Czytaj książkę: «Любовь вслепую»
Глава 1
– Станислав Борисович, с этим надо таки что-то делать, – раздался над ухом Дежнёва зычный голос Фриды Марковны.
Стас открыл глаза. Необъятная дама, главный специалист отделения во всём, включая нецензурную лексику, нависала над диваном в ординаторской, как памятник еврейской маме. К сожалению – не безмолвный. Молчать Мама Фрида не умела. Но, как она любила говорить (а говорить она любила), у такой большой женщины может быть один маленький недостаток.
Зав. отделением сел, сбрасывая с ног плед. Ночь выдалась, как всегда. Вроде, ноябрь. Почему-то в ноябре детей рождается меньше. Но в смены Стаса роженицы словно сговаривались. Ночь в роддоме спокойным временем не бывает. Наследие тех эпох, когда женщины рожали на шкурах мамонтов в перерывах между дневными переходами. Самый сенокос – в три-четыре ночи. Только успевай. Хорошо, если акушерки толковые. И когда они есть. А если бестолковые и их нет, то вставай, Станислав Борисыч, к станку, и вперёд, лови народ из ворот. И только приляжешь после ударного труда на благо родины – появляется Фрида Марковна. С этим действительно нужно что-то делать.
– Что случилось? – поинтересовался Стас, потирая глаза руками и нащупывая очки.
Надел. Очки были убрызганы… Дежнёв даже думать не хотел, чем они были убрызганы. Когда он рухнул на диван в пять утра, сил протирать их уже не было. Поэтому он поднялся, добрёл до раковины и промыл их с мылом.
Когда Стас вытер руки, Фрида Марковна протянула ему листок офисной бумаги, на котором русским по белому было напечатано:
«Не нужно стесняться заведующего отделением. Он женщинами не интересуется».
Мотив знакомый, даже старый. Каждая новая медсестра, акушерка, лаборантка и даже уборщица в больнице, завидев холостого завотделением в самом расцвете сил, считала своим долгом его одомашнить. После очередной неудачи тема нетрадиционной ориентации заведующего снова становилась главным сюжетом устного народного творчества. Но до издания «в бумаге» дело дошло впервые.
– Что вы порекомендуете? – спросил Стас, усаживаясь за стол и укладывая листок перед собой. Скотч на краях тут же приклеился к поверхности амбулаторной карты. Дежнёв, тихо ругаясь, стал его отдирать.
– Я таки рекомендую жениться, – выдала Фрида Марковна.
– Ну что ж вы так сразу, с утра, и к оперативному вмешательству, – огорчился Стас. – Может, всё же терапевтически попробуем?
– Ви, Станислав Борисыч, категорически прошу прощения, уже скольких в больнице «терапевтически» попробовали? И сильно ли вам это помогло?
– Фрида Марковна, вы меня осуждаете или ревнуете? – посмеиваясь, поинтересовался Стас, затирая пальцем место, откуда только что отодрал скотч, будто от этого поверхность бумаги могла восстановиться.
– Голубчик, я бы ревновала, если бы имела шансы. – Мама Фрида похлопала Стаса по плечу. Она глубоко и трепетно обожала своего супруга, профессора русской словесности Льва Моисеевича Михельсона. – А ви таки подумайте над советом старой еврейки. Подумайте! Помяните моё слово, этот лист появился неспроста!
Конечно, Стас ей не поверил. Фрида Марковна пыталась углядеть персты судьбы повсюду, лишь бы перевести Стаса в женатое состояние. Симптомы обострились после того, как Мама Фрида выдала замуж обеих дочерей и женила трёх племянников. Теперь весь нерастрачиваемый потенциал доставался Дежнёву. Завотделением смял листок в комок и швырнул в мусорное ведро. И даже попал.
