Czytaj książkę: «Дочери служанки», strona 3

Глава 4

Донья Инес спала, когда взволнованный дон Густаво вошел в комнату. Ему хотелось, чтобы она проснулась. Ему необходимо было убедиться, что она жива, услышать ее нежный голос, обменяться с ней парой любых, пусть ничего не значащих слов. Он подошел к кровати и посмотрел на нее. Она казалась святой девой, сошедшей с алтаря. Ясный лик и покой. При каждом вдохе ее губы едва заметно подрагивали. Он потрогал ее лоб. Жара не было.

– Ты такая чудесная женщина, такая чудесная, – пробормотал он. – Ты заслуживаешь жить, – повторил он.

Она никогда не отказывала ему. Донья Инес неукоснительно выполняла супружеские обязанности и всегда смотрела на дона Густаво с любовью. В свою очередь, ее очень любили в Пунта до Бико за то, что она делала как для бедняков, так и для богатых сеньор. Она выслушивала всех, кому надо было выговориться о любовных злоключениях, о спорах и пререканиях с возлюбленными, всегда яркими и обидными, или о разногласиях между невесткой и свекровью. Она могла дать полезный совет и была такой отзывчивой и такой твердой в своем терпении, что вызывала восхищение, правда, не всегда искреннее, у тех, кто ее окружал.

В Пунта до Бико мало кто говорил о Нью-Йорке и еще меньше о Филадельфии. Однако если донья Инес заводила такой разговор, то весьма убедительно рассказывала про Пятую авеню и про берега реки Гудзон. Она развлекала этими сюжетами ключницу по имени Мама Пинта или служанок, которые протирали хлопковыми салфетками бокалы венецианского стекла в ее семейных владениях. Все, что она рассказывала, было правдой. Но и немножечко лжи было необходимо, чтобы заставить этих женщин забыть свои горести. Сеньоры исходили завистью, но не показывали этого, так как донья Инес, кроме всего прочего, брала на себя труд учить их искусству высокоморальной добродетели.

– Сеньоры, никакой зависти и никакой алчности. Если впустить в себя подобные чувства, они могут разрушить изнутри. Они словно ядовитые насекомые! Вы же не завидуете мужчинам? – вопрошала она их. – Вот и женщинам не надо.

Вдруг дон Густаво услышал голос Марты, своей матери. В его сознании он слабо доносился из могилы в Сан-Ласаро.

– Я не буду кормить вас грудью вечно. Вы должны жениться на женщинах, которые помогут вам приумножить состояние.

– Да, мама, – говорил Густаво, чтобы не обидеть ее.

Однажды, не откладывая дело в долгий ящик, его мать воплотила свои слова в жизнь, сказав ему, что Инес, дочь супругов Ласарьего, видится ей хорошей женой и замечательной невесткой. Густаво, еще совсем юный и неопытный в искусстве любви, не воспринял подобное предложение на свой счет, полагая, что речь идет не о нем.

– Она не захочет жить в Пунта до Бико, – ответил юноша.

На самом деле это была просто отговорка: он боялся сказать матери, что не имеет ни малейшего представления, как соблазнить донью Инес, самую красивую девушку в Сан-Ласаро, на которую нацеливались сыновья состоятельных испанцев, стремившихся породниться с другими богачами, чтобы стать еще богаче.

Донья Марта не оставила его замечание без внимания и, повысив голос, спросила, какого черта он потерял в Пунта до Бико. И тут дедушка Херонимо, внимательно слушавший их разговор, вмешался, не опасаясь последствий.

– Моя дорогая невестка, если один из твоих сыновей вернется на нашу родину, в Галисию, он воплотит мои мечтания о судьбе для моего сына Педро. Пускай один из двоих, Густаво или Хуан, туда вернется. Думаю, твоему сыночку Густаво понравится завоевывать испанские земли.

Донья Марта обернулась и во имя всего святого попросила прекратить разговор. В общем, дон Густаво понял: из всех девушек его мать предпочитает видеть в качестве невестки Инес Ласарьего. Время покажет, будут они жить в семейных владениях или в Пунта до Бико. Кто его знает, какой сюрприз приготовила им судьба за ближайшим поворотом.

Верно то, что о дочерях Ласарьего говорили всякое и всегда преувеличивали. Будто бы каждая прядь волос этих девочек стоила золотой дублон. Будто бы глаза у них были цвета Карибского моря, а фигуры, как у статуэток.

Так обстояло дело.

