Czytaj książkę: «Огонь моей души – слова»

Czcionka:

Неси меня, Корабль Любви,
по водам Океана Жизни.

ISBN 978-5-4496-4137-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

2019

В старом доме

Я в старом доме. Предо мной
Разверзлась царственная Прага,
И вечер теплый, как святой,
Идет, не сдерживая шага.

Размытый город, как стекло
В окне распахнутом мерцает,
Sankt Nikolas глядит светло,
И купол сводчатый блистает.

Уходит в городскую синь
Свет фонаря – и в полудреме
Я слышу: тихое «Аминь»
Как будто шепчут в старом доме.

перевод Р.М.Рильке, «Im alten Hause»

Маргарита

Был вечер. Я в объятьях гамака
О чем-то непредвиденном вздыхала,
И чья-то прихотливая рука
Тебя в мою тетрадь нарисовала.

Я узнавала твой упрямый рот
И всполохи твоих волос чернильных,
И каждый шаг, и каждый поворот,
И поцелуй со вкусом апельсинным,

И летнюю, измятую траву,
И старые, скрипящие качели.
И я теперь ни разу не солгу,
Сказав, что это было в самом деле,

И были мы. И белой простыней
Лежала ночь на узеньком заливе,
И мы слились, как небеса с землей,
В едином бессознательном порыве.

Уходит день. Я – в белом гамаке,
И все вокруг коралловым залито,
И я держу тетрадь в своей руке,
Как тот роман держала Маргарита.

Апрельское

Я сохраню внутри и этот день,
И этот час, весь солнечный и яркий.
Цвела-цвела воздушная сирень,
И лепестки летели, как подарки.

И запах кофе, сладостный, хмельной
Пьянящей дух и разум карамели.
Мне так дышалось пагубно-вольно,
Как дышится и любится в апреле.

Но не бывает счастья без тоски.
Пятном чернильным на моем подоле
Разверзлась – некасания руки
Страшнее расставаний и неволий.

Стихи хранят, как памятный дневник,
И бережно качают в колыбели
Меня – меня, любящую навзрыд,
И наши несвидания в апреле.

Лучик

Как мне не хочется
Любить – но как влекомо
Любовь слагается и строчится.
Как со знакомой

Встречаюсь – расстаюсь —
Меняет лица.
Как я заведомо влекусь —
Нет, не напиться!

И жажда нового лица,
И жажда жизни
Диктуют: «Выпей до конца!»
Как звезды – брызги!

И золото твоих волос,
Как солнца лучик.
Стоять недвижно, как Колосс:
«Не мучьте!»

Ты – мой апрель, удар под дых,
Беда и радость.
И мне тебя – мой бунт, мой взрыв —
Любить осталось.

Просьба

ничего уже не хочу, никого уже не хочу,
только дайте спокойствия, силы духа;
я опять (с безразличием) промолчу,
глядя на окружающую разруху.

ничего уже не хочу, никого уже не хочу,
только дайте мне благости, дайте мира,
больному – по исцелению, воину – по мечу,
пусть никто не уйдет обделенным с земного пира.

каждому ждущему выдайте по любви,
храброй, бесстрашной, отчаянной, словно рать.
пусть у людей не найдется смелости осудить,
пусть у богов не найдется смелости покарать.

каждому аду дайте по палачу,
каждому раю – по ангелу в белой шали.
ничего уже не хочу. никого уже не хочу.
ведь его вы уже у меня отобрали.

Маэстро

Я помню звук виолончели,
Прозрачно-чистый, как слеза;
Я помню все – как вы смотрели
По-плутовски – глаза в глаза.

Как сладко было ожиданье,
Когда, когда войдете вы?
Важнее не было признанья
Признанья вашей похвалы.

Все звуки взбалмошного Грига,
Аккордов пышные костры —
Все – ради вас. Все – ради мига
Улыбки вашей и игры.

Все отзвучало – ноты, звуки,
Исчезли вы, как дальний сон;
Но помню я, как ваши руки
Тревожил Гайдн – и Мендельсон.

Больше нам не повезет

не исчезай, не уходи. я попрошу тебя остаться; с улыбкой горестной паяца сложу я руки на груди. не исчезай, не уходи – и будет все, как ты захочешь; нам счастье свыше напророчат, мой друг, мой раб, мой господин. и будут дни тянуться вечность, и будут ночи ярче дня – и блики ржавого огня во мне тебя увековечат.

