Когда мы подъехали к больничному комплексу, сумерки практически превратились в ночь, уже горели фонари. Ветер, кажется, ещё больше усилился. Машина остановилась сразу за неработающим шлагбаумом, и Медведь придвинулся к середине сиденья, жестом приглашая меня сделать так же.
– Смотри, – указал он через лобовое стекло вперёд. – Идёшь прямо, никуда не сворачиваешь. Хирургия – третье здание, отсюда не видно, но там вывеска такая, что мимо не пройдёшь.
– Я в курсе.
Конечно, я узнала больничный комплекс, в котором когда-то лежала Ленка. Поёжилась, представляя, что сейчас предстоит полуголой бежать по морозцу…
– Отлично. Тогда запомни – пятый этаж, одиннадцатая палата. Платная. Пациент – Семёнов Игнат Николаевич.
– Кто-о-о?
– Осмотрись, – не реагируя на моё удивление, продолжил Медведь. – Никита крепкий, чуток кучерявый, профиль такой, античный – ну, переносица высокая, брови широкие, сам чернявый. Красивый пацан, сразу узнаешь, только смотри, не влюбись. – Улыбнулся, потрепал меня за руку. – Да шучу! Ты главное, не бойся. Тебя никто не знает, придраться вообще не к чему. В крайнем случае – просто иди мимо и всё, ясно? Но в идеале, конечно, весточку передать надо бы. Скажешь: Жирный протух, и завтра в три залётный клиент будет пить шампанское. Пусть скажет, что делать. Поняла?
Я кивнула. Медведь тоже.
– Ну повтори, как зовут?
– Кого?
– Пациента!
– А… Ээ… Семё-ё-ён… Семён…
– Игнат Николаевич Семёнов, балда! – мягко прикрикнул Медведь. – Запомни! Не хватало ещё на такой херне спалиться! Ну всё. Мы на выезде за остановкой ждать будем. Знаешь где?
Я кивнула.
– Ну давай, девочка, с Богом! Не подкачай.
– Если что, сразу вали оттуда, поняла? – подал вдруг голос бритоголовый.
Я замерла.
– А что – что? Вы же говорите, дело плёвое?
– Ну… на всякий случай. Чуйку свою слушай, поняла? Говорят, у вас у баб, она сильная.
– И халатик не попорти, – подмигнул водила. – Мне его ещё вернуть надо. Да шучу! Давай, лёгкой ноги тебе!
– Чего?
– Иди уже! – легонько подтолкнул меня Медведь. – И быстренько там по улице, не то простудишься.
Вылезая из машины, я услышала, как он продолжает бурчать: «Говорил же, сходи оденься… Где мозги у человека?..»
Возле корпуса хирургии происходило массовое гулянье, не меньше. Пять машин, на капоте каждой – накрыта поляна, возле них плотные группки мужчин. Сновали дети, отдельной стайкой, стоя чуть поодаль, угощались женщины. Шумно, людно, суетно. Я видела такое прежде и на территории той больницы, что неподалёку от моего дома. Цыгане. Если кто-то из их клана попадал в лечебку, остальные поддерживали их вот таким способом, до тех пор, пока болящий не выписывался. И бесполезно было их гнать, увещевать или пугать милицией. Но надо отдать им должное, после себя они даже мусора не оставляли. Думаю, что и не воровали, пока был интерес находиться на этой территории.
Проскользнув мимо их весёлого табора, я уже шагнула было на крыльцо, как на ходу изменила траекторию и направилась к ближайшей туевой аллейке, а оттуда – бегом обратно к машине.
Запрыгнула в салон, клацая зубами от холода, вздрагивая, фырча. Медведь молча стянул с себя громоздкий свитер, сунул мне. Я без лишних отпирательств надела. Колючий, зараза, но такой тёплый!
– Ребят, не знаю, насколько это важно, но там, на крыльце, на самом входе, стои́т человечек один… Он, насколько я понимаю, из вокзальных, и с Денисом у него были какие-то тёрки. Я сама видела.
– Что за человечек? – уточнил водила.
– Костя зовут, знаете такого?
– С кривым носом?
– Ну… можно и так сказать.
– Та-а-ак… – бритоголовый развернулся ко мне, – и что, один?
– На тот момент, да. И проблема в том, что он меня тоже знает.
– О, как… – Медведь нахмурился. – Заметил?
– Нет, не думаю. Он в сторону смотрел, а я быстро сбежала.
