Czytaj książkę: «Русский Харьков»

Czcionka:

Битва за Новороссию

«От русского русское слышать приятно…»

Над изгибами рек, над вершинами гор,
над земной красотой несказанной
виден ласковый свет, слышен ангельский хор —
он звучит над Россией осанной.
…..
Пусть плетут кружевницы свои кружева,
ангел жив над кремлевской стеною,
он неслышно поет, что Россия жива,
как земля под корой ледяною.

Светлана Кекова, 2003 г.

Русский язык преткнётся, и наступит тотальный хутор.
И воцарится хам – в шароварах, с мобилой и ноутбуком.
Всучат ему гроссбух священный фатер его с гроссмуттер:
бошам иль бушам кланяйся, лишь не кацапам, сукам.
Русский язык пресечётся, а повыползет из трясин-болотин
отродье всяко, в злобе весёлой плясать, отребье…
С. М., 2008 г.

Я русский бы выучил только за то б,
что в нём – благодатная сила,
за то, что Солоха, грызя Конотоп,
от русского – кукиш вкусила.

Не слышать, не видеть, не знать, не терпеть
нэгайной и наглой их воли.
Скажи, Богодухов, и Харьков, ответь:
доколе, доколе, доколе?

С. М., 19 января 2008 г.,
Крещение Господне

Этой местности злые складки
прирастают тобой, боец,
получая в сухом остатке —
дым за речкой Сухой Торец.
…..
Это сосны скрипят по-русски,
открывая такой обзор,
будто ангелы, сняв разгрузки,
отсыпаются у озёр.

Андрей Дмитриев, 2014 г.

Вынесенные в заголовок слова поэта-симферопольца Андрея Полякова мне доводилось цитировать не однажды. И сносу им, как говорится, нет. Дальше в этом стихотворении идет серьезно-ироничная строка-размышление: «…оно и понятно. Хотя – непонятно».

Действительно, объяснения феномену, похоже, нет. Видимо, «приятность» располагается в иррациональной сфере, в которой и существует эта самая любовь, наша любовь к нашему же, русскому: великой русской культуре, великой русской литературе – от древности до лучших образцов XX в. А ведь Томас Манн назвал русскую литературу XIX в. святой и был архиправ, поскольку именно она оставалась связующим духоносным каналом ко всему миру, а в первую очередь к нам, умом ни в чем не твердым, именно она и перебросила через пропасть духовного распада конца XIX в., приведшего к 1917 г., через годы безбожия, мракобесия, репрессий и сокрушения святынь – мосток к нам, сохранила для нас «страстно поднятый перст» (Достоевский) о Святом Писании и святоотеческих письменах, хотя бы и непрямо, а прикровенно, в самих своих Истине, Добре и Красоте.

На Слобожанщине, в Харькове, да и на всей территории конгломеративного квазигосударственного образования, в котором мы родились, которое мы любили и называли УССР, эта тема актуализовалась особенно с 1991 г., со времен объявленной нэзалэжности; тогда еще никто не мог предвосхитить масштаба вражьего замаха на Русский мир, неотъемлемой частью коего, вне всякого сомнения, а может быть, и в первую очередь является Малая Русь, то есть Русь изначальная, земля, с которой и началась вся Русская цивилизация, дочерне возросшая от материнской православной Византии.

Прозорливым людям уже к середине 1990-х стало понятно, что моноэтнический проект и унитарное государство невозможны в стране, где исторически проживают десятки народов. Но тогда продолжалось вытеснение русского языка вместо придания государственного статуса двум языкам – русскому и украинскому. Изначально в конституционный строй проекта «Украина-91» была заложена бомба, она потом и рванула. Причем на протяжении всей новой истории на Украине внятно и вседозволенно присутствовали внешние силы, которые и спровоцировали взрыв.

