Czytaj książkę: «Я – первый»

Пролог

Летом 2002 года в исправительно-трудовую колонию, расположенную на Северном Урале, прибыл очередной этап. Это рядовое событие никак не повлияло на обычный распорядок дня в ИТК и не взволновало ни обитателей этого учреждения, ни его сотрудников, ни военнослужащих войскового караула и наряда.

Две запыленные спецмашины остановились у громадных тяжелых деревянных ворот, скрепленных стальными полосами. Ворота были уже старыми, это было заметно по крупным, тяжелым доскам, которые потемнели от времени, морозов и солнца. Согласно инструкции, их давно уже требовалось заменить на металлические, но это дело было дорогостоящее, да и в суровом уральском климате за железом требуется постоянный уход, и поэтому администрация колонии не спешила браться за это мероприятие.

Справедливо рассудив, что побега «на таран» изнутри специального учреждения вряд ли стоит опасаться, так как никакие автомобили на территорию колонии не заезжали, за исключением грузовика, который раз в неделю привозил дрова для зэковской кочегарки, и зная о том, что часовые с вышек всегда успеют расстрелять любое транспортное средство, которое рискнет на такую затею, «хозяин» ворот не обновлял.

Несмотря на внешнюю массивность, ворота раскрылись быстро и бесшумно, пропустив на осмотровую площадку два «газона» с железными будками, в которых находился конвой и отделенный от него массивной решеткой «спецконтингент». Начальник караула с помощником быстро приняли небольшой этап из сорока трех человек, дважды пересчитали осужденных, еще раз сверили их количество с количеством личных карточек и передали «живой» груз сотрудникам ИТК.

«Кум» (оперативник колонии), худощавый человек в форме, примерно около сорока лет от роду, с пронзительными чистыми серыми глазами на рано постаревшем морщинистом лице, встречал всех проходящих мимо него «новеньких» внимательным взглядом. И практически никто из вновь прибывших не смотрел ему в глаза. Человек за решеткой быстро приобретает давно забытые навыки выживания, и проходящие мимо офицера люди инстинктивно понимали, что мериться с ним волевым напряжением глазных и лицевых мышц не стоит.

Литвирук курил и равнодушно оглядывал неровный строй осужденных. Ничего нового или незнакомого в этой десятки раз повторяющейся ситуации для него не было. Этап как этап… Если бы среди зэков был хоть какой-нибудь авторитетный заключенный, который мог бы повлиять на оперативную обстановку в колонии, то оперативника об этом бы предупредили спецсообщением. А так… обычный сброд.

Взгляд капитана, безразлично обегая одинаково стриженных и одетых людей, вдруг остановился на крупном и хорошо сложенном зэке. Наголо бритый человек с черными глазами выделялся среди своих остальных собратьев. В нем не чувствовалось забитости и униженности, которая приобретается за долгие годы «отсидки» почти каждым как средство быть незаметным. Он стоял прямо, распрямив спину, вольно опустив руки, зэковский мешок с нехитрым имуществом лежал возле его ног, и осужденный, подняв голову, неторопливо оглядывал тесное помещение с высоко поднятым забором.

Независимая и свободная поза, вот в чем дело, понял спустя несколько секунд капитан. Зэк не авторитет, это понятно, но характер в нем чувствовался.

Вот новичок перевел взгляд на капитана и принялся спокойно рассматривать его. Он, не мигая, встретил сначала удивленный, а затем и раздосадованный взгляд Никиты Петровича.

Оперативник сначала растерялся. На своем веку он видел сотни, тысячи заключенных, множество характеров, лиц, которые прошли перед ним за годы его службы, но действительно сильные люди среди них встречались редко. Впрочем, как и в повседневной жизни. Но сейчас поведение этого человека было необычным… нет, обычным, если бы они увиделись где-нибудь в очереди на автосервисе. Но ведь они встретились в зоне!