– Значит, Филиппок точно замешан. Херово! – мотнул головой водила.
– А он имеет отношение к вокзальным? – я подогнула под себя ноги, натянула свитер до самых голеней.
– Филлипов имеет отношение ко всему, что связано с торговлей. Рынки, ларьки, комки в магазинах, точки на вокзалах и остановках. Он же и землю в центре отмутить хотел под новый рынок, а Батя давно уже затеялся там церковь поставить.
Я от удивления рот раскрыла.
– А-а-а… это там, где парк у центрального вокзала?
Бритоголовый опять развернулся ко мне:
– А ты откуда знаешь?
Я фыркнула:
– Историю города изучаю!
– А что, там что-то написано об этом?
Я снова фыркнула.
– Кончайте базарить! – прервал нас Медведь. Он вдруг посмурнел и выглядел очень озабоченным. – Теперь кровь из носа, а до Беса надо дойти.
– А что толку? Если обложили, то хрен выпустят, – задумчиво побарабанил пальцами по рулю водила. – А если не выпустят, то могут и сами до него добраться. Целая ночь впереди…
Медведь тяжело вздохнул и, сунув руку за спину, вытащил вдруг пистолет. Повозился с ним, видимо проверяя патроны. При виде оружия меня обсыпало ледяными мурашками, даже кончики пальцев закололо и засвербело под коленями. Бритоголовый хмыкнул.
– И не вздумай. Тебя, бугая, даже те, кто в лицо не знают, так просто не пустят. Спалишь всю контору.
– А я и не дурак, сам идти не собираюсь.
Бритоголовый развернулся к нему, пробуравил долгим, тяжёлым взглядом.
– Да ты ебанулся, Медведь! Она, конечно, девчонка ещё, но восемнадцать-то уже есть, и если её на этом возьмут…
– Если да кабы́, во рту вырастут грибы. Кто её возьмёт? С какой стати?
– Да просто, по стечению обстоятельств! Нет, нельзя. Я против. Надо что-то ещё думать.
– А ты ещё с кем-нибудь из Филиппковских знакома? – глянул на меня водила. – Тебя кто-то знает? Или, может, бывали где с Батей, где дела по бизнесу решались?
– Нет… – шепнула я и для наглядности мотнула головой. – А вы что… хотите, чтобы я отнесла ему… Пистолет?
– Да, – сказал Медведь.
– Нет, – сказал бритоголовый.
Водила на мгновенье задумался, вздохнул:
– Надо бы. Но я против, чтобы её впутывать. Заволнуется, спалится, ещё хуже будет, чем сейчас. Сейчас они хотя бы не в курсе, что мы тут кружим.
– А вот кстати… – подала голос я, – на счёт не в курсе… Это машина не Коли Рыжего случайно?
Бритоголовый напрягся.
– Ну?
– Просто Костя этот с Колей, насколько я понимаю, дружили…
– Это ты чего-то попутала. Не положено с конкурентами дружить.
– А он дружил. Ну или не дружил, а так, дела имел. И Денис его даже как-то поймал на этом.
– Зашибись. Я говорил, надо было левую тачку брать…
– Смотри, – склонился ко мне Медведь, держа на открытой ладони пистолет, – он заряжен, но не взведён. Сам по себе не стрельнет, не бойся.
– Иди на хер, Медведь! – теперь уже гневно возмутился бритоголовый. – Ты на бошку контуженый, думаешь все такие? Сань, скажи ему.
– Да я хер его знает, что делать… – ответил водила. – Давайте подумаем, кого ещё можно подтянуть?
– Да, давайте подумаем. Чаю попьём. В баньке попаримся. Вообще не понятно, с какого хера и зачем тут этот ваш Костя, и что там сейчас у Беса происходит, а мы давайте подумаем… конечно… – недовольно пробурчал медведь. – Милицию ещё давайте вызовем. Ага, блядь.
– Я отнесу, – замирая от страха сказала я. – Справлюсь, правда.
– Лапуль, ты даже не представляешь, во что впрягаешься… – предупредил бритоголовый.
– Я сама решу, ладно? Только денег дайте.
– Зачем?
– Надо. А если вдруг что, и меня возьмут – про вас-то никто не знает! Тогда уже будете решать что дальше, а сейчас выход один, правильно я понимаю?
– Пиздец, – подытожил бритоголовый и отвернулся.
