Czytaj książkę: «Галльская сказка»

Глава I

Они верили. Верили их матери, отцы, деды и бабушки. Они не могли не верить, потому что это глупо и неправильно – считать себя умнее праотцов и праматерей, которые переняли мудрость у более старших поколений, живших во времена столь давние, что даже духи леса наверняка не вспомнят их имён.

Не верить – преступление. Так говорят друиды. Если не веришь, то в следующей жизни не сможешь выполнить всё задуманное, а это куда страшнее, чем быть подвергнутым суду здесь и сейчас. В настоящем времени нужно стараться ради жизни, которую тебе даст Отец в следующий раз, а иначе не миновать беды. Так говорит бард Бодуоньят. Ему они тоже верят. Разве можно не верить?

Барды были с ними с момента рождения и до самой смерти. Своими великими песнопениями они затрагивали самые тёмные уголки души, в которые редко проникал свет от учений друидов. Барды скрашивали вечера старыми сказаниями и легендами о героях племени, совершивших немало подвигов. Таких достижений племя хотело и от юных воинов, ждущих момента инициации в своих домах и не имеющих права показываться на глаза вместе с отцами рода до того времени, пока не дозволено им будет взять в руки оружие. Ждали отцы. Ждали матери. Ждали сёстры. А уж как ждали сами мальчишки – это не описать словами. Каждый день женщины делали им наваристую похлебку или кашу, чтобы молодые воины обрастали мышцами и к моменту испытаний были ловкими и сильными. Каждые пятые сутки женщины вместе с детьми ходили в баню практически до самого вечера, чтобы очистить своё тело от копоти скользких взглядов и снова быть чистыми перед взорами духов природы. В эти дни похлебку приносили прямо в парилку, если там мылись мальчики.

Сегодня был один из таких дней. Сайофра охотно помогала своей матери, помешивая кипящую кашу и периодически посыпая её благоухающим тимьяном. Во времена прабабки Кианнэйт друиды разрешали по праздникам добавлять девясил в еду молодым воинам – считалось, что это священное растение придаёт сил и мужества будущим отцам рода.

Сейчас этого делать нельзя. Друиды говорят, что сбор растения гневит духов леса и они сокращают количество прожитых дней мужчины. Правда ват Матуген, сын Медведя, особо с ними не согласен. Провидец считает, что тот век был нехорош и голоден, отчего мужчины слабели и умирали. А может и вовсе кошачья ведьма из Чёрного леса наслала злое проклятие, которое даже жертвоприношения не смогли разрушить.

Ваты никогда не были в хороших отношениях с друидами. Издавна между ними существовала конкуренция за титул самых влиятельных людей племени. Ваты являются провидцами и часто предсказывают будущее тем, кто приходит к ним. Говорят, будто самые могущественные ваты могут общаться с духами леса, которые показывают места, где растут магические растения, неведомые простым людям. Друид Андекамул уверяет – брехня.

Сайофра незаметно пожала плечами в такт медленно ползущим мыслям и решила не отвлекаться от варева, пока оно не пригорело к котелку. Некрасивая серая масса до краёв наполняла посудину и булькала. Постепенно девушка снова отвлеклась и погрузилась в раздумья, глядя на растущую у дома богатого Бойрикса песцовую траву. Друид Андекамул говорит, что, если загнанная лошадь упадёт от усталости, эту траву можно положить ей на язык и она тут же облегчит страдания животного, после чего лошади мгновенно полегчает. Именно поэтому её можно встретить почти у каждого дома – так, на всякий случай.

– Ах ты ж горе моё, а! – старая Изибил, мать Сайофры, отчаянно всплеснула руками и схватила клок выделанной шкуры, чтобы снять горячую похлебку с костра. – Много думаешь, дочь, лучше бы делала столько же!

