Czytaj książkę: «Сталинский рейд»

Партизанам и партизанкам,

погибшим в боях за Советскую Родину,

посвящается эта книга.

С. Ковпак

Тайный фронт

© ООО «Родина», 2024

© Ковпак С. А., 2024

Из дневника партизанских походов

От автора

В послевоенные годы¹ в капиталистических странах появились исторические и военно-мемуарные книги, авторы которых всячески пытаются умалить выдающуюся роль советского народа в достижении победы над фашистской Германией. В них умалчивается или преуменьшается значение величайших в истории человечества битв, выигранных Советской Армией в годы Великой Отечественной войны. Касаясь партизанского движения на временно оккупированной гитлеровцами советской территории, историки и мемуаристы Запада лезут из кожи вон, чтобы скрыть от своих читателей его всенародный, интернациональный характер. Они пишут о советских партизанах, как об одиночках, более похожих на бандитов, чем на самоотверженных советских патриотов.

Цель подобных извращений исторической правды ясна. Идеологи империализма всеми способами, не гнушаясь даже клеветы, стараются обмануть общественное мнение, создать впечатление, что во Второй мировой войне решающим фактором в достижении победы было не единоборство советского народа и его армии с военной машиной фашистской Германии, поработившей почти все страны Европы, а военные операции США, Англии и Франции. Такая фальсификация истории призвана ослабить борьбу народов за мир, за разоружение, притупить их бдительность, доказать, будто в новой ядерной войне, к которой столь усердно готовятся империалисты, победу легко одержат они, а не социалистический лагерь, пользующийся поддержкой всего прогрессивного человечества.

С первых и до последних дней Великой Отечественной войны я был непосредственным участником партизанского движения на Украине, длительное время командовал соединением партизанских отрядов Сумской области. Рассказать правду о советских партизанах, еще и еще раз разоблачить бессовестную фальсификацию западных пропагандистов новой войны – такова одна из целей предлагаемой вниманию читателей книги. Другая ее цель состоит в том, чтобы без прикрас рассказать людям, прежде всего юношам и девушкам, о беспримерной стойкости и героизме, о моральной чистоте и благородстве, о презрении к смерти наших славных тружеников, грудью вставших на защиту своего социалистического Отечества, о скрепленной в жестоких боях, в тяжелейших условиях братской дружбе русских, украинцев, белорусов, грузин, узбеков… Хочется также показать на примерах Сумского соединения партизанских отрядов, что любая воинская часть, попавшая в окружение, при поддержке населения может с успехом действовать в тылу врага и наносить ему ощутимые удары.

Война застала меня в возрасте более чем зрелом и я, конечно, отчетливо понимал, что происходящие события имеют всемирно историческое значение. Придет время, думал я, когда воспоминания даже рядовых участников этой титанической борьбы с черными силами фашизма окажут немалую пользу не только ученым-историкам, но и самым широким кругам молодых поколений советских людей. Эти размышления и привели меня к решению день за днем документировать наиболее важные вехи борьбы и жизни партизанского отряда, возглавить который мне поручила партия.

До Великой Отечественной войны за плечами у меня был изрядный опыт партизанской борьбы в 1918—1920 годах с врагами молодой Советской республики. Был и многострадальный опыт солдата Первой мировой войны. Сожалею, что в те далекие, но незабываемые годы я ничего не записывал о больших и малых событиях, участником или свидетелем которых был. Однако современному молодому читателю, думается, полезно и интересно будет познакомиться хотя бы с основными этапами жизненного пути советских людей старшего поколения. Ведь именно прошлое подготовило их к тому, чтобы выстоять и победить в жестокой схватке с немецко-фашистскими поработителями.

