Czytaj książkę: «Энрикетта в другой жизни»

Нет, он упорствовал:

                              Он перед вами корчил короля. <…>

                              Велел на ваших же глазах

                              Любимца, певца-красавца

                              Риччио прикончить.

                                    Шиллер. Мария Стюарт

                              И Дух и Невеста

                              Говорят: прииди.

                                    Апокалипсис

Элемент первый. Всего лишь нрав

Фрагмент 1. О высотной болезни

Charlotte, Joana Robertie Lovurier, принцесса Английская

Ночь! Ты верила в меня…

С тех пор, как я увидела солнце над моей головой, с тех пор, как я посмотрела в собственные глаза, с тех пор, как моя душа отразилась в первом слове и разум—в первом росчерке, я поняла, что буду грешить.

Настал тот день, когда мне пришлось выбрать, и выбор был тем тяжелей, что меня в нем не стесняли. Не смели…

Передо мной распахнулось столько дверей – я думала остаться на месте и не решиться сделать ни шагу. Я не знала, что правильнее, что вернее, а хотелось слишком многого.

Тогда я впервые поняла свою ненасытность. Но это была лишь душа, которой хотелось объять весь мир.

«Исчадье, успокойся, ты не в космосе!»

Тогда я впервые поняла свою жестокость. Но у меня были основания… Это проистекало от трусости… перед переменами, перед собой, перед мнением других, перед… А еще я боялась тишины—

я стала с грохотом захлопывать двери, одну за другой, одну за другой. Все эти манящие миры исчезали, превращаясь из объемного изображения в сплошную серую стену… Я захлопнула их все. И осталась в темноте. И тогда поняла, как я боюсь темноты… А еще я поняла – как страшно споткнуться, если пойду куда-нибудь, как страшно ступить не туда среди ночи. Вот тогда мне и захотелось летать. С тех пор я учусь парить! Взлетаю и падаю, взлетаю и падаю… Оказалось, в темноте хорошо летать, потому что мне не видно, насколько высоко я залетела. Я протягиваю руки и ощупываю стены вокруг меня, стены «закрытых дверей», но не чувствую потолка, потолка «моих желаний», и я лечу вверх, иногда лечу вниз и поднимаюсь снова—я люблю жить подобно птице, потому что в воздухе нет таких препятствий, какие есть на земле. Я далека от земной жизни и от земных преград—от земных «закрытых дверей». Они исчезли, и я смогу объять все, пролететь над всем и все увидеть…и так я смогла понять это – только в темноте! А еще это вечная борьба—с постоянным движением вниз, с тяжестью собственного тела.

Пусть говорят, что я выбрала самую трудную дорогу—нет! Это не дорога, это трехмерное пространство. Выбрала? – нет! Это была необходимость—необходимость жить среди собственных страхов и пороков, это был единственный путь, потому что я уничтожила весь мой выбор, а заодно и проблему с ним связанную. Теперь у меня другая проблема—у меня нет выбора.

Ночь! Ты верила в это безумие!

В безумие того, что я породнюсь с тобой, в безумие того, что я смогу жить в темноте, жить, не видя ничего вокруг, жить в грехе и не замечать его последствий.

И я живу и грешу! В первую очередь, против истины! Я ее не знаю, не вижу… Во вторую очередь, против веры. Веры в кого? В третью очередь, против морали. Мораль в комплексах – но так легче. В

четвертую очередь, против закона – однако не против естества: когда душе захотелось в космос, хотела отпустить ее, но тут же согрешила—против жизни.

Грешу в мелочах, потому что живу или в прошлом, или в будущем, грешу на бумаге, потому что покушаюсь на человека, грешу по жизни, потому что такая моя жизнь, грешу против собственного желания—по той же причине.

Ночь! Ты верила… или больше – ты знала.

Ты знала, где мне будет лучше. И мне лучше, здесь—в темноте. Потому что, я всегда надеюсь на свет, потому что не вижу, что я творю, потому что другие не видят, что я заливаюсь слезами, потому что никто не скажет, что напрасны мои слезы…

Фрагмент 2. О тщетных попытках

Anna, Natalie-Ann Aycophe, развенчанная монгольская принцесса

Я все смотрю туда, и если бы я не была так уверена в полной несостоятельности ощущений моих, то поклялась бы, что я вижу этот город…

Charlotte      Ты всякий раз оглядываешься на давно ушедшее и похороненное, дорогой мой малыш… Ты бродишь по развалинам и оставляешь на них свои надписи, ты переворачиваешь камни, стараясь найти у них глаза, ты пытаешься собрать кровь, которая уже неотделима от земли, не можешь сказать последнее прости.

