Czytaj książkę: «Отражение в зеркале. Роман», strona 3
Вероника всегда отличалась непредсказуемостью и подчас могла удивить даже самое себя. В театральную свою бытность, во время исполнения она находила совершенно неожиданные краски, насыщая исполняемое произведение новыми, спонтанно возникающими оттенками чувств и мыслей.
Никогда не удавалось ей повторять заученные на репетиции интонации, они становились лишь канвой, на которой вышивали свои яркие узоры ее интуиция и вдохновение. Но чтобы это случилось, канва должна была быть крепкой. Для этого требовалась тщательная и напряженная предварительная работа.
А теперь… В этом новом для нее виде творчества существовали свои законы. Нужно было заранее составить план, продумать тему, идею, кульминацию, заранее определить какой будет развязка. Вероника попыталась, но после оставила эту затею и решила писать «по наитию». И вот что в итоге! Обнаружилось, что уже не она управляет процессом, а он ею. Хорошо это или плохо для нее, она пока что еще не знала.
– Что ж, придется определить это опытным путем, – сказала она себе, – в конце концов, я ведь хотя и бывшая, но актриса, певица, а не профессиональный писатель, – сказала она себе. – Стало быть, могу писать, как хочу. И если это окажется кому-нибудь интересно, что ж, это и будет мне аплодисмент. А пока что, нужно сделать паузу. «И скушать Твикс» – тут же ядовитой змейкой промелькнул в мозгу дурацкий слоган из навязчивой рекламы. Тьфу ты! – с досадой пробормотала Ника, – «Слава» по фамилии «КПСС» и тот в свое время был менее навязчив. Пожалуй, самое время пойти прогуляться.
Укутавшись в теплый шарф, она надела куртку и выйдя из подъезда нырнула в снежную круговерть. Как любила она такую погоду! Сливаясь со стихией, будь то дождь, гроза, снег или ветер, она начинала ощущать себя неотъемлемой частью природы. В буйстве стихий чудилось ей дыхание вечности, начинало казаться, что она одна во всей вселенной, что жила уже много веков от самого сотворения мира, и будет жить еще столько же.
Меж тем, снега намело уже порядочно. Почти как в тот вечер, когда просидев в классе за роялем до самого закрытия консерватории, она вышла на улицу и обнаружила, что дорога совершенно заметена, на тротуарах снега по колено, нигде ни души, никакого транспорта, а на часах без малого полночь. И неизвестно как теперь добираться до общежития находящегося в противоположном конце города.
Ей тогда и в голову не пришло, что можно было возвратиться обратно, достучаться до вахтера и упросить его, чтобы позволил он пересидеть ей эту ночь хотя бы в холле. Но она была девочкой дисциплинированной, знала, что оставаться в здании консерватории ночью строго-настрого запрещено, и была уверена – вахтер эти правила ни за что нарушать не станет.
Вероника брела по пустым улицам мимо стоявших на обочинах по крышу заметенных автомобилей, увязала в снегу, останавливалась, снова с трудом вытаскивала ноги из сугробов и шла, шла как автомат. Постепенно в ее душу стал закрадываться страх. В белой круговерти она была совсем одна, и не видно было конца дороге.
Общежитие стояло на самой окраине, и метель бушевала здесь еще яростнее, а Нике предстояло перебраться через овраг. Снега в нем оказалось почти по грудь. Идти вперед страшно, вернуться – невозможно. И если бы не ее упорный характер, за который еще в детстве дед прозвал ее стойким оловянным солдатиком, осталась бы она под снегом в том овраге.
Уже мало что понимая, механически, как бульдозер, раздвигая перед собою сугробы, из оврага она все же выбралась. Полежав в снегу и отдышавшись, пошла дальше.
Настало раннее утро, когда она наконец добралась до общежития. К счастью не пришлось долго стучаться. Испуганная вахтерша впустила ее, отвела в свою коморку. Стащив с дрожащей от холода и усталости Вероники промокшую одежду, укутала в одеяло и стала отпаивать горячим чаем.
