Czytaj książkę: ««Откровения о…» Книга 4. Верность»

Я могу тебя очень ждать,

Долго-долго и верно-верно,

И ночами могу не спать

Год и два, и всю жизнь, наверно!

Пусть листочки календаря

Облетят, как листва у сада,

Только знать бы, что все не зря,

Что тебе это вправду надо…

© Эдуард Асадов – «Я могу тебя очень ждать» (отрывок)

Данное произведение охраняется законом РФ об авторском праве. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и объёме без письменного разрешения правообладателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Глава 1

Декабрь 2010 года.

– Погоди, погоди… – Олег прикрыл глаза, словно прислушиваясь к чему-то, что слышит один только он. Я затаилась, с наслаждением чувствуя, как кожу осыпает мурашками –  пальцами правой руки, он «играл» на моём голом животе какой-то сложный перебор. – Ну-ка, где там моя благоверная?

Я, придерживая на груди одеяло, порхнула к креслу возле приоткрытой балконной двери, и, пару секунд повоевав с парусящей на сквозняке шторой, подхватила-таки гитару. Метнулась обратно.

Олег принял её, привычно скользнул по чёрным матовым, словно бы бархатным изгибам руками, и, прижав струны у основания грифа, небрежно протянул кисть вверх, отчего гитара сладострастно всхлипнула. Да я и сама с трудом удержалась. На это можно было смотреть часами – как гибкие длинные пальцы овладевают вмиг оживающим куском дерева. То невесомые, а то уверенные и даже жёсткие, казалось, они бегают не по ладам, а по самым сокровенным точкам моего тела, бесстыдно дразня, вызывая моментальный отклик и желание оказаться на месте счастливой соперницы.

Да именно так. Олег называл гитару женой, и действительно, когда я смотрела, как он её ласкает – понимала, что у меня нет против неё ни единого шанса, и моё место навеки лишь в любовницах. Но это не была ревность – скорее магия. Та самая, что свела меня с ума с первого взгляда, с первого аккорда. А ведь у Олега, помимо трепетных красивых рук с массивным перстнем со вставкой из чёрного оникса на мизинце, был ещё и вынимающий душу голос – густой, с бархатной хрипотцой и раскатистыми, мужественными согласными, что резонировали в самой глубине моего сердца:

– Заметался пожар голубой,

Позабылись родимые дали.

В первый раз я запел про любовь,

В первый раз отрекаюсь скандалить.

Был я весь – как запущенный сад,

Был на женщин и зелие падкий.

Разонравилось пить и плясать

И терять свою жизнь без оглядки.

Мне бы только смотреть на тебя,

Видеть глаз злато-карий омут,

И чтоб, прошлое не любя,

Ты уйти не смогла к другому!

И чтоб, прошлое не любя,

Ты уйти не смогла к другому.

И чтоб, прошлое не любя¹

Замолчал вдруг, резко заглушив струны ладонью и, заглянув в мои глаза, перешёл на проникновенный шёпот:

– Чтоб ты уйти не смогла к другому, Мила!

Может я такая дурочка, а может, сказывалась оторванность от Родины и корней, но когда Олег пел только для меня, так мастерски копируя манеру Высоцкого, я словно умирала и тут же рождалась вновь. И каждый раз казалось – вот она жизнь! Настоящая! Вот она – настоящая Любовь. Пусть урывками и без будущего, но вся, какая есть, – моя!

Вот и теперь, я улыбалась и смотрела в его блядские голубые глаза довольного котяры, а Олег, отложив гитару, потянул меня на себя:

– Ты моя муза, Мила! Всё лучшее, что я когда-нибудь написал – всё это ода твоей красоте, детка!

Я поддалась влечению его рук, упала на поросшую русыми волосами грудь.

– Мм! Так это твои стихи? – Прекрасно понимая, что на самом деле речь идёт о музыке, хотела просто пошутить, но Олег, вдруг ответил утвердительно, и моя очарованность моментом тут же дала отрезвляющую трещину. Я с трудом сдержала усмешку. – Ого… И давно написал?

