Czytaj książkę: «Кто убил Ксению Шумейко?», strona 7
За едой я затеял разговор о будущем. Невинный разговор. Но о нашем будущем.
– Школа скоро закончится. Какие у тебя планы на лето, да и потом? – как бы между прочим спросил я.
Это был серьезный разговор, но я старался говорить легко, как будто речь идет о погоде. Она ненадолго задумалась, потом тихо сказала:
– Летом папа отвезет меня в Москву. Попробуем новые протезы… И еще попробую поступить в один из столичных вузов.
Она как-то виновато посмотрела на меня. Я улыбнулся ей и сказал максимально непринужденно:
– Отлично! Я очень рад за тебя, ты заслуживаешь этого, как никто. Мой адрес знаешь, будем друг другу писать…
Будем друг другу писать? Идиот.
– …прости.
– Прекрати все время думать о том, как меня щадить. Я могу диктовать, чтобы кто-нибудь написал. Будут тебе письма от меня. А какие у тебя планы?
– Ну, на ближайшие два года я, вероятно, буду занят воинской службой, – с улыбкой сказал я.
– Тебя не должны брать! – резко сказала она. – С твоей-то травмой.
Очевидно, что армейская служба в ее глаза не была тем, на что стоит тратить свое время.
– Ксюша, сейчас берут всех. Не бойся, все будет нормально. Как мы договорились, будем переписываться, мама перешлет мне твой адрес. А как демобилизуюсь, обязательно слетаю к тебе в Москву.
И там скажу тебе, что люблю тебя. Если ты все еще будешь свободна. Может, тогда и родители твои меня примут. План был такой. Но тогда я этого, конечно, не сказал.
Будущее казалось мне туманным, но не безнадежным.
Через пару лет неопределенности в наших молодых судьбах должно было стать меньше.
Это были мысли глупого и наивного подростка.
***
– Можно? – Лиза показывает на тарелку с дымящейся едой, которую я, задумавшись, просто держу в руках.
Я не голоден и отдаю ей ужин – тушеную картошку с котлетой.
– Ого, котлета с мясом, домашняя. Тоже Инна Андреевна готовила?
– Да. Она была у них и педагог, и медсестра, и домохозяйка – все сразу. И это было не в тягость, как ни странно. Ксюша стала для нее как родная дочь или внучка. Инна Андреевна искренне ее любила и заботилась о ней, хотя подозреваю, как сложно это было. Для меня общение с Ксенией – это час-два чистого незамутненного счастья, и я никак не ощущал тяжесть их быта. Да и характер у моей возлюбленной вряд ли был ангельский, уж в этом я не сомневаюсь.
Лиза кивнула.
– Точно.
Я продолжал вспоминать.
– Ксюша любила эпатировать меня своим образом мыслей. И еще я думаю, она редко бывала до конца искренней. За все время, что мы общались, мне не довелось увидеть, как она обижается, злится или плачет. Ксюша, которую я знал, всегда была сильной и смелой, всегда в хорошем расположении духа.
– Думаешь, она не всегда такой бывала?
– Уверен в этом.
Пока Лиза доедает, я молча смотрю, как тлеют угли костра. Кое-где пробивается редкий язычок пламени, облизывающий серые от золы поленья. Он уже не греет и почти не светит. Нас постепенно обступает тьма ночного зимнего леса. Луны и звезд не видно, не видно сквозь деревья света фонарей парковых аллей или огней ночного города. Кажется, что наш тлеющий огонек – последний источник света. Не станет его – и все погрузится во тьму.
– Надо поддерживать огонь, – говорит Лиза. – Мы почти у цели.
Мне не хочется вставать, и я оставляю это дело ей. Ступая своими маленькими, детскими еще ножками, среди стволов, она набирает хворост, чтобы разжечь пламя сильнее и несколько толстых веток, чтобы костер горел дольше. Я сижу на снегу, но холода не чувствую. Лиза снова устраивается на небольшом пеньке напротив меня, по ту сторону костра.
– Почему ты к ней не приходила? Ни в больницу, ни домой.
– Я ее не любила и не понимала, что ты в ней нашел. Я хотела, чтобы ты перестал себя жалеть, а ты не перестал, да еще и влюбился в столь неподходящего тебе человека.
– Любовь зла… – я пожал плечами.