Это в относительно сытых условиях существования, которые иногда именуются жизнью, основному количеству людских особей абсолютно наплевать на своего соседа или знакомого, если только он не мешает им обделывать свои насущные делишки. И поведение у них соответствующее. Но жизнь в местах лишения свободы очень своеобразна, и у нее есть свои законы. Первый из них – никогда не ссорься с «хозяином» и «кумом» колонии и не вызывай у них недовольства. Ведь тот или другой способны превратить жизнь заключенного в тяжелейшее испытание, из которого не каждый сможет достойно выйти. Закон простенький, но он исходит из бесчисленного, потного и кровавого опыта миллионов заключенных и поэтому является единственно правильным.

А этот кавказец явно не собирался прятать глаза и не хотел становиться незаметным. А может, они уже знают друг друга?

Никита Петрович напряг память. Широкое, почти что круглое лицо, черные заметные овальные брови, крупные упрямые губы… нет, он этого человека никогда раньше не видел, за это капитан мог бы поручиться… тогда получается, что этот человек – псих. Обыкновенный псих, у которого что-то неладно с головой. Нет, опять не сходится. Капитан знал по опыту, что такие долго на свете не заживаются. Таких независимых все равно кто-то согнет. Или администрация, или блатные. А по неуловимым признакам, которые не видны постороннему, но сразу заметны опытному человеку, капитан сразу определил, что этот зэк явно не новичок. Да и по-другому не могло быть. С первой судимостью на строгий режим не попадают.

Что тогда остается? Получается, что это или авторитет, о котором не знает оперативник (а это невозможно в принципе), или это агент администрации (о чем «кума» незамедлительно поставили бы в известность), или это больной на голову человек, не признающий законы зоны (что тоже вряд ли может быть), и что этого человека Никита Петрович видит впервые в жизни.

По всем неписаным зоновским законам такой прямой, долгий, независимый, уверенный, не скрывающий своей силы взгляд заключенного считается дерзостью. И вновь прибывший не мог этого не знать.

Капитан несколько раз мигнул и невольно отвел глаза. Всего лишь только на секунду. Затем опомнился и уже угрожающе уставился на наглого зэка. Но тот с любопытством крутил головой, рассматривая тесное пространство осмотрового дворика, в котором принимали этап. «Кум» неторопливо, не отрывая от него глаз, повернулся к своему заму, который стоял тут же, и распорядился:

– Личное дело вот этого, – он показал кивком, – ко мне на стол… немедленно.

Всех прибывших направили в пересылочную камеру, где они будут жить отдельно от всей зоны несколько дней, ожидая, пока администрация колонии изучит их дела и затем рассортирует людей по отрядам и баракам.

Офицер задумчиво закурил. Он бы мог уже уйти по своим делам, его работа начнется с этим контингентом завтра… или послезавтра… или через неделю. В колонию строго режима на год или два не направляют, минимальный срок заключения – пять-шесть лет, так что «кум» мог не торопиться… но что-то его задело. Да, этот взгляд… слишком независимо держится этот зэчара… а вот почему? Причину этого капитану хотелось узнать побыстрее. Неясное беспокойство проскользнуло в душе и исчезло. Капитан вздохнул и нахмурил брови. Можно было и не придавать этому значения, ну подумаешь, какой-то урюк не спускал с него глаз… Ну догадался, что капитан может превратить его жизнь в ад или в рай, в зависимости от настроения, вот и таращился, как баран на волка, ну и что…

«Петрович, это далеко не баран… и лучше побыстрее узнать, в чем тут дело. Не нравится он тебе, ты уже понял, что не нравится, причем явно. И проблем с ним будет выше крыши, вот увидишь. Иди и разбирайся», – сказал капитану внутренний голос.

«Кум» за долгие годы в колонии привык анализировать свои чувства и вполне доверял им. И он знал, что раз есть такое нехорошее ощущение, то, значит, надо побыстрее от него отделаться. Разобраться, короче. А для этого существовал один путь. И сейчас он раздумывал над тем, как бы, не вызывая подозрений, дать задание своему «стукачку», который безвылазно жил в пересыльной, или, как ее еще называли, «транзитной», камере и исправно снабжал капитана скрытыми в свое время от следствия сведениями об «интересных» фактах и событиях из жизни осужденных.