– Ну… Можно сказать, только что. Тебе нравится?

– Очень, – улыбнулась я и, выбравшись из его объятий, свесилась с кровати, отыскивая сброшенное в порыве безумия бельё.

Вообще, на мой взгляд, Олег был гениальным музыкантом. Виртуозно играл на фортепиано и на гитаре, сходу сочинял свои стихи и перекладывал на музыку чужие, мастерски владел голосом, умел петь в совершенно разных манерах, начиная от разбитного Высоцкого, включая классические цыганские романсы и заканчивая попсовыми хитами, вроде Джоржа Майкла. Но насколько талантлив был Олег в музыке, настолько же и склонен к самолюбованию по жизни, и иногда кроме себя любимого не видел больше ничего вокруг. Тогда создавалось ощущение, что он погружается в свой выдуманный мир и живёт в нём, принимая желаемое за действительное.

Вот как в этот раз, например. Какая ерунда – взять и присвоить стих Есенина, правда? И даже не понятно чего тут больше – уверенности в собственной исключительности или в моей недалёкости. Впрочем, если бы я ещё в самый первый раз уличив его в подобной лжи, дала бы понять, что всё знаю – он, возможно больше бы так и не делал. Но я закрывала глаза, потакала ему, как маленькому мальчику, который играет в великого артиста. Иногда это раздражало, но чаще – давало мне своеобразную власть над ним. И это было важно. Как компенсация моей собственной зависимости от него. Я ведь, если честно, тоже была маленькой девочкой, которая играла в принцессу, покорившую сердце самого прекрасного и вожделенного в округе принца.

Олег встал с кровати, как был голый прошёлся по комнате, собирая шмотки. Поднял, кинул мне лифчик, и сам тут же запрыгал на одной ноге, натягивая трусы. А я просто смотрела на него, и в который раз отмечала про себя, что ничего ведь особенного. Даже больше того – НЕ ТО.

Мой внутренний индикатор красоты мужского тела молчал – я не хотела бы нарисовать Олега обнажённым. Не́чего. Не вдохновлял. Отсутствие физической нагрузки сказывалось сглаженными линиями мышц и слегка сутуловатой осанкой. Нет, природа его не обидела, дала и хороший плечистый скелет, и красивые жилистые руки, и очень даже симпатичное лицо с совершенно необыкновенными голубыми газами, но… Не то.

Впрочем, я была с ним не за это. И все те фрау, коренные и не очень, которые работали обслугой или просто приходили по вечерам в ресторан русской кухни «Маруся», что находился четырьмя этажами ниже съёмной квартиры Олега, стреляли в него глазками и вожделели его внимания – все они тоже делали это не за то, что он был бруталом. Хотя, в каком-то смысле, он, конечно, был альфой. Но его сила заключалась не в мышцах, а в харизме, а это, пожалуй, даже помощнее брутальности, особенно в обществе, где не принято оценивать потенциал человека с точки зрения половой принадлежности и физических данных.

А ещё – он был русский, и это придавало ему какого-то особого шарма, причём не только в глазах немок, но и в воображении стосковавшихся по Родине бывших русских баб, которых в Гамбурге оказалось неожиданно много.

В комнате было довольно прохладно – на дворе конец декабря, а балкон, по неизменной привычке Олега, приоткрыт. Я зарылась в одеяло и, полусидя, откинулась на мягкое изголовье кровати. Олег, в одних только наспех натянутых джинсах и с зажатым под мышкой джемпером, стоял посреди комнаты и что-то активно писал в телефоне.

Да, не то. Без гитары или клавиш – никакой. И всё-таки мой. Подсаженный на меня, как на особый наркотик. Впрочем, оба мы с ним подсаженные. Взаимно.

– Кстати, чуть не забыл, я завтра лечу домой, – не отрывая взгляд от телефона, обронил он, и по моей расслабленной задумчивости тут же мазнуло раздражением:

– Но ты же вот, только, две недели назад был?

