Czytaj książkę: «Истории Хельги»

Czcionka:

ISBN 978-5-0053-9663-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Телескоп

Мне интересно, что же в конце концов из них получится. Хотя я ничего хорошего не ожидаю.
Из кинофильма «Дети Дон Кихота», 1965 г.

Поистине загадочно устроены детские головы. Мите было всего шесть, когда он впервые осознал волшебство вокруг себя. Нет, он, конечно, и раньше его чувствовал, но особенность, внутреннее сияние некоторых предметов и вещей, тайную их веселость и скрытую силу, видимую лишь маленьким мальчикам, а может, и девочкам, Митя осознал лишь в шесть, когда прадед впервые показал ему звездные карты.

– Видишь, – сказал он, указывая красивой некогда рукой, ныне изъеденной временем и артритом, с распухшими костяшками пальцев и чернильными венами, – это Кассиопея, это Лебедь, а это Стрелец – ты можешь каждую ночь видеть их на небе. А вот это – смотри внимательно – Вега, Денеб и Альтаир. Вега входит в созвездие Лиры, Денеб – в созвездие Лебедя, а Альтаир – в созвездие Орла. Видишь, вот он, Орел.

– Орррел, – прорычал Митя, весело болтая ногами, сидя рядом с прадедом над звездными картами. Большими синими глазами он следил за каждым движением стариковских пальцев, стараясь не упустить ни одной пылинки на звездных страницах.

– Орррел! – повторил он громче прежнего, словно хотел удостовериться в новоприобретенном могуществе легко и непринужденно выговаривать «р» – до недавнего времени ему это никак не удавалось.

– Вега, Денеб и Альтаир входят в осенне-летний треугольник, значит, летом и осенью их лучше всего видно, видно каждую звездочку.

– Сейчас лето! – торжественно прокричал Митя и сорвался со стула.

– Сядь бога ради, – терпеливо проговорил прадед Мити, легонько тронув его за плечо, усаживая обратно. – Сейчас день, соломенная твоя голова.

Митя сразу понял, что сглупил. Соломенная голова – это Страшила из «Волшебника изумрудного города», как раз сейчас прадед читал ему эту книжку, такую же старую и потрепанную временем и такую же чудесную. Страшиле не хватало мозгов, хотя Мите так вовсе не казалось. Наверное, это потому, думал он, что Страшила волшебный и отсутствие мозгов никак не мешало ему соображать получше тех, у кого эти мозги есть. Звездные карты тоже волшебные, и прадедушка, и книги на полках его высоченного книжного шкафа определенно волшебные, и, раз уж на то пошло, прадедушкина комната – это самое волшебное место во всей квартире.

– Вега и Сириус – одни из самых ярких звезд на небе, а вот это Капелла, она не только яркая: если приглядеться к ней, то увидишь, как она переливается, мерцает, будто подмигивает.

– А Луна – это звезда? – спросил Митя нетерпеливо. – Она же намного больше.

– Луна – это спутник Земли, соломенная ты голова! Солнце – звезда, Луна – спутник.

Митя артистично шлепнул себя ладонью по лбу, пряча кудрявую голову в тоненькие плечи, словно черепаха.

– Я перепутал, – сказал он удрученно и немного обиженно, дважды за день быть Страшилой он не хотел, хоть тот и волшебный. – Созвездия по-странному называются, – буркнул он.

– Разве? – спросил прадед.

– Вот созвездие Лебедя, – мальчик ткнул пальцем с обгрызенным ногтем в звездную карту, – но ведь оно совсем не похоже на лебедя.

– А на что оно, по-твоему, похоже? – прадед торопливо поправил очки на длинном ровном носу, другой рукой едва касаясь карты. Пальцы его были раздуты в суставах и немного подрагивали над страницами.

– Оно больше похоже на стрелу, нет, на лук, из которого стреляют стрелами, – заключил Митя.

Прадед улыбнулся и покачал головой.

– Может быть, чем-то похоже на лук со стрелами, но, по-моему, больше все-таки на лебедя. Видишь крылья?