– Чушь. Ты знал, что ни к чему хорошему твои чувства к ней не приведут. Просто до этого ты если и влюблялся, то безответно и издалека. А когда подружился с ней, то даже не думал, что твои чувства могут причинить ей боль.
– Каким же образом?
– Ну, очевидным, раз ее с нами нет.
– Я здесь ни при чем.
– Ой ли?
Мне не нравится наш разговор и Лизина прямота. Я молчу. Она продолжает говорить, как будто ковыряясь палкой в открытой ране.
– Я не ходила к ней, потому что она плохой человек, Максим. И от того, что с ней случилось это несчастье, она не стала хорошей. Она поверхностна, эгоцентрична и едва ли способна не то что любить, но даже сочувствовать другим людям. Ее стервозность – это не маска, это ее суть. Ты был нужен ей, чтобы заполнить образовавшийся вокруг нее вакуум. Забившие на нее друзья – такие же как она, и если бы руки оторвало кому-то из них, она также оставила бы его позади. А ты, Максим – рак, который на безрыбье. Опьяневший от влюбленности дурачок.
– Я долго думал, как ты. Но сейчас я не уверен.
Тогда она снова говорит:
– Ты должен вспомнить, как все началось и как закончилось. Тогда ты поймешь.
***
Был ничем не примечательный день, на дворе стоя май месяц. Зима отступала под напором быстрых и грязных городских ручьев. Это была наша весна.
Что день будет необычным, я понял сразу. Поздоровавшись с Инной Андреевной, я прошел привычным уже маршрутом к Ксюше и, увидев ее, не смог сдержать восхищение. Обычно Ксения была в футболке или майке, шортиках или спортивных штанах. Аккуратно, но просто одета. Однако сегодня она надела короткое шелковое голубое кимоно с золотыми узорами, которого я раньше не видел (в смысле, Инна Андреевна одела его на нее). Рукава были завязаны аккуратными узлами.
На тумбе у ее кровати стояли шахматы с фигурами в исходной позиции. Мы пристрастились к этой игре с недавнего времени, и наши силы были примерно равны – это лучше всего для интересной игры. В крайней партии она допустила в конце глупую ошибку, и очень расстроилась. Похоже, сегодня она жаждала реванша – но я поддаваться не собирался.
– Дети, мне нужно сходить по делам, – сказала Инна Андреевна, приоткрыв дверь. – Ксения, я вернусь через два часа.
Ксюша кивнула ей в ответ и почему-то поблагодарила. Я не мог оторвать от нее глаз. Нижняя часть кимоно образовывала что-то вроде мини юбки, открывая моему взору ее прекрасные ноги.
– Сегодня, Максим, у тебя не будет шансов. Я буду играть грубо, но ты не обижайся.
– Каким цветом будешь играть?
– Белый – это цвет невинности и непорочной чистоты. Черный – цвет ночи, порока и страсти. Мне кажется, все очевидно.
Ну да, черные стояли у ее кровати. Я вздохнул и сел играть за белых.
Ксюша небрежно закинула ногу на ногу и наклонилась вперед, к доске.
Я начал с предпочитаемого мной дебюта – пешка на d4.
– Пешка d5, – спокойно сказала она. Значит, симметричный ответ. Я переставил ее пешку и, не раздумывая, продолжил дебют развитием коня на f3.
– Конь f6.
Пока я переставлял фигуру, Ксюша небрежно спросила.
– Как у тебя дела с Лизой? Вы все еще встречаетесь?
– Ты знаешь, что мы просто друзья, – ответил я и передвинул пешку на g3, готовясь расположить белопольного слона на главной диагонали.
– Жаль. Я бы хотела, чтобы у нее появился кто-нибудь – она этого заслуживает. Впрочем, долгой дружбы между девушкой и юношей не может быть. Все равно у вас кончится постелью или охлаждением до приятельских отношений.
Тактичность не была сильной чертой характера Ксении. Она обожала смущать других людей. По крайней мере, меня.
– Почему?
– Природа, Максим-дорогой. Гормоны кипят у вас в крови. Хочешь сказать, ты не хочешь с ней переспать? Пешка d6.
Я отвлекаюсь от позиции на доске, чтобы обдумать ответ. Ксения нередко дразнит меня откровенными разговорами, наслаждаясь моей застенчивостью. Обычно это достаточно беглые, легкие замечания. Я давно понял, что ее веселит мое смущение и научился кое-как нацеплять маску безразличия. Не уверен, что мне это в полной мере удавалось. Ожидая мой ход, она перекинула свои ноги, как только мой взгляд скользнул по ним. Похоже, я понял, что она имела в виду, когда говорила, что будет играть грубо. Хорошо, что следующий ход очевиден и пока у нас достаточно стандартный дебют.