Вот почему я счел уместным предпослать хроникально-документальному повествованию времен минувшей Великой Отечественной войны главу воспоминаний, охватывающую весь период моей жизни, а само повествование для более точного изложения фактического материала и описания боевых событий вести в форме дневника. При подготовке этой книги-дневника к опубликованию были использованы боевые приказы и материалы штаба соединения партизанских отрядов Сумской области, материалы штабов и донесения командиров отрядов, входивших в состав нашего соединения, отчеты командиров соседних отрядов, групп и соединений, документы, захваченные у врага, личные воспоминания и воспоминания моих ближайших соратников.

В событиях, описанию которых посвящена книга, принимали участие тысячи патриотов-партизан, подпольщиков – простых советских граждан. Но при всем уважении к этим замечательным людям я не в состоянии рассказать о каждом из них, о всех совершенных ими подвигах и благородных поступках.

В этой книге-дневнике рассказ ведется от начала войны до октября 1942 года. Вторая и третья книги охватят события вплоть до победного завершения Великой Отечественной войны.

Буду искренне благодарен читателям и особенно боевым соратникам по партизанской борьбе за их замечания, отзывы и пожелания, которые постараюсь учесть в последующей работе над книгами.

С. Ковпак,

дважды Герой Советского Союза

Воспоминания о прошлом

Давно минули дни моей безрадостной юности, но и сейчас не забываются пережитые в те годы нужда и бесправие.

Слобода Котельва, где я родился в 1887 году, расположена на Полтавщине, крае живописном, не раз воспетом поэтами. Как и ряд других сел центральной части Левобережной Украины, слобода была заселена дальними потомками запорожских казаков. В их быту и нравах, в звучании фамилий сохранились, да и теперь еще не стерлись приметы времен борьбы казачьей вольницы с польской шляхтой, турецкими янычарами и алчными степняками.

В Котельве насчитывалось несколько тысяч дворов. Издали ее безошибочно можно было узнать по куполам семи церквей, возвышающихся над прибрежными вербами. А вокруг них – крестьянские хатки, утопавшие в зелени садов. Глядя на эту ласкающую взор картину, стороннему наблюдателю трудно было представить, что обитателям беленьких хаток нужда сопутствует от рождения и до дня кончины.

Семья наша была большая: дед, бабушка, отец с матерью, да нас пять братьев и три сестры. Едоков, как говорится, хоть отбавляй. На всех детей имелась одна пара старых «чобит», и зимой мы редко гуляли на улице. Долгими вечерами дети и взрослые любили слушать рассказы нашего деда Дмитра. Прожил он на свете сто пять лет и знал много занятных историй. Изведав сызмальства удел безземельного крепостного, он попал в рекруты, служил в Санкт-Петербурге, участвовал в баталиях против горцев Шамиля на Кавказе, ходил по «цареву указу» в ненавистный Венгерский поход, защищал Севастополь. Затаив дыхание, слушала детвора воспоминания старого воина, всегда проникнутые любовью к родной стороне.

Когда подрос, меня послали в церковно-приходскую школу. Помещалась она в церковной сторожке. Во всю длину комнаты стояли столы. С одной стороны сидели ученики первого года обучения, с другой – третьего, а посередине – второго. Учил нас поп, крутой и жестокий, который, кстати сказать, ведал всем образованием на селе. Стоило кому-нибудь зазеваться или созорничать, как страшная, поросшая рыжей шерстью поповская рука отпускала звонкую затрещину и хватала свою жертву за ухо.

Учился я хорошо. Поп советовал отцу послать меня в министерскую двухклассную школу. Окончив ее, учащийся получал право сдавать экзамены на народного учителя. Отец, конечно, не мог этого сделать. Семью заедала нужда, и мне, одиннадцатилетнему мальчугану, пришлось служить «за харчи» в магазине Фесака – торговца железоскобяными товарами.