– Ладно, крылья есть. Но созвездие Орла точно не похоже на орла. Нет тут крыльев, тут вообще нет никакой птицы!

– Как это нет? А это разве не крылья?

– Не-а, это просто два треугольника.

– А ты представь, что это крылья.

Митя зажмурил глаза.

– Ну как, представил?

– Ага, представил. Большой орел из звезд, летит по ночному небу и светится ярко-ярко. – Расставив руки в стороны, он начал имитировать полет, чуть не сбив с прадеда очки.

Открыв глаза и снова посмотрев на созвездие, Митя по-прежнему видел там орла. Больше не было никаких треугольников, с потрепанных страниц гордо и величественно взирал на него с черного небосвода настоящий орел.

Больше всего на свете Митя в свои шесть лет мечтал о телескопе, о чем непрестанно сообщал родителям, стойко и мужественно переживая один отказ за другим. Тогда телескоп казался ему самым наиволшебным предметом на свете, тем, без чего не может, а главное – не должен обходиться ни один мальчик. Тем более что ему скоро идти в школу, а значит, он уже и не мальчик, а почти что взрослый мужчина, на чьи плечи вскоре падут все тяготы школьной ссылки. Тогда же он начал задумываться, почему некоторые вещи кажутся волшебными, словно светятся изнутри, подмигивают тебе, как Капелла, о которой рассказал прадедушка, а некоторые – нет. Он перебирал в уме то, что считал, нет – знал точно, оно – волшебное. Делал это он не специально, просто ему так хотелось иметь телескоп, что он силился сравнить его с другими особенными в его представлении предметами.

Как-то раз в американском фильме Митя увидел стеклянный шар, который удивил его настолько, что сразу же попал в ранг волшебных. Шар этот крепился к плоской подставке, внутри него виднелся домик и снег, потряси этот шар – и внутри начнется сказочный снегопад. Митя сразу же поделился с прадедушкой стеклянным чудом, на что прадед рассмеялся и спросил:

– Разве может какая-то круглая стеклянная штуковина из американского фильма сравниться с настоящим снегом?

– Не может, – сказал тогда Митя, – настоящий снег, конечно же, более волшебный, но стеклянный шар все-таки чудесный, как ни крути.

– Вещи сами по себе ничего не значат, – ответил прадедушка, – ты поймешь это потом. Сейчас тебе всего хочется, а эти фильмы умеют заставить человека, особенно ребенка, хотеть побольше бесполезной мишуры. Потребительское счастье, – горько усмехнулся прадед, – культ вещей и культ денег, очень грустно.

Митя ровным счетом ничего не понял, кроме того, что настоящий снег все-таки лучше того, что в стеклянном шаре (прадедушка объяснил ему, что никакой там на самом деле не снег, а дешевая подделка), но разговор этот запомнился ему очень отчетливо, потому что дедушка отчего-то сильно расстроился.

Вскоре Митя понял, что не только вещи могут быть волшебными, некоторые животные и насекомые тоже вполне подходят под это определение. Например, он точно знал, что зеленые майские жуки, которые на самом деле никакие не майские, а золотистые бронзовки, – совершенно точно волшебные. Они с прадедом часто ловили таких жуков и сажали в спичечные коробки. Прадед всегда заставлял Митю отпускать их обратно на волю, чего Мите делать совсем не хотелось, ведь майские жуки так по-особенному жужжат внутри коробков.

– Если ты не будешь их отпускать, они больше никогда не смогут жужжать, – спокойно и требовательно говорил прадед. – Представь, что какой-то великан поймает тебя и посадит в коробку без света и воздуха, долго ты продержишься, как считаешь?

– Наверно, нет, – хмуро отвечал Митя и выпускал жуков на волю и солнечный свет, в те моменты они казались ему маленькими жужжащими изумрудами.

Кузнечиков и шмелей Митя тоже причислял к волшебным, потому что только кузнечики могли так высоко и далеко прыгать, а шмели сами по себе казались ему потрясающими созданиями без каких-либо недостатков. Но самыми необыкновенными, конечно же, были светлячки, Митя никогда не видел их вживую, только по телевизору и на картинках, но верил, что однажды обязательно окажется рядом с ними и тогда уж точно сможет их изучить.