Я осторожно взяла пистолет. Он оказался неожиданно тяжёлым и тёплым, от прикосновения к воронёному металлу у меня тут же до тошноты запекло в районе солнечного сплетения, и забу́хала в ушах кровь. Адреналин растекался по телу, сбивая дыхание, но в то же время, побуждая действовать.
– Не бойся его, сам не стрельнет, – мягко поддержал меня Медведь. – Если донесёшь и передашь, я потом всю жизнь за тебя молиться буду, клянусь.
В этот момент я как-то остро почувствовала, что он говорит очень серьёзно. Кивнула. Переложила пистолет из руки в руку, привыкая к страху перед ним. Взяла по-боевому.
– Палец только на курок не клади. Не имей привычки, если стрелять не собираешься, – словно между делом подсказал Медведь. – Куда прятать будешь?
Я задумалась. Потом стянула с себя свитер и, не отворачиваясь, не стесняясь мужиков – мне это даже в голову не пришло в тот момент – сунула оружие под сиськи, благо от трёхнедельной тоски они немного сдулись…
Пистолет лёг жёстко, неудобно, даже больно в одном месте. Я поправила его, собрала в кучу груди, навесила складки широкого халата спереди парусом, застегнула пуговки до самого воротничка. Развернулась всем корпусом к Медведю.
– Видно?
Он скептически дёрнул щекой:
– Да так-то вроде нет, но ты всё равно не светись особо. Возьми свитер с собой, через плечо перекинешь. Только не кутайся в него, и вообще будь расслабленнее.
– Постараюсь.
Бритоголовый снова нервно выдохнул. Водила молча смотрел в стекло перед собой, и только по барабанящим по рулю ладоням было понятно, как он напряжён.
– Когда передашь, делай, что Бес скажет. Исполняй чётко и без самовольства, ясно?
– О, уж это я знаю, даже не сомневайтесь… – буркнула я. – Сказано стоять, значит стоять, сказано идти, значит, идти… Денег мне дайте уже, а?
Когда я вылезла из машины, одновременно со мной выбрался и Медведь. Подошёл, посмотрел серьёзно.
– Ты спрашивала, откуда я о тебе знаю… Так вот от него. И пред вчерашней стрелкой с Филиппком он, как я понял, ходил к тебе, да? Не в курсе, что там у вас за дела, но когда вернулся – велел приглядывать за тобой «если что»…
Меня словно жаром обдало, в носу засвербело, пришлось даже взгляд опустить.
– …А теперь я как последняя сволочь, толкаю тебя в такое говнище, что хуже не придумаешь…
– Это не вы. Я сама.
– Само́ха – он ласково потрепал мне по щеке. – У меня три сына, младший – твой ровесник. И если с тобой что-то случится, Бес оставит их без папашки, поняла? Получается, куда ни плюнь, везде нельзя облажаться, так что давай, Милаха, не подкачай. С Богом.
Когда я подбежала к корпусу Хирургии, цыгане активно собирались уезжать. Сердце моё ёкнуло – чуть не опоздала! Окинув компанию взглядом, я приметила для себя цыганку, собирающую в пакет мусор после застолья – молодую, крутозадую, в длинной бархатной юбке с люрексом и короткой кожанке, натянутой на пышный пуховый платок, прикрывающий спину и грудь. Дождалась, пока она пойдёт к урне, перехватила на полпути, так, чтобы оставаться прикрытой от крыльца туями…
Цыганка моей просьбе даже не удивилась, молча взяла деньги, пересчитала, по-хозяйски сунула их в лифчик. Знала бы она, что лежало сейчас в моём!
– А тебе зачем? – взгляд шальной, с перчинкой, улыбка белозубая, на щеках ямочки. В памяти сразу всплыли строки романса, которые я слышала в детстве от бабушки и её соседки: «Цыганка – дочь костра и ночи, не приценяясь жизнь сменила на любовь…» Там-то, в песне, ради этой самой любви молодая цыганка Полина оставила и табор и, не побоявшись гнева родных, отправилась за любимым благородным господином в другую страну. Он вскоре изменил ей, и она его убила. А потом себя. Но при этом романс был весёлый, и после него оставалось ощущение полноты жизни и бурливой тяги к приключениям…
И я решила – а почему нет?
– У меня там жених лежит, а меня к нему не пускают.
Глаза цыганки пытливо сощурились.
– Кто не пускает?
– Отец, брат. Замуж выдают за другого.