Нелегко было «мальчику на побегушках». Хозяин то и дело проверял, так сказать, «на честность». Будто без умысла обронит пятнадцати- и двадцатикопеечные монеты, а сам следит: возьму я их себе или нет. Найденное отдавал своему «кормильцу» или его жене. Трудился я добросовестно: мыл полы в магазине, выполнял черную работу по хозяйству. Мое прилежание нравилось хозяину, и после года службы он «раздобрился» – разрешил посещать министерскую школу. Учиться и работать было трудно. Хозяин душу выматывал из своих батраков. Отпуская в школу, всегда укорял: «Я тебя осчастливил, учу. Так что ты, «студент», должен благодарить хозяина». Работал я по тринадцати-четырнадцати часов в сутки, на учебу выкраивал три-четыре часа, а остаток времени отдыхал. Жажда знаний и крепкое от природы здоровье помогли перебороть постоянную усталость, недосыпание и другие тяготы жизни. Через два года успешно закончил школу.

И по службе продвинулся: назначил меня Фесак приказчиком. Немного вольготнее стало, а главное – появилась возможность встречаться с интересными людьми. Большинство покупателей были рабочие-строители. Они и натолкнули меня на мысль о самообразовании. Один рабочий дал мне брошюру «Попы и полиция». Начал я ее читать, вижу, штука такая, что если хозяин увидит, по головке не погладит. Спрятал. Вечером взял книжку с собой домой. Уселся читать. Вдруг заходят во двор урядник и два стражника. Что делать? Куда спрятать книжку? Сунул ее под ведро с водой.

Ввалились пьяные «гости» в хату, один пошатнулся и опрокинул ведро. Крамольную брошюру обнаружили. Попало мне здорово, и хотя отец убеждал урядника, что книжку кто-то подбросил, все равно я был зачислен в разряд подозрительных.

В 1909 году меня призвали на действительную военную службу, или, как тогда говорили в народе, «забрили в солдаты». Был рядовым, нижним чином 12-й роты 186-го пехотного Асландузского полка, расквартированного в городе Саратове.

Свое название и георгиевское знамя полк получил еще в начале прошлого века за участие в сражении у Асландуза, где русские войска вместе с азербайджанцами наголову разбили полчища персидского шаха, пытавшегося поработить народы Закавказья.

Служба в полку была очень трудной. Особенно выматывала муштра. Как сейчас вижу перед собой ротного командира – капитана Парамонова. Старый холостяк, в расположение роты являлся ни свет, ни заря и всегда присутствовал на подъеме. Как только кашевар заканчивал свои нехитрые приготовления, денщик подносил ему два котелка: один с супом или борщом, другой с кашей. Капитан опоражнивал их дочиста и приступал к «физкультуре». Возьмет, бывало, винтовку за кончик штыка и поднимает на вытянутой руке вверх. Силен был ротный, и солдаты побаивались его огромных кулаков, хотя пускал он их в ход реже, чем другие офицеры.

Ненавистен нам был другой офицер – командир полуроты штабс-капитан Вюрц. Худой, белобрысый, желчный, он до умопомрачения изводил своих подчиненных «уроками словесности».

На этих уроках Вюрц усаживал всю роту в несколько ровных рядов. Равнение каждого ряда проверял туго натянутым шнуром. При малейшей оплошности виноватого ставил в угол комнаты «под ружье». По команде «смирно» с винтовкой «на плечо» при полной походной выкладке стоял он до окончания занятий.

Штабс-капитан подходил к доске, рисовал мелом квадрат, а в нем – что-то похожее на запятую, перевернутую вверх хвостиком. Нарисует такое, обернется и, указывая на доску, спрашивает по очереди у каждого:

– Что это?

Никто из нас, конечно, не обладал достаточной фантазией, чтобы отгадать значение вюрцевского квадрата, и каждый, как правило, получал зуботычину. После подобного «разъяснения» Вюрц командовал: «Садись!»