Из животных самым волшебным Мите казался прадедов полосатый кот Матвей. Никто в Митиной семье не помнил, как и когда кот появился в доме, но все знали, что это кот прадеда Феди, потому что он почти никогда не покидал его комнату, спал только с ним, брать себя на руки разрешал только ему и, казалось, ни к кому и ни к чему более не был привязан. Мите кот иногда позволял себя гладить и в целом относился к нему не столько с симпатией, сколько с пассивно-неагрессивным равнодушием, ведь этот лохматый синеглазый мальчишка слишком много времени проводил в комнате его хозяина, кот к нему просто-напросто привык и воспринимал как часть интерьера, порой слишком шумную и раздражающую часть.

В один из долгих жарких летних дней, когда мать с отцом были на работе, а дома остались только прадед Федя, Митя и кот Матвей – три мушкетера, как тогда любил повторять Митя, мальчик поделился с прадедом своими мыслями об обычных и необыкновенных предметах, животных и явлениях. Почему одни волшебные, а другие – нет, и прадед спросил его, какие профессии кажутся Мите таковыми. Мальчик задумался. Все, что связано со звездами и планетами, казалось ему волшебным. Конечно, профессия астронома виделась ему особенной и желанной, но астрономы исследуют звезды с Земли, тогда как космонавты могут делать это из космоса.

– Космонавт, – ответил Митя, – вот это настоящая профессия. Я обязательно стану космонавтом!

Прадед одобрительно покачал головой, но тоже как будто задумался о чем-то.

– Знаешь, это ведь не единственная волшебная профессия, – сказал он с лукавой улыбкой на старом добром лице. – Вот, например, учитель. Это самая что ни на есть волшебная профессия – вкладывать в головы людей знания о мире, истории, культуре, физических и химических процессах, биологии, той же астрономии, арифметике. Арифметика – это поэзия, как говорилось в одном хорошем фильме, а по мне так все науки – поэзия. Знания – это свет, человек издревле тянулся к знаниям и никогда не перестанет тянуться, а учитель – это, по сути, проводник к знаниям, тот, кто берет тебя за руку и ведет к свету.

– Да… наверно, – неуверенно пробурчал Митя, думая, однако, лишь о звездах и Луне.

– Или вот врач, – продолжал прадед, – человек, способный вылечить или хотя бы облегчить чужие болезни. Разве врач не волшебник?

Митя помолчал, глядя на перебинтованную ногу прадеда, от которой исходил до боли знакомый Мите запах каких-то мазей, этот запах был настолько привычен, что не казался ему противным и едким, хотя, по сути, был таковым; он заполнял всю комнату и никогда окончательно не выветривался, даже если на весь день открыть окна.

– Твою ногу они не могут вылечить, – сказал Митя.

– Не все на свете можно вылечить, но если бы не врачи, мне было бы совсем худо, понимаешь?

– Ты получил эту штуку на войне, а она была давно, и до сих пор не могут вылечить. Были бы врачи магами, в два счета вылечили бы твою ногу.

Прадед вздохнул, снял очки и потер глаза распухшими в суставах пальцами.

– Надо бы показать тебе один фильм, – сказал он наконец, – про врача.

Митя обрадовался, фильмы он очень даже одобрял, про Индиану Джонса, например, или Гремлинов.

– Американский или русский? – спросил он в предвкушении.

– Не американский и не русский. Хороший советский фильм. «Дети Дон Кихота» называется.

Митя скис.

– Ты еще не видел фильм, а уже нос воротишь, а ну-ка не куксись. Будем смотреть с тобой фильм про врача!

– Но он же старый! – протестовал Митя.

– Вот подрастешь и узнаешь, что чем старше фильм, тем он лучше. И чем старше ты, тем больше тебе нравятся старые фильмы и меньше новые.

– Такого не может быть.

– Может-может. Еще как может.