Она осторожно выглянула из-за туи.
– Вон тот, в кожанке или который с ним рядом?
Я тоже выглянула. Твою мать, их уже двое…
– Оба.
Цыганка не спрашивая разрешения схватила меня за руку, заглянула в ладонь, упрямо мотнула головой:
– Всё равно ты не будешь с ним. Забудь лучше сейчас или наплачешься.
И пошла. Просто пошла своей дорогой! Я офигела.
– Стой! Да постой ты! Я не могу забыть, я же его люблю!
Она остановилась, зыркнула на меня, оскалилась в белозубой улыбке:
– Ай, дуры бабы! Сами себе беды ищут… ладно, отвлеку. Удачи тебе, красивая!
Крикнула что-то по-своему снующим неподалёку пацанятам, те куда-то побежали, откуда-то нахлынули вдруг женщины, окружили крыльцо, взяли в оборот всех кто там был – посетителей, персонал… Базар-вокзал, «позолоти ручку, судьбу расскажу», «деточке на молочко дай копеечку»… И всё в таком духе. Забегая в дверь, я даже не видела в этой пёстрой кутерьме Костика и его напарника.
Кинулась мимо гардероба и пешком наверх. Пока забралась на пятый этаж – запыхалась, но согрелась достаточно для того, чтобы хотя бы зубы не клацали. Остановилась перед окном пожарного гидранта, глянулась в стекло как в зеркало, прибрала волосы, заплела по-новой косу. Отдышалась немного.
Итак, одиннадцатая палата, Игнат Николаевич Семёнов. Уняла поднимающуюся панику и, подождав, пока мимо пройдёт женщина с ребёнком, поправила пистолет под сиськами. Он давил просто ужасно. Жутко впивался чем-то острым в ребро и, казалось, жжёт кожу… Попышнее надула складки халата на груди, перекинула свитер через одно плечо и, бормотнув «Господи спаси и сохрани», потянула на себя дверь отделения.
В коридоре витал запах жареного минтая. Ходили перебинтованные люди с мисками. Время ужина, понятно… На посту никого. Уже хорошо. Тапки мои противно хлюпали и скользили и, к ужасу, оставляли заметные мокрые следы, поэтому, набравшись отчаянной наглости, я вернулась к посту и позаимствовала белые шлёпанцы из кожзама, что стояли возле входа в остеклённую будку. Свои швырнула в приоткрытую дверь туалета. Обойдя пост, обратила внимание на тумбочку, над которой висела табличка «Анализы». На тумбочке стоял громоздкий контейнер с надписью «Моча – х/о, вечер», а в нём баночки, одна из них даже полная. Что-то словно ударило мне в голову, и я сходу скинула свитер прямо на пол, подхватила этот контейнер, обняла его, прижимая к груди… Пошла.
– А чего так рано? – крикнул мне вслед кто-то.
Я обернулась. Медсестра с капельницей в стойке.
– У меня двое поступили только что, наверняка ещё не сдали… – она разглядывала меня с лёгким недоумением.
Я растерянно потупилась:
– Мне сказали сейчас принести…
– Кто сказал?
Я пожала плечами.
– Практикантка что ли?
Я кивнула.
– Подожди… – медсестра оставила стойку капельницы у стены, вернулась к стеклянной будке поста и, сунувшись в окошко, придвинула к себе телефон. Набрала номер, подождала. А я прикидывала уже что сказать. Ошиблась отделением? Или просто, пока не поздно, согласиться, что рано ещё забирать, поставить ящик на место и сделать вид, что ушла?
– Не берут… – медсестра снова окинула меня взглядом. – Ты хоть банок мне оставь. Штук пять. А Киселёвой скажи, что рабство отменили ещё в восемнадцатом веке. И сама тоже дурочкой не будь, тебя туда-сюда гоняют лишь бы занять чем-нибудь. Вот увидишь, припрёшь туда, а тебя обратно пошлют. Сразу давай понять, что с тобой так нельзя, а то так и будешь на побегушках. – Глянула на меня ещё раз и, подхватив стойку, скрылась в палате.
Я кинулась дальше по коридору. Пятая, седьмая, девятая… Руки непроизвольно сжались, прижимая ящик к груди – впереди у закрытой одиннадцатой палаты стоял стул, на нём сидел чернявый молодчик с «античным профилем» Он окинул меня скучающим взглядом, задержал его на голых ляжках.