не исчезай. не уходи. пусть обернется жизнь мечтою, и в целом мире – мы с тобою, и все невзгоды позади. мы будем (исподволь целуясь) гулять, а диск над головой и шум весенних венских улиц нам что-то скажут про любовь. и пусть вся жизнь проходит мимо, но я запомню каждый жест; как мы в любовной пантомиме играли битву и протест.

не исчезай. как будто в мире есть смысл, кроме как – с тобой вести тяжелый, страстный бой, словно на рыцарском турнире. не уходи, ведь ясно, все вернется к самому началу, где мы друг друга не встречали.

где больше нам не повезет.

Я многого от жизни не прошу

я многого от жизни не прошу, чтоб только ты и розовое солнце меня спасли от страха темноты, и луч упал расплавленным червонцем на землю; слышишь? птичьи голоса все говорят о девичьем, о птичьем; сверкает, как жемчужина, роса, и воздух весь янтарно-земляничен.

я многого от жизни не прошу. вот будешь ты, измученный июлем, и жадные, заждавшиеся рты, скрепленные хмелящим поцелуем; вот будет дом, испекшийся жарой, дыханьем солнца сладко напоенный; и буду я наполнена тобой, таким очаровательно-влюбленным.

Взять бокал белого, ледяного

взять бокал белого, ледяного,
пообещать – ни единого больше слова
не будет на языке.
я молчу. боль такая – ни вымолвить, ни присниться;
что есть сердце? а сердце, известно, птица,
трепещущая в руке.

мы закончимся. вечер. дыханье сливы.
солнце уходит за море неторопливо,
оглаживая волну.
я, замерев, дышу водяной прохладой,
звезды рассыпаны полем блестящих ягод;
я слушаю тишину.

если надежда есть – мне ее не надо.
яблоко между губ благосклонно, радо,
трогает за щеку.
в детстве казалось, в любви – никаких трагедий.
теперь я – надменная, злая леди,
не желаю любви врагу.

Нелюбовь

Уходят столетья, уходят минуты,
Уходят слова.
Я чувствую робко, я чувствую смутно:
Я снова жива.

И ветер прохладный, и ветер июньский
Мне шепчет: «Люби!»
И я вспоминаю твой шепот французский
И губы твои.

Обеты, страданья, разлуки, оковы
Свободы моей.
Теперь – заперта на тугие засовы
Лиловая дверь.

Теперь в моем доме погашены свечи,
Молчат о любви.
А я вспоминаю – несчастья, невстречи,
Недуги свои.

А я вспоминаю – любила? Едва ли!
Расстались? И пусть!
Мы оба в той страшной войне проиграли,
Но я не дождусь

Когда же, когда же узнаю, увижу,
Когда – не стерплю?
Тебя – презираю! Тебя – ненавижу!
Тебя – не люблю?..

Домино

делай, что хочешь. только не уходи.
я устала гоняться за призраком прошлых весен,
замирать на каждом возгласе и вопросе,
доставать осколки из выпотрошенной груди.

я устала. смотри, как фонарь салютует желтым,
черный кот у огня угольком украшает пол.
ты – финальный, нервический тон аккорда,
и смеяться с тобой так неистово и легко.

делай, что хочешь. бархат, огонь, вино,
поцелуй ложится на губы, как снег – на землю.
мы сложились с тобой в маскарадное домино,
ты – торопишься жадно, а я – выгораю, медлю…

только не уходи.

Письмо в бесконечность

Х. – Л.

я смотрю – за окном расцветает осень, разукрасив листья под цвет граната; так любовь стучится нежданным гостем, только больше, увы, мне ее не надо.

помню голос строгий и взгляд печальный, вереницу слов и охапку писем; я скучаю – тошно! как я скучаю! сколько минуло дат, годовщин и чисел? сколько минуло дней – я один! нелепость! все бессмысленно, мы – так смешны, беспечны; верим слепо, что в жизни несчастий нет, и любовь дается одна навечно.

помню, как я сказал в порыве, как признался – солгал под тяжелым взглядом, а когда стало правдой «люблю» впервые, это было уже никому не надо.