Просто в тот момент он не знал, насколько сильно попал…
* * *
Продолжение истории приключилось неделю спустя. Стас сидел в кабинете, заполняя бумаги. В дверь постучались, и на пороге появилась Наталья – дежурная узистка. Миловидная брюнетка с ямочками на щёчках, одна из тех самых «терапевтически опробованных», но «не сильно помогших». Вообще-то они друг другу помогли. Он ей – примириться с изменой мужа, она ему… Она ему тоже помогла. Сколько можно помогать себе одной левой? Или правой. Наталья супруга простила (женщины – существа незлопамятные, отомстят и забудут), и встречи сами собой рассосались. Их периодический взаимоприятный перепихон не был осложнён чувствами. Наверное, поэтому расставание далось легко, а отношения сохранились приятельскими.
– Привет! – улыбнулась Ната. – Ты, я гляжу, своих девок совсем в чёрном теле держишь, – заявила она, посмеиваясь.
– В смысле? – Стас принял обычную позу для приёма посетителей: локти на столе, пальцы сложены в замок.
– В смысле, совсем они у тебя оголодали. Бабы, когда голодные, такие злые…
Она вынула из кармана сложенную вчетверо бумажку, положила её перед Дежнёвым и придвинула соседний стул.
Стас развернул листок. На нем знакомым TimesNewRoman’ом было напечатано продолжение давешнего «производственного романа»:
«Стесняться нужно мужчин. А Станислав Борисович – гинеколог». Ниже, – от руки, – развернулась целая дискуссия.
«Чего, правда, стесняться? Что он там не видел?» – синяя паста, убористым почерком.
«Как ваши „губки“ улыбаются», – размашисто, гелевой пастой.
«Он паходу импатент», – кривыми, как и текст, буквами .
«Может наоборот гигант большого секса?» – округленько, почерком отличницы, жаль, с пунктуацией проблемы.
«Гигант большого секса наоборот» и много-много скобочек-смайликов.
«Дискуссия» Дежнёва не задела. А вот первое высказывание, противопоставляющее «мужчину» и «гинеколога», отчего-то зацепило.
– А с чего ты взяла, что это «мои девки»? – полюбопытствовал Стас. – Может, это пациентки блажат. Откуда дровишки, кстати?
– Из женского туалета, вестимо, – как само собой, заявила Ната. – А печатали на вашем принтере. Видишь, полосу? – она ткнула на тёмно-крапчатый край листа. – Я на эпикризах у вас такую же видела.
– Да ты просто Ната Пинкертон, – похвалил бывшую любовницу Дежнёв, стараясь не подать виду, что ситуация ему неприятна. – Миссис Марпл отдыхает.
– Ах, Станислав Борисович, Станислав Борисович! В прошлом веке живёте. Даже позапрошлом. Нынче девушек принято сравнивать с Виолой Таракановой.
– Фу, Ната. Ну неужели тебе было приятно, если бы я назвал тебя, – он брезгливо поморщился, – Таракановой.
– Она хотя бы молодая, – подмигнула Наталья. – Ладно, пошл а я. А ты с девчонками-то своими разъяснительную работу проведи. Не дело это.
И впрямь, не дело. Не дело, чтобы приходящие специалисты учили его, как командовать в отделении. Стас альфа-самцом не был. Ну, сами подумайте: «гинеколог» и «альфа-самец»? Ложится женщина без исподнего в гинекологическое кресло, а к ней между коленей тестостероновый громила протискивается. Это уже не гинекология получается, а настоящая порнография. Лидерские замашки в медицине хороши в хирургии и на скорой помощи. А остальные специалисты, и особенно – «женские врачи», должны быть воплощением деликатности. Стас таким и был. Но он был мужчиной. И, как любой мужчина, не любил, когда ему указывали, что делать. И когда его ставили в ситуацию, в которой ему указывали, что делать.
Поэтому на следующий день Дежнёв собрал у себя юное поколение сотрудниц отделения. Остальные Стаса если не боготворили, то крайне успешно делали вид. В конце концов, он действительно врач от Бога. Никогда не впадал в панику, в любой ситуации был корректен и ровен со всеми, вне зависимости от возраста и внешности. Мужчина-гинеколог просто не может себе позволить непрофессиональное поведение. То, на что закроют глаза у врача-женщины, у мужчины раздуют до размеров слона в кубе. Только молоденькие девчонки, не нюхнувшие «пороху», не узнавшие на своей шкуре, каково это – оказаться в безвыходной ситуации, из которой тебя за уши вытащит завотделением, – могли нарушить корпоративную этику.