Солдаты снова замирали, держа руки на коленях. Вюрц же обращался к нам с такой речью:

– Для того, чтобы ответить на какой-либо вопрос, нужно иметь на плечах голову, а не чурбан. Я нарисовал собачью будку и в ней собаку. Вон даже хвост виден… На этом урок «словесности» заканчивался, начинались строевые занятия. На плацу штабс-капитан был непревзойденным мучителем. Он гонял нас так, что гимнастерки взмокали до нитки, точно под проливным дождем.

Доставалось нам и от «наставлений» фельдфебеля Шмилева, типичного держиморды с тупым, опухшим от пьянства лицом. Он терпеть не мог грамотных солдат. Изо дня в день мелочными, оскорбляющими достоинство человека придирками «господин» фельдфебель доводил людей до исступления. В устах нижних чинов он признавал только четыре слова: «так точно» и «никак нет».

Не было отдыха солдатам и в праздничные дни. С утра молебен, потом всевозможные проверки, а если кому посчастливится получить увольнение в город, то и там бедняга натерпится. Бывало, идет солдат, особенно из молодых, засмотрится и не заметит старшего офицера, не станет «во фронт». За это его прямо на улице так отхлещут по физиономии, что небо с овчинку покажется. Запретным для солдата был городской парк. При входе в него висела табличка: «Солдатам и собакам вход воспрещен».

В 1912 году меня демобилизовали. К этому времени я сполна овладел солдатской «наукой» и хорошо познал, что значит «царева служба».

Возвращаться в Котельву не хотелось, решил остаться в Саратове. В городе было полно безработных. Ходил целый месяц на большие и малые предприятия, на все пристани. Работы не было.

Однажды в порту набрел на группу грузчиков. Разговорились. Предложили остаться у них в артели. Согласился. Однако вскоре понял, что долго здесь не выдержу. Люди они были хорошие, работящие, но совершенно опустившиеся. Они потеряли главное – цель в жизни. Ни у кого из них не было ни семьи, ни дома, они влачили жалкое и тягостное существование люмпен-пролетариев, типичных представителей горьковского «дна». Работали нечеловечески много, спали и ели прямо на берегу. Одежда на каждом ветхая, едва прикрывающая тело.

Хозяин-кабатчик держал грузчиков в долговой кабале и охотно отпускал продукты в кредит. После каждой разгрузки или погрузки производились расчеты. Кабатчик предварительно старался споить грузчиков и, когда они пьянели, подсчитывал так ловко, что артель всегда оставалась у него в долгу.

Проработал я в артели два месяца и ушел. Удалось устроиться чернорабочим в Саратовское трамвайное депо. Работа там ночная, а стало быть, днем предоставлялась возможность еще поискать какое-либо дело на стороне. Познакомился с кузнецом-ремесленником, он предложил мне пойти к нему молотобойцем.

Кузница находилась недалеко от излюбленных мест воскресных прогулок саратовской знати. В обычные дни у нас не всегда была работа, а когда и случалась, все равно зарабатывали мало. Лучше обстояло дело по воскресеньям. Каждую субботу мы, три молотобойца и кузнец, тщательно прибирали кузницу, всю территорию вокруг посыпали свежим песком. Часам к одиннадцати дня на живописном берегу Волги появлялась хорошо одетая публика. Изнеженные бары были сами непрочь посмотреть, как работают кузнецы, и показать нас своим домочадцам, гостям. Вот тут-то наш хозяин и хвастал своими «талантами». Как только барская парочка или компания подходила поближе, кузнец выхватывал из горна раскаленный добела кусок металла, и мы по его команде начинали выстукивать полупудовыми молотами барыню, гопака, польку. Этими «фокусами» за один воскресный день зарабатывали больше, чем за всю неделю.

В Саратове меня застала империалистическая война 1914 года. Я был мобилизован в первый же день и отправлен в тот же Асландузский полк. А на четырнадцатый день мы уже вступили в бой в районе Люблина.