– Надо. Мать скучает.

– Ну и что ты там будешь делать? Сидеть, держать её за ручку?

– Это моя мать, вообще-то! – всё так же набирая текст, довольно резко ответил он. – Если будет нужно, то и за ручку. А вообще, просто надо помочь кое-что по хозяйству.

Мне стало неловко.

– Да нет, ну я… Если надо, то конечно… – Но вообще сбесило. Причём, я даже не осознавала, что именно. – Я просто не понимаю, а сестра? Она зачем тогда? Не может помочь или хотя бы нанять кого-то, кто может? Сам же говорил, что все эти поездки – бесполезная трата денег на дорогу и что выгоднее и проще их переводами отправлять?

– У Лики пузо уже на нос лезет, и мелкий вечно болеет, ей не до хозяйства сейчас.

– Угу. А тебе рваться на части – самое то. Замуж её тогда выдай! А то сидит у тебя на шее, вечно беременная, и всё. Даже элементарных вопросов решить не может!

– Мил, да я на неделю всего, – Олег натянул джемпер и, достав из кармана джинсов сигареты, закурил прямо в комнате. – Так что не истери, детка. Лучше удели время мужу, а то мне иногда кажется, что ему после меня ничего не перепадает. Даже совесть мучает. – Подмигнул и с довольной ухмылочкой скрывшись за парусящей от сквознячка шторы, плотно прикрыл за собой балконную дверь.

Я запрокинула голову и зажмурилась. Козёл. Есенин недоделанный, блин.

Два года. Тайные встречи у него на квартире, песни под гитару. Романтика – через край! Таких красивых, страстных слов, какие нашёптывал мне Олег, не говорил больше никто и никогда, тем более Николос. И я с готовностью, прекрасно понимая, что всё услышанное можно поделить надвое, а то и натрое, развешивала уши. Мне просто отчаянно не хватало этого трёпа, я без него увядала, переставала чувствовать себя женщиной – желанной и всё ещё не такой уж и подержанной, несмотря на маячивший в будущем году тридцатипятилетний юбилей.

Конечно, у нас с Олегом были не только стихи и песни – был и секс без тормозов. И для здоровья это, надо сказать, то, что доктор прописал! Да и для какого-никакого морального удовольствия тоже. Для физического же, было бы неплохо кончать, а я не могла. Ни с мужем, ни с любовником. Они об этом, ясное дело не знали, и даже напротив, были уверены в своей ого-го какой исключительной способности доводить до оргазма по три-пять раз за один присест… И самое интересное, что что-то менять, искать способы, разговаривать и, фактически, узнавать друг друга в сексе заново – мне и не хотелось. Куда проще догнаться самой. Тем более, как после десяти лет брака сказать мужу, что за всё это время ни разу с ним не кончила? Да и зачем? Несмотря на все сложности в отношениях, Николос по-прежнему был для меня эталоном человека с большой буквы. И последнее, что могло бы прийти мне на ум – это убивать его самооценку. В отличие от Олега, кстати. Этот самовлюблённый волнистый попугайчик сильно рисковал доиграться как-нибудь.

Как только вспомнила о Нике, тут же поняла, что так сильно раздражает меня в этой ситуации с Олегом и его зачастившимися в последнее время визитами на родину. Я сама себя раздражаю. Вот эта Я – ни чужая, ни родная, а просто с какого-то хрена лежащая голышом в его кровати, причём, ладно бы ради оргазма, которого не может дать муж, но ведь нет! Просто от тоски. Трясина какая-то, которая затягивает и затягивает… Видать, зажралась я от хорошей жизни. Хотя психолог говорит, это кризис среднего возраста нагрянул.  А я вот думаю – не рановато ли?

Когда Олег вернулся, я уже почти оделась и застёгивала теперь мелкие перламутровые пуговки на чёрной шёлковой блузе. Он подошёл сзади, виновато обнял, удерживая за запястья:

– Ну прости, детка, ляпнул не подумав.