Новый украинский проект президент Кучма назвал в своей книге так: «Украина – не Россия». То есть позитивный созидательный смысл в проект не закладывался изначально: нужно было лишь делать все, чтобы не быть как Россия. Это была логика завистливого, гордого и, мягко говоря, неумного кривого зеркала. В этом таился деструктивный, саморазрушительный подвох. Треть столетия было потрачено, собственно, на то, чтобы вытеснить русскую ментальность. И чем заканчивается? Руиной, как всегда происходило в истории с украинской самостийностью. В наше время – уничтожением миллионов экземпляров книг на русском языке, сносом памятников, геноцидом русского населения, гражданской войной, государственным терроризмом, близкой перспективой утраты государственности. В сущности, государственности здесь не было никогда. И вот у завистливых и пыхатых «сорвал крышу» давний Каинов комплекс ревности к русскому брату.

Стремление сломить общерусскую парадигму в системе образования принесло свои всходы в умах украинцев, особенно молодых. К тому же искушение Европой. Я бы сказал, умело подогреваемой иллюзией Европы. Перед Европой малороссы всегда испытывали хуторянский комплекс неполноценности, хотя Гоголь просил объяснить ему наконец, что такое «европейский выбор». Тщетно. Никого не заставили задуматься даже публичные воспоминания президента Кравчука о детстве, в котором поляки украинцев называли не иначе как «быдло».

Прямо скажем, свои русские фундаментальные духовные ценности мы на Украине ощущали вяловато (если говорить о народе в большинстве). Конечно, островосприимчивые единицы в прямом смысле слова болели от разворачивающихся картин моноэтнизма и шароварщины. «От этого я и подыхаю!» – прокричал в 1993-м в телефонную трубку «правозащитникам» харьковский русский поэт Борис Чичибабин и скончался в декабре 1994-го, рассорившись окончательно со своими друзьями, бывшими советскими диссидентами, успешно делавшими в новонэзалэжной политическую и материальную неоконъюнктурную карьеру.

Обо всём этом и мне пришлось на протяжении последних двух десятилетий писать статьи с характерными названиями «Язык мой – дух мой», «Я русский бы выучил», «Две Украины, точнее, несколько их», «Вечера на хуторе», «Рудники свободы» и мн. др. А после госпереворота периодически давать интервью «Шпигелю», «Римской газете», «Литературной газете», а «Российской газете» даже за три дня до переворота, 19 февраля 2014 г.

За эти годы мы, русские писатели Украины, стали в своем доме, на родине, как бы деклассированными. Нас называли «пятой колонной», в доносах клеймили как «чужеридну начинку», выводили из состава правлений общественных организаций, отстраняли от работы с творческой молодежью. О государственной политике и говорить нечего.

В других областях культуры тоже возникли немалые затруднения. Если в начале 1990-х по инерции Харьков еще посещали такие российские музыкальные коллективы, как ансамбль русской народной песни Дмитрия Покровского, камерный хор Владимира Минина (с «Литургией Иоанна Златоуста» П. Чайковского и «Перезвонами» В. Гаврилина), певица Лина Мкртчан с вокальными циклами Г. Свиридова, то потом всё это было пресечено. Лишь в 2006 г., когда «обострилась оранжевая дружба народов», в Харьков чудом был приглашен Кубанский казачий хор (гастролировавший тогда в Белгороде, в 80 км от Харькова), а чуть позже – Олег Погудин, исполнитель русских романсов. Я присутствовал на концертах, которые здесь упоминаю, и свидетельствую: на вечерах 2006 года харьковцы, переполнившие залы, просто плакали, слушая русские песни.

Что бы это значило?

То самое: слышать «от русского русское…». Понятно? Или непонятно?

Понятней стало, когда начали запрещать вещание российских телеканалов, жёстко выдавливать русский язык из гуманитарных и образовательных сфер, тем самым осуществляя явственный этноцид русского населения.