Таких девиц в отделении было четверо.
Первая – легкомысленная Ангелина, Геля, смешливая модница, помешанная на нарядах, косметике и ногтях. Акушерка, пришедшая после колледжа. Работала она дольше других, пару раз получила «по ушам» за попытки установить «неуставные» отношения с заведующим, но упорно продолжала охоту на Стаса. Она была очень даже ничего, что спереди, что сзади. Вот только сверху, в голове, было пусто, как в вазе эпохи Тан. На взгляд Стаса, там даже пыль не задерживалась. Только ветер выл. От тоски и одиночества.
Вторая – огненно-крашенная Марго, брошенка двадцати пяти лет от роду, в одиночку воспитывающая двухлетнюю дочку. Познав коварство мужчин, она отзывалась о них исключительно в парнокопытном смысле. Впрочем, и женщин она любовью не одаривала. Маргарита тоже была акушеркой, но уже с опытом и стажем, хоть и не большим. Она появилась полгода назад, но до сих пор Стаса старалась избегать.
Приятно-пухленькая русоволосая Оленька, медсестра. Она недавно перешла в родильное отделение из хирургии. Не сошлась характером с тамошней «хозяйкой». С Валентиной Петровной редко кто характером сходился, да в основном помалкивали. А эта попыталась старшую медсестру жизни учить. Лишняя жизнь у неё в запасе, что ли?
Таня, «ординаторка», в очках и с длинной тёмной косой. Самое последнее приобретение отделения. Тихая. Въедливая, как термит. Она хвостиком ходила за Фридой Марковной, к которой Дежнёв её прикрепил. Татьяна просилась к нему. Но Стас пока не дошёл до стадии, когда передача профессионального опыта становится смыслом жизни. И вряд ли дойдёт. Альцгеймер пожрёт его раньше. Тьфу-тьфу-тьфу, конечно. Не приведи, Господи. Однако факт: лозунгами минздрава о наставничестве на волонтёрской основе Дежнёв не проникся.
Стаса вообще трясло мелкой дрожью от мысли о том, что творится в нынешней медицине. С каждым годом средний уровень практикантов в роддоме падал всё ниже. Поэтому, видимо, министерство решило не тратиться на бесполезное обучение и отменило интернатуру. А зачем? Пусть все идут в поликлиники и приёмный покой. Врачи-универсалы, мать его, заглядывающие в интернет, чтобы назначить лечение от ОРВИ. И ведь остается лишь восхищаться комплексностью решения проблемы. Скольких зайцев одним выстрелом: сэкономили и на обучении врачей, и на пенсиях пенсионерам. А что? В живых останутся только самые здоровые или опасливые, которые лечатся сами, травками и уринотерапией. А остальных – на опыты юным дарованиям. Поскольку без интернатуры практика будет набираться исключительно опытным путём.
Как ни странно, ординатура пока сохранилась. В основном, платная. Но врачом нынче вообще быть недешёво. Мало того, что пройди повышение квалификации, так ещё и в конференции раз в год поучаствуй. За двадцать тыр каждая. Это если у тебя одна специализация. А если, упаси боже, две? Разве в госучреждении можно себе позволить такую роскошь? И останутся вскоре в поликлиниках и роддомах одни фельдшеры да акушерки. А к врачам-специалистам придётся в столицу ехать. М-да. Поэтому Стас предупредил Маму Фриду, чтобы та до ста двадцати лет про пенсию даже думать не смела. Работать кто будет? «Танечки»?
И без того взвинченный Стас вошёл в «штопор» и стал показывать фигуры высшего пилотажа. То есть покатил «бочку» на подчинённых. Не на кого-то конкретно, а в целом. О том, что имеют место случаи нарушения профессиональной этики. И они, как медики, должны понимать, что врач, как и пациент, пола не имеет. Но раз уж кому-то из них так любопытна его личная жизнь, то женщинами он интересуется. Но исключительно за пределами работы. Потому что на работе это непрофессионально. И даже аморально. Стас распинался перед «пипетками», а сам тем временем пытался вычислить «писательницу». «Первопечатницу», так сказать. Поведение девиц было предсказуемо. Марго брезгливо крутила носом. Геля строила глазки, особенно на той части речи, которая касалась личной жизни. Оленька смущённо улыбалась, поглядывая на завотделением, как в песне, «искоса, низко голову наклоня». И лишь Татьяна цинично копалась в смартфоне.