Я как можно более хозяйски окинула его ответным взглядом, поймала лёгкую улыбку. А и правда, что-то в нём есть… Решительно протянула руку, чтобы открыть палату.
– Туда нельзя, – он резво поднялся со стула.
У меня даже руки задрожали от страха и волнения.
– С чего это ещё?
– По договорённости с завотделением, – разглядывая меня, ответил Никита. – Пациент на особом режиме.
– А, тогда понятно… Вообще-то мы мочу лично собираем только в крайних случаях, когда пациент лежачий, например, а тут говорят – иди срочно! – Я скорчила жалостливую мину: – Может, ты соберёшь, а? А я тут подожду.
– У каждого своя работа. Ты делай, что надо, а я понаблюдаю. Даже интересно, справишься ли. Пациент-то не то чтобы послушный… – Он многозначительно улыбнулся.
Я фыркнула:
– Очень интересно, ага. Я на той неделе у одного собирала… – понизила голос, склонилась к Никите, так, чтобы касаться дыханием его уха, – так у него, не вслух будет сказано, такой стояк случился, как только в руку взяла, что всю постель обмочил, а в баночку так, три капли…
Никита рассмеялся, и я почувствовала, как из него попёрли феромоны. Взгляд заблестел, стал клейким, оценивающим. Как смогла, ответила тем же. Для верности стрельнула глазками по проходящему мимо мужчине в зелёной медицинской форме.
– Вообще-то не смешно. Если и этот твой «на особом положении» так среагирует… А анализ срочный.
– Так он вообще-то не лежачий, просто под капельницей сейчас. Подожди немного, я занесу тару – сам всё сделает.
– Ох, ты простой какой! Это же на скрытый гемоглобин! – «Что блин? Что я несу?» – Там строго по времени. Это же Семёнов, правильно?
– Ну…
– Гну! В карте написано кровопотеря. Как раз через шестнадцать – семнадцать часов надпочечники в ответ на активное обновление крови начинают выделять гормон стресса и нужно контролировать уровень скрытого гемоглобина, иначе можно пропустить анафилактический шок и даже летальный исход. Понимаешь?
Термины и какая-то псевдонаучная фигня лилась из меня свободным потоком, а Никита только часто моргал, и в глазах его виделось усилие – он переваривал мои слова туго, но, кажется, всё-таки переваривал…
– А анафилактический шок разве от этого бывает?
Зашибись…
– И от этого, и не от этого, и ещё много от чего. Слушай, я вообще-то до семи утра каждый час буду приходить, и что, ты каждый раз будешь строить мне глазки? Отвлекает, знаешь ли, от служебных обязанностей… и тебя, и меня… – Призывно улыбнулась.
Он вздёрнул бровь и приосанился.
– Не-не, на работе нельзя, – поспешила я охладить его пыл. – Не мечтай даже.
– А после?
– Ну-у-у… – я потупила взор и кокетливо заломалсь: – Даже не знаю, возможно… подумаю… Но если я через десять минут не вернусь в лабораторию – меня просто убьют, и тогда уже, как ты понимаешь, никаких «после».
– Ладно, – он взялся за дверную ручку, – я тоже здесь до утра. Буду ждать.
– И скучать, надеюсь? – я многообещающе улыбнулась и он, наконец, толкнул дверь внутрь.
Денис лежал под капельницей на послеоперационной кровати с приподнятым изголовьем. На открывающуюся дверь среагировал мгновенно – скованно повернул голову, настороженно сощурился. Увидел медика с ящиком, увидел своего гаврика, и тут же потеряв интерес, уставился в потолок.
– Игнат Николаевич, – позвала я, с отчаянием понимая, что Никита застрял в дверях и уходить не собирается. Поставила контейнер на стул. – Мне нужно взять у вас мочу на анализ. Вы не переживайте на счёт капельницы – я сама всё соберу. Вы, главное, расслабьтесь, и постарайтесь помочиться…
Всё-таки хорошо, что я связалась с этими дурацкими баночками! Если Никита и заметил высшую степень охренения на лице шефа, то, скорее всего, списал его на драматизм ситуации – какая-то пигалица? У Бати? Мочу?! Но Денис почти мгновенно взял себя в руки. Недовольно скривился, глянул на охранника:
– Дверь закрой.
Никита вошёл в палату и прикрыл дверь. Я оглянулась на него, липко улыбнулась и тут же повернулась к Денису. Скорчила страшную рожу. Он снова глянул на охранника.