В этом первом сражении противник изрядно потрепал нас. В строю осталось 120 солдат да несколько офицеров. Кстати, штабс-капитан Вюрц погиб при первых же выстрелах, получив пулю в спину. Очевидно, с ним рассчитался один из его «крестников» за свои выбитые зубы.

Примерно такой же урон понесли и другие полки 47-й дивизии, в состав которой входил Асландузский полк. Поэтому дивизию отвели в район Ивангородской крепости для переформирования. Меня, как грамотного, зачислили в команду полковой связи, а несколько позднее – в разведку, где я прослужил всю войну.

Много раз приходилось ходить по тылам врага в поисках «языков», определять дислокацию частей противника, участвовать в тяжелых боях, мерзнуть в зимнюю стужу, изнывать от жажды в летний зной. Изо дня в день вращаясь в этом круговороте жестоких испытаний, солдаты все отчетливее начинали понимать истинные причины мучений народа. На войне особенно быстро формируется сознание человека. Ежедневно и ежечасно подвергаясь смертельной опасности, люди невольно задумывались над вопросами:

– Для чего гибнут тысячи, миллионы становятся калеками? Почему жены должны оставаться вдовами, а дети – сиротами? Кто несет народу горе?

В первый период войны еще очень многие заблуждались и воевали, «не щадя живота своего, за веру, царя и отечество». Я тоже служил добросовестно.

Полную ясность в солдатские умы, а в том числе и в мой, внес провал наступления в 1916 году на Юго-Западном фронте. Прорвав оборону противника на протяжении более четырехсот километров по фронту, русские войска неудержимым потоком устремились вперед. За два месяца боев было убито и ранено свыше миллиона солдат и офицеров противника, 450 тысяч взято в плен, захвачено около 600 орудий, 1800 пулеметов. Осуществив этот грандиозный прорыв, русские войска помешали немцам разгромить французов и англичан на Западном фронте и оттянули на себя все вражеские резервы. Даже нам, рядовым солдатам, было очевидно, что еще один-другой нажим – и противник капитулирует. Однако получилось совсем не так. Царские генералы не сумели закрепить и развить добытые большой кровью успехи. Не были подтянуты резервы, не подвезены боеприпасы, продовольствие. Враг получил возможность перегруппировать свои силы, и наше наступление захлебнулось. Подойдя в Карпатах к Кслиманскому перевалу, мы остановились. У солдат передовых частей не хватало боеприпасов, они голодали, были кое-как одеты и обуты, однако больше двух недель отбивали яростные атаки врага.

Каково же было наше возмущение, когда при отступлении мы увидели на тыловых базах большие запасы муки, масла, консервов и других продуктов, боеприпасы, вооружение и обмундирование.

Нам строжайше запрещалось уничтожать при отступлении военные склады и выводить из строя железнодорожные станции. Офицеры говорили, что этим, дескать, можно расшифровать противнику пути отступления своих частей и их местонахождение.

В районе Черновиц наша разведгруппа прикрывала отступление 47-й дивизии. На станции солдаты нашли в пакгаузах много обмундирования, конской сбруи, продовольствия. Там же, неподалеку от железнодорожного узла, обнаружили большие склады снарядов разных калибров, ручных гранат, винтовочных патронов. Зачем же оставлять все это врагу! Я был старшим группы и под свою ответственность приказал все уничтожить. Но как только мы вернулись в полк, начались допросы. Командование разыскивало виновников «диверсий». Оказывается, на других железнодорожных станциях солдаты арьергардных частей поступили так же, как и мы. На общих построениях офицеры уговаривали солдат выдать «преступников», ссылаясь при этом на приказ верховного главнокомандующего об их розыске.

– Что же это получается: или сам верховный немцам продался, или в ставке у него сидят изменники, – возмущаясь, говорили солдаты.