Донья Марта и сеньора Лора, мать доньи Инес, всегда хорошо ладили, однако происшествие с Марией Викторией все испортило. Связи между семьями были разорваны, и прошло несколько лет, прежде чем фамилия Вальдес была реабилитирована в памяти людей. Сплетницы рассказывали сеньорам Ласарьего, повторяя, как попугаи, которых у них в доме было больше двадцати, что донья Марта – убийца, она до смерти забивала слуг плетьми; ох и злыдня же была эта донья Марта!

Такие ходили сплетни.

Это было мрачное время злобных нашептываний, которые продолжались, пока со временем сплетни не умолкли. Семья Вальдес вернула себе честное имя, и Густаво, оставшийся круглым сиротой, снова стал посещать танцевальные вечера, где бывали Инес и ее сестры.

Они заметили друг друга. Заглянули друг другу в глаза. Обменялись парой слов и стали встречаться. Сан-Ласаро был пристанищем эмигрантов, где в соответствии с порядком, принятым в те времена, люди открыто выражали свои чувства и верили в светлое будущее. Если бы дон Херонимо не решил, что Густаво должен ехать учиться в Европу, они бы тогда же и поженились. Дед, немного офранцуженный и всегда восхищавшийся империей, сначала отправил Густаво в Париж, но потом, озаботившись тем, чтобы внук проникся семейными корнями, передумал, и для дона Густаво Европа сузилась до размеров университета в Компостеле¹¹, переживавшей не самые лучшие времена. Дело было не просто в том, чтобы он уехал. Дело было в том, чтобы он уехал ради чего-то.

В то же самое время супруги Ласарьего отправили Инес учиться в Нью-Йорк. Мы никогда не узнаем, почему семья выбрала именно этот город, хотя логично предположить, что они поступили так потому, что им принадлежала изрядная часть Пятой авеню. До этого они владели половиной Бродвея, а еще раньше несколькими поместьями в верхней части Уолл-стрит. Они продавали и покупали, продавали и покупали, пока не сколотили огромное состояние на сделках с недвижимостью.

Инес поселилась на Риверсайд-драйв, вблизи Гудзона, у дяди с тетей, у которых была незамужняя дочь; ей поручили отшлифовать кубинское воспитание Инес, и она неохотно взялась за это. Со временем Инес Ласарьего поняла, почему ее двоюродной сестре, которую звали Тильдита, никогда не выйти замуж: та целыми днями жевала табак, выплевывая его в цветочные горшки, и запах от нее исходил тошнотворный. Общалась она только с Инес и с ключницей Мамой Пинтой. Всех остальных презирала до глубины души. И за это все остальные были только благодарны.

Через год донья Инес переехала в Эден Холл, в Филадельфию, где начала учиться в колледже ордена Святого сердца.

Там она возобновила контакты с Густаво; тот не без труда вызнал, где находится девушка, которую мать мечтала видеть его невестой и на которой он в результате и женился.

Он сделал ей предложение в письме, и она ответила: да, конечно, да. Хоть завтра, если уж говорить точно. Она всегда была влюблена в Густаво. Она никому об этом не говорила, опасаясь насмешек из-за сплетен про донью Марту.

Молодые люди встретились, как только Густаво, окончив обучение, приехал в Гавану, чтобы просить руки Инес у ее матери, доньи Лоры: на самом деле всем распоряжалась именно она.

Так все и произошло.

Летом 1896 года дон Густаво вернулся на Кубу на пароходе под испанским флагом, который раз в две недели выходил из порта Ла Корунья и прибывал прямиком в Сан-Ласаро.

Мир был на грани того, чтобы рассыпаться на тысячу кусков. Война¹² погрузила остров в нищету. Местные партизаны пошли в разнос, и что ни день, в печати появлялись сообщения об убийствах в результате поножовщины. Но эти несчастья не помешали свадьбе, состоявшейся в имении сеньоров Ласарьего. На дона Херонимо надели сюртук с жилетом, лакированные башмаки и белые шелковые чулки. Он был похож на английского лорда, хотя и родился в Пунта до Бико. Бабушка жениха, донья Соле, подвела внука к алтарю, хотя поговаривали, что этим утром, еще до рассвета, Густаво посетил кладбище в Сан-Ласаро, где его мать сама приговорила себя к смерти, и произнес слова, которые так хотела услышать донья Марта:

– Можешь спать спокойно. Никто не чтит нашу память больше, чем я. И если нужно, я выкуплю из ада твою душу. Меня не затронет проклятие служанки.

Он ошибался. Но тогда он об этом не знал.

Густаво и Инес никогда не разлучались. И никогда друг другу не надоедали. Наоборот, им всегда хотелось быть вместе.