Странно, но это метельное путешествие обошлось для Ники совершенно без последствий. То ли чай из лесных травок был хорош, то ли одеяло теплое, но простуда обошла ее тогда стороной.
Приключение это Вероника вспомнила с легкой ностальгией. Однако метельная прогулка внесла в ее мысли ясность и пробудила нетерпеливое желание поскорее возвратиться к своим героям, которых оставила она до времени на распутье.
9. Незнакомец со шрамом
Сидя на пне, Анна задумчиво глядела на вытоптанный пустырь, на узкую полоску деревьев вдали, за которыми пряталась ее улица, и все никак не могла набраться решимости встать и двинуться дальше.
– Может, вместе пойдем? – совсем рядом неожиданно прозвучал низкий, вкрадчивый голос.
Анна вскочила и недоуменно уставилась на высокого квадратного человека совершенно беззвучно подошедшего к ней со спины. Узнав в нем грубияна, которого видела только что у вокзала, она напряглась и непроизвольно оглянулась. На пустыре они были одни.
– Что, не узнала? – ухмыльнулся незнакомец, и ухмылка эта совсем не понравилась Анне.
– Узнала, – мрачно сказала она и отодвинулась – слишком близко он к ней подошел. – Матерщинка, непристойный жест – как не узнать!
– Не то, – спокойно перебил он ее. – Ну-ка, подруга, посмотри внимательнее.
– Какая я вам по… – взвилась Анна, но неожиданно замолчав на полуслове, пристально вгляделась в его лицо.
Повисла долгая пауза.
– Петр? – наконец произнесла она неуверенно.
– Так точно!
– Да вас… – запнулась она, – тебя не узнать, ты стал раза в два шире! И этот шрам на щеке…
– Что ж ты хотела – спецназ, тренировки… Война.
– Вот уж чего я точно не хотела, так это войны. Видно такие как ты этого очень хотели, – смерив Петра взглядом, недружелюбно отрезала Анна и аккуратно обойдя его, быстро пошла по тропинке.
– Стой! – догнал он ее и грубо развернул лицом к себе, – ты не горячись, разберись сперва. И давай об этом потом.
Неожиданно он улыбнулся, и Анна вдруг увидела перед собой не солдата – чужого, грубого, пропахшего казармой, а Петьку. Того самого Петьку, соседского мальчишку, приятеля детских игр, который был старше, по старшинству защищал ее от мальчишек, и чьи письма хранились у нее до сих пор. Доброго славного Петьку, весельчака и шалопута, спасшего когда-то ее деда от верной смерти.
Улыбнувшись и приобняв Анну за плечи, Петр настойчиво повторил:
– Пойдем вместе. Я так понимаю, ты к Петровне приехала, – полуутвердительно сказал он и, помолчав, продолжил, – так ты это… В общем… Петровна, она старая очень, – наконец нашелся Петр, – и еле слышно добавил, – была.
– Да я что, не знаю? А на кладбище со мной пойдешь потом, к деду? Раз уж мы встретились. Боязно мне как-то одной…
– Не-е-ет… – протянул он не глядя на нее, и отчего-то вдруг покрылся испариной, хотя день был совсем не жаркий. – Ты же знаешь, какие недавно события здесь произошли, и…
– Знаю, – перебив его, коротко бросила Анна. – И что?
Он помолчал, а после с какой-то непонятной злобой процедил сквозь зубы:
– И что? А то!
– АТО? – не поняла она его.
– Оно самое, – голос Петра стал хриплым, – могил там нет. Совсем. Ни деда, ни его любимой Маруси, ни моих стариков. Воронки одни. Костей даже нет! Поняла? – вдруг повысил он голос так, что Анна невольно отшатнулась. И, отвернувшись, добавил, – да там половины кладбища больше нет.
Они прошли в молчании еще несколько шагов, и Петр снова остановился.
– Ань, ты это…
Внезапно, не дав ему договорить, звякнул мобильник. Молча выслушав незримого собеседника, Петр хотел было выругаться, но бросив искоса взгляд на Анну, раздумал, спрятал телефон и продолжил:
– Ты это…
– Да что ты заладил – это, это! – с досадой перебила она его, – говори уж сразу все как есть, что ты цедишь. Не дети ведь.