Я передвинул слона на f2, освобождая место под рокировку и заняв главную белую диагональ.
– Нет. Лиза не хочет быть со мной и ясно дала мне это понять. Я ценю в ней умного и интересного собеседника. И она прекрасный друг.
– Знаешь, дружеский секс никто не отменял, тем более, если у вас никого больше нет. Пешка b6.
Ага, она пока не развивает чернопольного слона, задерживая рокировку. На данный момент этот ход ничего ей не дает, и я могу попробовать взять инициативу. Я ощущал, как у меня горят уши, но изо всех сил старался удержать контроль над игрой.
– Она не из тех, кто будет делать это просто так.
Я делаю короткую рокировку.
– Почему просто так? Ты не страшный, не глупый, и не плохой. Иногда этого вполне достаточно.
– Увы, Ксюша, но для нее – нет.
– Увы? Ага, значит, ты бы хотел с ней переспать, – она высунула язык, дразнясь. – Слон b7.
– Ксения, я хочу переспать практически со всеми женщинами, которых вижу, исключая маленьких детей, престарелых бабушек и совсем уж страшных.
– Я знаю, – хихикает она. – У тебя на лбу написано «девственник», ты уж прости, Максим.
Я старался не обращать на нее внимание, хотя чувствовал, как сильно и часто бьется сердце. Мы были знакомы уже достаточно, чтобы я понимал – это вполне в ее стиле, выбить меня из колеи ради победы в шахматной партии. Хотя сейчас это был перебор даже для нее. «Цель оправдывает средства», это же вроде Маккиавелли, который у нее на полке. Я сосредоточился и продолжил развивать фигуры, поставив коня на c3.
– Я не хотела тебя обидеть, Максим, – серьезно сказала она.
– Ты не поняла, Ксюша. Я нисколько не обиделся, поверь. Уж такая ты есть, и я тебя такой принимаю.
– Какая я? Пешка c5, – не глядя на доску, сказала она.
Я собрал в волю в кулак.
– Неразборчивая в средствах достижения цели. Неразборчивая в целях. Ты знаешь, что я сейчас трясусь от возбуждения. Ты знаешь, что ты красивая и привлекательная. Ты все время говоришь о сексе сегодня. И будь на моем месте кто-то другой, он бы очень обрадовался… Но я понимаю, что все, что ты делаешь, направлено на такую мелкую, незначительную вещь, как победа в одной шахматной партии. И когда ты ее добьешься, то перестанешь меня дразнить и оставишь полностью разболтанным, в расстроенных чувствах.
Она улыбнулась. Я продолжил развивать мысль.
– Ксюша, давай я сделаю тебе пару комплиментов, надеюсь, они тебе понравятся. У тебя красивые ноги, которые я сегодня очень подробно рассмотрел. Когда ты перекидывала их, я оценил твои прекрасные белые трусики. И мне очень трудно оторвать взгляд от этой чудесной ложбинки между прекрасных холмиков твоей груди. Я не знаю, чем ты шантажировала Инну Андреевну, чтобы она помогла тебе быть сегодня настолько прекрасной. Но знай, коварная, я кремень, и у тебя ничего не выйдет. Считай, что это теперь дело чести, и я все сделаю, чтобы победить.
Я вернулся к доске и забрал пешку на c5 своей центральной пешкой. Уступил инициативу в центре. А пафосу-то было.
– Ты что, контратакуешь? Огрызаешься? Я прямо чувствую, что ты как скала… такой твердый и жесткий, – ухмыльнулась она. – Но они бежевые.
– Кто бежевые?
– Мои трусики. Ты плохо разглядел. Они не белые, они бежевые.
Я заерзал на стуле.
– Ксюша, ты даже не представляешь, насколько ужасно, возмутительно вульгарна.
– Спасибо за комплимент, – лукаво улыбнулась она.
– Это не комплимент.