«Дети Дон Кихота» Мите не понравился. Не было там ни приключений, ни погонь, ни монстров, ничего там не было для шестилетнего Мити. Разве что актер в главной роли был чем-то похож на прадедушку, не лицом, а характером и манерой говорить. Мечты его по-прежнему крутились вокруг Луны и звезд, но родители наотрез отказывались покупать ему телескоп. Однажды, когда родители, по обыкновению, были на работе, а прадедушка спал, Митя маялся от безделья и ждал, когда наконец прадед проснется. Он не мог взять в толк, как можно спать белым днем и почему прадед все чаще и, самое ужасное, – дольше спит в дневное время со свернувшимся у него на животе Матвеем. Ладно кот, тот почти все время спит, но человек не может спать днем, когда солнце светит в окна, ветерок парусами надувает занавески и кузнечики стрекочут в высокой траве.

Митя уже успел достать из ящика мамино зеркальце и попускать солнечных зайчиков, смешать в стакане шампунь с водой и понадувать мыльные пузыри отцовской шариковой ручкой, избавленной от стержня, покидать черешню из кухонного окна в соседскую машину – все эти важные и нужные дела быстро ему надоели, и Митя начал искать настоящие приключения. Были в квартире места, куда ему не разрешали залезать: кладовка, антресоли, верхние полки книжных стеллажей – в общем, все, что наверху. Митя открыл кладовку и увидел лестницу, которой, по обыкновению, пользовалась мама, чтобы поставить банки с огурцами, помидорами или компотом на верхние полки кладовой и достать потом зимой или осенью. Митя забрался по лестнице наверх, ожидая найти там одни лишь мамины банки, но сразу же отыскал сокровище – отцовский бинокль в красивой коробке и кожаном чехле. Радости его не было предела. С биноклем в руках он надолго прилип к окну, разглядывая людей на улице, деревья, дома и даже чужие квартиры, насколько это было возможно – мешали шторы. Он был уверен, что теперь-то точно увидит и звезды, и Луну, ведь бинокль – это почти телескоп, только меньше. Когда позже прадед поведал Мите горькую правду о разнице между телескопом и биноклем, тот прокис на целую неделю.

– Разве ты не можешь видеть звезды и Луну без телескопа?

– Это не то, я хочу увидеть ближе!

– Знаешь, Митя, это очень хорошо, что тебя, такого юного, тянет на исследования, но выдуривать у родителей дорогущий телескоп – это просто-таки не по-мужски! Твои мама и папа работают как лошади, ты ведь не знаешь, что в стране сейчас творится, смотришь свои американские фильмы с бесполезными штуковинами и ничегошеньки не видишь вокруг себя. И слава богу, что не видишь. Я бы тоже не хотел это видеть.

Прадедушка снова не на шутку расстроился, голос он повышал очень редко, поэтому и Митя, и полосатый Матвей уставились на старое худое лицо в тихом недоумении. Кот спрыгнул с тахты, надувшись, как еж, рысью подбежал к Мите и цапнул его за ногу, не больно, но ощутимо.

– Ишь ты! Брысь! Охранник нашелся, – улыбнулся прадед, шутливо замахиваясь газетой на кота.

Матвей даже ухом не повел, кинул презрительный взгляд на Митю, развернулся и ушел на подоконник высматривать птиц.

– Дед Федя, а что сейчас в стране творится? – спросил Митя, потирая укушенную ногу.

– Нет больше страны, – ответил прадедушка, – уничтожили ее. Мою страну уничтожили, а то, что досталось тебе… Ты, думаю, сам сможешь оценить, когда подрастешь.