– Ой, да перестань! – небрежно фыркнула я, – мы оба знаем, что любовника лучше, чем ты не существует в природе. Конечно я до тебя голодная! И ревную, конечно! И буду ждать столько, сколько нужно, ты же знаешь. А когда вернёшься, не слезу с тебя, пока не сдохну. – Попыталась отнять свои руки, но он не отдал. Ну вот ещё! Недостаточно сладко пою? Дёрнулась настойчивее: – Олег, мне пора.

– Ты обиделась, я же вижу.

Удивительно, но когда он стоит вот так сзади, сжимая меня в объятиях и шепча на ухо густым баритоном, когда я ловлю исходящий от него терпкий запах табака и парфюма и, закрыв глаза, могу представлять на его месте кого угодно – раздражение отступает, и я снова схожу с ума и заранее скучаю по этим ощущениям. Как же невыносимо хотелось хотя бы иногда быть чьей-то желанной и слегка капризной женщиной, которую пытаются уговорить не дуться!

– Не говори глупости, какие могут быть обиды? Тем более что ты очень точно подметил – я что-то забросила мужа. И пока тебя не будет, пожалуй, действительно обращу на него должное внимание.

– Ну вот, – сжимая руки крепче, словно удав кольца, прорычал Олег и резко развернул меня к себе, – теперь я буду ревновать тебя к нему.

Я улыбнулась. Конечно будешь, милый. Ведь это я тебя короновала. Вознесла, обожествила. Ведь тебе же как серпом по яйцам думать, что тоже самое может перепасть от меня кому-то ещё. Я же всё это понимаю, я же сама точно такая же – коронованная тобою.

– А может, рванём со мной? Скажешь, в командировку или, например, дальний родственник умер? Ну? Целую неделю вдвоём. Я такие места тебе покажу! Такую неизведанную Русь-матушку, о какой ты уже и не помнишь!

Началось. Знает ведь, что не поеду, ведь не раз уже говорили об этом, а потому и предлагает уже вот так – смело, красивым жестом с барского плеча.

– А знаешь… Поехали! – прильнула я к нему. – У нас как раз на русское рождество партнёрское участие в выставке современного искусства в Саратове, я могу напроситься куратором, но выехать на две недели раньше открытия, с тобой.

Звенящая тишиной пауза…

– Подожди, а… А муж? Он разве пустит?

Я рассмеялась и, выскользнув из его безвольно повисших рук, застегнула-таки последние пуговки на блузе.

– Испугался? – оправила юбку-карандаш, накинула жакет. – Не поеду, Олег, знаешь же. Максимум, провожу на самолёт. Всё.

Он небрежно, с заметным облегчением пожал плечами:

– Ну ладно, проводи. Завтра в три вылет. Мил… – попытался снова притянуть меня к себе, но я нетерпеливо сбросила его руку и, дозаплетя косу, вышла в прихожую. Он следом. Подал молочно-белое кашемировое пальто, уткнулся лбом в моё плечо: – Может, спустимся вниз, кофе попьём? Я ж до сих пор не научился тебя отпускать, знаешь же… Душа каждый раз наизнанку, как впервые!

Ну-ну, сладкоголосый, не переигрывай. Не видишь – фрау не в том настроении.

Я неспешно окинула себя взглядом в большом зеркале, подкрасила губы холодным винно-красным и только после этого снизошла до ответа:

– Долгие проводы – лишние слёзы, герр Князев. Завтра к часу подъеду, не бери такси.

Глава 2

Ещё только начинало вечереть, но Рождественская феерия уже озолотила улицу бесконечными пока ещё бледными огнями гирлянд и вывесок. А через пару часов город и вовсе превратится в сказку! Откуда-то пряно тянуло корицей и свежей выпечкой, и тут же – поджаренными на открытом огне сосисками. Под козырьками торговых лавок перезвякивались на ветру колокольчики и гомонили вездесущие, вечно радостные туристы, даже не замечающие, как со стороны моря медленно наползает липкий туман, от которого всё тут же становится влажным и холодным. Зябко. Жутко захотелось горячего глинтвейна.