В условиях, когда из поля зрения и сознания стали властно удалять всяческое позитивное употребление эпитета «русский», «русское», а вместо этого возводить в ранг «украинской добродетели» мазепизацию, шухевичезацию, прославление Бандеры – Петлюры, пособников СС и прочих, лично мне поначалу казалось, что любое деяние, в котором слышится слово «русский», – на нынешней, временно, ситуативно отколотой от большого русского материка территории – есть благо. В меру сил – выступая в СМИ, участвуя в жюри различных конкурсов и фестивалей, – я пытался подчеркнуть, что ментальные ценности не выветриваются, что, если их загонять в стойло моноэтнизма, к тому же нагнетая ненависть к русской культуре и России, они всё равно пробьются, как трава сквозь асфальт. И ещё: насилие обязательно вызовет противодействие.

Но оранжевая бесовщина осени 2004 г. изрядно взбурлила зловонные конотопские болота и отворила полувековые бандеровские схроны. Уже тогда начались распады семей, дружественных и кровных уз, расставания и ссоры, у одних помрачение, а у других – боль.

Меня часто спрашивают в интервью и вне: чем объяснить такой раскол в обществе и семьях? Непросвещённостью, пропагандой? Ответ, думается, находится в духовной плоскости. Никакое рацио, никакие умозрения тут ничего не объяснят. Я болезненно – и душевно, и даже физически – пережил и переживаю этот раскол, разрыв с сонмом друзей, с которыми три с половиной десятилетия был «одно», а враз выяснилось, что они «не-Россия», что для них, присягавших Советскому Союзу, Советской армии и всему нашему народу вместе со мной в 1982-м, оказалось удобным сменить точку отсчета, «ведь СССР был давно»! Как мило! «И ни о какой Новороссии мы не слыхали!» Что проку было рассказывать им об имперской и советской истории города Харькова, основанного в 1654 г. по указу московского царя Алексея Михайловича Романова (Тишайшего), города, побывавшего в 1918 г. столицей Донецко-Криворожской республики и в 1919–1934 гг. – первой столицей УССР. Так вот, говорю: кто готов был заглотить бесовскую наживку, даже не подозревая о своей готовности, тот ее и заглотил.

Разрыв и разлом произошли и внутри культурного сообщества в целом, и в среде русскоязычных литераторов, одни из которых остались внутренне с русской культурой, Русским миром, а другие внезапно стали «не-Россией», то есть превратились в вырусь, даже некоторые евреи.))) В самом деле, уж от евреев-то, костьми предков коих германские нацисты и их шавки – украинские шуцманы-живодеры заполнили и Бабий Яр в Киеве, и Дробицкий Яр в Харькове, нельзя было ожидать, что они станут необандеровцами.

По сути, мы имеем дело с русской ересью украинства, застарелой, но в злой момент спровоцированной на выход из адских бездн. Мы все, русские, если угодно, российские, так и не преодолели за сто лет гражданский, духовный раскол 1917-го, уходящий в века, и новейший украинский клин вбит в ту же расщелину, и я полагаю, уврачевание раскола будет крайне затруднительным, чрезвычайно долгим, если вообще возможным.

Мое противодействие «проекту» Украина как не-Россия» началось, когда я вдруг болезненно ощутил ментальный вызов, брошенный Русскому миру, и после оранжевого переворота, с мая 2005-го, мы начали выпускать еженедельник «Новая демократия», редакция которого фактически стала аналитическим центром, под эгидой известного политика, экс-губернатора Харьковщины Евгения Кушнарева. Его и убили в 2007-м, когда мы с ним работали. Потом я и выступал «экспертом постсоветского пространства», и конференции были, и статьи, где я утверждал, что великороссы и малороссы – разные ветви одного народа, временно пребывающего в расчленении. Ну а когда на Украине произошел в 2014 г., как бы точней выразиться, нацистско-олигархический псевдолиберальный государственный переворот, «закосивший» под необандеровщину, ситуация резко накалилась, и я оказался, что называется, на острие.