– Где ты собиралась на ночь остановиться? – будто не слыша ее слов, задал довольно глупый вопрос Петр, не зная как подойти к главному, о чем говорить не хотелось, но не сказать было нельзя.
– Как где? У Петровны конечно. Чего ты еще не договариваешь? Постой… – она вдруг резко остановилась. – Ты что тогда сказал шепотом? Была?..
Анна вдруг замолчала и внимательно вгляделась в его лицо, чувствуя, что к горлу начинают подступать слезы.
Петр молчал, не зная, что сказать. Как же похожа сейчас она была на ту девочку, которую знал он еще ребенком. На ту, с которой в юности так безжалостно развела жизнь. Неожиданно для него самого, чувство жалости и нежности прорвало жесткую броню, которой душа его обросла на войне, и вырвалось наружу. Там без брони этой было не выжить, а теперь…
Повинуясь внезапно нахлынувшему чувству, он крепко обнял Анну за плечи и прижал к груди. Но сразу же и устыдившись внезапного порыва, резко отстранился и сухо сказал:
– Военный эшелон отправляют сегодня, через четыре часа. Нужно проводить пацанов. Они так упились, что и дорогу не найдут. – Он скривился и добавил не то с жалостью, не то с отвращением, – «смурфики» несчастные, а еще героями стать мечтают!
Она хотела спросить, почему он так их назвал, но вместо этого лишь холодно произнесла:
– Иди. Я дорогу еще помню, – и быстро пошла в сторону деревьев, за которыми виднелось что-то черное, что именно – разглядеть отсюда было невозможно.
– Пойдешь со мной, – догнав, Петр крепко ухватил ее за руку. – С чего это ты решила, что я тебя отпущу одну? Снаряды еще не все обнаружены, жителей почти нет, мародеры шастают. И вот она ты – здравствуйте вам! Приехала! Одна! А если бы мы не встретились? Не понимаешь, что с тобой могло быть? – И добавил с издевкой, – какая легкая добыча, сама в руки идет!
– Да ладно! – Анна выдернула руку. Ладонь у Петра была мозолистой и шершавой. И очень сильной.
– Нет больше Петровны. После бомбежки она повредилась умом, слегла и… всё. – Снова осторожно взяв Анну за руку, тоном приказа он произнес, – переночуешь со мной, в нашем доме.
– С тобой? Где?..
Не обращая внимания на ее изумление, Петр отер ладонью слезы с ее щек, и пристально глядя в глаза, жестко продолжил:– Дом твоего деда сгорел полностью. В течение одного часа четыре снаряда для «Градов» в него попали. А в моем выбиты все окна, повреждены перекрытия, пожар был. Жить там невозможно. В стенах и потолке дыры, трещины. Но летняя кухонька уцелела, там с тобой и перекантуемся.
Анна хорошо помнила Петькин дом, который стоял через три усадьбы от дома ее деда, помнила и мать Петра, смешливую и приветливую тетю Дашу. Ей хотелось спросить о ней, но она не решилась.
– Мама моя умерла давно, когда я был… Неважно. В одной горячей точке. Проститься даже не успел. Узнал только через неделю после ее похорон, когда возвратился с задания, – словно угадав мысли Анны, тихо сказал Петр.
Дальше они шли молча. Незаметно все небо заволокли тучи, воздух наполнился мелкой водяной пылью и как-то резко вдруг стемнело.
10. Из двух зол
Повоевав в нескольких горячих точках, Петр давно уже научился жить без иллюзий и принимать жизнь такой, какая она есть.
Окончив школу, он успешно сдал экзамены в Политех. Но не судьба ему было получить мирную профессию. Хотя судьба здесь ни при чем. Произошедшее с Петром послужило всего лишь яркой иллюстрацией к ироничному высказыванию философа* – «То, что людьми принято называть судьбою, является, в сущности, лишь совокупностью учиненных ими глупостей».