Изибил сердито зыркнула на смутившуюся девушку и торопливо понесла в дом еду. Женщина уже отжила целый век и ещё пять лет сверху, поэтому в кругах более молодых матерей считалась уважаемой и мудрой. В её годы Изибил была засватана за самым лучшим охотником племени, от которого позже родила четверых детей. Как только Сайофра вошла в возраст, мать не упускала возможности напомнить девушке о том, что ей грозит в скором времени получить прозвище перестарка. Бабка Аоиф, мать трёх достойных охотников племени, в число которых входит и отец Сайофры, всегда говорила о непригодности девушки.

Всё началось с имени. Аоиф, как и большинство старых людей, верила в старую легенду, гласящую о временах, когда девочки, названные именем Сайофра, часто похищались альвами. Главная проблема этого имени заключалась в его значении – «эльфийка». Девушка не хотела даже представлять, как покойной праматери Кианнэйт, прожившей три века, удалось уговорить родителей назвать её старым и забытым именем. Столько пересудов за стенами домов посёлок не видел уже давно.

Переступившая через себя Изибил до смерти боялась увидеть вместо своего ребёнка подменыша. В старые времена альвы часто похищали ребёнка из материнской люльки, утаскивая его в густую чащу непроходимых лесов, поросших волшебными травами. Туда человеку хода нет. Это знал всякий – от малыша до старика. Если твоего ребёнка забрали альвы, то подмену нужно заметить в кратчайшие сроки, иначе потом никак не вернуть.

В селении помнили полузабытые сказания о тех, кто пытался это сделать. Ни одно из них не заканчивалось тем, что матерь возвращалась с ребёнком. Чаще всего несчастная либо погибала в непроглядной чаще, либо возвращалась безумная, с постоянно вращающимися глазами, потому что она видела то, о чём уже никогда не поведает.

Бард Бодуоньят рассказывал, что живший когда-то давно на месте их поселения народ находился не только в дружеских отношениях с альвами, но и имел длинную степень родства с волшебными существами. Сказитель говорил, будто знающие ваты и друиды при помощи магических приспособлений ходили в холмы, где обитали невероятные создания. Они награждали избранных великими знаниями и нередко вступали с ними в брак. Однако, потом всё изменилось.

В какой момент люди прогневали альвов? Трудно сказать. Бодуоньят считает, что не в меру любопытный молодой ват воспользовался тайными знаниями скрытого народа, чтобы найти золото. Это прогневало фейри, после чего они закрыли свои холмы от людского взора. Навсегда. Более всего волшебные создания ненавидели в людях корысть и стремление к овладению земными богатствами.

После печальных последствий собственной глупости люди не перестали досаждать альвам. Они охотились на скрывающихся по лесам и болотам существ, выпытывая у них секреты магии и используя добытые знания ради собственной выгоды. Взамен волшебные создания начали мстить. Они уводили скот из селений, крали детей, иссушивали посевы, коих было немного, и превращали острое оружие в тупые дорожные камни.

Жизнь людей стала настолько невыносимой, что те взмолились о пощаде, но альвы были неприступны. С тех пор люди, непрощенные и напуганные скрытым народом, живут в постоянном страхе перед появлением таинственных существ. В этом не было ничего удивительного. Друид Андекамул считал, что альвы уже не такие, какими их помнили наши предки, потому что из добрых и благодушных созданий они превратились в злобную нечисть, от которой могут оградить только жертвоприношения духам леса и магические заговоры. Знаниями такого рода владели только священнослужители. Лишь они могли защитить все племя от злобных созданий.

Было ли спасение от скрытого народа без помощи служителей культа? Никто точно не знал. Считалось, что альвам нет хода лишь в одно место – туда, где кончаются густые леса и начинаются иные владения. Этим местом являются горы, которые синеют вдалеке. Там текла своя, неведомая селянам жизнь, знакомиться с которой ни у кого желания не возникало. Всякое рассказывали о таинственной горной местности.

– Опять ты за своё, – Изибил возвышалась как скала над девушкой. – Твоё дело не думать, а работать! Иди воды принеси.