– Комплимент. Ладно, Максим, где-то ты прав, я не буду спорить. Однако поскольку мы хорошие друзья, я дам тебе нечто взамен. Относись к этой ситуации, как к уникальной возможности. Мы никогда не обсуждали нашу сексуальную жизнь. Твою понятно, почему, но ты ведь и у меня ничего не спрашивал, специально избегал таких вопросов. Держу пари, тебе это должно быть интересно. Сегодня можешь спрашивать все, что хочешь. И даю тебе слово, что буду отвечать максимально честно, если не смогу ответить по каким-то причинам – скажу. Но врать не буду.
Она говорила об этом, как о какой-то уступке, но так было только хуже. Искушение продолжить этот разговор было очень сильным. Потому что Ксюша попала в точку, мне действительно было интересно.
– Спрашивай, Максим. Беру твою пешку на c5, своей пешкой с b6.
А чего не чернопольным слоном, Ксюша? Ее ход тормозил развитие и затягивал короткую рокировку. Удивительно, но несмотря на пылающее лицо и спутанные мысли, я еще мог оценивать позицию на доске.
– Хорошо, – сказал я. – Расскажи, когда у тебя был первый раз. Слон f4.
Закончил развитие легких фигур.
– Фи, как это банально, Макс. Ты разочаровываешь меня своей предсказуемостью.
– Так трудно ответить?
– Отчего же? Просто я надеялась, ты будешь более оригинальным. Мне было пятнадцать.
– И как прошло?
– Парень был достаточно опытный, так что все было хорошо. И оргазм был, да и в целом понравилось. Слон на d6.
– Рад за тебя. И сколько их у тебя было?
– Парней или девчонок?
Я изо всех сил постарался сохранить невозмутимое выражение лица, пока Ксюша с улыбкой изучала мою реакцию. Ну а что я, собственно, ожидал?
– Да, я бисексуальна. Это абсолютно естественно, – с гордостью произнесла она.
– Ты не бисексуальна, Ксения. Ты испорчена. У тебя есть список больших и маленьких дел, которые тебе нужно успеть сделать, и очевидно, что лесбийский секс есть в списке. Конь e5.
Все-таки я дрогнул, ход был плохой. Конь в центре доски пока никому не угрожал, но здорово ограничил прикрывающего его слона. Если бы Ксюша поставила следующим ходом коня в край, на h5, мне пришлось бы идти на размен слона на коня, с потерей темпа и нормальной пешечной структуры.
– Сначала про парней, – сказал я.
Она отвлеклась от доски и задумалась, пересчитывая.
– Ну… думаю, десятка три… – Ксюша взяла театральную паузу. – Ладно, Максим, шучу, я обещала быть честной. Их было одиннадцать – недостаточно много, чтобы кого-то забыть.
Мне что «одиннадцать», что «три десятка» – просто слова, за которыми стоят какие-то неизвестные числа. Но уточнять это количество я не стал. Больше десяти, короче.
– Среди них есть наши одноклассники?
– Есть. Но кто, я тебе не скажу. Это неправильно.
Ого. Оказывается, для нее все-таки существовало слово «неправильно». Я невольно улыбнулся.
– А теперь шокируй меня – сколько невинных девушек ты соблазнила?
– Невинных – одну. А всего было две.
– Одна из них – Шестакова?
А вдруг угадал?
– Пальцем в небо, – ответила она после едва заметной паузы. Как по мне, слишком длинной паузы. – Про фамилии больше не спрашивай, Максим, я не буду говорить о других людях у них за спиной. Ферзь c7.
Оказывается, ее можно чем-то пронять. Этот ход был явно ошибочный, Ксюша упустила шанс на инициативу. Я тут же подключил второго коня и поставил его на b5, атакуя ферзя и чернопольного слона.
– Ты совершенно права. Я тоже не люблю сплетничать. А ты любила кого-нибудь из своих… партнеров?
– Я пообещала тебе откровенный разговор о сексе. Прости, но любовь – это слишком личное.
– Ты абсолютно разделяешь секс и любовь?
– Конечно. Может быть секс без любви и любовь без секса.
– Разве не лучше, когда есть и то, и то?
– Конечно… Но у меня так не бывало. Ферзь e7.
Я уловил в ее тоне резкие нотки. Конечно, она любила. Но вряд ли признается. Уже достаточно того, что на вопрос о любви я не услышал гордый ответ «нет, я никогда не любила, ты переоцениваешь это чувство», или что-то в этом роде.
Я рассеяно подкрепил коня пешкой на c4 и понял, что проспал возможность выиграть фигуру. Позиция все равно была в мою пользу… но я начал терять интерес к игре.