– Татьяна Егоровна, вы вообще слышали, что я говорил? – не выдержал Стас.
– Конечно, Станислав Борисович. – Ординаторка встала и протараторила, как отличница на уроке: – Вы интересуетесь женщинами профессионально. Врач пола не имеет. Это аморально. Правда, я не поняла, что именно.
И в этих руках – будущее российской гинекологии! Оленька захихикала. Геля открыла рот. Судя по старательно округлённым губкам – это была не упавшая челюсть, а выставка достижений. Марго удостоила ординаторку внимательного взгляда. Стас тоже её взглядом одарил, когда вправил челюстной вывих и поймал на кончике языка тройку первых пришедших на ум выражений.
– По-моему, я несколько не так выражался, – с тонким намёком на тяжёлые последствия произнёс он.
– Я тезисно, – покрутила Татьяна в воздухе ладошкой и невинно улыбнулась.
Вот же засранка. И наказание не впендюришь. Типа просто дурочка. Просто не подумала, что сказала. Эх, за что ж ему такое наказание? Ведь Лизка уже вот-вот должна была выйти. Так ведь нет, Гад-ский супруг отправил её в очередной декрет. С одной стороны, они поступили мудро. В их возрасте нужно пользоваться моментом, пока АМГ не упал ниже единицы. Как врач Стас её понимал. Как руководитель – плевать хотел на репродуктивные планы Горских. Скинул бы сейчас эти разборки на Лизку. Она всю молодёжь в ежовых рукавицах держала. Нет, всё это Дежнёву категорически не нравилось.
* * *
Завотделением покинул ординаторскую раскалённый, как чайник. У Татьяны в голове почему-то всплыла неадекватная случаю картина. В Харбине на чайной церемонии она видела глиняную фигурку мальчика, которую кипятком польёшь – и он выдаёт из причинного места струищу чуть ли не через весь стол. Вот почему-то такого мальчика сейчас напомнил Тане Дежнёв. «Стимул – реакция», как говаривали классики теории условного рефлекса. Предсказуемо, ожидаемо, физиологично. Но забавно. Если наблюдать со стороны.
«Мальчик» помещение покинул. «Описываемый» женский состав – остался. Ни с кем из них Таня не была знакома близко. Так, изредка пересекались на сменах. Она порылась в памяти. Пожалуй, Станислав Борисович собрал здесь весь молодняк отделения. Нужно отдать должное, ему быстро удалось локализовать источник заразы. Татьяна почему-то думала, что забавы ещё долго останутся не замечены и безнаказанны. Бдительным оказалось око Саурона в белом халате. Хотя какой он белый? Голубой он. Таня тихонько вздохнула про себя. «Прилетит вдруг волшебник в голубом балахоне и бесплатно покажет кино…» Кино показал. Так себе кино оказалось. Чисто, артхаус из «birth house». На самом деле, хотя «birth» в переводе с английского – «рождение», «birth house» – это не «роддом», а «родной дом». Роддом будет «maternity» – матернити. Очень точное название с позиции русского человека, который там работает. Таня зевнула. В отличие от остальных зрительниц представления она была с суток. Красный диплом медколледжа не слишком помог ей в борьбе за место в медвузе – больше дали упёртость и доступ к учебной литературе. Зато он дал возможность подрабатывать на полставки медсестрой. На стипендию ординатора в чужом городе не проживёшь. А если и проживёшь, то не прокормишься. Ночь выдалась беспокойной. Наверное, поэтому и мысли у Татьяны скакали, как горные козлы по снежным скалам.
– Слушай, ты зачем его так? – спросила Ангелина, бойкая брюнетка-акушерка в экстремально коротком халатике.
– А чего он так нас? – Нападение – лучше, чем оправдания, Таня это прекрасно знала. – Тоже мне, приз зрительских симпатий нашёлся… Все просто умирают тут без подробностей его личной жизни.