я не думал, что кто-то любить так может, без остатка, навылет, себя предав, а смотреть так, как будто меня дороже нет на свете, когда я – клинок кинжала.

принимать любым и смотреть с любовью – думал я, только матери так умеют; что водою было, прольется кровью – я теперь не помнить о том не смею.

люди счастья не ценят; что счастье – данность! а потом о нем умоляют слезно. мне бы дали только смешную малость – быть с тобой. ты простишь?

знаю, поздно.

поздно.

Сердцебиенье

Изгибы тел и полукруги бедер
Я изучаю вдоль и поперек.
В любви к тебе, в пьянящей несвободе
Меня найдет однажды Рагнарек.

И белой ночью, петербургской, летней
Он позовет, ступая на порог.
Я поцелую острые колени —
Единство рук, сплетенье слов и ног

Есть дикое, оправданное счастье
И жажда быть, и тишина вокруг.
И нитка поцелуев на запястье,
Слиянье тел, слиянье губ и букв —

Пусть будет так.
При свете наготы
В ее открытом, смелом откровеньи
Есть только мы – небесные цветы —
И наше – на двоих – сердцебиенье.

Ассоль

Бывал ли ты, мечтатель юный,
В долине, сотканной из грез,
Где ночью тихой и безлунной
Рассыпано рукой Фортуны
На небе ожерелье звезд?
Бывал ли ты, мой юный друг,
В уютной маленькой Каперне
Под городком чудесным Лисс?
Хозяин там любой таверны
Готов твой выполнить каприз.
Готов он и рассказ мудреный
Налить в пустеющий стакан,
И ты, нектаром напоенный,
Сказаньем дивным упоенный,
От счастья бешеного пьян.

«Послушай, друг, рассказ мой чудный,
Легенду давешних времен;
Но не идальго безрассудный,
Не леди в трауре о нем,
Не город, выжженный огнем,
Не лица праздничные в масках
Герои этой дивной сказки,
А лишь сплетенье двух имен,
Двух рук, двух душ, судьбы сплетенье,
Как поцелуй-прикосновенье,
Амура нежного завет
И нежной девочки портрет.

Скажи мне, друг, слыхал ли ты,
Как на дороге в день безликий
Ей встретился чудной старик?
Он баловался чудесами,
Волшебник, толкователь книг,
Он был придумщиком великим,
И посулил он ей мечты;
Он предсказал: «Под парусами,
Алее крови, ярче дня,
Прибудет принц – герой из сказки
(Точеный стан и профиль царский),
Придет – и заберет тебя».

Шли годы. Девочка росла,
И вера в чудо в ней окрепла;
Она ждала с попутным ветром
Алее крови паруса.
Мечты подруг ей заменили,
Как заменили целый свет,
От всех несчастий оградили,
От мелких тягот, горьких бед,
И ей надежду подарили,
Амура нежного завет».

Ты слушай, юноша печальный,
Рассказ правдивый и прямой
Про расшумевшийся прибой,
Про берег низкий и песчаный,
Целуемый ласковой волной,
Про свет морской воды хрустальной;
Про то, что было не с тобой.

«И вот однажды, ясным днем,
В сосновой роще, в полдень жаркий
Ассоль, задумавшись о нем
(Точеный стан и профиль царский),
Заснула. Грей, а с ним – слуга
В чудесном были настроеньи,
По склону шли, и вдруг – она!
Лежит, прекрасна и скромна,
Сама – не явь, но сновиденье;
Пастушка? Фрейлина? Княжна?
И вот уже его рука
Ее руки коснулась нежно,
И в обольстительной надежде,
Кольцо ей на руку надев,
Он поспешил сюда, в таверну
В уютной маленькой Каперне,
Услышать и узнать о ней:
Прелестней нимф и краше фей.

И он узнал – о предсказаньи,
Мечте и вере в чудеса,
И вместо страстного признанья
Ее заветное желанье
Решил исполнить. Паруса
Алее крови, жарче дня
Он приобрел для корабля.
Ассоль уже домой вернулась;
В мечтах она, кольцом любуясь,
К окну резному подошла,
И вдруг – корабль! Яркий, алый,
Вдали – пылающим огнем;
И радость сердце обожгла,
Ассоль навстречу побежала.
Как долго грезила о нем,
Как ослепительно мечтала,
И вот он – здесь. Сошел в ладью,
И к ней плывет, и тянет руки,
Сильнее зависти, разлуки,
– Моя? – Твоя! – Любим? – Люблю!..