– А другие тебя любили?
– Слон e5.
Я молча забрал ее чернопольника своим, обменяв таким образом, своего коня на ее слона. В центре доски стало свободнее. Читалась угроза вилки с последующей потерей ладьи. Ксения могла делать рокировку, но у пока еще страдал правый неразвитый фланг, конь уже давно просился на волю, да и ладью она хотела сохранить.
– Конь a6.
Она замолчала, делая вид, что думает над позицией, явно не хотела отвечать. Я все-таки решился повторить вопрос.
– Нет? Не любили?
– Я не знаю, Максим.
– Никто не говорил?
– Почему, говорили. Я не хочу об этом.
Я взял центральную пешку с c4 на d5.
– А когда был твой первый поцелуй? Настоящий, не детский.
Я понял, что на самом деле мне ничего не хочется у нее спрашивать. На самом деле, мне было все равно.
Она вскинула брови.
– Я удивлена, Максим. Ты резко снижаешь накал. Ты еще не задал мне так много интересных вопросов – участвовала ли я в групповухе, и в каком составе, был ли секс со взрослыми, секс на один раз, секс по пьяни… Конь d5.
Она как будто бы сердилась. Но почему? Первая ведь начала, и я ничего такого не сделал. Женщины…
Я пожал плечами.
– Полагаю, на все вопросы – ответ «да»?
– Нет. На некоторые.
Я предположил про себя, что устроить групповуху она не успела. Пожалуй. Хотя нельзя было быть уверенным. Странно, но меня совершенно не отталкивало ее бесстыдство. Я не тяготел к подобному образу жизни, но признавал за ней право жить так, как ей хочется. Она не была злой или жестокой, она просто любила жизнь в ее самых непристойных гедонистических проявлениях. Сейчас это все уже в прошлом. Я посмотрел на ее завязанные узлами рукава… Вряд ли теперь «список дел» будет пройден до конца. Мне только сейчас пришло в голову, что этот разговор может ее на самом деле ранить – жить так бурно, как раньше, ей уже не суждено. Я поставил коня на d6. Прикрывающий слон мешал забрать его ферзем.
– Шах.
Никаких рокировок, Ксюша.
– Король на f8, – небрежно бросила она.
Наш разговор зашел в тупик. Я продолжил играть молча, она только проговаривала свои ходы. Я забрал ее белопольного слона конем на b7, конь в ответ был съеден ферзем, который расположился на главной диагонали перед ладьей. Хорошая цель для моего слона, но сперва надо расчистить центр. Я напал пешкой на коня в центре, Ксюша убрала его на e7, к королю. Я пошел ферзем на g4, угрожая ее королевскому флангу. Она закрылась конем на g6, я убрал слона на c3.
– А у тебя когда был первый поцелуй? – неожиданно спросила она.
– Я никогда не целовался с девушкой, – спокойно ответил я.
– Как?! – она изобразила удивление. – Король e7.
Смысл хода был понятен, она соединяла ладей, но это ей уже ничего не давало. Ее позиция была очевидна проигранной и не позволяла рассчитывать даже на ничью.
– Да так…
Пешка на e5. Теперь ей придется лишиться ладьи, что даст мне преимущество в качестве.
– Даже с Лизой?
– Я же говорил тебе, мы просто друзья.
– Нормальная подруга должна была бы помочь тебе с такой горестью. Я понимаю еще – в сексе отказать, но поцелуй – совсем другое дело.
– Мы говорили об этом. Она не разрешила себя целовать. Она к этому относится серьезно.
Ксюша недоуменно фыркнула и попросила отодвинуть ферзя на c7. Я забрал ладью на a8.
– Ты в курсе, что уже проиграла?
– Да. Но в конце концов, в игре, как и сексе, главное процесс.
– Согласен. Однако играть и не выиграть – это как трахаться и не кончить.
Грубовато получилось, но Ксюше понравилось.
– В точку.
– Будешь ли ты ощущать себя победительницей, если я в этой позиции сдамся?
– Конечно, нет. Ты ведешь игру, твой король отлично защищен, слон крепко держится, пешками его не согнать. Размен без потери качества приближает твою победу, вариантов у меня нет. Так что если ты сдашься, это не настоящая победа.
– Я согласен и… сдаюсь. Потому что не хочу побеждать. Мне не нужно ничего взамен, я сдаюсь просто так.