– А мне интересно, – призналась Ангелина, поёрзав на стуле. – И вообще, он такой, мужчина видный. Приятный.
– Мужик – и мужик! – отрезала Маргарита, акушерка. Она выглядела ровесницей Тани, плюс/минус пара лет, минус пять килограмм, плюс кудрявая шевелюра, с трудом умещающаяся под больничным колпаком.
– Ой, понятно, тебе сейчас и Бред Питт с Робертом Паттисоном «мужик – и мужик», – отреагировала Геля, которая, видимо, была в курсе личной жизни акушерки.
– Тебе нужно оставить его в прошлом, – с сострадательной улыбкой произнесла Оля, медсестра с глазами-блюдцами и славой правдоискательницы. Похоже, о личной жизни Риты не знала только Татьяна. Возможно, единственная в отделении. – Иначе никогда не встретишь своего единственного. Ты должна освободить для него место в жизни.
Таня ещё раз зевнула. По-хорошему, нужно идти. Но раз тут, в довесок к кино, бесплатные посиделки доморощенных психологов, то грех отказываться.
– А я и не хочу никого искать! – возмутилась Рита. её обычно зовут «Марго», вспомнила Таня. – Да и кому я нужна с прицепом? – опровергая предыдущее заявление, добавила акушерка.
– Зря ты так, – утешила её Ольга. – Ты молодая, красивая, стройная.
– Ой, я тебя умоляю! Рыжая, конопатая и тощая, – возразила Марго. – А молодость не требует специфического лечения и обычно проходит сама.
– Ты не должна ставить на себе крест! – взывала местная мать Тереза к… совести или самолюбию, может?
– Я вот знаю некоторые способы… – вмешалась в глубоко воспитательную, но совершенно бесполезную беседу Геля. – Вот смотри. Чтобы забыть своего бывшего, представь себе его лицо. И мысленно дорисуй ему рожки. Или усики, как у Гитлера. Или бородку козлиную.
– Он и без неё козёл! – отрезала Марго.
– Вот! А с бородкой он станет смешной козёл! И эта наша цель. Представлять бывшего в нелепом виде один раз в день по столовой ложке. Через неделю он уже не будет вызывать серьёзных чувств. Так. Просто клоун-козёл.
Глаза закрывались сами собой, и перед глазами Татьяны предстал Станислав Борисович. Таня мысленно приделала ему красный клоунский нос. Нет, клоунский нос ему не шёл. А бородка шла. Когда Татьяна впервые увидела Дежнёва, он был с бородкой.
Таня хотела стать врачом, сколько себя помнила. Но шансов хорошо сдать ЕГЭ в поселковой школе не было. Поэтому она поступила в медколледж. Вот тогда-то, на практике в роддоме, она и увидела Станислава Борисовича в первый раз. Страшно подумать, это было восемь лет назад. Именно тогда Татьяна поняла, чего хочет. Она хочет стать врачом. Настоящим врачом-акушером, чтобы работать вот здесь, с этим человеком. Целеустремленности Татьяны Зуевой хватило бы на маленькую космическую ракету. Поэтому она поступила в медуниверситет, пробилась на бюджетное место в ординатуру по акушерству и даже – что уж совсем из ряда фантастики, – попала сюда, в отделение Дежнёва. Все эти восемь лет он был для неё путеводной звездой. Но мечты – слишком хрупкие творения, чтобы выдержать встречу с суровой реальностью. Конечно, придя с направлением на ординаторскую практику, Таня не ждала сакраментальной фразы: «Ужель та самая Татьяна?» Она не рассчитывала, что её вспомнят. Хотела. Но не надеялась. Она надеялась, что обратит на себя внимание как молодой перспективный специалист. Увы. Дежнёв избавился от неё, как от прилипчивой пиявки. Фрида Марковна, её наставница, была замечательным специалистом. Она была требовательна, компетентна и даже помогла с устройством на полставки медсестрой. Но разве об этом мечтала Татьяна? Она мечтала о Станиславе Борисовиче, который оставался всё так же неженат и всё так же недоступен. К сожалению, чувствам, в отличие от мечт, до суровой реальности не было никакого дела. Таня видела завотделением каждый день. Каждый божий день он проходил мимо и, не узнавая, здоровался. А у неё тряслись руки, и заплетался язык. Таня мысленно дорисовала ему рожки. Рожки Дежнёву неожиданно пошли. В комплекте с бородой. Зуева вздохнула.