С Петром и произошла эта самая «глупость». На первом курсе, перед весенней сессией, угораздило его всерьез подраться с двумя подвыпившими чернокожими студентами. Одного из них он так разукрасил синяками и ссадинами, что их не смог скрыть даже темный цвет кожи страдальца. Второму, особенно наглому, Петр войдя в раж и будучи детиной рослым и далеко не слабым, умудрился нанести довольно серьезные увечья, уложив того на больничную койку. Запахло уголовным делом. Столь неприятный, можно даже сказать международный конфликт, никому не сулил ничего хорошего – ни руководству Вуза, ни участникам происшествия. Посему были приложены немалые усилия, дабы во избежание позора и катастрофических для всех выводов, дело это любым способом замять.
Перед Петром замаячил жесткий выбор – тюрьма или армия. Известно, что как ни выбирай из двух зол, все равно выбрать придется зло. Петр выбрал, как он считал тогда, зло меньшее. Но не все оказывается впоследствии таким, каким выглядит вначале. Что и произошло на этот раз. Таков был первый жизненный урок вынесенный Петром из этой пиковой ситуации.
Второй, не менее важный урок – каждое событие в настоящем рождается из прошлого и неизбежно становится прародителем будущего. Прошлое же у Петра было весьма бурным. Вспыльчивый от природы, в острых ситуациях правоту свою он предпочитал отстаивать кулаками. Прибыв в тренировочный центр, он пострелял там, побегал, научился ловко снимать часового, да и в остальном показал себя с самой лучшей стороны. Было решено определить его в спецназ. А спустя время, после непродолжительной подготовки, в составе отдельной группы он отбыл в свою первую горячую точку, где ему, совсем еще неопытному и необстрелянному, почти сразу же довелось участвовать в серьезном боестолкновении.
Их группу из двенадцати человек сбросили с вертолета и не успели еще все они приземлиться, как вокруг начал «насыпать» плотным огнем противник. Лежа в какой-то канаве, вжимаясь в грязь, Петр стрелял, не видя куда, не видя в кого. А когда видел в кого, когда видел, как этот «кто-то» падал сраженный его выстрелом, в голове начинали роиться панические мысли: «Боже мой, зачем я здесь, что я здесь делаю? Лучше бы мне было не стрелять. Не стрелять? Но тогда убьют меня».
Он хотел жить. И он стрелял. Ему было страшно, очень страшно. Все происходящее вокруг казалось жутким ночным кошмаром, хотелось поскорее проснуться. А в самой глубине смятенного сознания проплывали неуместные в этот момент образы – дом, сад и Анькина рука зовущая его.
После, лежа на госпитальной койке, он, то впадал в забытье, то на мгновение выплывал из него в какую-то странную, видимую только ему одному реальность. В полубреду грезилась ему его Анька – ее зовущая рука то становилась вдруг совсем тонкой и маленькой, то вдруг вырастала до гигантских размеров, и он снова опрокидывался в мертвую, непроглядную тьму. Удивляясь неправдоподобности странного видения, он изо всех сил старался удержать эту руку, не выпустить ее из своих ладоней. Ему казалось – он умрет, если отпустит ее.
Он не умер, хотя повоевать в тот раз ему больше не пришлось. Долечиваться его переправили на Родину.
***
Анюта слишком рано стала заглядываться на мальчиков. Да и они постоянно вились вокруг юной красавицы унаследовавшей от отца яркие синие глаза в обрамлении густых черных ресниц, а от матери – пышные формы и веселый нрав.
Такое сочетание было весьма опасным и могло привести к нежелательным последствиям, тем более что симпатии к мальчикам у Анюты менялись весьма скоропалительно – сегодня нравился один, завтра уже другой. Поэтому мать Анюты, директриса медучилища, решила после восьмого класса забрать дочку из школы под свое крыло, чтобы любимое чадо могло находиться под постоянным присмотром и не принесло раньше срока «в подоле». Тем более что парней в училище практически не было и это облегчало задачу.