Это был матерый зэк, отсидевший уже пятнадцать лет в различных тюрьмах и зонах. Самым блестящим его достоинством как агента была его биография. Он имел четыре ходки, и в любой момент его личность, как «правильного бродяги», могла быть подтверждена любым мало-мальским авторитетом в любой тюрьме России. Бесчисленными татуировками было покрыто все его тело, создавая при первом взгляде нереальное ощущение, что кожа у этого человека синяя. Расхожая фраза из известного кинофильма «Твой дом – тюрьма!» как нельзя кстати подходила к нему. Родных у агента давно уже не было, а двоюродная сестра поспешила забыть о его существовании. Да он и не печалился. Имея от природы сильный характер, этот человек привык рассчитывать только на себя. Он прекрасно усвоил законы тюремного мира и приобрел в нем определенный авторитет. Сексуальный голод он утолял, ломая и подчиняя себе парней, склонных к гомосексуализму, причем теснота и скученность «пересылки» ничуть не мешали ему. За многие годы жизни в неволе он научился моментально определять таких чуть ли не с первого взгляда. И мужчины со временем даже начали вызывать у него симпатию.

С администрацией ИТК агент уже давно наладил тесный контакт, в глубине души понимая, что, скорей всего, остаток своей жизни он проведет за решеткой. Он имел рациональный ум и давно уже сделал правильные выводы. К тому же работать «подсадной уткой» ему нравилось. Все равно в камере скучно, да он и ничем практически не рисковал. Люди приходили в «пересылку» и уходили оттуда в зону, и проделать обратный путь для них было невозможно. Так что если кто и догадывался о неблаговидной роли авторитета в «пересылке», то предъявить ему что-либо уже не мог. Это был одиночка от природы, и никто на свободе не ждал с нетерпением агента. Ни родные, ни давно забытые друзья, да и к кому он придет? Иногда с удивлением агент ловил себя на мысли о том, что с ужасом ждет своего освобождения. Что он будет делать на свободе? Кто его будет кормить? Где он будет жить?

Работу он не переносил органически, да и с такой биографией и внешним видом любой кадровик шарахнется от него, как от привидения, даже не взглянув в его паспорт. Слишком много времени прошло с тех пор, когда за этим человеком первый раз закрылись тюремные ворота… слишком много.

Это был бесценный кадр, и «кум» тщательно берег его.

«Придется вызывать его на беседу вместе с остальными в порядке очереди… Не вызовешь же его одного! Сразу догадаются… и этот догадается самый первый!» – тотчас же почему-то уверенно подумал офицер о «внимательном» заключенном и сплюнул изжеванную сигарету. Он с удивлением понял, что так сильно задумался, что даже забыл прикурить. Никита Петрович усмехнулся. Откладывать на завтра знакомство с «тем» зэком не хотелось, но и за пять минут оперативную работу не сделаешь. Нельзя «засвечивать» своего человека, его вызов на профилактическую беседу к «куму» должен быть максимально законспирирован десятком других вызовов.

«Ладно, вечер пропал, да в принципе какой там вечер. Что там сегодня? Покерок у Андрея? Да ну его, надоело уже… а выпью я сегодня с Виталькой, когда закончу, он все равно до утра дежурит».

Приняв такое решение, капитан усмехнулся, поправил ремень и бодрым шагом пошел к себе в кабинет.

* * *

– Осужденный Тимраев явился, гражданин начальник! – проговорил человек в черной одежде и с бритой наголо головой и не спеша назвал свою статью и срок, на который был осужден.

Никита Петрович Литвирук отложил в сторону личное дело заключенного, поднял голову и принялся рассматривать Тимраева. Предложить присесть он ему пока не спешил.