Харьков первым, еще до Донецка, встал против киевского майдана, уже не оранжевого, а коричневого. Молодежь быстро собралась в ополчение, дежурила на въездах в город, у Поклонных крестов. А охраняли город ребята на морозе – с чем? С бейсбольными битами, редко кто с «травматом». И мы выходили каждую субботу и воскресенье на антимайданные митинги, прихватив под пальто черенки для лопат, а в карманах – баллончики с «черёмухой».

В Харькове, Одессе, Запорожье, других городах на митинги собирались сотни тысяч людей. Русской весной 2014-го социологи утверждали, что сторонники и противники России в Харькове соотносятся примерно как 60 (65) и 40 (35) %, через два года говорилось о 70 и 30. Не берусь судить о точности тех «подсчетов». Особенно сегодня. Правда в том, что и меньшинство смогло совершить этот богомерзкий переворот, удержать власть на десять лет, промыть народу мозги, развязать войну. Есть оптимисты, уверяющие, что можно будет «вернуть» сознание личностей и масс на место, к общерусскому знаменателю, если отключить одни источники пропаганды и включить «восстановительные». Не уверен. За треть века в бывшей УССР враг вырастил поколения выруси. Украину метко назвали «полигоном для сект» – это еще один из фронтов воздействия на души. Я убежден, что и сам распад СССР, и воспоследовавшие процессы смертоносного гниения в обрубках империи имеют провиденциальный характер Господнего попущения. Таково нам трудное назидание. Процитирую свою любимую сестрицу Светлану Кекову: «Настиг нас, грешников, час такой, такая пришла пора, что горе, льющееся рекой, блестит, как вода Днепра».

С провиденциальной точки зрения я рассматриваю и Русскую весну. Она включила программу пробуждения национального самосознания, которое было подавлено в результате нашего поражения в холодной войне, да и прежде, почти весь XX век. Об этом есть моя статья – «Закваска Новороссии». Безболезненного, терапевтического выхода из украинской ситуации не было видно уже в 2014 г. В 2022 г. пришлось прибегнуть к хирургии.

На харьковской презентации моей книги «У ограды Бела града» (Белгород, 2013), проходившей в декабре 2013 г., когда на киевском майдане в мальчишек внутренних войск и «беркутов» уже полетели «коктейли Молотова», Юрий Апухтин, ведущий конструктор КБ им. Морозова, создавшего в свое время танк Т-34, спросил, почему я не написал также книгу о Харькове, я ответил: де, возможно, такое время придет. Через два с половиной месяца мы стали выходить на протестные митинги, которые проводил Ю. Апухтин как лидер общественного движения «Юго-Восток», за что и был арестован Службой безопасности Украины, где его удерживали потом три с половиной года.

Моя книга о родном Белгороде писалась тридцать лет и всю жизнь. Книга о родном Харькове написана ровно за тот же срок.

В книге «Русский Харьков» я, коренной харьковец как минимум в четвертом поколении, решил рассказать незнающим, помочь интересующимся, утешить разочаровавшихся, обнадежить любящих, напомнить беспамятным о некоторых духовных, исторических, культурных, ратных, трудовых вехах в жизни родного города, который является неотъемлемой частью Русской ойкумены.

6 декабря 2023 г.,

св. блгв. Вел. князя Александра Невского, в схиме Алексия

I

Харьков как Антиохия

Антон Чехов в одном из итальянских писем выдал такую сентенцию: «Рим похож в общем на Харьков». Кое-кто волен полагать, что тем самым этот иронический человек «понизил» Рим, и фраза его родственна восклицанию Фаины Раневской «Париж – как это провинциально!», однако мне, со своего десятого, последнего этажа, откуда Харьков виден, как на ладони, вольно вывернуть чеховскую мысль наизнанку, подобно перчатке: Харьков, лежащий на хо́лмах, похож на Рим!