– Никит, ну чё ты как… с той стороны закрой!
– Но Ден… Игнат Николаевич… – начал было тот, но не выдержал взгляда, сдался.
Вышел. И я наконец позволила себе охренеть не меньше, чем Денис перед этим.
– Что… – все слова растерялись. – Что…
Раненная рука была замотана бинтами в оранжевых пятнах – от локтя вверх, включая плечо и, наискось, через шею, как при переломе. Но выглядела вполне мирно. А вот голова… Повязка на ней возвышалась как шлём шахтёра, лицо в ссадинах и зелёнке, на предплечии «здоровой» руки белела огромная, похожая на многоножку пластырная повязка. – Мне сказали, ты только в плечо ранен…
– Ты что тут делаешь? – ответил он и метнул быстрый взгляд на дверь. – В таком виде?
Я тоже воровато обернулась на вход, на всякий случай откинула одеяло с ног Дениса, положила на его бёдра пустую баночку, и суетливо расстегнув халат на груди, вынула, наконец, пистолет.
– Вот. Он заряжен, но не взведён и…
Денис забористо выругался.
– Да уж надеюсь. Сунь под подушку. А теперь капельницу сними и рассказывай.
– Как её снимать?
– Прижми ватой и просто вытяни. Стой, не убирай иглу. Пластырем приклей рядом.
– У тебя тут кровь бежит… из дырки от укола…
Он нетерпеливо отмахнулся:
– Побежит и перестанет. Рассказывай.
– Ну-у… это… Никита гнилой, э-э… жирный протух, а какой-то фраер завтра в три будет пить шампанское. – Казалось, от волнения все мысли повылетали. А кроме того, мы с Денисом смотрели друг на друга, я говорила ему всю эту хренатень, он её слушал… но взгляды наши вели какой-то параллельный разговор совсем о других вещах. Вздохнула, взяла себя в руки. – Короче, завтра твою землю в центре отпишут какому-то левому чуваку. Но… – мне показалось, что за дверью послышалась возня и я одной рукой схватила баночку, другой – резинку его штанов, склонилась, но тревога не подтвердилась. – Но эта информация от Боярской, Денис. Я не стала мужикам говорить, но ты сам смотри, можно ей верить или нет… Может, она просто хочет вытащить тебя отсюда, чтобы… – договорить не смогла, голос перехватило.
Он кивнул. На лице его застыла хмурая озабоченность.
– Тебя Медведь прислал?
– Да.
– Пушку он тебе всучил?
– Не совсем. Я сама вызвалась.
Денис снова выругался. Я коснулась его небритой щеки рукой, и он тут же поймал её, прижал ладонь к губам.
– Мила-а-аха… Вот выпороть бы тебя за это!
Взгляд ко взгляду, и я не выдержала, припала к его губам, он жадно потянулся в ответ и тут же зашипел, ухватился за примотанную к туловищу руку. И в палату тут же ворвалась отступившая на мгновенье жестокая действительность. Денис продышался.
– Откуда про Никиту информация?
Я испуганно пожала плечами.
– Мне надо идти, иначе он… сам понимаешь.
– Сможешь отвлечь его?
– Как?
– Не знаю. Мне бы минут десять.
– Ты хочешь сбежать? – Сердце словно сдавили в тисках, но время поджимало, а ещё столько всего… – Там на центральном входе вокзальные пасут. Этот, Костя, и ещё какой-то… А Медведь, кстати, на стоянке за остановкой ждёт. Денис, может, я сначала дойду до них? Может, что-то им передать сначала? – В носу защипало, подбородок задрожал, но я только прикусила губы, взяла короткую паузу. – Я так боюсь за тебя.
Он ободряюще улыбнулся одними губами.
– Ничего, Милаха прорвёмся. Ты, главное, сама не высовывайся. Зубы Никите заговори и постарайся задержать хоть немного. Потом уходи, но не через центральный, а через приёмное. Это возле лаборатории – вниз по лестнице до упора и налево. Там, за рентгенотделением.
– Хорошо… А куда мне потом идти? Я же… Я вот так приехала, – развела руками, показывая на себя.
– Твою мать! Значит, беги к Медведю. Там на месте разберёмся.
– Хорошо. Я пошла?
– Давай, с Богом! Подожди,– поймал мою руку, – иди сюда.
Господи, как же я, оказывается, скучала по его губам, по его требовательной манере, и по разящей от него силе!