Учеба оказалась совсем нелегкой, но к удивлению матери дочь погрузилась в занятия с головой и ранние гулянки хотя бы отчасти прекратились.
Три с половиной года учебы пролетели быстро, и после успешной сдачи экзаменов Анюта, не без участия в этом процессе матери, получила направление в военный госпиталь. Мать здраво рассудила, что нужно бы поскорее выдать слишком любвеобильную дочку замуж, а уж в госпитале кандидатов найдется предостаточно. Ничего страшного, что раненые – раненые выздоравливают, думала она, втайне мечтая выдать дочь за какого-нибудь майора, а еще лучше – полковника.
Но однажды вместе с новой партией раненых привезли в госпиталь молодого сержанта, о котором доктора между собой говорили, что с такими ранениями парень, скорее всего не жилец – вряд ли выкарабкается.
Операция была тяжелой и длительной. У Аннушки, так ласково называли ее раненые, сердце сжималось от жалости к израненному бойцу. Медсестер не хватало и, отработав свою смену, она не уходила домой, а оставалась около него на ночь. Прикорнув на составленных стульях, она чутко сторожила каждый его вздох, каждое движение. На любой шорох вскакивала, вглядывалась в его лицо. Когда видела, что он очнулся, поила, отирала пот с его лба, пыталась говорить с ним.
В беспамятстве он сжимал ее руку бессильными пальцами и без конца повторял в бреду: «Аня, Анечка, постой, не уходи», и что-то еще, совсем уж неразборчивое.
Анюта и сама не заметила, как жалость к нему переросла во что-то большее. Думала она теперь только о нем и сердце ее замирало, когда слышала она, как без конца твердит он ее имя. И в голову не могло ей прийти, что звал он совсем не ее.
Дурочка, говорили ей другие сестры, что ты душу рвешь, зачем он тебе? Даже если и выживет, то наверняка ведь инвалидом отсюда выйдет.
Но она не слушала никого.
Петр пришел в себя окончательно лишь спустя три недели после операции. Открыв глаза, он смутно увидел склоненное над собою лицо. Ощутив, что пальцы его сжимает тонкая девичья рука, снова прошептал еле слышно – «Анька, Анечка».
– Да, да, это я! Это я, родненький! Теперь все будет хорошо! – радостно воскликнула Аннушка. – Сейчас доктор придет!
И медсестра выбежала из палаты прежде, чем смог он понять свою ошибку.
Постепенно туман перед глазами Петра рассеялся, и он увидел склонившегося к нему, улыбающегося в усы доктора, а рядом с ним хорошенькую медсестричку. Доктор называл ее Аней. Но это была другая Аня, совсем не та, что грезилась ему в забытьи. Сначала Петр огорчился, но огорчения молодости проходят быстро. К тому же, сестричка Аннушка не отходила от него, была ласковой, заботливой, и что греха таить – очень хорошенькой. А та другая, его Аня, потерялась так давно… Письма, которые отсылал он ей перед тем как отправиться в горячую точку, возвратились с пометкой «адресат выбыл». Где искать ее, он не знал, да и не до поисков ему тогда было.
Так Петькина глупая выходка, из-за которой он неожиданно загремел в армию, а потом попал на войну, развела их на долгие годы. И в то время как Аня приехала на родину в надежде встретиться с ним, а вместо этого оказалась на похоронах любимого деда, Петр уже лежал в грязной канаве на чужой земле, отстреливаясь от превосходящих сил противника, балансируя на грани жизни и смерти.
После госпиталя Петр не поехал долечиваться в свой городок. Пока он был на войне, его мать умерла и была похоронена без него. После ее смерти, и после смерти деда Евдокима, ни ему, ни Анне, в родном городке делать было больше нечего, и ехать не к кому. В доме Петра временно поселились квартиранты.
Постепенно новая любовь заслонила собой давнюю привязанность, подтвердив известную поговорку – с глаз долой, из сердца вон. И остался он долечиваться у Аннушки «в приймах», в доставшейся ей после смерти ее бабушки квартире.