Мать не любила называть Сайофру по имени. Боялась, накличет беду. Ей вручили рассохшееся деревянное ведро, кое-как скрепленное чугунными кольцами. Девушка подняла его и отправилась к реке, крепко сжимая грозящуюся отвалиться старую ручку.

Воды в селении было достаточно. Рядом текла небольшая река под названием Карус. Сейчас, в середине первой части года, вода уже осела и плескалась не так высоко, как в самом начале сезона. Приходилось спускаться и наклоняться, чтобы зачерпнуть полное ведро. Получалось не с первого раза. В мутноватую воду так и норовили попасть опавшие зелёные листья, маленькие травинки, жучки или прибрежная тина. Несмотря на достаточно быстрый поток, бегущий с гор, могучие волны холодной реки не захватывали вместе с собой весь мусор, который находился у берегов, поэтому набирать воду нужно было крайне осторожно.

Сайофра огляделась по сторонам, в который раз подивившись красотой густого леса вокруг селения. Сейчас он находился в самом расцвете сил – яркий, сильный, шумящий листвой. Сразу за прибрежными деревьями начинался Священный лес – особое место, где стоял алтарь друидов. Там жрецы совершали жертвоприношения, разговаривали с духами, приносили им подарки и просто уединялись время от времени. Зачем? Никто не знал кроме их самих.

Священный лес представлял из себя небольшой густой подлесок, который можно было обойти весь в первой половине дня. В солнечные дни это место напоминало волшебные альвийские чертоги, о которых пел бард Бодуоньят тёплыми вечерами.

Деревья чередовались между собой. Раскидистый пышный граб пускал свои ветви, казалось, до самого неба, отбрасывая широкую тень на растущие поблизости кусты вереска и дрока, охватываемые кое-где нитевидным тонким плющом. Низкая сочная трава мягко шелестела под высокими растениями, утаивая невидимую обычному человеку жизнь скрытых народцев у её корней. Повсеместно росли чёрно-белые старые берёзы, а их ветви были охвачены прочной лесной паутиной, хозяин которой норовил поймать на неё свой заслуженный корм. Листья берёз постоянно шелестели на прохладном ветру, напоминая говорливых деревенских старух, собиравшихся на покатых брёвнах около крутого речного склона. Постепенно берёзу и граб сменяла молодая ольха, задорно блестящая узкими листьями на палящем солнце и отбрасывающая небольшую тень вокруг себя. Это дерево нравилось юным сельским девушкам больше всего. Из ольхи в праздник смены тёплого времени года варили колдовской отвар, дарящий красоту и привлекательность девушкам на долгие годы. Однако, не только ольха пользовалась популярностью у селян. Если пройти чуть глубже в подлесок, то у раскидистой лещины можно обнаружить дикую яблоню, растущую уже много лет. Ещё праматери нынешних старух, проживших несколько веков, приходили на рассвете к переливающемуся в утренних лучах необычному дереву, ветви которого по своему строению напоминали глиняные сосуды. Женщины верили, что, если помолиться лесным духам около этого дерева, то яблоня помогает выносить здоровое дитя и облегчить роды.

За Священным лесом начиналась опушка, где стоял разграничительный знак – вбитый в землю идол Отца. Все знали, что Отец, повелитель мёртвых, строго следит, чтобы любопытные люди не пересекали границу Священного и Чёрного леса. Для того чтобы попасть в Чёрный лес, нужно было сначала предстать перед лицом Отца и нарушить запрет предков, а это грозило страшной карой в будущей жизни.

Чёрным лесом жители селения пугали друг друга. Ват Матуген рассказывал, будто в незапамятные времена это был ничем непримечательный пролесок, который древние предки использовали для растопки костров. Они даже не давали ему названия, настолько незначительным казалось им это небольшое сборище деревьев и трав. Тогда люди не могли даже предположить, что однажды этот лес станет прибежищем страха и зла. Говорили всякое. Люди перешёптывались за толстыми стенами домов о недружелюбных болотниках, завывающих в темноте банши, выжидающих на дне пруда свою добычу гриндилоу и страшных безголовых всадниках, разъезжающих по ночному лесу. Однако самым страшным существом по-прежнему остаётся Кат Ши.