Мы ищем соответствий не то чтобы для возвышения, а для понимания природы, дабы составить из подобий внешнее, а там, глядишь, и внутрь удастся пронырнуть. Когда мы в 2002 г. прогуливались по Харькову с Александром Кушнером, поэт отметил, что столица Слобожанщины весьма схожа с Питером – наличием небольших рек, мостов, а также неоклассицизмом старого центра, привитым семейством архитекторов Бекетовых. Впечатление А. Кушнера отчасти подтверждает дореволюционная надпись на фризе одного из бекетовских домов: «Петербургский международный коммерческий банк». Харьков стал побратимом Петербурга в 2004 г., году празднования 350-летия Харькова и 300-летия Питера. Мог ли я не порадовать поэта рассказом о том, что в Харькове некогда имелся Васильевский остров! Ныне, правда, несуществующий, поскольку одна из речек пущена в подземную трубу.

«Харьков смотрится ничуть не хуже, к примеру, Милана или Мюнхена», – уверяет исконный харьковец Юрий Милославский, глядя то из Нью-Йорка, то из Монреаля или прохаживаясь по харьковским улицам, убеждая нас в наличии здешнего «фирменного» архитектурного коктейля, уверяя, что некоторые улицы Харькова буквально целиком, в хорошем смысле слова, музейны, антикварны, тут тебе и «модерн», и «арт-деко», и конструктивизм, и купеческие двухэтажки александровских времен, и вся эта прекрасная «бекетовщина»…

Одному моему знакомцу Харьков напоминает Москву – тем, что тоже похож на комод, в котором вещи растыканы в случайном, бессистемном порядке.

И хотя у того же Чехова в «Скучной истории» герои обмениваются невеселыми репликами: «Не нравится мне Харьков… Серо уж очень. Какой-то серый город. – Да, пожалуй… Некрасивый…», однако у Бунина в «Жизни Арсеньева» воздух Харькова импрессионистичен и волнующ: «В Харькове я попал в совершенно новый для меня мир. <…> И вот первое, что поразило меня в Харькове: мягкость воздуха и то, что света в нём было больше, чем у нас. Я вышел из вокзала, сел в извозчичьи сани, – извозчики, оказалось, ездили тут парой, с глухарями-бубенчиками, и разговаривали друг с другом на «вы», – оглянулся вокруг и сразу почувствовал во всем что-то не совсем наше, более мягкое и светлое, даже как будто весеннее. И здесь было свежо и бело, но белизна была какая-то иная, приятно слепящая. Солнца не было, но света было много, больше, во всяком случае, чем полагалось для декабря, и его теплое присутствие за облаками обещало что-то очень хорошее».

Что бы ни говорили, Харьков насквозь литературен, поэтичен.

Лиля Брик в письме 1921 г. просила Маяковского: «Не изменяй мне в Харькове!»

Широко известен мемуар Мариенгофа, как «Есенин вывез из Харькова нежное чувство к восемнадцатилетней девушке с библейскими глазами. Девушка любила поэзию. На выпряженной таратайке, стоящей среди маленького круглого двора, просиживали они от раннего вечера до зари. Девушка глядела на луну, а Есенин в ее библейские глаза. Толковали о преимуществах неполной рифмы перед точной, о неприличии пользоваться глагольной, о барабанности составной и приятности усеченной. Есенину невозможно нравилось, что девушка с библейскими глазами вместо «рифмы» – произносила «рыфма». Он стал даже ласково называть ее: – Рыфмочка».

Харьков – это и два Бориса русской поэзии, Слуцкий и Чичибабин. Остался чудесный десяток стихов Слуцкого о Харькове, но пока процитируем пророческие строки Чичибабина, кажется, в последние двадцать лет воплощающиеся в абсурдную действительность:

Не будет нам крова в Харькове,
Где с боем часы стенные.
А будет нам кровохарканье,
Вражда и неврастения…

И нельзя сказать, что провидение поэта совсем уж далеко от вибрирующего впечатления, мелькнувшего за полвека до этого у М. Булгакова в романе «Мастер и Маргарита»: «Кроме котов, некоторые незначительные неприятности постигли кое-кого из людей. Произошло несколько арестов. В числе других задержанными на короткое время оказались: в Ленинграде – граждане Вольман и Вольпер, в Саратове, Киеве и Харькове – трое Володиных, в Казани – Волох, а в Пензе, и уже совершенно неизвестно почему, – кандидат химических наук Ветчинкевич».