Нам, не искушенным в политике, становилось все яснее, что в страшных неудачах армии и страданиях народа виноват весь прогнивший царский строй. И когда до нас дошла весть о Февральской революции, о свержении царя, в полках началось брожение, появилось много разных агитаторов. Были тут и меньшевики, и эсеры, и анархисты… Кто только нас не агитировал! На чьей же стороне правда?

– Чутьем и разумом солдаты поняли, что правда только у большевиков. Из всех партий только они говорили: «Долой войну! Земля – крестьянам, фабрики – рабочим!» Эти лозунги, как нельзя лучше, выражали сокровенные думы и заветные мечты каждого из нас. Дорогие народу слова большевистской правды выслушивались с особым вниманием. Большевистские листовки и газеты зачитывались буквально до дыр.

Однажды, незадолго до Октябрьской революции, в небольшой деревушке командование полка устроило молебен. Полковой поп настроился прочитать очередную проповедь о том, как должно сражаться русское воинство. Солдаты полковой разведки и полковой пулеметной команды пришли на молебен с оружием и красными повязками на руках. Командир полка, возмущенный этой дерзкой выходкой, подбежал к нам и набросился на меня, как на старшего:

– Что это такое? Что за маскарад?

– Это не маскарад. Мы требуем, гражданин полковник: долой войну! – сказал и, признаться, испугался. «Влип – думаю. – Мало того, что «долой войну» перед всем полком выкрикнул, еще и полковника не высокоблагородием, а гражданином назвал. Теперь подведут под трибунал…»

Но случилось совсем другое. Полковник побагровел, как-то странно заикнулся и боком, боком попятился от нас. Солдаты сперва рассмеялись, а потом вдруг грозно грянули:

– Долой войну!

– Да здравствует революция!

Ряды смешались, стихийно возник митинг. Офицеры, меньшевистские и эсеровские агитаторы поносили Ленина, называли его немецким шпионом, всячески уговаривали продолжать войну «до победного конца». Но солдаты поняли, где правда. «Они за войну, ругают Ленина, – рассуждали солдаты, – а Ленин, наоборот, хочет покончить с войной… Значит наш он, Ленин-то, народный, солдатский вождь, и идти надо за ним, за Лениным…»

В нашем полку смело и целеустремленно действовала подпольная большевистская организация. Под ее руководством солдаты создали свой первый полковой комитет. В его состав избрали и меня.

Полковые комитеты и солдатские собрания дивизии приняли решение – не выполнять приказы Керенского, в наступление не идти, а полкам отходить с передовой в район станции Окница. Как ни усердствовало меньшевистско-эсеровское офицерье, солдаты точно выполняли указание своих комитетов.

В Окнице мы захватили много оружия, боеприпасов, обмундирования и продовольствия. На железнодорожной станции стихийно возник митинг. Фронтовики требовали немедленной отправки домой. На платформу, служившую трибуной, влез какой-то подполковник и начал уговаривать подчиниться приказу Керенского – вернуться на передовую и продолжать войну. Народ разгорячился. Не выдержал и я, взобрался на платформу, сбросил оттуда подполковника и сказал первую в своей жизни речь, призывая солдат самим кончать войну.

Не сумев убедить солдат вернуться на передовую, правительство Керенского, поддержанное российской контрреволюцией, приступило к подготовке кровавой расправы с непокорными полками. По приказу Временного правительства против нас были брошены вызванные из Румынии и Бессарабии воинские части, женские батальоны смерти, гайдамаки, а также бронепоезда.

После четырехдневных неравных боев с карателями солдатские комитеты дивизии приняли решение: уничтожить тяжелое вооружение, склады с военным имуществом и боеприпасами, раздать дивизионные деньги солдатам и мелкими группами разойтись по домам. Эта сложная операция была выполнена блестяще. Солдаты из своей среды выдвинули руководителей групп, которые вывели людей из кольца окружения. В одну ночь целая дивизия будто растаяла. Окница опустела.