Я вижу, верно, друг мой юный,
Ты погрустнел, затосковал;
Плесну еще напиток чудный
Я в твой мерцающий бокал».

Людвиг

Так расстаются – в темноте,
Не помня слов, себя – не помня;
Опять – не Вы, опять – не те!
Одна – среди толпы безмолвной.
Король, страданьем напоенный,
Вы вспоминали обо мне?

Вы вспоминали ипподром
И тихий, сказочный Бад-Ишль?
Как греза, как далекий сон,
Вы поклонились мне – и вышли,
И губы Ваши пахли вишней,
И Вам к лицу был царский трон.

Теперь Вы – узник белых замков,
Валькирий, зигфридов, богов,
И я сама, как арестантка,
Среди – чужих, среди – врагов,
Вся – в блеске царственных оков,
Ах, власть! Прелестная приманка!

Я Вам ни разу не лгала.
И память, горькая, как вето,
Во всех старинных зеркалах,
Во всех нарушенных запретах.
И горький стон: «Елизавета!»
Доносит мне ночная мгла.

Вольно!

Я – полюбила.
Я – пропала.
Ах, мама!
Снится без конца.

Так далеко!
И так мне мало
Черт вожделенного лица.
Что делать, мама?

Я – пропала!
Нет, быть не может!
Я – люблю?
Как крепость каменная, пала

И о прощении молю.
Как я жила!
Беды не знала,
Не знала пагубных утех,

А, полюбив, – затосковала.
Как горько, мама!
Сладок грех!
Ах, мама!

Тягостно и больно —
Моей печали нет конца.
Я жду, когда он скажет:
«Вольно!»

С прелестным взглядом наглеца.

Книжное

Когда июль становится лучом
И спелым персиком ложится мне на губы,
Я с полки достаю солидный том,
Покрытый пылью, словно сладкой пудрой.

И я смотрю, как между книжных строк
Гуляет рыцарь, бюргер и вельможа,
И льется слов изысканный поток,
И я сама – среди толпы прохожих.

Я наблюдаю, пишется портрет:
Овал лица и солнца глаз еврейских.
Писатель, как художник, как эстет
Рисует королевскую невесту,

Рисует золоченую постель
И витражи у круглого оконца…
Ведь я сама – плененная Ракель
Во власти распаленного Альфонсо!

Я закрываю книгу, не прочтя
Последние, трагичные страницы.
Июль летит – лукавый, как дитя,
В своей крылатой, легкой колеснице.

Ты помнишь лето?

ты помнишь лето? скалистый берег, ракушки, солнце и запах моря. и если чувства хранятся где-то, позволь мне их унести с собою. позволь мне помнить, позволь мне верить в то, что отныне не повторится. и бьются чувства в моей ладони далеким прошлым, плененной птицей.

ты помнишь домик? а горы – помнишь? какое счастье! какое лето! ты выцеловывал мне ладони, и поцелуй, как клеймо, как вето садни’т – и мне не дает покоя. дурак считает, любовь – бессмертна. но если юность хранится где-то, в нее вернуться чего нам стоит?

я не боюсь ни любви, ни правды. ты помнишь лето? ни дня печали! мы убегали, не ждя пощады, мы убегали – и возвращались. ты говорил, что расстаться – просто, пусть только кончится этот август. и разлюбить тебя было поздно, мой дерзкий зигфрид, мой вечный фауст.

ты помнишь встречу? в последний раз ты руки коснулся, глаза зажмурив. ты – не напишешь, я – не отвечу. морские волны, цвета лазури – и воздух жженый. ты помнишь лето? наш славный отдых, наш ржавый август?

и если память хранится где-то,

то я – навеки – с тобой останусь.

Лже-поэты

Я тщетно стараюсь все меньше писать стихи:
Гениев нынче не жалуют в Роспечати.
Те, кто бездарен, остатком гнилой трухи
В век оскудевший приходятся очень кстати.

Нет, не подумайте!
Я не боюсь пропасть:
«Вот тебе, девочка, лучшая из профессий».
Пусть лже-поэты сегодня пируют всласть,

Завтра они получат худые вести.
Никто не запомнит ни обликов, ни имен,
Противные лица их канут в морскую бездну.
Пусть будет так!