Не любила я слякотные местные зимы, особенно декабрь, который каждый раз словно мстил серостью и промозглостью за поистине золотую осень. Через два дня католическое Рождество, а снега до сих пор не было, только ледяные дожди по ночам, а днём – холодный влажный ветер с моря. Надо будет на Новый год рвануть в Альпы. Хотя бы на пару денёчков. Не ради лыж, на которые я так и не встала, а просто поскрипеть снегом под ногами. И тайком сгрызть какую-нибудь самую настоящую уличную сосульку. Как в детстве.

Чем, помимо живой музыки от маэстро «О́лека Кне́зефа» – как называли моего сладкоречивого любовника немцы, мне нравился русский ресторан «Маруся» –  так это платной парковкой прямо перед входом. На пресыщенной магазинчиками, кафешками и ночными клубами улице это была настоящая роскошь! Правда, не всегда везло со свободным местом, но сегодня получилось занять его с первого же раза. Возможно потому, что я приехала к Олегу ещё днём, сразу после того, как отвезла на занятия Алекса.

Вообще, со вчерашнего дня уже начались Рождественские каникулы, но по настоятельной рекомендации психолога Алекс занимался в баскетбольной секции при гимназии, так что тренировки три раза в неделю никто не отменял даже в праздники.

Нет, у Алекса не было проблем с психикой, просто по своему внутреннему возрасту он был старше одноклассников, и ему было скучно с ними, что выражалось в его некоторой обособленности. А если добавить сюда то, что у него с самого детства проявилась выраженная способность к скетчингу², то вышло так, что избегая общения с одноклассниками, Алекс обычно погружался в рисование.  И всё бы ничего, если бы не то, что именно он рисовал. А рисовал он то, что видел, плюс то, что любил. А любил всё то, что связано с оружием, военной техникой, коммуникациями и военным делом вообще. Вот и получались у него то одноклассницы-снайперши, то одноклассники-артилеристы, то преподаватели-разведчики в камуфляже… И очень классно, надо сказать получались! Довольно грамотно и по пропорциям, и по композиции, с некоторым портретным сходством и изрядной долей фантазии – я, например, была уверена, что он рисует настоящее оружие и обмундирование, а оказалось – сам придумывает, основываясь на конструктиве реально существующего. Ну и разве это плохо?

Я считала, что нет, но психолог из прежней, государственной гимназии, видел в этом повышенный уровень подростковой агрессивности, замешанный на замкнутости и, как следствие, грозящий ребёнку серьёзными отклонениями психики в будущем. И пытался ему помочь. То есть вылечить. Назначал профилактические антидепрессанты, а нас с Николосом исподволь проверял на соответствие «родительской норме», прося заполнить то одну, то другую анкету об отношениях в семье и уровне личной усталости.

Я посмеивалась про себя над беспокойным вездесущим европейским «носом», а Ник ворчал, что это всё дикая русская кровь виновата. И всё бы ничего, но три года назад Алекс в разговоре со мной случайно обмолвился, что психолог спрашивал: а не хотел бы Алекс попробовать пожить в другой семье? В такой, где будут ещё дети-сверстники, а родители меньше работают, уделяя больше времени домашнему общению?

И вот тут-то меня бомбануло! Я сразу же рассказала об этом Нику, и надо отдать ему должное, несмотря на свою глобальную загруженность и ощутимую натянутость наших с ним отношений, он тут же устроил независимую психологическую экспертизу с участием специалистов такого уровня, что не подкопаешься. Экспертиза показала полную адекватность и Алекса, и нас, его родителей. А после этого Ник тут же перевёл сына в частную гимназию – очень дорогую, но с гибким личностным подходом к ученикам. И фрау Штуль, штатный психолог, выслушав мои откровенные признания в том, что у мальчика в роду по мужской линии были профессиональные военные – такие же упёртые и независимые как Алекс, и, проведя с ним некоторые тесты на профпредрасположенность, согласилась с тем, что, скорее всего, здесь имеет место быть наследственность. Но обратила моё внимание на то, что, несмотря на это, не стоит потакать ребёнку в замкнутости, наоборот – нужно помочь ему развернуться лицом к социуму, и  настоятельно посоветовала отдать его в командный спорт. Так Алекс и оказался в баскетболе. И не сказать бы, чтобы он к этому рвался, сам-то он мечтал о боксе, но его высокий рост и дух командного соперничества сыграли добрую службу. Алекс втянулся в тренировки.