Кат Ши называют кошачьей ведьмой. Считают, будто все кошки, которых она иногда крадёт из селения, после этого служат только ведьме и более никому. Они шпионят для неё и нашептывают Кат Ши дома, где родился младенец, чтобы ведьма могла его украсть и полакомиться. Про неё говорят много, но тихо. Проклятое существо знает каждый селянин. Она жила в этих лесах ещё до рождения праматерей, которые произвели на свет их бабушек. А может и ещё дольше. Бард Бодуоньят как-то пел песню о Кат Ши, где говорилось о том, что духи леса прогневались на бедную женщину за то, что та обвинила их в краже альвами своего дитя. Тогда духи леса превратили её в уродливое злое существо, которое теперь бродит по лесу на протяжении многих веков. Оно жадно протягивает свои руки к каждому, кто переступил черту Чёрного леса, и хочет только одного – крови. Бабка Аоиф говорила, что в годы её молодости, когда она была совсем девчонкой, нередко находили истерзанные трупы ушедших к границе селян. Некоторые тела так и не нашли – от них осталась только кровавая дорожка, ведущая по толстым корням вековых деревьев проклятого леса далеко вглубь. Старики даже говорили, что якобы видели в темноте деревьев сгорбленный уродливый силуэт, волочащий за собой мертвого человека.

Сайофра склонилась над водой. В отражении на неё посмотрела бледная девушка с жидкими светло-русыми волосами, заплетёнными в длинную тоненькую косичку. Светло-зелёные глаза в упор рассматривали своё отражение. Девушка зло ударила по воде, сетуя на некрасивую внешность. Сайофра никогда не славилась красотой среди сверстниц. Её раскосые глаза водянистого цвета отталкивали собеседника. Знакомые говорили, что у Сайофры жуткий жабий взгляд. Девушка обижалась. Длинный тонкий нос был весь покрыт веснушками, которые она даже пыталась срезать отцовским ножом. Нож отобрали. Остался только уродливый шрам около переносицы, служивший теперь напоминанием о детской глупости. Бледные торчащие уши, загнутые к концам словно лист ландыша, приводили Сайофру в совершенное отчаяние. Они были уродливы. Так говорила Изибил и поэтому затягивала дочери косу потуже, прижимая уши к голове, а сверху повязывала платок, в то время как её сверстницы делали себе разные прически, стараясь показаться в лучшем свете перед молодыми неженатыми охотниками селения.

От самобичевания девушку отвлек непонятный звук. Она подняла голову и огляделась, всматриваясь в кусты терновника, растущие у входа в Священный лес.

Глава II

Старая Изибил, как её называли в селении, была женщиной работящей. Вставая вместе с восходом солнца, она принималась за работу, которой в хозяйстве было достаточно. Лентяев Изибил не любила и лень в своём доме строго пресекала, погоняя детей и стараясь к приходу мужа поддерживать жилище в лучшем виде.

Дом представлял из себя достаточно обширное сооружение, которое Луэрн со своими братьями и отцом Изибил возводили на протяжении всей первой части года, чтобы молодоженам было где поселиться и развести своё хозяйство. Несколько прочно вбитых в землю столбов связали между собой переплетёнными ветвями в виде решётки, которые Изибил сама обмазывала потом саманом. Для надежности Луэрн скрепил брёвна железными оправами. Крышу из ветвей и соломы положили довольно быстро, дождавшись благоприятного дня для этого дела. Дверной проём был выложен при помощи деревянных рам, скреплённых металлическими петлями. Такое добротное сооружение легко пережило вот уже шестнадцать зим и разваливаться совершенно не собиралось, как пророчили злые языки.