Мать Анюты хоть и не очень была рада такому обороту событий – не полковник ведь и даже не майор, подняла свои связи, и молодых быстренько окрутили законными узами Гименея.
Вначале все шло хорошо, но очень скоро Аннушка стала проявлять недовольство то тем, то этим, жаловаться на отсутствие денег, недостаток внимания, на разбросанные по квартире вещи и носки. А за Петькой, по правде сказать, это водилось. Подливала маслица в огонь и теща, все еще сожалеющая, что ее зятек, как она пренебрежительно называла его прямо в лицо, всего лишь «сержантик».
Мелкие придирки нарастали как снежный ком, к тому же, и поговорить с Анютой Петру было не о чем – читать она не любила и не интересовалась ничем кроме нарядов да развлечений. А постоянно проводить время в постели, как ей этого хотелось, после тяжелого ранения Петр не мог – был слаб.
И когда спустя время он вновь был признан годным к службе, то почти с радостью отправился в очередную горячую точку. И эта длительная командировка окончательно поставила точку в его скороспелом романе и необдуманной женитьбе.
Между тем в госпиталь поступил новый раненый – красивый черноглазый полковник средних лет, воплощенная мечта Аннушкиной матери. Ранение у него было не очень серьезным, был он весельчак и балагур. И снова сработала все та же поговорка. Петр был далеко, а полковник был холост, хваток, при этом очень галантен, чем полностью покорил легкомысленную Аннушку и все у них очень быстро сладилось.
А еще через месяц возвратился Петр. Решив сделать сюрприз, он не предупредил молодую жену, и, открыв квартиру своим ключом, застал там эротическую сцену, поразившую его в самое сердце.
Как уже известно, Петр был вспыльчив. Случись подобная ситуация в прежние времена, не преминул бы он разрешить ее при помощи кулаков, но побывав на грани жизни и смерти он понял, что вся мелкая житейская возня, наподобие этого предательства – ничто перед лицом смерти. Заметив на спинке стула форменную куртку с полковничьими погонами, он лишь криво усмехнулся и, не сказав ни единого слова замершим в страхе любовникам, вышел вон.
________
* Шопенгауэр – немецкий философ. 1788-1860гг.
11. Отражение в зеркале
Перечитав все ранее написанные главы, Вероника обнаружила в них некоторые упущения. Были они не очень существенными, однако следовало их все-таки исправить.
Получалось так, что ее героиня Анна приехала в родной городок совершенно налегке, а ведь ехала не на один день – собиралась навестить родные могилы, погостить у Петровны. Значит, должна была привезти для нее гостинцы. А в чем она их привезла?
– В чем, в чем… В авоське! – съязвила тут же в свой адрес Вероника. – Можно подумать, что читателям так важно это знать. Да ладно, – тут же возразила она себе, – важно или неважно, но оплошность эту я должна исправить. Анна не могла приехать к старушке без гостинцев.
И еще – зачем ее героиня Анна ни с того ни с сего вдруг сорвалась и поехала через столько лет туда, где никто уже давно не ждал ее, даже Петровна. Туда, где земля не успела еще остыть от смертоносного жара разорвавшихся снарядов.
– Зачем-зачем… – задумалась Вероника. Она вспомнила, как до боли, до слез, хотелось ей самой тогда хотя бы один еще раз пройтись по знакомым с детства улицам, посидеть за дощатым столиком в саду, войти в милый дом, обнять своих родных.
Но перед глазами вставали иные картины, о которых совсем не хотелось вспоминать – груды обожженных обломков на месте ее дома, улица похожая на челюсть беззубого старика, где зияющие провалы на месте разбитых снарядами домов соседствовали с чудом уцелевшими строениями. Изрытое воронками, с разбитыми, вывороченными памятниками и крестами кладбище, где она так и не смогла побывать. Да и зачем… Даже в самом тягостном кошмаре ей вряд ли могли бы привидеться чудовищные масштабы случившегося.