Между этими двумя людьми, как, впрочем, и между всеми сотрудниками колонии и подучетным контингентом, существовала глубокая и незримая пропасть. Одни нарушили закон и поэтому были задержаны государством, арестованы и лишены свободы, другие исполняли приговор – то есть содержали первых под стражей. Нормальных отношений между первыми и вторыми не могло быть, так как человек, даже самый смелый, всегда в глубине души слегка боится и никогда не доверяет другому человеку, который хоть раз в жизни побывал за решеткой.

Если сотрудник ИТК оказывал знаки внимания какому-либо осужденному (здоровался за руку, называл по имени-отчеству), то авторитет заключенного среди своих собратьев сразу же резко повышался. Это говорило о том, что человек, лишенный свободы, не имеющий никаких гражданских прав, кроме права на труд, все же смог завоевать себе уважение у офицеров как сильная личность, которая не сломалась в столь противоестественных жизненных условиях. Нормальные люди всегда уважают чужое мужество и невольно выделяют его.

Литвирук это прекрасно знал и здоровался за руку только с двумя людьми в колонии. Один спас его на лесоповале от падающего дерева, оттолкнув в сторону, а другой был земляком «кума» из одной деревни и знал того с детства.

А этот Тимраев был для капитана никто, и звали его – никак, хоть и ради него сегодня «кум» не пошел играть в карты. Уважением (чисто человеческим уважением) у капитана он не пользовался, поэтому и относиться к нему можно было, как к деревянной табуретке. Пусть выполняет свои функции, и тогда ее не выбросят.

Тимраев выглядел хорошо. Даже обычная зэковская черная роба шла ему. Она была ушита по фигуре и выглядела опрятно. Литвирук понимающе хмыкнул. Именно в местах заключения поговорка «встречают по одежке…» была актуальна, как нигде. Если на светском рауте одежда определяет хозяина как владельца приличной суммы денег и факт наличия собственного дизайнера, то в местах не столь отдаленных одежда определяет наличие характера. Очень трудно годами следить за своим внешним видом в таком специфическом заведении. Женщин здесь нет, перспектив выйти на свободу в ближайшее время – тоже, а бриться, мыться, чистить зубы и содержать в порядке свою невзрачную одежду приходится каждый день. На это требуется воля. Как говорят опытные зэки, когда человек перестает за собой следить, то до конца срока он не доживет. Либо «вздернется», либо уйдет в побег с вполне предсказуемым концом. Статистика таежных зон неумолима. Сто процентов «побегушников» задерживаются практически всегда либо уничтожаются.

Значит, судя по внешнему виду, с характером у Тимраева все было в порядке.

– Тимраев Муса Казбекович? – спросил для порядка «кум», не переставая наблюдать за осужденным.

– Так точно, гражданин начальник… – равнодушно ответил Муса, продолжая стоять у порога с зажатой в правой руке кепкой, которую он, согласно порядку, снял при входе. Напряжения в его позе не чувствовалось.

Капитан чуть поморщился. Опытный, зараза, опытный. Ну, делать нечего, надо работать дальше. Сначала он хотел попытаться найти какой-нибудь психологический ключик, чтобы добиться доверия и откровенности этого Тимраева, но при более близком взгляде на него передумал. Битый-перебитый, его конфетками с чаем не купишь. Придется в лоб, что зря время терять.

– Я вот смотрю, ты две ходки уже имеешь, а сейчас тебе за разбой еще десять дали, и выйдешь ты отсюда в сорок четыре года, почти что пятьдесят, и кому ты будешь нужен, а?

Тимраев пожал плечами в ответ на этот риторический вопрос. Он давно уже все понял и осознал; он психологически приготовился к этому сроку, насколько это возможно, так что слова «кума» совсем не вызвали у него удивления, а только раздражение, которое он умело скрыл.

Оперативник понял его состояние и почувствовал неудовлетворение. Пока он говорит стандартные фразы, а зэк так же стандартно отвечает.