Говорили не напрасно. Ещё до того, как Изибил с Луэрном решили начать строить отдельный дом, молодые пары предлагали объединить хозяйства в общий двор, чтобы строительство прошло более выгоднее и быстрее. Изибил была непреклонна. Будучи женщиной властной и настойчивой, она желала быть единоличной хозяйкой своего дома и хлева, поэтому было решено не объединяться с соседями. В результате этого решения теперь их дом ограждал высокий забор, где бродил домашний скот и целыми днями пропадала сама хозяйка, поддерживающая порядок.

– Эй, Изибил! – проходящая мимо двора соседка отвлекла мать Сайофры от воспоминаний.

– Чего тебе, Аоибхинн? – прислонившись к забору, Изибил посмотрела на немолодую женщину, когда-то славившуюся своей красотой.

Остатки рыжины всё ещё блестели в волосах Аоибхинн, но большую часть занимала седина. Бездушные зелёные глаза пристально смотрели на соседку, словно знали о всех прегрешениях Изибил.

– Поздороваться решила, – неприятно улыбнулась рыжая. – Что, здоровья-то пожелать нельзя уж? А ну как твоя первенка, жениха-то присмотрели? А то смотрю всё одна, да одна. Нехорошо, года-то поджимают. Так и век проживет без мужа!

Изибил кольнула обида. Уж ей-то говорить, бессовестной! Все знали о том, что Аоибхинн, родившая на семнадцатом году дочь, больше не могла забеременеть. Несмотря на чистую красоту, покойный Крикс был разочарован в жене и бил её каждый вечер. Однажды даже протащил за волосы по всему селению. На крики сбежалась вся улица, но мешать нельзя – раз бьёт, на то причина. Аоибхинн была бабой мстительной и через пару седмиц после этого мужа своего отравила. Это знали все. Говорили, подсыпала ему в еду куриную слепоту. Долго мучился Крикс. Проклинал жену, да только где что докажешь? Сам загнулся. Как знать, вдруг у него болезнь желудка была?

Судили после этого рыжую бестию. Страшный суд был. Кто говорил – убить, кто – помиловать. На счастье Аоибхинн, преступников раз в пять лет казнят, по особому числу. Селяне решили не ждать, потому что доказательств не нашли. Объявили её невиновной. Хотели на суд даже вождя из главного города Аутрикума звать, но потом сами справиться решили. Давно такого не было в племени карнутов, по крайней мере из соседних селений подобных историй не слышали. А может, тоже замалчивают. Находились и те, кто утверждал, что из-за денег она Крикса порешила, так как покойный отец Аоибхинн дал три мешка серебра в качестве приданного невесте, а Крикс столько же имущества заложил под процент в казну селения. Настоящее богатство. По правилам селения, кто кого переживет, тот всё имущество себе и забирает.

– Иди своей дорогой, любопытная карга! – Изибил махнула рукой на соседку. – Как обручение будет, не пропустишь, уж не переживай.

Аоибхинн надменно хмыкнула и степенно пошла к добротному дому, где её никто не ждал, кроме старого пса и два десятка взбалмошных кур.

Изибил села на крыльцо и помассировала виски пальцами. Тёмные волосы с проседью выбились из толстой, толщиной с руку, косы и упали на глаза. Все шестнадцать лет Изибил жила как на иголках. Она смотрела на своих младших детей и не могла нарадоваться, что родила таких славных и красивых наследников – темноволосых, как и она сама, с сильными и плотными телами. О них она была готова говорить бесконечно долго, вот только малыши не интересовали никого, потому что предметом внимания жителей селения была и остаётся странная Сайофра, непохожая ни на мать, ни на отца. Изибил вздохнула и в очередной раз спрятала лицо в ладонях. Женщина понимала, что однажды придёт час расплаты за страшную ошибку, совершённую шестнадцать лет назад. Она погрузилась в воспоминания.

– Бабушка Кианнэйт! – в отчаянии заламывая руки, юная красавица вбежала в маленький дом у окраины села, позвякивая украшениями.