К концу лета дни стали короче, а ветер – прохладнее, Митя с прадедом читали «Незнайку на Луне», точнее, читал, как обычно, прадед, а Митя слушал. Он и сам умел читать, но ему нравилось слушать, как читает дед Федя. Голос у него был приятный и глубокий, интонации всегда правильные, оттого и образы в голове Мити сменялись яркими картинками, словно где-то в мозгу спрятан маленький цветной телевизор. Книга, однако, читалась медленно, потому что прадед все чаще начал уставать и дольше спать. Однажды Митя решил убедиться, что дед Федя и правда спит, а не притворяется, чтобы не читать книжку. Подкрался на цыпочках к дедовой двери, бесшумно ее открыл, и в нос его, по обыкновению, ударил запах едких мазей и всяческих лекарств. Войдя в комнату тихо, как мышь, Митя подошел к тахте, на которой спал прадед, и увидел то, что по неясной тогда для него причине сильно его взволновало и расстроило. На животе прадеда, как обычно, лежал кот Матвей, положив голову на его грудь, кот не спал, лежал с открытыми глазами и смотрел лишь на спящее старое лицо – его любимое лицо – в этом Митя больше не сомневался. Матвей всегда реагировал, когда кто-то вторгался в прадедову комнату, а тут даже не повернулся, даже усами не повел. Во взгляде кота увидел Митя что-то горькое, такое горькое, что ни одно прадедово лекарство не сравнилось бы с этой горечью. Прадед спал с газетой в руке, грудь его тяжело вздымалась и опускалась, дыхание было шумным и сбивчивым, Мите стало стыдно за свои подозрения, и он поспешил уйти из комнаты, чтобы не разбудить старика. В конце концов, книгу можно почитать и попозже, не обязательно читать ее прямо сейчас, хотя и очень интересно.

В сентябре Митя пошел в школу, они все еще читали с прадедом «Незнайку», разглядывали звездные карты, смотрели хоккей по его маленькому черно-белому телевизору, иногда дед Федя рассказывал ему истории из своей жизни, а жизнь у него была очень долгая. Школа Мите не нравилась, его постоянно тянуло домой – к деду Феде, его книгам, его душной пропахшей мазями и лекарствами комнате, к коту Матвею, к историям из жизни прадеда, коим нет числа, так много он знал всего и обо всем. Все, что рассказывала школьная учительница, Митя уже знал от прадеда, поэтому ему было попросту скучно. Сверстники почему-то не интересовали его, настойчивые мамины просьбы с кем-нибудь подружиться он пропускал мимо ушей. Думая потом, почему так происходило, Митя пришел к выводу, что дед Федя волшебный, а в школе никого подобного ему не было. Школа его была рядом с домом, поэтому после уроков он со всех ног бежал домой и через десять минут уже доедал обед, оставленный мамой на плите, а потом подолгу сидел с прадедом в его комнате и слушал «Незнайку». Он оставался в его комнате, даже когда прадед засыпал, сидел тихонько за столом, рисовал планеты или записывал короткие рассказы про монстров из параллельных вселенных, о которых узнавал из тех самых фильмов, что так не нравились прадеду. Все чаще дед Федя просил Митю почитать «Незнайку» ему вслух, а он послушает. Поначалу Митя не хотел, ему самому нравилось слушать, но потом ему даже понравилось, он научился читать бегло и с выражением, так, чтобы маленький цветной телевизор в голове деда Феди тоже показывал ему яркие образы.

– Ладно уж, давай закончим на сегодня, – сказал прадед, – я боюсь, что усну и пропущу все самое интересное.

Митя нахмурился.

– Так мы никогда не дочитаем, – надулся он.

– Конечно, дочитаем, еще как дочитаем. Ведь чем интереснее книга, тем печальней ее заканчивать, вот мы с тобой и растягиваем удовольствие. Смекаешь?

– Да, но интересно же!

– Мы обязательно дочитаем, – раз за разом повторял прадедушка и снова засыпал с Матвеем на животе. Митя вздыхал и шел сочинять новый рассказ про очередного монстра из параллельной вселенной. В конце концов, если он не может дочитать книжку, будет писать свою. Дочитать «Незнайку» без деда Феди не приходило ему в голову, это даже не обсуждалось. В один из дней Митя решил показать прадеду свои рассказы, отец с матерью были вечно заняты, а Матвей не очень-то интересовался его творческими изысканиями, поэтому оставался только прадедушка.

– Почитай мне, – попросил дед Федя, когда Митя протянул ему исписанную тетрадь с рассказами.

Митя прочитал самые, на его взгляд, удачные и уставился на прадеда торжествующим взором, полным писательского снисхождения, в ожидании читательских оваций. Оваций не последовало, и Митя сник.

– Тебе не понравилось? – спросил он, буравя глазами разноцветные носки.