Все эти волнения с комиссиями, психологами и сменой гимназии происходили в ту пору, когда ему только исполнилось двенадцать, и сам Алекс был похож на неуклюжего, растерянного щенка, не понимающего в чём его вина – ведь учился-то он на отлично и никого не трогал! Надо сказать, я тогда тоже не отличилась ничем, кроме паники по поводу того, что Алекса могут забрать из семьи. Теперь же, на пороге пятнадцатилетия он не только сильно вытянулся в росте и, благодаря тренировкам значительно окреп физически, но и стал более гибким в суждениях и приобрёл авторитет в классе. И я была безумно благодарна и Нику, и фрау Штуль за то, что три года назад они проявили настойчивость.

Выглянув через витрину кондитерской лавки на парковку, я нащупала в кармане брелок, пикнула автозапуском. Моя ласточка, белоснежная красавица Honda Accord с дерзкими, наглухо тонированными в зеркальный антрацит стёклами приветливо моргнула раскосыми фарами и фыркнула клубом дыма. Прислушиваясь к возбуждённому щебетанию французских туристов, я дождалась своей очереди, взяла безалкогольный глинтвейн «с собой» и яблоко в карамели для Алекса. Вышла на улицу, достала телефон.

– Сынуль, привет! Я еду?

– Привет, мам. Ты чего-то рано. Мы только закончили.

– Получилось пораньше освободиться. Но ничего, я подожду. Ты голодный? Хочешь печёное яблоко?

– Ну… Лучше сосиску.

Я рассмеялась:

– Ладно. Собирайся, скоро буду.

Попивая глинтвейн, немного прогулялась вверх по улице, купила парочку жареных в капустном листе колбасок, попросила упаковать их в термобокс. Уже отходя от прилавка, услышала вдогонку: «So beautiful baby!». Удивлённо обернулась – кто тут такой смелый? Не то, чтобы я была неприкасаемая – слова мне не скажи, а просто не каждая фрау осталась бы довольна таким вниманием. А некоторые и вовсе оскорбились бы. Это же сексизм, делать незнакомой женщине комплименты! Смех, да и только – я к этой философии так и не привыкла. Мне по-прежнему нравились и комплименты, и мужское внимание.

Смельчак оказался невысоким, чернявым, слегка пучеглазым. Характерным таким – в кожаном полупальто и кепке, в лаковых «крокодиловых» туфлях и с барсеточкой под мышкой. Классика. Как будто на машине времени прилетел. И ничего особого не хотел, просто не удержался, выразил восхищение. Я кокетливо улыбнулась и ответила на родном:

– Спасибо.

Он с готовностью подмигнул:

– А я так и понял, что ты русская.

– Сильно заметно?

– С первого взгляда. Наши женщины самые красивые, а у тебя ещё и коса такая! Ты не Алёнушка, случайно? Иванушку себе не ищешь?

Постепенно смеркалось, огни разгорались всё ярче, толпа гуляющих гомонила всё громче. Предпраздничная атмосфера словно пузырьки шампанского проникала в кровь, поднимала настроение. Я глянула на часы в телефоне – ещё восемь минут в запасе…

Просто стояли и болтали ни о чём. Как я и определила с первого взгляда, Давид оказался армянином. Сам из Краснодара, приехал в Германию с двоюродным братом и дядей покупать машину с рук. Сейчас, вот, спустился из апартаментов за сосисками к ужину. Я посоветовала им сходить лучше в ресторанчик традиционной немецкой кухни, здесь, неподалёку. Он спросил, а как тут вообще живётся, стоит ли переезжать сюда на ПМЖ, я ответила, что не знаю, так как уехала из России почти пятнадцать лет назад и совершенно не представляю как там сейчас. Он как-то непонятно махнул рукой:

– Да по большому счёту, всё так же. Только магазинов больше стало.