Поправляя поминутно то пышную юбку, то длинную тёмную косу, Изибил села около ног слепой праматери и горько заплакала.

– Будет тебе, вербенка моя, – иссохшая старая женщина погладила по голове внучку. – Не горюй.

– Уже год проходит! Если я скоро не буду на сносях, то опозорю весь род. – Изибил заплакала ещё сильнее. – Бабушка, ты же знаешь, как это исправить. Ну скажи, прошу тебя! Ни ваты, ни друиды мне не помогли. На тебя одна надежда.

Старая Кианнэйт задумчиво поджала тонкую и сухую губу. Она погладила свободной рукой украшение на шее, сделанное из корней редкого в их краях самолуса, растущего в самых топких местах болот. Пальцы осторожно прошлись по гладкой поверхности, за два века истершейся до неузнаваемости. Было ли это просто украшением? Любовным подарком? Талисманом от духов леса или давно умершего друида? Изибил не знала. Праматерь никогда не рассказывала ничего о нём, сколько бы любопытная внучка не выпытывала. А любопытничать было отчего. Тонкие корни сплетены между собой по кругу и аккуратно обточены. Таких в селении не делают. Поговаривали, будто однажды старуха ушла в Чёрный лес на три дня, а вернулась с этим ожерельем. Стоявший тогда у власти друид Торбейсон пытался призвать селян вывести юную Кианнэйт на суд за нарушение границы, но за доброту и мудрые советы многие уважали девушку, и наказание сошло с рук. Тем более, что это лишь предположение, а ходила она туда или нет – не доказать.

– Способ есть, – старуха тяжело вздохнула. – но ты пожалеешь об этом решении.

– Нет, бабушка! – вскрикнула Изибил. – Ни за что и никогда. Главное – родить ребёнка, хотя бы одного. Я не хочу, чтобы меня считали пустой. Аоиф и так меня видеть не хочет, а будь я с гнилым чревом – загнобит!

Кианнэйт прикрыла глаза и еле заметно зашевелила пальцем, словно вспоминая долгую дорогу или тайную историю, случившуюся много лет назад. Она снова дотронулась до ожерелья.

– Ступай в Чёрный лес, – слова бабушки тяжёлыми камнями упали на уши девушки. – сразу за ближним холмом будет раскидистый вяз. Отсчитай от него девять шагов по той стороне, где растёт можжевельник и ступай по тропе лисиц, что тебе откроется. Тропа выведет тебя к безопасному месту – там ищи омелу, что растет на каменном дубе. Да, я знаю, что ты скажешь. Ты права, её могут собирать только друиды, но если хочешь зачать ребёнка, то придётся отыскать священное растение и не глядя сорвать его левой рукой. А потом уходи. Не беги, не шуми, не кричи – просто уходи как можно быстрее той же тропой. Не сворачивай с неё ни за что.

Тем же вечером лес из старых легенд и ночных кошмаров открыл свои объятия перед Изибил. Девушка в ужасе смотрела на кривые, потемневшие от чужеродной магии деревья. Она понимала, что одна ошибка может стоить жизни.

Кианнэйт не соврала. Тропа нашлась достаточно быстро, несмотря на то, что девушку трясло от страха и она поминутно оглядывалась по сторонам, стараясь объяснить себе любое шевеление в кустах испуганным животным или птицей. Лес был безмолвен, словно сама смерть поселилась здесь и обитала уже многие века, дожидаясь прихода живых людей, чтобы протянуть к ним костлявые руки, жаждущие крови. Изибил набралась смелости и сделала первый шаг по тропе.

Она вернулась на второй день. Праматерь поняла всё сразу и объяснения были ни к чему. Кианнэйт нахмурила брови и голосом, полным боли и отчаяния, тихо проговорила:

– Я же просила тебя не сворачивать с тропы, глупая! – старуха устало покачала головой и с силой сжала ожерелье. – Ты родишь не человеческое дитя, ведь его отец не принадлежит к нашему роду. Молись, чтобы они не пришли за ребёнком в первые же дни его жизни и не убили нас всех. Молись лесным духам. А пока скорее возляг с мужем, чтобы тебя не предали сожжению за измену с лесным существом.