– Тебе неплохо даются описания, – сказал прадед осторожно, – но все хорошие произведения… понимаешь, они про людей, а не про монстров.

Митя сник еще сильнее, и прадед поспешил закончить мысль.

– Монстры получились очень страшными, – подытожил он.

– И все? – спросил Митя, не отрываясь от носков, словно именно в носках он искал одобрения.

– Продолжай писать. Если уж ты решишь стать писателем, тебе нужно набивать руку. Кстати, писатель – это очень даже волшебная профессия, поэтому пиши, пиши каждый день, пиши о том, что знаешь, или о том, чего не знает никто, – так говорили братья Стругацкие – писатели, у которых тебе непременно стоит поучиться. Монстры из фильмов… их все видели, о них все знают, а ты придумай свое. Хочешь писать про монстров, бог с ним, но придумай своих монстров, не воруй, никогда не бери чужого.

В следующий раз Митя придумал своего монстра и написал про него рассказ аж на семь страниц. Прадед похвалил его, сказав, что так намного лучше. Но в глубине души Митя понимал, что и этот рассказ дедушке не понравился. Он не обижался, в конце концов, его рассказы ни в какое сравнение не шли с «Незнайкой на Луне», который все так же медленно, почти по крошке прочитывался ими после Митиных уроков в школе. Читал вслух теперь только Митя, а дед Федя слушал его с Матвеем на коленях. Его очки давно без дела лежали на тумбочке у тахты, Митя видел, что и газеты прадед почему-то больше не читает. Когда он предложил почитать ему газеты, которые нетронутой стопкой лежали рядом с очками на тумбочке, прадед очень обрадовался. Так, Митя читал вслух не только «Незнайку», но и газеты, почти не вникая в суть написанного, отмечая лишь перемены на худом морщинистом лице.

Как-то в среду Митин класс отпустили пораньше с уроков, и он, радостный и лохматый, помчался домой. У своего подъезда он увидел несколько незнакомых людей и тетю Люду – соседку из квартиры напротив, которая дружила с мамой Мити и время от времени приносила блины, посыпанные сахаром, мама Мити эти блины почему-то никогда не ела, хотя они очень вкусные.

Митя подошел к подъезду, и тетя Люда заметила его. Ее обычно розовые пухлые щеки казались непривычно бледными, будто воском обмазаны. Она поспешно взяла его за руку и завела в подъезд.

– Ты чего так рано из школы? – спросила она.

Митя смутился, тетя Люда обычно не брала его за руку и уж точно никуда его не уводила. Не дожидаясь ответа, она торопливо продолжила, – посидишь у меня пока, Митенька, хорошо? Тебе домой пока нельзя.

– Почему? – изумился Митя. Он очень обрадовался, что его отпустили пораньше из школы и он может подольше почитать с дедушкой.

– Там… тебе мама потом скажет, ладно? У меня есть пирожки с капустой и картошкой, пойдем пообедаем.

Митя не хотел есть, но и тетю Люду обижать не хотел, поэтому пошел есть с ней пирожки.

Все, что происходило в тот день после школы, казалось Мите сном. Вот тетя Люда отпускает его руку, и теперь его рука в холодной руке матери. Глаза у нее красные, лицо еще бледнее, чем у тети Люды, мать его явно плакала. Съеденные пирожки отчаянно просятся наружу, дверь в их квартиру открывается, внутри непривычно темно и холодно, все зеркала завешаны полотенцами. В зале сгорбившись сидит уставший отец, обхватив ладонями голову. Митя вырывается из рук матери и по темному длинному коридору бежит в комнату прадедушки, но там никого нет. Все так же пахнет его мазями и лекарствами, но самого деда Феди нет. На тумбочке лежат его очки, стопка газет и потрепанный томик «Незнайки на Луне». На столе, как всегда, полный хаос из Митиных рисунков, звездных карт и тетрадей с рассказами. Мать тихо подходит к нему сзади, опускается на колени, обнимает его. Несколько минут они молчат, она не отпускает его.