– Что-то ты совсем расклеилась, барышня, – сурово заметила Мама Фрида пару недель назад. – В роддоме нет места мелким личным неурядицам. Не дело это! А ну, встряхнись! Нужно собраться с силами, – она понизила голос: – И совершить что-нибудь безрассудное.
– Думаете, поможет? – спросила Татьяна, самой себе в тот момент напоминая ослика Иа.
– Даже если не поможет, то таки повеселишься, – резонно заметила Фрида Марковна.
Вот Таня и веселилась. Дежнёв, перед тем как уйти, заявил, что если кому-то хочется пообщаться с ним на личные темы, верхний ящик его стола к услугам любопытных. Татьяна дождётся, пока все разойдутся, и продолжит развлечения.
Глава 2
После обхода и визита к главврачу по кадровому вопросу, Станислав Борисович вернулся в ординаторскую. Раньше у него был свой кабинет, но почему-то здесь, среди копошащихся коллег, он всегда чувствовал себя уютнее. Здесь легче было переносить боль утрат и подпитываться радостью побед. Поэтому, став «большим начальником», Дежнёв стол свой не освободил, используя кабинет завотделением лишь для приёма посетителей. А когда больнице выделили финансирование на ещё один кабинет УЗИ, с лёгкостью отдал его под нужное дело. В ординаторской было безлюдно. Ничто не напоминало об утреннем жарком спиче в защиту профессиональной и корпоративной этики. Стас вскипятил чайник, бросил в кружку разовый пакетик чёрного чая, взял из «благодарственной» коробки «Коркунова» конфетку и сел на своё рабочее место. Слева лежала стопка, мать её, карт, пробуждая нездоровое желание вылить на них тот самый свежезаваренный чай. Подводя итог ещё не завершившегося дня, завотделением вывел новую примету: «Если день начинается с „пипеток“, к вечеру неизбежна клизма». Главврач даже до вечера ждать не стала. На вопрос, где Стас возьмёт новых врачей на вакантные ставки, Валерия Ефимовна ответила, что у них родильное отделение. Рожайте.
– А ничего, что у нас отделение патологии? – напомнил Дежнёв.
– Нынче, Станислав Борисович, не время привередничать. Так что кто родился, того и воспитываем. За вашего ординатора хватаемся двумя руками и держим. Правильно держим, Станислав Борисович. Нежно, но крепко. Не мне вас учить, вы мужчина опытный… – похлопала Валерия Ефимовна заведующего отделением по плечу.
Конфетка подтаяла в тёплой комнате и оставила шоколадный след на пальцах. Стас открыл верхний ящик, где хранил салфетки. И обнаружил листок, на котором было напечатано: «Злой вы какой-то, Станислав Борисович. Когда у вас в последний раз женщина-то была?» Терпение Дежнёва держалось буквально на ниточке. И вряд ли этот шов можно было назвать состоятельным. В общем, Стас вытер пальцы, и размашистым почерком прямо на том же листке написал: «Если своими сочинениями вы пытаетесь предложить себя в качестве женщины, то боюсь разочаровать: из 90-60-90 больше всего меня возбуждают 120 IQ». До конца смены он устроил ещё пару разносов младшему медицинскому персоналу, заполнил карты, посмотрел результаты обследований пациентов, поправил одно назначение и с чистой совестью, но плохим настроением направился домой. Размышлять, когда у него в последний раз была женщина.
А утром в его столе лежал другой листок, на котором было напечатано: «А-а-а. Вы предпочитаете в мозг… Так это у нас вчера групповуха была? А девчонки-то и не знают».