Ей хорошо запомнилось каждое мгновение той поездки и то, как внезапно сорвалась она с места, словно кто-то вдруг настойчиво позвал ее в дорогу именно тогда, именно в тот день. И там, глядя на перрон изрытый воронками, на знакомое здание вокзала, где на месте двух букв названия станции зияла пробоина от снаряда, она еще была относительно спокойна. Перевернула ее душу и направила жизнь по совсем иному пути неожиданная, но как теперь она поняла неизбежная встреча с человеком, который всегда присутствовал в ее душе. Будто свет далекого маяка едва брезжущий сквозь туманы и шторма, память о нем поддерживала в ней силы в самые сложные минуты жизни. А штормов довелось ей пережить предостаточно.
Горькой утратой стала смерть любимого деда, когда сдав экзамены и поступив в консерваторию, она поспешила в свой родной городок поделиться с ним этой радостью, но делиться было уже не с кем.
Проводив его в последний путь, она не стала задерживаться в городке. Ничто здесь больше ее не держало. Петр так и не приехал. Петровну, совершенно убитую горем, увезла дочь в другой город на следующий же день после похорон. Брат уехал к родителям. Следовало бы конечно упомянуть, почему жила она не с ними, а с дедом и бабушкой.
А все было просто – после смерти отца Вероники, ее мать вскоре снова вышла замуж и уехала с новым мужем и маленьким братом Ники в другой город. Поначалу жить им пришлось на съемных квартирах, поэтому оставили они дочку со стариками. Да так все и затянулось. До самого окончания школы она осталась жить у дедушки с бабушкой.
Отчего-то описывать все это и увязать в подробностях Веронике совершенно не хотелось. Она совсем не была уверена, что все это так уж важно для тех, кто, возможно, станет читать ее роман.
Не менее горькой утратой была и потеря единственного, самого близкого ее душе человека – Петра. Возвратившись после смерти деда в общежитие, писем она по-прежнему от него не обнаружила.
Написала ему одно, второе письмо – ответа не было. А через месяц и эти письма, и еще два отосланных ранее, возвратились обратно с пометкой «адресат выбыл».
Разминулись их письма, и так же надолго разминулись судьбы…
– Впрочем, что это я… – вздохнула Вероника, – ведь все о чем пишу должно происходить с моими героями, а не со мной. Пусть будет это моей последней, главной ролью, где выступлю я в предлагаемых обстоятельствах* на страницах своего романа. Где судьба моя отразится в нем как в зеркале, и где имя мое будет – Анна.
И лишь имя дорогого мне человека останется неизменным и для меня, и для моей героини, и для читателей – Петр. Так же как имя другого человека, о котором рассказ впереди.
________
* Предлагаемые обстоятельства – обстоятельства, жизненная ситуация, условия жизни действующего лица театральной постановки или фильма, в которые актёр, в своём воображении, должен себя поместить.
12. Чечня
Помаявшись некоторое время, сменив несколько мест работы и не найдя своего места в мирной жизни, Петр затосковал. Он отчетливо понял, что «возвратиться с войны» ему не суждено. Война жила в нем саднящей памятью, болью не до конца залеченных ран, шрамами изуродовавшими тело. Его привычки, его замкнутость, окружающим казались непонятными, враждебными. Ведь возвратился живым – радуйся, живи, как живут другие. А он не мог. Война стала его болезнью. Чтобы избавиться от нее, он должен был понять, за что воевал. За страну, которой больше нет? А в этой, новой, отдельной и самостоятельной, он чувствовал себя изгоем. Значит все его награды, раны, пролитая кровь, все это не стоит теперь ломаного гроша? И получается – жизнь прожита впустую?
Мысли эти были невыносимы, душевная боль донимала его едва ли не сильнее физической. Ясности не было. На войне все было проще, было понятно кто враг и что с ним делать. Здесь, в мирной жизни, у Петра такого понимания не было.
Ему хотелось вернуться к тому, к чему привык, что умел делать лучше всего – воевать. В нем по-прежнему была жива тяга к своему профессиональному делу.