– Где он? – глухо спрашивает Митя, но ответ слышать не хочет, ищет глазами Матвея, Матвей точно знает, куда подевался прадед.

– Дедушка умер, Митя.

Вздор какой-то. Митя продолжает искать кота, бежит к столу, под столом Матвея нет, заглядывает под тахту – и там нет. Где же этот проклятый кот?! Он всегда в этой комнате, всегда, всегда! Почему сейчас его нет, когда он нужен?!

– Митя, успокойся!

Мать его плачет, идет к нему, снова садится на колени, чтобы лица их встретились, Митя вырывается, потому что не хочет видеть ее слезы. Он хочет найти кота, потому что кот знает, где дед Федя. Они оба волшебные и всегда вместе, значит, если он найдет кота, найдет и дедушку.

– Митя, его тут нет! Он умер.

– Не мог он умереть, мы не дочитали «Незнайку на Луне»!

– Митя, пожалуйста, успокойся, посмотри на меня. Митя!

– Он обещал, что мы дочитаем книжку! Мы ее еще не дочитали, не мог он умереть!

Митя бежит к тумбочке, берет книгу, открывает на закладке, показывает матери.

– Видишь? Мы не дочитали. Он же обещал.

– Он сказал нам с мамой, чтобы ты продолжал читать ему вслух, а он будет слушать. Ты не будешь его видеть, зато он тебя будет и видеть и слышать, – на пороге комнаты показался отец и говорил так уверенно и четко, что голос его привел Митю в чувство.

– Это неправда, – сказал Митя себе под нос и разревелся.

В тот день пропал Матвей, мать Мити предположила, что кот убежал, когда начался переполох и кто-то из людей оставил входную дверь нараспашку. С отцом и матерью Митя долго искал кота сначала в квартире, потом во дворе, за домом и в парке неподалеку – Матвея нигде не было.

– Он никогда не убегал, – говорил Митя сквозь слезы, оплакивая обе потери, и ему казалось, что вместе с прадедом и котом исчезло из его жизни все волшебство. Он был слишком мал, чтобы сформулировать это в своей голове, но недостаточно мал, чтобы не ощущать эту утрату.

«Незнайку» Митя не стал дочитывать, хотя часто держал потрепанный томик в руках, рассматривая красивую голубую обложку с маленьким человечком в широкой шляпе верхом на улыбающемся месяце. День за днем Митя подолгу сидел в прадедовой комнате, но рассказы больше не писал, не рассматривал звездные карты и не устраивал скалолазание по книжному шкафу прадеда, как делал прежде, когда пытался дотянуться до самых высоких полок, где стояли книги в красивых изумрудных и рубиновых переплетах.

Ворвался ноябрь, и зарядили дожди, погода стояла преотвратная, вдобавок ко всему Мите купили уродливую коричневую куртку, которая была ему как минимум на размер больше, и заставили ходить в ней в школу. Раньше после уроков Митя мчался домой со всех ног, теперь он долго бродил по окрестностям, шлепая по холодным лужам, наблюдая за угрюмыми прохожими под зонтами. Часто он забирался на ветви деревьев и сидел там тихо, как мышь, чтобы люди его не замечали. Домой он приходил в насквозь промокшей обуви, грязный и с царапинами на руках и лице от сучков и веток, за которые постоянно цеплялся. Когда он в очередной раз пришел домой мокрый и грязный, мать его наказала. Это было первое наказание, которому подвергли Митю после похорон прадеда. Ему запрещено было гулять и лазать по деревьям, после школы он обязан был сразу идти домой, никуда не сворачивая. Когда же мать узнала, что он шатается после школы совсем один, что нет с ним рядом никаких друзей, а на деревья он залезает, чтобы люди его не видели, она расплакалась. Митя точно не знал, что именно ее так расстроило: что он пришел в мокрой грязной одежде или что гулял все это время один, – так или иначе, ему было жаль ее и стыдно за себя, хотя он так и не понял, что такого плохого он, собственно, сделал.