Литвирук побарабанил пальцами по столу, затем опомнился и схватил ручку. Да, у этого чеченца, кажется, сильный характер. Другой бы с ходу понял, что имеет в виду оперативник. Тимраеву надо было сказать что-то вроде «А что тут теперь поделаешь…», на что Литвирук сразу бы ответил, что небольшая помощь оперчасти весьма бы способствовала облегчению «отсидки» и, возможно, досрочному освобождению, но Муса молчал, рассматривая полированный письменный стол, который был собран в рабочей зоне и подарен Литвируку на празднование годовщины колонии.

«Ладно, попробуем по-другому».

– Ну, присаживайся, что стоишь? – якобы спохватился Никита Петрович и указал на стул перед собой.

Муса еле заметно улыбнулся и, нагнув голову, шагнул вперед, но опытный оперативник уловил это мгновенное изменение лицевых мышц. И внезапно Литвирук разозлился. Сейчас Тимраев был хозяином положения, чувствовалось, что он ничего не боится и ничему не удивляется, а такие вещи в кабинете всесильного «кума» требуется пресекать немедленно. Время терять капитан не хотел, интуитивно понимая, что Тимраев опытный зэк и переиграть его вряд ли удастся. Никакие сложные психологические ходы здесь не помогут. Чеченец просчитает их в секунду. Ну что ж…

– Я тебе предлагаю сотрудничать со мной, – тихим и спокойным голосом начал «кум», дождавшись, когда заключенный сядет. Его голос и тон были предельно убедительны и не вызывали даже тени сомнения в том, что все случится так, как и говорит оперативник.

– Ты пойдешь в «семью» Мирзоева, это кавказцы, они тебя примут. Сейчас тот человек, который освещал мне деятельность Мирзоева, освободился, и я не знаю, что у них там творится. Это самая влиятельная группировка в зоне, и меня раздражает, что о ней нет информации. Ты мне дашь эту информацию, – он сделал ударение на слове «ты».

Во время этого монолога оперативник не отрывал взгляда от лица Тимраева, пытаясь предугадать его дальнейшие слова и поступки. Муса спокойно, не мигая, не выражая эмоций, смотрел прямо в лицо Никите Петровичу. Литвирука это слегка обеспокоило, и он сжал зубы, готовясь уже ко всему, даже к взрыву негодования и вероятным непредсказуемым поступкам заключенного. Возглас: «Да ты меня за «стукача» считаешь?» – произносился в этом кабинете часто и с самыми различными интонациями.

Тимраев продолжал молчать, внимательно изучая тонкий нос оперативника и его редкие светлые брови.

– Я тебя грамотно «подведу» к ним, главное, чтоб ты сам ничего не испортил. Если будешь со мной работать – будешь жить в шоколаде, это я тебе гарантирую. А что такое «нормально жить с «кумом» ты уже должен знать, не маленький, ну и самое главное – освободишься пораньше.

Выбросив последний и самый решающий козырь, капитан замолчал, положил скрещенные руки на стол и выжидательно уставился на зэка. Все было сказано, оставалось ждать реакции Тимраева.

– Дай сигарету, Никита Петрович, – сказал спокойно заключенный и потянулся к пачке, лежавшей на столе. Слегка оторопевший Литвирук машинально подтолкнул ее ближе к Мусе. Тот, не торопясь, размял сигарету пальцами и посмотрел на зажигалку, лежавшую под локтем капитана. Литвирук хмыкнул (вот наглец, хорошо держится) и дал чеченцу прикурить.

– Я согласен, конечно, – буднично произнес Тимраев и глубоко затянулся.

* * *

Через неделю осужденный Тимраев убил осужденного Мирзоева за то, что тот предложил ему вступить с ним в гомосексуальную связь. Так было записано в протоколе, который составил Никита Петрович, срочно прибывший на место происшествия. На самом деле произошло следующее.