Когда родилась девочка, Изибил не знала, смеяться ей или плакать. Счастливый и добродушный Луэрн сразу же признал ребёнка, которого они так долго ждали. Однако, Изибил не давали спать муки совести и страх за свою семью.

«Её нужно наречь Сайофрой, – говорила старая Кианнэйт, оставаясь наедине с Изибил. – это имя задобрит древний народ и, возможно, они не придут за своим ребёнком слишком рано. Если ты назовешь её иначе, то это будет означать отречение от её настоящего отца. Тогда беды не миновать.» Хватавшаяся за голову молодая мать спорила с бабушкой, готовая назвать ребёнка как угодно, но не эльфийкой.

«Подумай своей дурной головой! – злилась праматерь. – Даже родных детей они берегут не так, как полукровок, рожденных от человека! Недаром в год великой ссоры с людьми из селений ушли все полукровки вслед за альвами. Думаешь, по своему желанию они бросили нажитое имущество и любимые семьи?»

Из горьких воспоминаний Изибил выдернул журчащий голос старшей дочери.

– Вот вода, – Сайофра посмотрела на измученную думами и заботами мать.

Женщина непроизвольно дернулась от этого голоса, который всё больше становился похож на тот, что свёл её с тропы много лет назад. Похожий на звучание лесного ручья, он проникал глубоко в душу и затрагивал давно похороненные фрагменты постыдного прошлого. Она в который раз окинула взглядом Сайофру, стараясь долго не смотреть в раскосые бледные глаза – те, что околдовали глупую девчонку в Чёрном лесу.

– Тебя не дождешься! – мать всплеснула руками. – Ступай на выпас.

Изибил проглотила нахлынувшее воспоминание о той ночи, перенесшей молодую девушку в чертоги небывалого счастья и удовольствия. О таком не тоскуют! Нечеловеческий облик отца Сайофры по сей день не давал покоя, но уже не от приятной истомы, а от леденящего душу страха за будущее своей семьи. Изибил знала, что рано или поздно он вернется, чтобы забрать то, что принадлежит ему.

Сайофра послушно отправилась выгонять скот на выпас. Открыв хлев и взяв в руки прут, девушка покрикивала на животных, которые с большой неохотой выходили за пределы двора. Как только последняя овечка, истерично блея, покинула грязную землю хлева, Сайофра пошла вслед за стадом к полям, находившимся недалеко от реки Карус.

Наблюдая за размеренным шагом животных, девушка думала о произошедшем возле Священного леса. Ей почудилось шевеление в кустах, но подойдя ближе, Сайофра не обнаружила ничего, кроме лежащей под цветками зверобоя маленькой дудочки размером с ладонь. Брать чужие предметы из леса строго запрещалось. Друиды говорили, что это могут быть заколдованные вещи скрытых народов, живущих под камнями, в холмах, в стволах деревьев или даже в пещерах. Сайофра не могла объяснить, что заставило её взять чужеродный предмет. Спрятав дудочку в кармане платья, девушка пригнала скот к реке и села на большой камень около кустов смороды, за которыми начиналась опушка Священного леса. Клятвенно пообещав себе отдать странную вещицу друиду Андекамулу, она подняла лицо к летнему солнцу и улыбнулась, чувствуя, как тепло разливается по всему телу.

Коровы довольно мычали, срывая сочную луговую траву, напитанную дождями. Эти поля селяне любили. Для заготовки сена они подходили мало, а вот для выпаса – вполне. Здесь можно было не бояться нападений диких животных или кровожадной нечисти на пасущийся скот, так как селение находилось в двадцати шагах от луга и просигналить о беде не составляло особого труда.