Так и случилось, что супруги Вальдес вернулись в Пунта до Бико. Все ждали сына дона Херонимо, но приехал его внук, и в городке решили, что, как бы там ни было, Вальдесы всегда были себе на уме и, если они ничего о себе не рассказывают, значит, скрывают какой-нибудь потаенный секрет. Со временем в городе узнали про донью Марту. Они не были с ней знакомы, не знали, кто она, однако того, что носилось в воздухе, им хватило.

Дона Густаво никогда не волновало, что говорят соседи. Он просто хотел выполнить поручение и поддержать славное имя своей семьи. Он не давал клятву, но ему и не нужно было. Помня о пожеланиях деда, он пошел на компромисс, который состоял в том, чтобы восстановить замок и там поселиться. В браке должно было появиться множество детей, которых надлежало воспитать так, чтобы из них выросли люди успешные, а не бродяги и преступники. Моряками они тоже не станут, чтобы избежать коварства морей, и не будут предаваться созерцанию мира, то есть не станут теми, кто только и думает, чтобы чему-то учиться и все. Дон Херонимо таких прекрасно знал. Он говорил: может, знания и не занимают места, зато они забирают все твое время.

Дон Густаво все воплотил в жизнь. Он начал с того, что отреставрировал замок, находившийся в таком плачевном состоянии, что дон Густаво даже не решился сообщить об этом деду. Единственное, о чем все эти годы заботилась природа, были великолепные деревья, окружавшие поместье. Горный кедр, каталонский кипарис, высокий и роскошный, дерево японских императоров мурайя, прекрасная катальпа, яблони, усыпанные расклеванными птицами плодами, бугенвиллия, вьющаяся по фасаду вместе с пятилистником, который осенью окрашивался в красный цвет. Такой прекрасный вид помог ему сотворить чудо с реконструкцией замка Святого Духа.

Он лично заключал контракты, провел ревизию земель, нашел, что все можно выгодно использовать, и вложил капитал в торговлю древесиной; в ту пору в Пунта до Бико считалось, что ничего хорошего из этого не выйдет. Даже дон Кастор, священник, считал, что пила – это самое настоящее орудие дьявола. Дону Густаво было наплевать на весь этот шум и гам, которые поднялись вокруг. А если сомнения иногда и появлялись, донья Инес побуждала его следовать своей интуиции. Она всегда относилась к слухам, как к вызовам, которые необходимо преодолеть. Ничего заранее не известно в этом мире живых и мертвых.

Дон Густаво налил себе воды из серебряного кувшина, который Исабела оставила на ночном столике рядом с газовым ночником, салфетками, флаконом ароматического масла и четками.

Вода его успокоила.

Он разделся и положил одежду на скамейку в ногах кровати. Надел пижаму и лег рядом с супругой. Он довольно скоро уснул, но сон был неглубокий. Он часто просыпался и с беспокойством поворачивался к донье Инес убедиться, что она дышит. Наконец ночь поглотила его, но только после того, как он встал и, полусонный, потушил керосиновую лампу на террасе Сиес.

Ночная тьма опустилась на замок сеньоров Вальдес, и Пунта до Бико превратился в необитаемый мир – ни тени на дорогах и на берегу, нигде ни одного отражения, разве что прибывающая луна освещала утихающий ночной прилив.

Глава 5

Утром в Пунта до Бико рассвело как обычно, и никто не догадывался о том, что произошло в замке Святого Духа.

Ни слепая кормилица, которая вообще не видела новорожденных младенцев.

Ни Исабела, которая не занималась девочкой, сосредоточив свои заботы на малыше Хайме и сеньоре Вальдес.

Ни дон Густаво, который подошел к своей дочке на несколько секунд.

Ни тем более донья Инес, которая ее даже не видела.

Каталина, которая была вовсе не Каталиной, проснулась среди белоснежных пеленок, и Маринья дала ей грудь. Девочка наелась досыта и, продолжая сосать, пукнула. Потом срыгнула. Маринья умыла ее, смазала эфирным маслом и надела на нее длинную распашонку.

Из кухни доносился аромат жаркого по-галисийски и слышался голос Исабелы, дававшей указания Доминго, охраннику и мужу Ренаты.

– Значит так, Доминго, нам нужны дрова. Не видишь, их почти не осталось? И надо сходить за рыбой. Или ты хочешь, чтобы пошла Рената, сразу после родов? Тебе бы стоило больше о ней заботиться!

– И какую рыбу тебе надо? – спросил он презрительно.