Я глубоко вдохнул.
– Я хочу поцеловать тебя, Ксюша. Разреши мне. Разумеется, я приму отказ, если что.
Она улыбалась. Боже, какая долгая пауза.
Наконец, Ксюша закатила глаза и облегченно выдохнула.
– Слава богу! Конечно, вежливо попросить о поцелуе – это, наверное, самый беспомощный и жалкий способ его получить, но на лучшее, очевидно, не стоит и рассчитывать. Я уж боялась, мне придется самой тебя уговаривать. Максим, иди уже ко мне. Я очень хочу научить тебя целоваться…
Ксюша кивком головы указала на кровать. Я сел рядом, она подвинулась, прижавшись ко мне.
Я до конца не верил, что это происходит.
– Так… Для начала положи руки мне на талию и поцелуй сперва нежно и аккуратно.
В первый раз жизни я почувствовал своими губами чужие губы. Они были мягкими и податливыми. Постепенно волнение стало проходить. Я покрывал нежными поцелуями и верхнюю, и нижнюю губу, и уголки рта, и щеки, и носик…
– А теперь чуть приоткрой рот и попробуй соединить наши губы.
Она склонила голову чуть набок и закрыла глаза. Это был уже совсем другого рода поцелуй. Я совсем не удивился, когда ощутил прикосновения ее языка. Дразня меня, она провела им по губам и скользнула внутрь. Это было чертовски приятно, и я сразу захотел ответить ей тем же, проникнув в нее в ответ. Одной рукой я прижал ее спину, а вторую положил на щеку, чтобы ограничить ее движения. Возможно, это было чересчур жестко. Но ей, похоже, понравилось. Она обмякла и, выдохнув, смогла от меня отстраниться.
– Хочешь прикоснуться к моей груди? – шепотом спросила она.
Какой смысл спрашивать, если ответ очевиден. Это было разрешение. Я аккуратно коснулся ладонью ее мягкой, но упругой, груди, ощущая тепло ее тела через шелк. Почувствовал, как затвердел ее сосок, который оттягивал ткань красивым бугорком.
– Знай, Максим-дорогой, только очень бесстыжие девушки позволяют такое сразу. Я-то тебе разрешаю, но с другой будь осторожен, не торопи события…
Не нужны мне были никакие другие девушки. Хотелось, чтобы это никогда не кончалось. Я целовал ее, шептал ей, как она прекрасна и наслаждался каждым мгновением, каждым прикосновением и вдохом. Почувствовал, как потяжелело ее дыхание, каким оно стало неровным и прерывистым. Я понял, что она также наслаждается нашей близостью.
– Не похоже, что ты меня учишь, – сказал я.
– А я и не учу, – прошептала она. – Я просто с тобой целуюсь.
Ксения улыбнулась.
– Здесь и учиться нечему. Просто надо целовать так, как хотел бы, чтобы целовали тебя. Можешь быть уверен в себе, ты прекрасно целуешься. Пожалуй, – улыбнулась она, – мне нечему тебя учить.
Ксюша игриво отстранилась от меня. Я с трудом подавил свое желание последовать за ней. Я знал, что так она играет со мной, но не мог и предположить, что будет дальше.
– Я кое-что подготовила для тебя, посмотри в верхнем ящике комода, за тетрадками.
Я выдвинул ящик и, чуть покопавшись там, выудил свежую упаковку презервативов.
Первой мыслью, которая пришла мне в голову – а как она их приобрела и спрятала в тайне от родителей?
– Инна Андреевна? – спросил я.
– Святая женщина, – кивнула Ксюша в ответ, подтверждая мою догадку. – Иди ко мне, Максим. Я тебя ещё многому научу…
***
– Почему прекратил вспоминать? Стесняешься секса с безрукой девочкой? – высокомерно спрашивает Лиза.
– Просто не хочу об этом думать.
Я бросаю ей упаковку презервативов, которую она ловко ловит одной рукой. Костер погас, и еле тлеющие угли бросали на ее лицо красный отсвет.
– Тонкие, – едко усмехается Лиза. – О твоих ощущениях позаботились. Выходит, она все спланировала заранее?
– Разумеется. Пока я играл с ней в шахматы, она играла… во что-то другое.
– Зато ты все ходы запомнил.
– Вечером того же дня воспроизвел игру. Она поддавалась.