Облака медленно плыли над макушками вековых деревьев. Казалось, они сейчас грузно осядут на острые сучки сосен, где и застрянут на долгие-долгие годы. Попеременно то закрывая, то открывая солнце своими пушистыми телами, облака создавали иллюзию полосатого неба – то пасмурного, то ясного. Деревья шумно перешёптывались. О чем они говорили? Рассказывали друг другу легенды дальних краёв или обсуждали последние события? Смаковали свежие сплетни, принесённые ветром? Сайофра не знала. Она неспешно обводила взглядом многочисленные кусты можжевельника, малины, смороды и крыжовника. Примечала около толстых стволов затаившуюся костянику, скрытую широкими листьями от посторонних глаз. Ей нравилось искать среди зелёных полотен яркие краски ягод, цветков и камней. Там текла своя, неизведанная и таинственная лесная жизнь, неведомая простым людям.

В лицо ударил прохладный ветер, отвлекший девушку от созерцания лесных красот. Вспомнив о найденной дудочке, девушка достала инструмент из кармана и поднесла поближе к лицу. Найденная вещица была вырезана из неизвестного материала, на ощупь напоминавшего коровий рог. Потемневшая от времени, она всё еще сохраняла свой первоначальный облик, который был для Сайофры загадкой. Неизвестные картины были вырезаны на обратной стороне дудочки. На них изображались два странных человекоподобных существа в многослойных нарядах, которые о чём-то говорили друг с другом. Их уши были неестественно вытянуты, а длинные волосы заплетены в тонкие косы. Вокруг картины резчик изобразил непонятные символы. Некоторые из них девушка видела на ожерелье из самолуса, которое носила старая Кианнэйт. После смерти праматери оно торжественно висело на стене одинокого дома, где старуха доживала свои последние годы. В тот дом никто не ходил, лишь изредка Изибил отправляла туда старшую дочь подмести да протереть пыль. Поговаривали, что по ночам из того дома доносятся голоса, один из которых принадлежит покойнице. Проверять никому не хотелось. К тому же, друид Андекамул запретил туда ходить без особого дела.

Сайофра поднесла инструмент к губам и неуверенно дунула, зажав одну дырочку указательным пальцем. Мелодия получилась протяжная и некрасивая, словно кто-то стонал из подпола. Девушка дунула ещё раз, на этот раз зажав две дырочки. Получилось лучше.

Увлекшись игрой, Сайофра не заметила, как деревья за её спиной медленно раздвинулись, обнажая скрытое от человеческих глаз золотистое поле. Услышав шорох за спиной, девушка резко повернулась и выронила найденную вещицу. Деревья медленно сдвигали тяжёлые ветви обратно. Сглотнув вставший в горле крик и успокоившись, она подошла поближе к деревьям и потрогала шершавые толстые стволы, словно хотела проверить, не наваждение ли это. Присев за кустами можжевельника, Сайофра снова заиграла, наблюдая за неспешно раздвигающимися тяжелыми ветвями и кустарниками.

Представшая перед ней картина врезалась в память, словно нож, пронзающий нежную плоть. За порослью травы и непролазных кустов открылось поле, которого прежде никогда не было в этих краях. Трава на нём казалась мягкой, словно шерсть молодого котёнка, и имела золотистый цвет летнего заката. По краям поля росли яблоки и груши, плоды которых переливались бронзой в свете стремящегося к горизонту солнца. По лугу гнала белых, как топленое молоко, коров с серебристыми рогами юная пастушка в многослойной одежде, отточенной дорогими камнями и тканями, о каких Сайофра лишь слышала в сказках. Наряд девушки переливался в лучах солнца всеми цветами, какие себе только можно вообразить. Казалось, будто сверху его окутывает тонкая сияющая пелена. Пастушка гнала волшебное стадо к зеленеющему вдалеке огромному холму. От изумления забывшая о дудочке Сайофра перестала играть, и чудесная картина скрылась за опушкой Священного леса.