В кармане пиликнула сигналка, давая знать, что автозапуск, так и не дождавшись меня, отрубился.

– Ладно, Давид, мне пора, – искренне улыбнулась я. – Приятно было поболтать, передавай привет брату и дяде. И счастливо вам доехать домой. И кстати, будет время – обязательно сходите в местный Морской музей, такого больше нигде в мире нету!

– Давай, землячка! – он неожиданно открыл руки для объятия, и я поддалась душевности момента.

Обнялись, как давние знакомые, и я собралась уже идти, как меня неожиданно дернули под локоть и потащили в сторону.

– Так тебе, значит, ехать пора, да? И куда же, интересно? На блядки?

– Землячка, всё нормально? – тут же окликнул меня Давид.

Я махнула ему рукой:

– Да, всё хорошо, спасибо! – и повернулась к Олегу. – Какого хрена происходит?

– Да, вот именно! Какого хрена? Значит, со мной посидеть у тебя времени нет, а с мужиками левыми тискаться – есть, да? Кто это? – мельком глянул на так и не ушедшего, наблюдающего за нами Давида и склонился ближе к моему лицу. – Любовник?

Я не выдержала, рассмеялась:

– Это последний русский, Серёжа! Он меня понимает и жалеет.³ – И выдернув локоть из его пальцев, пошла прочь.

– Какой ещё Серёжа? – не понял тот киношного прикола. Поспешил за мной. А когда дошли до машины, схватил за плечо, вынуждая повернуться к нему: – Нет, погоди, я не понял, ты чего тут устраиваешь? Это месть что ли? Я же сказал: не истери, на неделю всего лечу! На новый год здесь уже буду!

– О Господи, Олег, да хоть на месяц! – вспылила я. Настроение резко поползло вниз. – Хоть на два, понял? Пофиг мне. По-фиг!

Он охренел. Замешкался, соображая как реагировать.

– Так кто это был?

– Да говорю же, последний русский… – снова начала было я, но он вдруг схватил меня за подбородок, с силой сжал пальцы:

– Детка, ты охренела? Бросить меня решила? На хача́ этого променять?

От неожиданности я попятилась назад, оступилась, но, взмахнув руками, удержала равновесие. В голову ударила кровь. И ярость.

– Руки убрал от меня, сука… – прошипела я сквозь зубы и впечатала ему в грудь бумажный стаканчик с недопитым глинтвейном. По пальцам к запястью тут же потекло ароматное тепло. – И если ещё хоть раз…

Он отпрянул. Нервно стряхнул со своего пижонского пальтишка потёки виноградного сока.

– Ты дура психованная!

– На хренпошёл, урод!

Запрыгнула в машину, бросила на переднее пассажирское бумажный пакет с колбасками и яблоком для Алекса. Потряхивало. Вот чего я так и не смогла преодолеть даже после длительной работы с психологами, так это паники от проявления физического насилия по отношению к себе. Может, это потому, что ни одному из четырёх специалистов я так и не рассказала о том, что пережила в том чёртовом подвале?

Откинула козырёк, глянулась в зеркало: лицо бледное, глаза перепуганные, а на подбородке красные пятна от пальцев Олега. И только теперь почувствовала, что до сих пор больно. В носу тут же засвербело, взгляд затуманился слезами. Лихорадочно оправила волосы, постаралась взять себя в руки. Сунула ключ в зажигание и заметила вдруг насыщенные розовые пятна на молочно-белом рукаве. И тут же, словно это стало последней каплей, меня прорвало. Вцепилась в руль, ткнулась в него лбом и заревела. И вот казалось бы – с чего? Сложно сказать, но не из-за пальто, точно. Просто всё как-то одно к одному. Всё как-то не так и не то.