– Какая будет, Доминго. Ну прямо как вчера родился, – упрекнула она его.

– А что сначала? Дрова или рыбу?

Исабела смерила его взглядом, вытерла руки тряпкой и сказала, что это на его усмотрение и хватит терять время, пусть отправляется сейчас же.

– Я слышу, дон Густаво спускается по лестнице. Проваливай отсюда!

– Исабела! – крикнул сеньор Вальдес из коридора, ведущего в библиотеку. – Как там моя дочка?

– Она отдыхает на руках у кормилицы.

– А эта женщина в состоянии…? – он умолк на полуслове, не желая произносить то, что вызывало у него тревогу.

– Вполне в состоянии. Не тревожьтесь за девочку. Достаточно посмотреть, как она ее пеленает.

– Замечательная новость. Будь добра, принеси мне кофе, – попросил он, исчезая в коридоре, куда выходили двери комнат.

– Слушаю, сеньор. Сию минуту, – ответила служанка.

Библиотека была любимым местом дона Густаво. Храм книг, собранных в соответствии с его вкусами и взглядами. Мебель оставалась нетронутой еще со времен его деда, дона Херонимо, который увез с собой на Кубу только небольшое собрание литературы XVIII века, любимой им во все времена. «Эти тома прибыли сюда с моей родины», – говорил он гостям, в большинстве своем испанцам; те трогали корешок книги, и им казалось, что они прикасаются к Испании.

Исабела отнесла поднос с кофе и пачкой табака и пошла к донье Инес. Сеньора почти оправилась. Цвет лица был нормальный.

– Скажи, чтобы мне принесли девочку, – попросила она, едва увидев служанку. – Кто с ней?

– Служанка сеньоров Сардина. На поверку вышло, что она замечательная девушка, сеньора.

– Маринья? Слепая? – спросила донья Инес, массируя себе грудь.

Когда соски затвердели, она сжала их, и молоко брызнуло струей, словно лава из жерла вулкана.

Исабела ответила, что да, Маринья, спокойная и заботливая, одна радость смотреть на нее, когда она с ребенком. Сеньора не выказала никакого удивления, и служанка успокоилась. Ей не хотелось неприятностей.

– Я хочу приложить ее к груди, Исабела. Сделай милость, принеси ее, и пусть кормилица возвращается к себе домой.

– Будет сделано, сеньора, – решительно ответила Исабела.

Через несколько минут Маринья вошла в спальню с Каталиной на руках. От волнения донья Инес начала икать.

– Липовый чай! Я про него совсем забыла! Сейчас же бегу за ним! – сказала Исабела.

Но сначала она подвела Маринью к кровати, помогла ей положить ребенка на грудь сеньоре и только тогда выбежала из комнаты.

– Боже мой, какая она красивая! – воскликнула сеньора, орошая девочку слезами.

Она впервые держала на руках свою дочку. Так она думала.

Каталина зашевелилась: незнакомый запах кожи ей не понравился. Она напряглась, открыла глаза, словно ночная сова, но не знала, на чем остановить взгляд. И отчаянно расплакалась.

– Что с тобой, малышка? Что случилось, любовь моя? – шептала донья Инес.

– Это нормально, сеньора. Ее удивляет незнакомый запах, – сказала Маринья. – Но скоро он станет для нее родным.

Каталина все плакала и пыталась высвободиться из незнакомых рук, словно находилась на вражеской территории.

– Положите ее в колыбель, сеньора. И покачайте немного, – настаивала кормилица.

Когда Исабела, проявляя заботу, принесла липовый чай, на донье Инес не было лица. Она спросила, дома ли сеньор, и служанка ответила, что да, он в библиотеке.

– Скажи ему, чтоб поднялся сюда.

– Да, сеньора, – ответила женщина.

Маринья продолжала говорить, но донья Инес была погружена в свои мысли.

– Это нормально, ей все незнакомо и все неудобно.

Замечания няньки, высказанные безо всякой задней мысли, пробудили в сеньоре Вальдес потребность самоутверждения, которого она не испытывала с первым ребенком.

– Не понимаю, в чем дело… – она заколебалась, продолжать ли говорить. – Она питалась твоим молоком всего каких-то пару дней. Она должна признать меня, ведь я ее мать!

Маринья не знала, что отвечать. Она всегда чувствовала, что младенцы, которых она вскармливала, как будто и ее дети тоже, и, хотя ей было горько оттого, что она не может их видеть, позднее она никогда ими не интересовалась.

– Маринья, я благодарю тебя за помощь, но я хочу остаться одна.