Вчера Стас был совершенно уверен, что «стенгазеты» – дело рук Ангелины. Большого ума они не требовали, а записка с головой выдавала истинные мотивы. Теперь же Дежнёв задумался. Не то чтобы тезис о «групповухе» был высокоинтеллектуален. Но Гелины потенции превосходил. И дело даже не в нестандартной оценке ситуации. То, что выглядит оригинальностью, нередко оказывается проявлением альтернативной женской логики. Нет, записка содержала намёк на самоиронию. А самоирония – однозначная заявка на мозги. Тогда кто? Из имеющих мозги в отделении, помимо себя, Стас ещё знал Лизу и Маму Фриду. Но Лизы не было физически. А Мама Фрида не стала бы использовать слово «групповуха».
М-да. Вопрос…
Дежнёв уложил листок на столешницу и нацарапал уничижительный ответ: «Для тех, кто не понял с первого раза: меня привлекает не всякий мозг. Одноклеточные не вызывают во мне сексуального влечения». И быстро убрал листок в стол. Недостаток мозга у одноклеточных обычно с лихвой компенсируется чувством собственного величия и объёмами обид. Очередной обход прошёл в приподнятом настроении на фоне повышенного уровня любопытства. Пройдёт «первопечатница» тест на одноклеточность или нет? Увы, по завершению обхода в ящике всё было, как прежде. И после плановых операций. Завотделением даже ушёл работать с документами в пустующий кабинет УЗИ. Но, увы, к вечеру декорации так и не изменились. Стас испытал некоторое разочарование от того, как легко сдалась его визави. А потом его вызвали к многоводной роженице с диабетом, и ему стало не до глупых записок.
Зато утром его поджидал очередной образец эпистолярно-принтерного творчества: «У одноклеточных нет мозга, Станислав Борисович. Совсем. А у нас на четверых IQ даже на 240 наберётся! Кстати, вы так и не ответили на вопрос».
«Не ответил», посмеиваясь про себя, согласился Стас. Если хочешь разговорить собеседника, просто повтори его последние слова. Это как выдернуть пробку, затыкающую фонтан. Предвкушая поток, который прорвёт его реакцией, завотделением провёл «летучку» и пошёл домой. Интересно, «240» – это самоирония и недооценка соперниц? Если они соперницы. Не жмёт ли вам корона, Станислав Борисович? Что-то не заметно в обозримом пространстве очереди кандидаток в постельные грелки. Стас последние полгода так утрахивался работой, что о женщинах думал сугубо как об объекте профессиональной деятельности. А теперь он шёл домой после ночной смены, а у него энергии было ещё на три подвига и одну женщину.
Наполненный кипучей субстанцией, Стас совершил первый подвиг. Расчистил Авгиевы конюшни, то есть навёл порядок дома. Когда дом – место, где ты спишь (иногда), постепенно он покрывается слоем хлама. Дежнёв выдраил квартиру. Распахнул шторы. Открыл окна. Дышать сразу стало легче. Просто фэншуй какой-то. Закончив уборку, Стас понял, что про три подвига он погорячился. А вот от женщины бы не отказался. Чтобы приготовила ужин. За неимением женщины Дежнёв поимел доставку из знакомого фастфуда. За деньги, зато без моральных издержек и гарантированно вкусно. Он вытянулся на диване, пощёлкал новостные каналы на телевизоре, убедился, что мир не поумнел, и пошёл спать.
* * *
Когда Стас проснулся, за окном царила ночь. Однако будильник настаивал, что уже утро. Организм отказывался мириться с обманом зрения и требовал доспать. Дежнёв нажал отсрочку и укрылся с головой пледом. Интересно, что там насочиняла «пипетка»? Мысль вспорола вязкую дремоту, как лазер – метастаз. Сонливость как рукой сняло. Дежнёв побрился, подпевая музыкальному каналу. Может, не очень в тон, – со слухом у него было хуже, чем с руками, – зато с душой. В больнице завотделением одаривал коллег сияющей улыбкой. Но когда уже третий встречный поинтересовался, не нашёл ли Стас работу получше, понял, что внутренний фонарик стоит притушить. А то слухи пойдут, сплетни… Главврач опять вызовет. Душеспасительные беседы начнёт. Оно надо? До ординаторской Дежнёв держал лицо, но чуть не скатился в банальный «Й-есс!», обнаружив в столе очередной листок. «А говорили, что мы можем спрашивать о вашей личной жизни, что угодно. Ай-ай-ай! Нехорошо обманывать!», – вот, что было там напечатано. «По-ве-лась!», – мысленно пропел Стас, прищёлкнув пальцами. И пока не набежали зрители, написал: «Как можно! Я говорил, что вы можете спрашивать, что хотите. Хоть про длину моего пениса в эрегированном состоянии и среднюю продолжительность коитуса. Но я не обещал, что вам отвечу».