Бывший сослуживец по одной из горячих точек подбил его съездить на Кавказ – дескать, там можно и повоевать малехо, и деньжат срубить. С УНСОвцами не обязательно связываться, многие маленькими группками сами по себе туда едут. Тайно. Ну и вообще, надо бы поддержать братьев, они ведь тоже хотят независимости. Мы-то уже, осклабился приятель.
– Как же так, – отвечал ему Петр, – воевал я на одной стороне, а теперь что, на противоположной буду? Да и какие там деньжата, мы же не наемники, а вот под раздачу ни за что можем попасть.
– Да какая разница, твоей «другой стороны» уже нет, и страны той большой тоже нет, – гнул свое приятель, – соглашайся. Есть у меня подходы к журналистам. Сделают нам удостоверения, типа мы корреспонденты каких-нибудь газет. Хорошенькая будет ширма, и безопасней так в придачу. Ну, пару-тройку репортажей надо будет склепать для понту, но ты же мастак, язык подвешен. Это я не смогу, а ты запросто напишешь. Может, и не таких деньжат заработаем как «мерки»*, но все же заработаем непыльно – вроде бы и с автоматом побегаем, и стрелять мало придется.
Как мог он, опытный, прошедший уже не одну войну, повестись на подобную глупость, Петр теперь и сам не понимал. Возможно только растерянность перед свершившимися в стране переменами, непонимание ситуации и своего места во всей этой чехарде и ощущение полной своей ненужности, подвигли его на этот, как он впоследствии ясно осознал, позорный шаг. В оправдание себе, он выдвигал довод, что сможет увидеть войну с другой стороны, а после правдиво описать увиденное.
Переправились они без проблем. На месте их, и таких же как они добровольцев, маленькими группами включили в чеченские отряды. «Непыльно», как в общем-то Петр и предвидел, не получилось – как известно, в кипящем котле не найти прохладного места.
Воевали добровольцы в основном трофейным оружием и первое время в той же гражданской одежде, в которой прибыли. «Афганку»** для себя Петру пришлось снять с убитого. И отпустить бороду, чтобы не выделяться среди кавказцев.
Петр старался по возможности не ввязываться в перестрелки, а больше наблюдать, что ему поначалу вполне удавалось. Командир отряда похвалил его репортажи, поверил в то, что он не «косит», как случалось, под корреспондента, а пишет мастерски, стало быть – настоящий. «Старшому» очень льстило, что в репортажах Петра и он, и его отряд, выглядели героями, смелыми и мужественными борцами за свободу. Прессу в лице Петра было приказано беречь.
А Петр, крепко презирая себя за то, что ввязался в столь позорное дело, писал и другое. Писал в тайный блокнот, для себя. Писал правду, за которую не сносить бы ему головы, будь обнаружены эти записи.
Большинство его соотечественников были добровольцами, воевать им пришлось бесплатно. Так что надежды его приятеля «непыльно заработать деньжат» потерпели крах, и пострелять ему пришлось, так как журналистского таланта он не проявил и был признан «сачком». Чеченцы не любили попусту разбрасываться деньгами. Зачем платить добровольцам –сами пришли. Довольно и того, что их согласились обеспечивать вещевым и пищевым довольствием. Местные ведь вообще воюют бесплатно, «за идею».
Иное дело наемники, профи, которые не видели смысла в мирной жизни и бились зло, до последнего патрона. Они знали, что в сущности никому не нужны, ни местным, ни соотечественникам. Их даже в плен старались не брать.
Случалось, выдавая себя за офицеров, они надевали соответствующую форму, приходили к молодым необстрелянным русским срочникам, убеждали их отдать оружие и сдаться в плен, а после безжалостно убивали. Или надев гражданскую одежду, заманивали их в засаду.
У многих российских военных остались позывные еще со времен Афгана и «мерки» коварно этим пользовались. Кто-нибудь из них выходил в эфир под позывным командира и вызывал перекрестный огонь таким образом, что одна батарея «месила» другую. С ними даже «своим» добровольцам нужно было держать ухо востро. О себе они говорили: «Мы – смертоносное оружие без страха и жалости. В убийствах будут виновны те, кто этим оружием воспользуется, а вовсе не мы».
