации. Собственно, это была грошовая должность, но в ней было нечто очень важное – полная свобода и независимость, служебная машина и совершенное спокойствие за будущее. Никакие рыночные передряги теперь уже не угрожали, а значит, был шанс наконец-то успокоиться, и понять, нечто главное, что постоянно ускользало, таяло из-за текущей суеты и нервотрепки, словно бы далекая радуга.

 ** ** **

На первой станции он проделал необходимые переключения, затем последовал контрольный звонок на центральный пост, и после – очередная запись о показаниях приборов в инспекторском журнале.

До следующей станции было километров семь, там ждала бригада, которая под его руководством должна была поменять кое-какие изношенные трубы и вентили.

Он сел за руль и медленно выехал за ворота, затем вышел из машины и, закрыл их на замок.

Когда-то, целую вечность назад, ему пришла в голову странная идея. Он решил, что если думать, не переставая, если не давать себе перескакивать на какие-то посторонние темы, то тогда, в один прекрасный момент, все изменится, и появится, наконец, долгожданная ясность и полное понимание мира. Работа, которую он выполнял, наконец-то позволяла попробовать и это. Целыми днями, наматывая по городским дорогам километр за километром, он пытался решать логические задачи, иногда непрерывно проговаривал в уме молитвы, а иногда, выдумывал новые парадоксы, пытаясь глубже постичь природу времени. Артуру нравилось это состояние, когда разум постоянно и целенаправленно трудился, хотя, и ничего особенного это пока и не давало.

Он снова сел за руль и двинулся по шоссе, где соль, разбросанная совсем недавно, уже превратила снег в серую ваксу.

Все дело в суете, – наконец понял он. Если попробовать остановиться, не делать поспешных движений, то, возможно, все как-то и придет в норму… Океан в душе затихнет, и перестанет поднимать со дна муть. Попытки залезть в землянку, спрятаться – это тоже суета, а, быть может даже и суета сует…

 ***

Еще одно важное событие произошло как-то летом, когда он уехал путешествовать в Испанию, как обычно, совершенно один, и, не имея в сущности, определенных планов. Артур вообще не очень любил планировать путешествия до деталей, и лишь делал список основных достопримечательностей, что лежали на предполагаемом пути. Иногда, он составлял несколько таких списков, на случай, если основной задуманный маршрут окажется совсем не таким интересным, как предполагалось, сидя дома за столом над книгами и картами. В Испании, кажется, в Барселоне, в каком-то не то кафе, не то музее он прихватил с полки бесплатный туристический буклет, сам не зная зачем, ибо толку в них, как известно, ни на грош, и даже рекламы, ради которых они и издаются чаще всего, оказываются совершенно бесполезными. Тем не менее, где-то в середине, он обнаружил небольшую, в четверть страницы, черно-белую вставку, на которой было написано: «Музей алхимии». Место это находилось, кажется, недалеко от Толедо, и это было далеко в стороне от намеченного маршрута. Тем не менее, Артур почувствовал какое-то странное вдохновение, что-то похожее на ощущение радости, и тогда он решил, что основной маршрут подождет.

Дорога до Толедо оказалась не очень сложной, но немного скучноватой: кругом простирались лишь разноцветные поля и виноградники. К вечеру он уже был на месте. Небольшой мотель, отмеченный в буклете, как недорогой, но вполне приличный, был найден без особого труда. Совсем рядом находился винный погреб, который, впрочем, уже закрывался, и Артуру понадобилось приложить немало сил, чтобы выпросить на почти незнакомом испанском бутылку вина. Уже глубоким вечером, сидя у себя в комнате, он поужинал сыром и хлебом, запивая купленным прежде вином. Было не просто хорошо, было даже как-то странно хорошо. В душе не было ни малейшей тени, ни малейшего сомнения или печали. Казалось, мир простирался во все стороны в бесконечность, и при этом его вполне можно было охватить. Было ощущение, что можно разбежаться и прыгнуть прямо в небо, и оно – примет, начнет раскачивать…Душу заполняла любовь, и было очевидно, что не только он, Артур любит весь мир и всех его обитателей, но и весь мир любит его, и он в это верил:

– Почему бы и нет? Ну, хотя бы сегодня, – думал он, – пусть будет так… Боже, как хорошо-то, как хорошо…

Он, кажется, молился, хотя делал это прежде не часто, и только тогда, когда бывало как раз совсем уж плохо. А тут он подумал:

– Вот мне хорошо, и не с кем разделить такой удивительный вечер… Почему в молитвах я только плачусь? Почему не поблагодарить, за то, что все складывается так замечательно?

Как будто, он еще потом бродил по улицам, и лишь к полуночи вернувшись к себе, тотчас упал на кровать и забылся глубоким сном.

 ***

Утром Артур проснулся довольно поздно, и, чуть было, не опоздал к завтраку. Впрочем, обошлось. Покончив с омлетом, и выпив чашку кофе, он долго выспрашивал консьержа о музее, но тот совершенно не понимал о чем идет речь. Тогда Артур принес буклет и ткнул пальцем в нужную страницу. Консьерж был искренне удивлен, что в их городке, где он прожил всю жизнь, оказывается, есть такой музей, о котором он и слыхом не слыхивал. Ничего не оставалось, как позвать горничную – молодую, довольно симпатичную девушку. Они минут десять переговаривались, иногда девушка глядела в потолок, явно пытаясь, что-то припомнить, но после сказала, что, кажется, знает, где это: достала с полки бесплатную туристическую карту и указала место, где был мотель, а после и предполагаемое место, где должен был бы находиться музей. Она, тараторя что-то по-испански, стала черкать шариковой ручкой по карте с грубо прорисованными улицами. Теперь было все понятно, и можно было двигаться дальше.

 ***

Артур наслаждался тем как сознание мягко качалось на золотистых волнах двадцатилетнего «Grant’s». Ночь была нежна и тиха, и лишь время от времени падали яркие звезды. В кабинете, недалеко от того места, где он сидел, зазвонил телефон:

Дежурный секретарь взял трубку и переключил громкоговорящую связь, чтобы Артур мог слышать разговор:

– Компания «Syn-Khronos». Секретарь Ибрагим Кожури на связи.

– Я представитель одной… довольно крупной компании,– раздался в трубке бархатный баритон, – Мы бы хотели купить ваш… как это сказать… абонемент. Купить, одним словом, ваш сервис.

– Наша фирма практически не работает с компаниями. Мы работаем, как правило, только с правительствами.

– О, я думаю, что иногда стоит делать исключения из правил. Уверен, что нам имеет смысл встретиться и все обсудить.

– Мистер Ж. не назначает встречи, не ознакомившись предварительно с предлагаемым материалом.

– Да, конечно. Материалы вам уже высланы на основной адрес, указанный на сайте.

– Хорошо, я передам мистеру Ж. Думаю, что вам стоит перезвонить завтра к вечеру, часам к восьми по Гринвичу.

– Отлично. Всего доброго, – сказал голос в трубке.

– До свидания, – ответил ему секретарь и отключил связь.

– Послезавтра… – сказал Артур, не оборачиваясь.

 Окно в каюту было открыто и слышно было достаточно хорошо.

– Так точно, сэр, – ответил секретарь негромко.

 ***

Музей оказался не то, чтобы захватывающим дух, но и одновременно в нем было нечто неуловимое, что-то, что можно назвать касанием крыла ангела. Залов было не более десяти. Самой впечатляющей была экспозиция, посвященная Парацельсу. Хотя, по большей части, все экспонаты касалась его друзей и тех, с кем он находился в переписке.

Артур бродил, не особенно вглядываясь в стенды, ему было просто приятно, он как будто пришел в дом к очень старым друзьям после долгой разлуки. Хотя, кое-что время от времени привлекало его внимание: вот монета – наполовину медная, наполовину золотая. Мигелю Хенаресу – монаху какого-то там монастыря не хватало философского камня, чтобы сделать монету полностью золотой, и он погрузил ее в мелкий тигель только наполовину.