И ржавым горя огнем
Мои стихи птицей-феникс тогда воскреснут.

Скарлетт

Скарлетт О’Хара – капризный ребенок; все восхищенно суетятся вокруг. Скарлетт привыкла, что с самых пеленок ее выполняют любые «хочу» – кажется, вдоволь батиста и кружев, только ее не волнуют шелка. В мыслях – лишь он, что так дьявольски нужен – имя слетает опять с языка.

Скарлетт живет и надеется: «Эшли!» Словно смакует на алых губах. Только, увы, все мечты и надежды утром одним рассыпаются в прах. Кончено детство и кончены грезы! Скарлетт не верит, колеблется, ждет. Но – решено; и под девичьи слезы Эшли – другую – венчаться ведет.

Но никакие преграды и войны Скарлетт не в силах сломать и разбить; Скарлетт О’Хара – не из побежденных, она – победитель свирепой судьбы. Пусть он другую целует во мраке, пусть он ей отдан во веки веков – Скарлетт полна безрассудной отваги, и не уйти от любовных оков.

Скарлетт не знает, но новое имя уже подступает к мятежной душе. Скарлетт – его госпожа и рабыня, и в темноте едва слышится: «Ретт!» Скарлетт его от души ненавидит: кто он? Мошенник, подлец, негодяй! Только его ненавистное имя путь в ее сердце находит шутя.

Эшли – далекая, мнимая слабость, Батлер – отчаянный, варварский бой; к первому в ней ничего не осталось, а со вторым неужели – любовь?

Скарлетт О’Хара – не из побежденных, только тоски ей никак не унять, когда он чеканит – чужой, отрешенный:

«Моя дорогая, мне – наплевать».

Маме

Фильму «Гибель богов» посвящается

Ночь. Покрывало. Зловещая тишина,
Слышатся только тихо слова молитвы.
Мама должна быть ласкова и нежна,
Мама должна сохранить от беды и битвы.

Мама, ты где? Почему я опять один?
Мне приснился кошмар, мне так нужно в твои объятья!
Мама, ты где? На которой из всех картин
Спряталась ты в своем белоснежном платье?

Мама, скажи, отчего мне – с живой тобой —
Было так холодно, страшно и одиноко?
Ты зачем меня сделала брошенным сиротой
Ради любви, отдаваемой всегда другому?

Мама, я взрослый – и что-то со мной не так,
Я целую маленьких девочек. Это проклятье?
Мама, мой самый страшный ночной кошмар —
Ты сама – убийца чужого счастья.

Мама, ты верила слепо, что я прощу?
Я тебе ничего не желаю – помимо зла.
Мама, сегодня я тебе отомщу.
Прими мой подарок – и выпей его до дна.

Письмо

Я не хочу вам лгать. К тому же,
Не лгут любимым. Вы, простужен,
Сидите, окунувшись в шаль;
Над вами лампа, как вуаль,
Раскинулась над изголовьем;
Вокруг – смиренное безмолвье,
Сигары дым, письмо в руке
И тень бумаги на щеке.

Читайте, друг. Неосторожно
И восхитительно-безбожно
Мне вам писать в вечерний час
Куплеты восхищенных фраз,
Восторга и благоговенья
В плену тягучем наважденья.
Склонясь над письменным столом,
Я представляю барский дом,

В камине – жар, а в кабинете
Сквозняк танцует на паркете;
В гостиной – тьма; глазницы окон
Глядят, в раздумьях о высоком,
И шкаф дубовый вторит им,
Как древнеримский исполин;
И маятник, как часовой,
Хранит ваш бережно покой.

Смотрите! Оживает дом,
Какой восторг царит кругом!
Вы ждете моего фиаско,
Но вам – ни трепетно, ни страстно —
Я не признаюсь в чувстве том,
Что поглощает целиком.
За вас – на плаху! Милый друг,
Любовью это не зовут.

Австрии

Когда имперственная Вена
Меня пленяет и зовет,
Из глубины дунайской пены
Ее прообраз восстает.

Я вспоминаю тронный зал
И шпили горного аббатства,
И блеск паркета, блеск зеркал,
И роскошь царского убранства.