Распахнула дверь, вышла, прикрыла её за собой ногой.
– Ну как, – ухмыльнулся Никита, – получилось?
– Угу. Совершенно не интересный тип. Ноль реакции. Даже обидно как-то. Кстати, поможешь мне дотащить ящик до лаборатории? Руки отсыхают просто.
– Не, не выйдет. Я на работе.
– Пфф… Десять минут?
– Не, никак.
Я многообещающе улыбнулась:
– А открой-ка дверь. Ну давай, давай…
Он открыл и я, слегка заглянув в палату, спросила:
– Игнат Николаевич, вы не будете против, если я заберу вашего сотрудника? Буквально на пару минут – до лаборатории и обратно.
– Буду против. У него другие обязанности.
– Ладно, – я сделала вид, что обиделась. – Если я опоздаю к вам на следующий анализ, и вас вдруг накроет приступ, считайте, что это карма, – и пошла.
Но не успела дойти до конца коридора, как меня догнал Никита, перехватил ящик.
– Сказал, туда и обратно.
Я водила его по этажам. Рискуя быть остановленной вопросами настоящих медиков, на свой страх и риск словно иголкой прошивала коридоры по длинному пути, вместо того, чтобы спуститься сразу на первый этаж к лаборатории. А Никита и не сопротивлялся. Держался чуть позади, несомненно рассматривая мои ноги, и без умолка болтал. На месте Дениса, я убила бы такого охранника, вот честное слово!
Не знаю, сколько прошло времени, минут десять точно, когда мы, наконец, спустились на первый этаж. Но намалёванная прямо на стене стрелочка «Рентген» почему-то гласила, что надо ещё ниже. А Денис, вроде, говорил, что лаборатория за рентгенотделением на первом? Ну ладно. Спустились ещё.
Здесь никого не было, горели редкие дежурные лампы, вдоль стен стояли каталки. За одной из закрытых дверей – железной, мятой, выкрашенной в защитный цвет и больше похожей на вход в секретный военный бункер, играла музыка, сверху горела табличка «Не входить. Излучение» А впереди по коридору – тупик! В голове тут же десятки вариантов развития событий, но, как назло все какие-то киношные, до ужаса примитивные…
– Чёт не понял, куда ты меня заманила-то, – хмыкнул Никита. – Не вижу здесь лаборатории.
– А ты внимательнее посмотри… – унимая панику, мурлыкнула я и резко остановившись, повернулась к нему. Кино, так кино, куда деваться-то? – Может, что поинтереснее увидишь?
Он по инерции едва не налетел на меня, оглянулся, пробежался взглядом по стенам, закрытым дверям… Наконец по мне. Во взгляде мелькнуло понимание.
– Да ладно?
– Угу…
– Да ладно… – Переложил контейнер в другую руку, прищурился. В чёрных глазах плясали черти. – А как же срочный анализ?
– Ещё целых пять минут есть. Но если не хочешь – не надо…
Я пожала плечами, и сделала вид, что ухожу, но он подхватил меня за талию.
– Ты прям как девушка Джеймса Бонда… Сейчас секс, а потом вернусь, а пациент скорее мёртв, чем жив, да? – хохотнул.
Я капризно закатила глаза и невольно задержав дыхание ухватила его за яйца, тиранулась об его плечо грудью.
– Четыре минуты. А потом я убегу в лабораторию, сдавать материал. Потому, что мне летальные в послужном не нужны. Я ещё только практику прохожу, между прочим. Вся карьера впереди, рано мне ещё леталки…
Он с громким звяканьем шмякнул контейнер на пол и вжал меня в стену, сходу ухватившись одной рукой за шею, а другой за ляжку. Повёл ладонью вверх, поднимая халатик, впился в губы, ощутимо сильно сдавливая пальцы на горле. Я застонала, бесстыдно задрала колено до его талии и, наконец, разорвала поцелуй, схватила ртом воздух.
– Три минуты, даже две, наверное… Жаль. Но когда ночью приду, там прямо на этаже закуточек один знаю…
Но он не слушал, заткнул новым поцелуем. Будто с цепи сорвавшись, мял грудь, бедро задранной ноги. Спасибо хоть не придушивал больше – просто удерживал за шею, чтобы не вертелась. И вдруг метнулся этой рукой вниз и сразу ко мне в трусы.