Затем Артур увидел странную таблицу. Он стоял подле нее едва ли не час и смутные ощущения не покидали его. Таблица казалась знакомой.

Вот этот знак – это явно сульфур, хотя, тут что-то другое. Так… Сульфур, на духовном плане – действие. Сульфур при возгонке с элементами – ага вот этим, что слева, и вот этим, что пониже, переходит через примерно полгода в философское серебро. А это лишь полпобеды, ибо сокровенный тезис серебра не живет долго. Ну, да бог с ними. Вот это… большая таблица, Артур почувствовал, что тоже ее где-то уже видел. Тут что-то не так… надо сосредоточиться… и драконы эти отвлекают, черт бы их побрал… Да! Вспомнил!

Свинец, в фазе nigrello⁸, благодаря взращиванию энергии любви переходит в медь, а та переходит в олово – чистейшее философствование на плане людского бытия. Но все это можно миновать, добавив вовремя, а после сублемируя, Меркурий – ртуть философов, который символизирует в мире людей текучесть и способность не привязываться ни к каким схемам. Далее нужно выстоять, ибо ртуть философов твердеет и переходит в банальное железо. Железо же твердо и незыблемо и способно лишь к деградации… Наступает искушение отчаянием. И вот тут проблема, ибо всякий ученик должен пройти это испытание. И учитель даже не может намекнуть, что полученное железо лишь искушение, и не более того. Если же учитель сжалится, и намекнет, то все усилия пропадут даром, и железо останется железом…

 ***

Артур вспомнил, как в какой-то момент вдруг понял, что только цельность – это основа спокойствия. Это было перед самой поездкой в Испанию. Он тогда подумал:

– Я не хочу никуда ехать, это очевидно. С другой стороны, если бы со мной кто-то поехал, то я бы поехал с радостью. Что это? Выходит, что мне нужна не сама поездка, а нечто другое? Или же поездка – это иллюзорная картина, обрамленная рамкой отношений?

И тогда он решил. Если я не интересен самому себе, то лучше окончить жизнь сразу. Сейчас. В нем еще играл тезис Сатурна, опуская всякий порыв куда-то вниз, где откладываются бесполезные соли. Но что-то удержало его. Быть может, привычка, которую он завел в те времена, когда судьба казалась непроглядной тьмой. Он молился. После молитвы он всегда чувствовал себя на сантиметр выше смерти, и потому всякий раз выживал.

 ***

В музее произошло еще нечто, что, пожалуй, было бы сложно описать словами. Он вдруг понял почти все таинственные изображения алхимических гравюр. Он понял также со всей ясностью, насколько нелепым было все его прежнее виденье, или же это была попросту попытка каких-то «демонов» увести его с истинного пути. Золото – это не только не цель, но и зачастую случайный продукт Великого деланья. Господи, как это теперь ясно: Меркурий философов – вечное движение. Луна философов – поливариантность будущего, изменения реальности. Философский камень… Белый тезис… что это? Неужели это равносильно уходу в более высокие миры?.. Хотя, он и присутствует в каждой группе атомов в виде чистой идеи вещества. Но, какая разница, когда перед тобой вся Вселенная, причем не только видимая, но и невидимая!

Артур вдруг ощутил всю сложность мира и одновременно его строгую логику, которую, впрочем, совсем не просто понять.

– … Богу все равно, – думал он, – как мы живем, но мы должны жить лучше – для себя. Тогда некая внутренняя субстанция становится «подходящей» к общей мозаике мира. Не слишком изящная идея – пытаться просунуть квадратный брусок в круглое отверстие… Собственно, многие именно так всю жизнь и живут: либо пытаются втиснуться туда, куда им дорога заказана, либо находят такие ниши, где вообще не нужно прилагать никаких усилий…