Муса с Золотым Иналом (такова была кличка Мирзоева) спокойно сидели на лавочке в локальном дворике своего барака и неспешно о чем-то тихо беседовали. Сплав леса (итог всей годовой заготовки древесины) был уже закончен, план выполнен, и «хозяин» дал несколько выходных дней, чтобы осужденные постирали свою одежду, привели себя в порядок, посмотрели телевизор да и просто выспались. Несмотря на полное лишение гражданских прав, кроме права на труд, начальник колонии учитывал еще право зэков на отдых, иначе вполне были возможны массовые беспорядки, умело спровоцированные смотрящим.

Тимраев неспешно оглянулся по сторонам. На них никто не обращал внимания. Ну, сидят себе люди, тем более земляки, говорят на своем языке, вспоминают родину, что тут такого… Основная масса заключенных столпилась возле волейбольной площадки, где играли барак на барак, и оттуда слышались крики, свист и мат болельщиков. Муса без рывков сунул руку в карман, вытащил шило и придвинулся ближе к Мирзоеву, почти что прижался к нему. Тот недоуменно покосился на земляка, но решил, что тот подвинулся ближе, чтобы лучше слышать.

– …так вот, я и говорю, Муса, надо со смотрящим поговорить, пусть нам «грев» организует, пусть договорится с «хозяином», мои ребята всегда приедут, и здесь, на месте, все нам передадут, – говорил медленно и веско Золотой Инал, помахивая в такт каждому своему слову сильной короткой ладонью.

– А ты помнишь Артура Бокова? – спокойно прямо в ухо спросил его Муса и положил руку оторопевшего Золотого Инала себе на колено. Слова застряли у Мирзоева в глотке:

– Ты… что… ты?!

– Артура Бокова, мента, которого ты убил в спину у себя дома. Три года назад? Ну, вспомнил?

С этими словами он отбросил руку Мирзоева со своей ноги, но затем неуловимым движением вернул ее обратно, положив чуть ли себе не в пах. Мирзоев был шокирован.

Две вещи заставили его на секунду замереть. Две невозможные вещи. Во-первых, явно сексуальные ужимки Тимраева. Тот вел себя, как изголодавшийся по мужской ласке молодой «петушок». Но он таковым не являлся, и Золотой Инал готов был даже спорить об этом на свою задницу с кем угодно – от Мусы за версту «несло» мужчиной, как сильным запахом от зверя. Его мужская натура чувствовалась сразу и издалека, поэтому такие вот гомосексуальные ухватки явно были ему чужды и нелепы, как если бы он прямо сейчас, никого не стесняясь, вдруг вытащил из кармана и нацепил на себя поверх черной робы женское платье.

Золотой Инал явно растерялся. Он просто не мог понять, зачем это понадобилось Мусе. И во-вторых, сейчас его земляк назвал имя и напомнил событие, связанное с ним. Об этих фактах Золотой Инал всегда умалчивал, если это было возможно. И на следствии, и среди своих.

Упоминание имени сразу вернуло криминальному авторитету его всегдашнюю хватку и решительность. За всем этим крылась какая-то опасность. Какая, чеченец еще не знал, но уже готов был встретить ее во всеоружии. Он сбросил с себя оцепенение и собрался. Многолетняя привычка опытного криминального авторитета отрицать все, что тебе не выгодно, проявила себя и в этой экстремальной ситуации.

– Аллах с тобой, Муса!! О чем ты говоришь?! Кто это такой?.. Я первый раз слышу!

Недоумение Золотого Инала было превосходно разыграно. Этот взгляд, поднятые брови, поворот головы, голос – даже сам Станиславский поверил бы ему.

Ведь сейчас Золотой Инал спасал свою жизнь. Уже потом он разберется с этим идиотом, время еще будет, но вот сейчас надо попытаться избежать прямой и реальной опасности и усыпить бдительность Мусы. А то, что Тимраев явно угрожает ему, было очевидно. Даже и не имея особо могучего интеллекта, можно было догадаться, какие действия последуют за этим вопросом. Вряд ли Тимраев захлопает от удовольствия в ладоши, если сейчас Инал подтвердит, что это именно он убил Артура Бокова. Почему такой бывалый зэк, как Муса (его быстро «пробили» в зоне, и да, он оказался известен как «правильный бродяга»), интересуется каким-то сотрудником милиции, авторитет не знал и в этот момент не хотел знать. Сейчас от Тимраева исходила явственная угроза, такая заметная и ощутимая, что Золотой Инал испугался. Ведь он не был вооружен, а вот Муса наверняка приготовился к разговору.