И позолоченный орган,
И в каждой нише – юный ангел,
На Штефансплатц – святой Стефан;
И воздух горный, полный влаги,

И катер, и седой Дунай
Меня манит, меня лелеет.
О, чудный, незабвенный край!
Мечтать о встрече я не смею,

Не смею – преданная вам,
Равнинам, пастбищам, раздольям,
Блаженным, дивным берегам.
Мой Oesterreich!

Мои – любови!

Невозможно любить двоих

Первая мне шептала слова любви,
Целовала, рукою нежно меня обвив,
Обещала трепетно:
«Верь мне, любая боль
Превратится однажды в твой серебристый смех».
И я слушала ее голос, ее напев,
И она была – моей – королевой нег,
И любовь моя с ней была девственной, словно снег.
Я любила ее – но она не была тобой.

Ты, второй, был мой остров и мой причал,
Моя сущность, потребность, начальнее всех начал,
И с тобой я почти забывала (почти!) о ней,
И в любви к тебе дольше вечности длился день,
И любовь к тебе становилась меня сильней,
Но я голос ее вдруг услышала в тишине.
Истина такова – невозможно любить двоих.
Как мне выбрать: музыка или стих?

Милый из другого века

Поцелуй

Прощальный поцелуй.
Семидесятый год.
И дым от поезда на северном вокзале —
Все те слова, что

Вы мне не сказали,
Я знала наперед.
Мы с Вами – две разрубленные части
Случайно разведенного моста,

И – вновь – соединить уста
Не в нашей власти.
Уйдите прочь!
Как будто Вы – не мне —

Шептали горячо и непреложно,
И я – не Вас – на лунном бездорожье
Увидела во сне.
Вы родились под пагубным созведьем,

И пусть Вам – отпущеньем за грехи
Останутся – забытые стихи
Моих трагедий.

Блицкриг

Нет! Никогда не будете со мной,
Нет! Никогда я влажным поцелуем
Не приложусь к губам в июльский зной
И имя Ваше не промолвлю всуе.

И Ваша беспокойная душа
Мою – не тронет, любящую дерзко,
И горечи обид не сокрушат
Любви моей шальное королевство.

Тем увлекательней любовная игра,
Тем увлекательней любовная интрига —
Я создала Вас росчерком пера,
И то, что я задумала блицкригом,

Тянулось дни и ночи напролет.
И я жила в преддверии реванша —
Все тщетно! Тщетно. Знаю наперед —
Исход один – победа будет Ваша.

«Милый из другого века…»

Милый из другого века,
Вот мой адресат.
Не прочтет моих заметок,
Не прочтет письма,

Не увидит строчек черных
На сухом листе.
Я гадаю на покорной,
Ласковой звезде:

Пусть – не он; другой, похожий…
Как?
Любить других?
Внутривенно и подкожно

На губах моих
Поцелуй другого века,
Выпитый – до дна.
Безрассудно и нелепо

Я – тобой – пьяна.
И среди толпы прохожих,
Словно в страшном сне,
Нет, не ты!

Другой, похожий,
Бредит обо мне.

Любовь-война

Я не могу!
Как больно мне не видеть вас!
Уйти – следами на снегу,
Обрывком фраз;

Уйти, не помня,
Кто – любил?
Кого – люблю,
Кого – в томительной истоме?

О ком – молю?
И эту сладостную пытку
Не прекратить.
Под звуки вальса, звуки скрипки

Мне – Вас – любить
Не суждено – и невозможно,
Но я – люблю.
И каждой строчкой, каждой ложью

Я Вам внемлю.
Как сладко верить в безнадежность!
Ведь здесь Вас нет;
Лишь обличительная нежность

И Ваш портрет.
Я сознаюсь, я – недостойна.
Я – сражена.
Но слаще всех на свете войн мне

Любовь-война.

За тебя

Черновики моих стихов,
Черновики любовных писем,
И позолоченный альков,
И мыслей жадных хрупкий бисер,

Все – о тебе, все – про тебя.
Так трепетно-благоговейно
Любовь, балуя и маня,
Тебе стихи поет лилейно.

Как ты изысканно красив,
Как удивительно устроен!
Как складно сложенный мотив,
Наисмелейший из героев,

Твоей – рабой, твоей – богиней
Была бы, трепетно любя.
Пусть будет все, всегда и ныне,
И – о тебе, и – за тебя!