– Ну разумеется. И что было дальше?
– Два самых счастливых месяца в моей жизни.
Она отложила презервативы в сторонку.
– Небось, за пределами ее постели ничего не замечал?
– Уже потом, когда вспоминал и все анализировал… Как порой улыбка сходила с ее лица без видимых причин. Как иногда она замолкала, словно теряя интерес и ко мне, и к разговору. Как порой были бесконечны пусты ее глаза, смотревшие сквозь меня.
– Почему тебя это не беспокоило?
– Беспокоило. Но я не хотел об этом думать. У меня же были основания считать, что это связано с ее состоянием. Так что я посчитал, что ей просто нужно время, чтобы свыкнуться и преодолеть. Я был счастлив…
– … и был слепым дураком.
Я молчу. Лиза совершенно права.
– И как все закончилось?
Об этом я вспоминать не хочу. Но, похоже, без этого никак. Я глубоко вздыхаю.
– Начинался июль, ее мама взяла отпуск и сама сидела с Ксенией, Инна Андреевна уехала на юг на пару недель. Я не ходил тогда к Ксюше, так как она все еще не хотела знакомить меня с родителями. Прошло чуть меньше недели с последнего моего визита. И вот она набрала мой номер – уже справлялась с телефоном ногами. Легла на трубку со своей стороны и сказала мне, что ей очень жаль, что приходится звонить, но возможности поговорить лично нет. Сказала, что она срочно и надолго уезжает и не знает, когда мы увидимся вновь. Сказала, что любит меня – первый раз за все время. Поблагодарила за то, что был рядом. Сказала, что я со временем пойму ее и прощу. И попрощалась. Последние слова – сквозь слезы.
Лиза молча смотрит на меня. Она – то есть я – знает, что было дальше, но мне надо проговорить это вслух.
– Я был у ее дома через полчаса. Опоздал. Скорая у подъезда, накрытое простыней тело, кровь, растекающаяся по грязному асфальту, распахнутое окно наверху. Врачи спокойно чего-то ждали, подготовив носилки. Рядом с ними выла худая женщина, закрыв руками лицо – это была ее мать. Какой-то мужчина с черной папкой под мышкой – возможно, следователь – приподнял простыню и оценил положение тела. Я увидел копну ее волос… Еще неделю назад мы занимались любовью, и я шептал ей, как люблю ее, зарываясь в ее золотистые локоны. А теперь ее волосы были малиновыми и слиплись в отвратительные клочки. Крови было очень много – Ксюша жила высоко. Я развернулся и ушел.
– Ты не был на похоронах?
– Меня не пригласили. Да я бы и не пошел. Возненавидел ее.
– За что?
– Она любила и была любима. Я хотел разделить с ней свою жизнь. А она избрала легкий путь. Я возненавидел ее за слабость, которую она сама же и презирала.
– А теперь что чувствуешь? Все еще ненавидишь?
– Нет. Не понимаю. И ничего не чувствую. У меняя внутри выжженная земля, уж извини за такую поэтичность.
Она вздыхает.
– Это достаточно очевидно. Когда тебе предложили поездку в зону биологической опасности, где уже есть трупы, что ты сделал? Поехал без малейших возражений.
Полегче, Лиза. Что за поспешные выводы?
– Ну, мне нужно на что-то жить.
– Да, и именно поэтому ты утопил в речке «буханку» – средство своего заработка. При том, что доктор Драчев был уже мертв, а машина принадлежит твоему работодателю.
– А как же Устюгов? Милиции надо помогать.
– Ты не под присягой. Риск – это его профессиональное дело, а не твое. Ты имел полное право уехать и увезти с собой всех желающих – пока они были живы. Кстати, а когда ты шел с автоматом под пули – ты чем руководствовался? Любовью к родной милиции?
– Не знаю… Было очень страшно, и какое-то волнение, а потом радость, когда началась стрельба.
– «Радость», – передразнила она. – Не надо скромничать. Ты возбудился и кончил. Смерть – это единственная женщина, которую ты по-настоящему хочешь. Ты как бумажный кораблик в ручье – гордо несешься прямо к дождевому сливу. Без твоей Ксении – назову ее так, не по фамилии – тебе просто неинтересно жить. И вот мы подходим к решающему моменту, потому что у твоей бессмысленной жизни есть альтернатива. Оживить свою память. Наполнить ею свой последний сон. Время здесь штука относительная, так что и жениться на ней успеешь, и состариться.