Но еще до того у Булгакова, в «Белой гвардии», Лариосик является харьковским студентом. А в «Преступлении и наказании» адрес старушки-процентщицы Алены Ивановны Родиону Раскольникову дает харьковский студент Покорев. И ведь вряд ли о них оформилось катаевское выражение «полузабытая фигура харьковского дурака».

Образ Харькова-ученого утвердился вполне, однако что до Харьковского университета, ставшего отправной точкой роста и сияния Харькова, то для Пушкина он «не стоил курской ресторации», о чем «наше всё» шутливо, но и едко черкнуло в «Путешествии в Арзрум».

Харьков категорически русско-литературен: и рифма в нём, как ни странно, жива, да и, пожалуй, «рыфмочка». И до 2014 г. он являлся одной из признанных столиц русской поэзии, кое-кто полагает, что третьей, наряду с Питером и Москвой.

И отправной точкой разговора о Харькове вообще чаще всего становится русская литература.

Тем не менее Пушкин отправился на Кавказ через Курск, а в Харькове на памятнике основателю университета Василию Каразину из литых букв собрана кумулятивная фраза: «Блажен уже стократно, ежели случай поставил меня в возможность сделать малейшее добро любезной моей Украине, которой пользы столь тесно сопряжены с пользами исполинской России». В нынешней Украине, увы, достанет сил, желающих срезать окончание фразы. Мы же можем только восхититься этими скрижальными формулировками, ставшими девизом для многих поколений горожан.

Несколько раз ездил в столицу к императору с ходатайством об учреждении университета харьковский городской голова Егор Урюпин, который из-за конфликта с губернатором даже в сумасшедший дом (Сабурову дачу) был упечён (но победил-таки!). А идея университета в Харькове принадлежала В. Каразину, первому его ректору, резонно впоследствии заметившему: «Я смею думать, что губерния наша предназначена разлить вокруг себя чувство изящности и просвещения. Она может быть для России то, что Древние Афины для Греции».

Этот посыл подхватил в наши дни Юрий Милославский, введший в обиход термин «Харьковская цивилизация», что и зафиксировано в ряде наших с ним апологетических публикаций, некоторые из которых, так случилось, построены диалогическим образом, подобно древнегреческим литературно-философическим беседам.

«Харьковчане. – все же правильнее будет харьковцы – слишком привыкли к уникальности своего города, – говорит писатель. – Между тем я, грешный, считаю, что существует не просто харьковский культурно-поведенческий стандарт (как парижский, одесский, нью-йоркский, старомосковский) и даже не только харьковский этнокультурный тип (т. е., почитай, есть такая «национальность»: харьковец-харьковчанин). Полагаю, что о Харькове можно говорить как о своеобразной, самодостаточной цивилизационной системе. В этом смысле наш город можно уподобить древней Антиохии, античным и средневековым городам-государствам».

Припомним: Антиохия была третьим по величине городом Римской империи после Рима и Александрии. Новый Завет гласит, что последователи Христа впервые начали называться христианами именно в Антиохии. Тут родились евангелист Лука и Иоанн Златоуст.

Стояние в вере столь же несомненно присуще харьковцам, как и «чувство изящности и просвещения». Сюда, к своей родной сестрице Прасковье Андреевне Горленко, в замужестве Квитке, приезжал в Основянское имение святитель Иоасаф Белгородский, чудотворец, 100-летие прославления коего мы отмечали в сентябре 2011 г.