Путь нам предстоял далекий и нелегкий. Повсюду рыскали гайдамаки, пытаясь изловить организаторов мятежей. Солдаты группы, в которой шел я, вздохнули с облегчением, когда переправились на левый берег Днепра где-то в районе Черкасс.

В пути мы услышали весть об Октябрьской революции, первых декретах Советской власти о мире и земле. Узнали, что в Харькове состоялся первый съезд Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Украины, который постановил присоединиться к революционным рабочим и крестьянам России и следовать за ними по пути, указанному Лениным, самим брать власть в свои руки, забирать у буржуев и помещиков фабрики, заводы, землю. Дошла до нас весть и о вооруженном восстании в Киеве против Центральной Рады.

По дороге от Черкасс в Котельву набрели на какой-то партизанский отряд. Возглавлял его здоровенный бесшабашный матрос. Остались в отряде, думали вместе бороться за Советскую власть, а присмотрелись, видим – тут совсем не то: пьют, хулиганят, дерутся… В общем ясно – анархисты, с ними не по пути. Пробыли четыре дня и пошли дальше, но уже не группой, а по одному, по два-три человека.

В Котельву я пришел ночью, никем не замеченный, спрятался в хате у отца. Время было тревожное, гайдамаки, поддерживаемые кулачьем, убивали людей без разбора. Чуть что не так – и к стенке.

Мои родные выяснили, что в Котельву вернулось с фронта около двухсот человек. Все они, как и я, прячутся. Надо было приниматься за организацию партизанского отряда из солдат-фронтовиков и устанавливать советскую власть в Котельве. Отец и брат Алексей помогли мне связаться с односельчанами-фронтовиками: Бородаем, Тягнырядно, Гнилосыром, Шевченко, Радченко, Кошубой, Салашным, Гришко и некоторыми другими.

В клуне у отца мы провели свое первое совещание. Выработали план действий, распределили обязанности. Меня хлопцы избрали начальником штаба (так тогда назывался командир партизанского отряда), Бородая – комиссаром. Сбор отряда назначили через день в лесу, в пяти километрах от слободы. Явились 120 человек, из которых 70 имели винтовки, револьверы и охотничьи ружья. Многие привели с собой лошадей.

Бойцов без оружия, но с лошадьми назначили связными, часть оставили в резерве, а вооруженных разбили на боевые группы. Скрытно подошли к слободе и внезапным ударом захватили почту, телефонную станцию, волостное правление и полицию, находившуюся на казарменном положении.

Мы предполагали, что самым сложным будет бой с полицейскими. Эта задача возлагалась на группу под моим командованием. Однако решить ее удалось без потерь. Мы по-пластунски подползли к часовым, охранявшим казарму, и без шуму сняли их. Потом наша группа быстро окружила казарму. Через разбитое окно я предложил полицейским немедленно сдаться. В казарме поднялся шум. Видно, не все согласились капитулировать. Дали два залпа по окнам. Слышим – кричат:

– Не стреляйте, сдаемся!

Из окон полетело оружие – винтовки, наганы, шашки, а сами полицейские с поднятыми вверх руками по одному выходили на крыльцо казармы. Хлопцы их обыскали. Самых заядлых приверженцев Центральной Рады и кулаков задержали, остальных отпустили под честное слово, что против народа воевать больше не будут.

Одержав победу, партизаны ударили во все церковные колокола. На площади собралось более десяти тысяч человек. Все уже знали о случившемся и с большой радостью встретили сообщение о том, что отныне и навсегда вся власть в Котелевской волости принадлежит народу. Встал вопрос об избрании органов управления. Народ кричал:

– Пусть партизаны командуют, красные!

– Вы власть завоевали, вам и управлять!

Единогласно был избран волостной ревком под председательством Радченко. Меня выбрали председателем земельной комиссии, однако не снимались и обязанности начальника штаба партизанского отряда. Не успели проголосовать, как со всех сторон посыпались вопросы:

– Как с землей?