Ощущая себя мужественным советским бойцом, от которого подлый фашист получил гранату, завотделением переоделся в зеленый медицинский костюм. Мальчишеское шило свербело в сфинктере анального отверстия и звало на подвиги. Вышеупомянутый сфинктер чуял, что добром дело не кончится. Но сидеть на месте все равно не получалось. Взяв для серьёзного вида несколько бумажек со стола, Стас посмотрелся в зеркало. Бумажки не помогли. Серьёзного вида не получилось. Торжество справедливости цинично полыхало из-под очков, как прожектор перестройки. Два прожектора. Завотделением вернул бумаги на место, заложил руки за спину и прогулочным шагом отправился дозором по владениям.
Припоздавшие сонные барышни и дамы разного возраста и степени беременности несли баночки на анализы и себя – на взвешивание. Некоторые здоровались, некоторые ещё недостаточно проснулись, чтобы выделять заведующего отделением из фона. В конце коридора находилась процедурная. Утренние уколы ещё не начались, и скамеечки у дверей были пусты. Однако внутри работа кипела, судя по женским голосам. Стас собирался заглянуть внутрь, но услышал из-за приоткрытой двери: «А теперь закрой глаза, и представь этого мужчину у себя за спиной…» – и передумал. Может же заведующий, измученный тяжёлым обходом, присесть на скамеечку отдохнуть? В телефоне покопаться, например. Кстати! Он вынул телефон и перевёл его в беззвучный режим.
* * *
– …Нет, ну какой дурой нужно быть! Он же женат!.. – пробивался сквозь завесу Татьяниных мыслей звонкий голосок Ольги.
Сегодня они дежурили вместе. Таня была медсестрой на замену, и ею затыкали дыры. Вот и сегодня её попросили подменить работницу из Ольгиной смены. Та села на больничный с ребёнком, а уколы сами в попы не поставятся, как точно подметила старшая медсестра. Оля продолжала трындеть про события вчерашнего сериала, но Зуева пропускала её слова мимо ушей. Разве картонные драмы мыльных опер могут сравниться с накалом страстей, что закрутились в ящике офисного стола? Станислав Борисович оказался трудным пациентом. Агрессивным. Недоверчивым. Несговорчивым. Его реакции и веселили, и задевали. Веселили предсказуемостью. Задевали тем же. Восемь лет Дежнёв был для Татьяны недостижимым идеалом. Принцем в белом халате. Воплощением спокойной уверенности, компетентности, ответственности и интеллекта. Тех качеств, которые Зуева ценила в мужчинах выше всего. Но это ещё не всё. Станислав Борисович был для неё эталоном мужской красоты. Не слащавой, как у эстрадных «альтернативов». Не брутальной, как у бойцов ММА. Не экстравагантной, как у Бенедикта Камбербэтча. Простой, человеческой мужской красоты, на которую хотелось смотреть. И смотреть. И смотреть. И иногда трогать руками. В общем, Дежнёв был персональное «всё» Тани Зуевой. Поэтому осознание, что кумир оказался таким же мужским шовинистом, что и прочее большинство игреконосителей, стало для Татьяны потрясением. С другой стороны, как говорили великие устами Гели: «Хочешь избавиться от прошлого – сделай его смешным». Резкие ответы завотделением вызывали желание подразнить. Таня чувствовала себя корноухим котом, который вновь и вновь забирается на забор соседского дома, чтобы позлить цепного волкодава. И ей было интересно, как именно отреагирует волкодав Дежнёв на очередную с-котскую проказу. А дуры из телевизионных мелодрам были ей глубоко до лампочки.
– Ой, Оленька, – появился в помещении новый голос, спуская Таню на землю. – Ты не представляешь!..