Ксения, Ксюша, любимая… Я все эти годы мечтал быть с ней…
– Ты так говоришь… Выбор очевиден, да?
– Хуй на!
До чего грубо, никогда не слышал от нее чего-то подобного.
– Лиза так не разговаривает.
– Лиза и не такое сказала бы. О чем вообще здесь можно думать?! Это омерзительно, это оскорбляет память о ней! Я уверена, – заговорила Лиза саркастически, с кривой и злой ухмылкой, – когда Ксюша шагнула в окно, она думала: вот будет здорово, когда Максим захочет забыть, как я умерла и будет видеть обо мне счастливый сон. В нем у меня будут супер-протезы, совсем как настоящие руки, которые купит мне папа… Хотя зачем так сложно? Макс просто представит, как у меня выросли новые руки. Мы поженимся, я смогу самостоятельно одеваться, мыть посуду и даже дрочить ему, когда он захочет. А я ничего не буду хотеть, потому что я, блядь, буду эхом в стране сладких розовых соплей! Точно, именно этого она и хотела!
Лиза оскаливается злой улыбкой. Мне кажется, что моя боль от ее слов – правдивых, к сожалению – приносит ей наслаждение.
– Тогда почему она это сделала?
– Подумай. Не догадываешься, откуда у тебя это тихо скребущее чувство вины? Правильно, что оно скребется, прислушайся к нему. Потому что дело было в тебе. Чем для тебя была Шумейко? – сперва умным и интересным собеседником, потом твоей первой настоящей любовью. И ты, роняя подростковые сахарные слюни, не задавался вопросом, что будет дальше. А она всегда была реалисткой и постоянно думала, как будет жить с тобой. И не смогла придумать, она просто поняла, что это невозможно. Она не может жить самостоятельно, сиделку ты ей не обеспечишь, а папа никогда не смирится с зятем-нищебродом со сломанной головой рядом со своей бесценной принцессой. Не даст ни копейки. Вот такая проза жизни.
– Дал бы. Через губу, недовольно, но он же ее любит, значит, смирился бы.
Наконец, моя подруга успокаивается. Резко меняет тон, отвечает спокойно.
– Хорошо, допустим. Но сиделка не может быть с ней круглосуточно, и ты должен был бы за ней ежедневно ухаживать.
– Никаких проблем. Мне, знаешь ли, приходилось ее мыть.
– Извини, жеребец, но смывать с любимой девушки… свои следы – это немного не то же самое, что и брить ей подмышки или, скажем, менять прокладки во время менструации и раздевать перед походом в туалет, а потом, наоборот, одевать. И так на протяжении многих – не месяцев – лет.
– Уверен, я бы справился.
Лиза раздраженно фыркает.
– Эгоист, ты думаешь лишь о себе! Ты тогда представь, что у тебя нет рук, и твоя любимая подмывает тебе перед сном. Каждый вечер, до старости.
Меня смущают ее слова. В них есть смысл. Я никогда не смотрел на проблему нашего потенциального быта с этой стороны.
– Что чувствуешь?
– Это унизительно.
Я честен перед самим собой.
– А теперь вспомни, о ком мы говорим – о красивой девушке, для которой самые страшные грехи – это слабость, зависимость от других людей, несамостоятельность – и умножь это унижение на десять. Она предпочла остаться в твоей памяти прекрасной и светлой, безусловным и ярким счастьем. Она решила уйти, потому что любила тебя, и знала, что ты тоже любишь ее и никогда не бросишь.
– Самая идиотская причина для самоубийства.
– Я ее не оправдываю. Конечно, она не права. Но ты должен понять – это не было проявлением слабости сломленного человека, это было актом самопожертвования и любви. Она хотела, чтобы у тебя был шанс, не хотела стать для тебя обузой. Она тебя любила. А ты просто трахал ее, а потом витал в облачках из сладкой ваты. И пользовался ей, пользовался ее слабостью. Возможно, даже наслаждался ее слабостью. Ксюша была умной, красивой и яркой. Всегда была. Но тебя она привлекла лишь когда стала слабой. Признайся хотя бы себе, что ее беспомощность вызывала у тебя не жалость, а влечение. Раньше она смеялась над такими как ты, в упор не видела. А теперь ты – это почти все, что у нее осталось. Никогда не думал об этом? Будешь отрицать?