– Будем ли ее делить?

Слово взял только что избранный член ревкома директор школы Федченко. Слобожане считались с ним, так как он умел создавать видимость, что стоит на защите бедных. На самом деле он был ярко выраженный меньшевик-соглашатель. Федченко начал длинно и нудно объяснять, что забирать землю у помещиков и кулаков нужно, но делить ее еще нельзя. Необходимо прежде избрать особый комитет, который пригласит специалистов-землемеров, те произведут обмер и наметят, сколько и где каждому прирезать, на каких условиях и т. д. Крестьяне уразумели: коль так пойдет дело, долго им не видать матушку-землю, ради которой они взялись за оружие. Поднялся невероятный шум.

Тут только я по-настоящему почувствовал всю тяжесть ответственности. Молчать дальше было нельзя. Вышел вперед, поднял руку. Наступила тишина.

– Все земли помещиков, кулаков, монастырей отныне принадлежат народу. Делить ее начнем завтра, а сегодня, после митинга, пусть все десятские придут на заседание земельной комиссии. Заодно решим и о разделе кулацкого леса.

Многотысячная толпа воспрянула.

– Ура! – гремела площадь. – Да здравствует Советская власть!

Земельная комиссия собралась в помещении бывшей волостной управы в самой большой комнате. Народу набилось битком. Кроме членов комиссии, членов ревкома и десятских, пришли многие бедняки, были и зажиточные мужики.

– Ну, люди, так как же делить землю будем?

Опять поднялся шум. Самыми активными были бедняки.

– Забрать всю землю и делить подушно! – кричали они.

Кое-кто из подкулачников попытались было сбить крестьян с толку, повторяли доводы меньшевика Федченко: дескать, без специалистов-землемеров не обойтись. Но беднота так ополчилась, что они замолчали.

Уточнили количество помещичьей и кулацкой земли. Потом каждому десятскому указали, какую землю отвели его десятку. Условились, что в первую очередь нарезать участки безземельным. Закончили распределение под утро и прямо с заседания пошли в поле.

Радостные и счастливые, как на большой праздник, вышли люди на весеннюю пахоту. Работали от зари до зари, да только урожай собирать не пришлось. Предательское поведение Троцкого на мирных переговорах в Бресте обернулось нашествием кайзеровских орд. Горе и разорение принесли немцы на Украину. Немецкий кованый сапог подминал под себя все живое, революционное. Притихшие было кулаки повылазили из своих нор и за отнятую у них землю люто начали мстить партизанским семьям.

Сколько женщин, детей, стариков заживо сожгли они в заколоченных снаружи хатах, сколько людей изувечили, растерзали… Реками лилась кровь, раздавались стоны по всей Украине. Не миновала злая участь и нашу округу. Оскверненные трупы революционеров болтались на виселицах и в Опошне, и в Вельске, гибли семьи партизан в Диканьке и Пархомовке. Только нам, котелевским партизанам, удалось спасти своих близких. При отступлении мы взяли с собой заложников, самых именитых богатеев, двух попов, урядника и крепко-накрепко предупредили кулачье, что если пострадает хоть одна партизанская семья, заложники будут повешены.

Несколько месяцев пробыл наш отряд в Котелевском лесу. Оттуда мы контролировали район четырехугольника: Полтава – Зеньков – Ахтырка – Краснокутск. Совершали ночные налеты на немецкие гарнизоны в окрестных селах, нападали из засад на вражеские колонны, громили осиные гнезда продавшихся оккупантам петлюровских жовтоблакитныков.

Под ударами созданной из красногвардейских и партизанских отрядов Красной Армии оккупанты вынуждены были отступить на запад. Народ вновь взялся за плуг и косу, по которым так соскучились трудовые руки. Но и на сей раз недолго продолжалось затишье. Нагрянула новая беда: с юга шел Деникин. Опять пришлось бросать семью, мирный труд и идти в поход.