Материнское наказание не успело вступить в силу, так как Митя слег с гриппом. Лежа под пуховым одеялом на прадедовой тахте и слушая, как дождь бьется в окна, Митя чувствовал, что сознание его куда-то уплывает. Он уже и не помнил, когда именно заболел, для него время стало чем-то абстрактным, и он часто представлял себе расплавленные часы, которые видел однажды в какой-то книге про художника. Митя не помнил имени художника, зато страшные картинки запомнились отчетливо и частенько снились ему в кошмарах. Во время болезни сжигаемому изнутри Мите постоянно что-то снилось. Иногда он понимал, что спит, иногда нет, иной же раз болезненный сон превращался в подлинный бред. Когда он был в полусознании, то видел тревожные лица матери и отца, каких-то незнакомых тетенек и дяденек с фонендоскопами, мелькающие образы по телевизору, который, как ему казалось, никогда не выключали. Иногда он замечал, что мать его сидит рядом в кресле и читает вслух книгу, только он никак не мог понять, о чем она, что-то там про капитана Гранта, он не мог сосредоточиться и часто проваливался в сон под тихий мелодичный голос матери. Иногда он просыпался посреди ночи в радостном возбуждении, потому что рядом отчетливо слышал голос деда Феди, но, открывая глаза и привставая на локтях, видел лишь темноту и слышал лишь стук дождя по стеклам. Морок рассеивался, и Митя снова засыпал. В один из тех дней, когда температура его к вечеру достигала отметки в сорок градусов, он видел по телевизору документальный фильм про Роберта Оппенгеймера, и ему приснилось, что он – атомная бомба и его собираются сбросить на городок, полный маленьких шмелей, кузнечиков и майских жуков, которые почему-то ходили на двух лапках и носили с собой миниатюрные зонтики, потому что в городке никогда не прекращался дождь.

Когда лекарства наконец сделали свое дело и куриный бульон уже не казался Мите таким отвратительным, отец принес домой печатную машинку. Митя все еще лежал в постели, и кашель отступил не до конца, но чувствовал он себя намного лучше и глядел на машинку с неподдельным интересом.

– Достал из подвала, – сказал отец, ставя машинку на Митин стол и вставляя в нее бумагу. – Ленту пришлось сменить, подкрутить кое-что внутри, а то некоторые кнопки западали, и вот пожалуйста – работает как новенькая. Мама сказала, что ты пишешь рассказы, вот я и подумал, почему бы тебе не писать их на печатной машинке. Как думаешь?

Митя не отрываясь смотрел, как отец проворачивает какие-то непонятные действия с машинкой, и слушал звук, издаваемый ею, когда отец нажимал на клавиши с буквами. «Приятный звук», – подумал тогда Митя.

– Я уже не пишу, – ответил он, продолжая наблюдать за отцом.

– Ну, это пока. Как поправишься, может, и захочешь что-нибудь написать.

– Ага, – ответил Митя безо всякого энтузиазма в голосе и вновь повернулся к телевизору.

– Ну, ладно. Если тебе с ней нужна будет помощь, позови, я тебе все покажу.

– Ага, – повторил Митя, и отец оставил его в покое.

Оставшись наедине с печатной машинкой, Митя все же подошел к ней, клацнул пару раз по клавишам, глядя на образовавшиеся на бумаге буквы, а следом напечатал несколько слов: корабль, сабля, мушкетер, лупа. Он не думал ни о чем конкретном, писал, что приходит в голову, интересен был сам процесс появления слов на бумаге. Раньше бы Митя подумал, что машинка, конечно же, волшебная, но теперь почему-то нет. Он вернулся под одеяло и уткнулся в телевизор. С минуты на минуту должен был начаться фильм, который Митя хотел посмотреть: «451 градус по Фаренгейту» Франсуа Трюффо. Когда-то прадед прочитал ему отрывок из книги с таким же названием, и тогда Митя не слишком-то понял, о чем там речь и зачем прадед решил прочитать ему тот отрывок. Тогда они смотрели какой-то американский фильм по телевизору, и Митя спросил у прадеда, правда ли в этом фильме, что люди живут в больших домах, а не квартирах, женщины носят блестящие украшения белым днем, а не по праздникам, а мужчины в костюмах наливают себе напитки из красивых стеклянных графинов.