– Эээ… – заверещала я, вырываясь, мне пора, всё! Да всё, говорю, время уже…
– Так, это что ещё? Эй, вы чего творите-то? – раздался строгий возмущённый окрик. – Нет, ну вы посмотрите на них. Совсем совесть потеряли! Кто такие?
Никита бросился к выходу, пронёсся мимо престарелой тётки с кипой потрёпанных папок в руках, рванул вверх по лестнице.
– Кто такая? – тут же набросилась она на меня. – Фамилия, отделение?
Я подхватила контейнер.
– Извините… – и тоже кинулась прочь.
– Откуда ты? Стой, сказала!.. Обнаглели совсем!
Но я уже взлетела на первый этаж, и тут же уткнулась в вывеску «Рентгенологическое отделение», которую раньше не заметили ни я, ни Никита. Бросилась под неё – и до конца коридора. Оставила ящик возле кабинета «Лаборатория», огляделась. В этот момент распахнулись двойные прорезиненные двери, и в них с лязгом заехала каталка с пациентом. Тут же по ногам скользнул сквозняк. Приёмное отделение! На глазах у обалдевших врачей я ринулась к этим дверям, выскочила на улицу.
Так, куда теперь-то? С какой я вообще стороны? Где въезд в комплекс?! Судя по положению «Скорой помощи» с до сих пор раскрытыми дверями – мне туда, по дороге…
Побежала. Вернее, поковыляла. Тапочки оказались жутко, просто катастрофически скользкими! Не прошла и десяти шагов, как грохнулась на задницу. Меня тут же подхватили чьи-то руки, помогли подняться.
– Девушка, ну осторожнее, чё ж вы…
– Спасибо… – кивнула я доброму человеку, и, глянув на него, отшатнулась. Снова чуть не грохнулась.
– Оп-па… – обрадованно раскрыл руки Костик. – Какие люди! Да ещё при таком параде!
– П… привет, – я в неосознанной попытке потянуть время, потёрла ушибленное бедро. – Сколько лет, сколько зим, да?
– Да не так уж и много, – он цепко оглядел меня, и как-то сразу стало понятно, что сбежать не получится. – А ты чё тут?
– Работаю. В смысле, практику прохожу.
– Н-да? А мне чёт показалось, когти рвёшь?
Взгляды наши встретились, и в них не было место шуткам и недосказанности – только оголённые провода правды.
– Слушай… – я попятилась. – Если ты меня хоть пальцем тронешь, тебе Денис яйца на бошку натянет, сам понимаешь, да?
– Угу… – он наступал. – Если будет кому натягивать. Думаешь, высоко взяла? Неприкасаемая?
– А ты проверь… Ну? Слабо?
Костик был похож на хищника загнавшего дичь. Опасный, сильный, но осторожный. Нападать не спешил, но чё-ё-ёрт, выглядел страшно! А я была той самой дичью – насмерть перепуганной, но огрызающейся…
В этот момент откуда-то справа, кажется оттуда, где был небольшой пустырь между корпусами, один за другим послышались четыре или пять громких, плотных, таких, хлопка. Метнулось эхо. Неподалёку истошно залаяли собаки. Костик замер прислушиваясь, словно и сам был легавой в стойке… Ещё два хлопка. Он сорвался с места и помчал на звуки, одновременно запустив руку за спину. И как мне не нравился этот жест! Как мне вообще не нравилось всё это! Стрелялки, догонялки, убегалки… Тем более, что это точно было связано с Денисом.
Но что я могла сделать? Только то, что он велел – бежать к машине Медведя. Я и побежала. Ну, в смысле, поковыляла в своих ворованных белых тапочках.
Машины не было. Чуть поодаль, на остановке толпились люди, а здесь, в условленном месте, никого. Смертельно холодно! Бежать куда-нибудь в другой корпус, отсиживаться? Или… Или не знаю, что ещё! Где они будут меня искать? И будет ли кому искать?
Я беззвучно, сдавленно ревела, не понимая, как быть. Вместо крови по венам бежал сумасшедший страх. Выжигал, мешал думать трезво, заставляя вопреки ломоте в костях и тряскому, прерывистому дыханию, всё стоять и стоять на месте, словно было чего ждать.
Мелькнула белая машина с шашечками на дверях. Я на всякий случай опасливо скрылась в тени трансформаторной будки, но видно поздно – меня заметили. Тачка тормознула неподалёку, и из неё, поразительно прытко для своих габаритов, выпрыгнул Медведь.