В сущности, дом в Харькове, в котором я прожил четверть века, находится на территории бывшей усадьбы писателя, помещика Квитки-Основьяненко, сохранившей до наших дней лишь одно строение и небольшой парк на берегу речки Уды.

Духовная преемственность не пресеклась в городе служения святителей Мелетия, архиепископа Харьковского и Ахтырского, и Афанасия, Лубенского чудотворца, в городе, где издавался на рубеже XIX–XX вв. уникальный религиозно-философский журнал «Вера и разум» (в котором публиковались лучшие умы русского богословия, философии), где служили митрополит Антоний Храповицкий и протоиерей Николай Стеллецкий (взят как заложник и зверски разрублен на куски в июле 1919 г. в Сумах изувером харьковского ЧК Саенко – не путать с «подростком Савенко»), где окормляли народ харьковские отцы-священномученики второй половины 1930-х, прославленные теперь в Соборе новомучеников Слободского края.

Митрополит Антоний оказался в шаге от избрания его на возрождавшийся Патриарший престол, а в годы послереволюционной смуты возглавил Русскую Православную Церковь Зарубежья. Духовным учеником владыки был уроженец Харьковщины, молодой выпускник юридического факультета Харьковского университета Михаил Максимович, прославленный в 1994 г. как Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский, новых времен чудотворец, осенивший своим подвижничеством несколько континентов.

Воистину небезоснователен Умберто Эко, описывающий в знаменитом романе «Маятник Фуко» некоего героя, который в 1902 г. «пускает гулять по Парижу загадочное обращение к французам с призывом поддержать Патриотическую Русскую Лигу, основанную в Харькове».

Так бывает в современной жизни: диалог начинается как виртуальный, электронно-почтовый, а потом, слово за слово, собеседники обнаруживают, что, пасуясь через океан, приходят к формулированию фундаментальных основ собственного бытия. Перебрасывая шарик словесно-умственного пинг-понга из Нью-Йорка в Харьков и обратно, мы с Юрием Милославским задумались о ментально-исторической общности, характерной для Харькова. О том, что Харьков издавна является носителем уникальной совокупности культурных особенностей, порожденных особыми историческими и отчасти геополитическими обстоятельствами.

При внимательном рассмотрении выяснилось, что Харьков вообще является сильным центром стягивания больших пространств и энергий, что в «харьковскую парадигму» вовлечены многие города и страны, с которыми связали судьбу уроженцы Харьковщины. Большое число известных деятелей Русского мира (мыслителей, писателей, священства, воинства), приложившихся к поприщу «Харьковской цивилизации», оставило в жизни города внятный след, и настала пора осмыслить место Харькова в «мировом раскладе».

Назовем – для услады – ещё несколько имен. Мыслителя Григория Сковороду, коего, как помним, «мир ловил, но не поймал». Из здешних мест – лингвист Потебня и биолог-нобелиант Мечников. Отсюда «мирискусники» – ученик А. Архипова и К. Коровина Александр Шевченко, а также Зинаида Серебрякова, ветка от семьи Лансере – Бенуа; здесь на Сабуровой даче Всеволод Гаршин породил свой «Красный цветок», тут же скрывали от мобилизации то в белую, то в Красную армию Велимира Хлебникова. В Харькове жил и сочинял обэриут Александр Введенский. Тут Чайковскому сделали лучший его фотопортрет. Не забудем и о графе Ф.А. Келлере – единственном из российского высшего генералитета сохранившем верность царю в смуте 1917 г.

Завершая введение в краткую апологию Харькова, скажем: место Харькова на карте русской культуры вплоть до новейших помраченных времён носило характер системообразующий. Харьков всегда был не статистом, а делателем в общем пространстве Русской, а значит, и мировой цивилизации.

Лопахин в «Вишнёвом саде» восклицает: «А я в Харьков уезжаю сейчас… вот с этим поездом». Отправимся и мы.