Глаза выдали Мирзоева. По ним Тимраев понял, что Золотой Инал отлично знает, о чем идет речь.

– Ты… Муса, да что с тобой?! Я вижу, что ты… – кашлянул авторитет и сплюнул в сторону. Он набрал воздуху в грудь и уже приготовился сказать несколько ничего не значащих фраз, чтобы выиграть время.

– Кто тебе…

– Вижу, вспомнил… – спокойно перебил Тимраев, развернулся своим крупным телом и еще раз огляделся по сторонам.

Какой-то зэчок выходил из дверей барака. Слышать, о чем они говорили, случайный свидетель не мог, а вот слишком близко сидящие, почти что в обнимку двое мужчин наверняка привлекли его внимание. Ну что ж, подтвердит потом…

Муса зажал ладонь Мирзоева между колен покрепче, чтоб тот не выдернул ее, и продолжил тихо говорить в ухо соседа:

– А ведь он прав тогда был на все сто процентов, прав, и ты знал об этом – чеченцы людей из-за угла не убивают, тем более безоружных. На русских мне наплевать, но вот тебе нельзя было так опускаться. Нехорошо ты поступил, не по-мужски… Впрочем, какой из тебя мужчина.

Мирзоев был настолько ошарашен, что и не пытался выдернуть свою руку. Но жизнь в заключении быстро учит привыкать ко всяким неожиданностям и немедленно реагировать на них. Золотой Инал уже начал приходить в себя, и его глаза стали решительными и осмысленными. Через секунду последуют его действия, направленные на спасение собственной жизни. Надо было поторапливаться.

– Ты о че… – договорить Золотой Инал не успел.

Тимраев отставил правую ногу в сторону для устойчивости и развернул корпус в сторону. Замах при ударе холодным оружием должен быть очень мощным и усилен весом всего тела, иначе вооруженную руку можно будет заблокировать и отвести в сторону.

Острейшее шило пробило черную полинявшую робу, черную стираную майку (особый шик на зоне – черная запрещенная гражданская одежда, знай авторитета!) и вошло в сердце. Мирзоев умер мгновенно, его тело лишь несколько раз дернулось в конвульсии (Тимраев плотно прижался к нему, ограничивая движения) и, вытянувшись во весь рост, свалилось на лавку.

Убийца недалеко отбросил шило (все равно найдут), снова сунул руку в карман, извлек небольшой металлический предмет размером с небольшую пуговицу и уронил ее на грудь Мирзоева, пробормотав при этом:

– Велели передать…

Затем он встал, отошел от убитого, оглянулся по сторонам, зачем-то вытер руки об штаны и стал ждать.

* * *

Через две недели после описываемых событий «кума» вызвал к себе «хозяин». Никита Петрович не особо был обеспокоен этим вызовом. Отношения двух офицеров были вполне дружескими. Они давно и успешно служили вместе, договариваясь и приходя к соглашению в решении некоторых щекотливых вопросов.

Например, для начальника колонии на первом месте был план. Выполнит ИТК успешно план по лесозаготовкам – значит, это учреждение будет на хорошем счету в области, значит, будет считаться, что там уверенно и благополучно перевоспитывают людей, которые когда-то оступились и теперь с помощью исправительного труда успешно идут к своему освобождению. Не выполнит – значит, плохой ты начальник колонии, раз не можешь посредством данной тебе власти заставить подчиненный тебе контингент, или практически дармовую рабочую силу, использовать на благо государства.

А то, что для выполнения плана придется по просьбе начальника колонии выпустить из изолятора смотрящего, которого засадил туда «кум» на месяц, об этом никто и не узнает.