– Я чувствую, что вызываю у вас досаду, – сказала кормилица. – Вот уж чего я совсем не хотела.

– Не сомневаюсь, – ответила донья Инес.

И больше не произнесла ни слова. Она внимательно рассматривала Каталину. Кожа смуглая, волосы на макушке вьющиеся, книзу от висков тоже довольно много волос, которые потом, когда она окрепнет, постригут. Она увидела этот мир в феврале, с благословения зимних ветров с юго-востока, как и сама донья Инес, родившаяся в январе 1877 года.

– Знаешь, мне нравится имя Каталина. Бог знает, почему Святая Дева приняла тебя под этим именем. Какая же ты маленькая, – шептала она. – Не надо плакать…

Дон Густаво вошел в комнату в тот момент, когда Маринья прощалась.

– Я ухожу.

Новоиспеченный отец рассыпался в благодарностях. Единственное, что он мог сделать для этой женщины, которая спасла жизнь его дочери.

– Не представляю, чем бы я мог тебе отплатить. Мы до конца жизни будем у тебя в долгу.

– Ради Бога, сеньор Вальдес, не беспокойтесь.

– Передай привет твоим господам со всем моим уважением. Я тебя провожу.

Сеньор Вальдес и представить себе не мог, что когда-нибудь произнесет подобные слова и что окажется в долгу у семьи, предавшей его деда. Он взял Маринью под локоть и проводил до парадной двери. Опираясь на каменную стену, она почувствовала себя увереннее, когда дон Густаво вложил ей в руку легкий посох.

– Ступай с Богом и продолжай творить добро.

Вернувшись в спальню, дон Густаво подошел к кровати и поцеловал донью Инес в лоб.

– Ты снова доказала, что ты лучшая мама на свете.

Несмотря на слабость, она попыталась сесть, обложившись подушками. Она была настолько слаба, что слова дрожали на губах.

– Девочка не хотела со мной оставаться.

– Да нет же, любовь моя. Не в этом дело…

– Нет, в этом, девочка хотела уйти с Мариньей… – сказала она с горечью.

– Откуда ты это взяла?

– Не знаю, Густаво. Я не понимаю, что со мной…

– Что-то произошло?

– Ничего не произошло, но девочка… – снова сказала донья Инес. – Она хотела уйти с ней…

– Не говори глупостей.

– Это не глупости, Густаво.

– Сейчас она уже с тобой! Это главное.

– Только мать может это знать: девочка не хотела оставаться со мной.

Дон Густаво не стал возражать, чтобы у нее опять не поднялась температура, и погладил жену по голове: волосы были слипшимися после двух суток, проведенных в постели.

– Ты чудесная, – пробормотал он.

– Больше всего у меня болит вот здесь! – Она указала на сердце, где покоилась головка Каталины.

– Главное, что ты такая замечательная, любовь моя, – повторил он, пытаясь увести ее от грустных мыслей.

– А ты обратил внимание на то, что наконец в этой семье родилась девочка? Ее послала нам твоя мать.

Дон Густаво всмотрелся в лицо своей дочери. От одного упоминания о донье Марте все у него внутри переворачивалось и в желудке начинали бушевать какие-то злобные твари.

– Не вспоминай ее.

– Но почему я не должна этого делать, любовь моя?

– Потому что она умерла.

Каталина плакала не переставая.

– Инес, я должен идти на фабрику. Сегодня постараюсь вернуться до темноты. Отдыхай. Я позвоню в Сан-Ласаро, и во всех поместьях узнают, что на свет родилась первая девочка по фамилии Вальдес.

Донью Инес даже в самой малой степени не волновало, сколько народу узнают о благополучных родах. Когда-то она была здесь счастлива, но уже через год после того, как супруги покинули Кубу, несчастья в ее семье пошли одно за другим. Ее родители умерли, сестры эмигрировали. Ничто больше не связывало ее с той землей.

– Можешь не торопиться. Мы будем ждать тебя здесь, – сказала она ему.

Он поцеловал ее в щеку, и донья Инес снова повторила.

– Эту девочку послала твоя мать, любовь моя, – прошептала она.

Дон Густаво перевел дух, закрыв двери в спальню, где его жена укачивала малышку на руках.

– Я всегда буду любить тебя, – сказала она ей, раскрывая пеленки и прилаживая ребенка для кормления.

Каталина с трудом открыла рот, чтобы присосаться к переполненной груди. Донья Инес так никогда и не узнала, как и до каких пор ей придется защищаться от этой девочки, которую она не рожала и которую ей так трудно будет любить до самой своей смерти.