Капитан Литвирук был неплохой мужик, надо «хозяину» так надо, смотрящий понаслаждается свободой (свободой общения с людьми, с теми же зэками) и подстегнет их к работе, надеясь на какие-либо послабления со стороны администрации, а потом снова пойдет в ШИЗО, в «одиночку», на черный хлеб с солью и кипяточек. И для стабилизации оперативной обстановки в колонии полезно (пусть посидит с месяц, а то возомнил из себя незаменимого!), и план выполнен в срок.

Несмотря на свой почтенный возраст, Литвирук оставался капитаном, так как капитанское звание присваивалось ему дважды. Пять лет назад на допросе он забил несговорчивого зэка ногами, искалечил его, и через несколько дней человек умер. «Хозяин» тогда помог; дело замяли, да и человеком-то того умершего назвать было сложно. Пять судимостей, вся жизнь за решеткой и постоянные конфликты с администрацией. Но факт оставался фактом, в подробности Москва не особо вникала, и после служебной проверки Литвирук опять продолжил службу, но уже в звании лейтенанта. Так и жили капитан и полковник, стараясь увязывать служебные дела и свои личные амбиции (два первых лица зоны) в одно целое. «Кум» помнил об этом факте в своей биографии, навсегда зарекся давать волю своим чувствам и знал, кто тогда его выручил.

– Проходи, Петрович! – добродушно встретил оперативника «хозяин», встал, пожал тому руку и прошел в угол кабинета, где была расположена мягкая мебель.

Если начальник ИТК звал расположиться для беседы на потертом диванчике, значит, разговор предстоял неофициальный, скорей всего, он будет просить, но эти просьбы равносильны самому жесткому приказу, тем более если просит сам полковник. Если эту просьбу не выполнить, даже приведя самые объективные факты и обстоятельства, то «хозяин» может попросту обидеться, как и любой другой человек. Он же не приказывал, а просил! А на его слова не обратили должного внимания. Это всегда неприятно, когда игнорируют твои пожелания, тем более «хозяин» обладал хорошей памятью, а сочетание практически неограниченной власти в этом глухом таежном местечке и хорошей памяти заставляло относиться к скромным просьбам полковника предельно внимательно.

Литвирук незаметно вздохнул, провожая глазами тяжелый затылок «хозяина», затем неискренне улыбнулся, снял фуражку, сел и приготовился слушать.

– Проверка приезжает! – с ходу бухнул начальник ИТК, как только тяжело уселся в кресло.

– Какая проверка?! – искренне удивился «кум». – Была же недавно! Вот, весной! И нормально все у нас вроде. Вам же звонили из области! – И он вопросительно уставился на полковника.

– Да была-то была… – пробормотал тот, поморщился и помотал головой. – Я не пойму одного, Петрович… (Литвирук изобразил предельное внимание, мысленно пролетая со скоростью света по фактам тех мелких (да и не очень) нарушений, которые удалось скрыть от проверяющих). Едет-то к нам один человек. Заместитель прокурора области, и еще кто-то с ним, какой-то прикомандированный, что ли. Я так и не понял… А ведь таких проверок не бывает. Сам знаешь, понаедет целая толпа, меня проверяют, тебя, бухгалтерию, режим, медпункт, по зоне шатаются, зэкам глупые вопросы задают…

Капитан призадумался. Действительно, на его памяти такого еще не было. Не будут же всего два человека серьезно изучать и оценивать успехи и неудачи учреждения, в котором содержится около тысячи человек и еще примерно столько же в двух колониях-поселениях, расположенных рядом. У проверяющих просто не хватит на это времени. Правда, недавно у них произошло ЧП… Один зэк убил другого. Ну и что? Из-за этого проверки не приезжают, тем более что все уже давно установлено и расследовано. Неужели из-за этого? Нет, вряд ли – в местах, где очень скученно живут люди, когда-то нарушившие закон, такие случаи нередки, и обычно на них смотрят сквозь пальцы.