Anna      .      Вокруг меня другие стены, надо мной другие потолки, в моих глазах другие города, в моем доме другие люди.

Charlotte.      Но то же солнце, то же небо, тот же состав почвы и те же зеленые листья. Те же слова и те же чувства, те же мысли и те же желания.

Anna      .      Всех тех юношей, которые нравились мне, я больше никогда не увижу.

Charlotte.      Среди них не было таких, которым бы нравилась ты…

Anna.      Я помню пальцы Эльвины… сестры…

Charlotte.      А я помню твои огромные, растерянные глаза… Ты почитала меня за бога, а я только думала – как ты могла жить столько лет … без меня и…

Anna.      Я люблю тебя!

Charlotte.      Ты плачешь у окна, а солнце медленно садится и отражается в твоих глазах, потом делает золотыми твои волосы и решетку делает теплой, чтоб она грела твое лицо, а я его почти не вижу – лучи прямолинейного освещения затушевали его и превратили лишь в образ. А потом солнце сядет, и ты медленно-медленно растворишься, уйдешь в темноту – и все. Я тебя не увижу…

Anna.      Ты почувствуешь меня. Когда будет совсем темно, я возьму твои руки, я буду гладить твои пальцы, я буду шептать тебе все, о чем не смогу молчать, я буду жить только ради тебя.

Я плачу у окна… Потому что у меня нет средства сделать тебя мужчиной, потому что мне больше не в ком обрести твою душу, и тебе некем заменить меня. А еще я боюсь, что однажды ты уйдешь из моей жизни – найдешь… или найдут тебя, ты красивая – и тогда… я останусь одна. Может быть, я жалею о том времени, скучном и домашнем, когда оставалась еще надежда – а теперь ее нет. Я ударилась головой о свой «потолок желаний». Я не знаю, что мне делать дальше.

Charlotte.      Нет, это была не та травма. Голова осталась цела, и с потолка не сыпалась штукатурка. Лишь крик твой звенел, звенел, взлетая и взлетая—и замер, оборвавшись на своей дрожащей ноте; он ударился о свою особую преграду—бедное твое сердечко, которое не выпустило больше эмоций, чтоб поддержать этот твой крик. Только и всего. Это так не страшно. А я совсем не та красавица, которая притягивает, скорее наоборот, я резкая, уродливая, недоступная и!.. ненормальная, потому что бывают дни, когда я не в силах бороться со своей мужской частью—и тогда я люблю тебя одну и хочу сделать тебя своей, но не знаю, как… Ах, Анна!

Anna.      А я не знаю, как просить, как искать тебя ночью.

Charlotte.      Увы, увы, мы давно нашли друг друга, но ночь свою мы не нашли – и, может быть, она тоже разыскивает своих любовников, эта одинокая ночь, потому что ей страшно от себя самой и одиночества. И нет мысли утешительней, что мы просто не дожили до нее… И опять время мешает, которое потом с полным правом будет считаться упущенным…

Фрагмент 3. О соответствующих причинах

Charlotte.      И все-таки ты любишь его в силу своей предрасположенности. Ты его любишь, а мне остается признать, что он в состоянии дать тебе то, чего я не могу. Если бы можно было завернуть его и завязать, расписать цветами и расшить нитками, запечь в праздничном пироге, облить шоколадом или набить конфетами – мне кажется, и тогда бы ты не была так рада, как сейчас—в ожидании его приезда или твоего отъезда. Казалось бы, такая большая кукла для маленькой девочки—можно плести косички, рядить его в костюмы, любоваться, сказать кучу слов… Можно сшить ему коня—пускай ездит, построить ему картонный домик—пусть сидит там днем, ночью класть к себе в постель…О, Анна—длинные, светлые волосы, голубые глаза, вид орлиный… о, Анна, а что с душой делать, чужой и незнакомой, ведь он живой, обязательно своенравный, дерзкий, вспыльчивый и бог весть еще какай неприятный – но даже не в этом все дело. «О Джордан!»–говоришь ты, но скажет ли он именно твоим глазам: «О Анна!»? Что за наказание!

Anna.      Он не любит свою жену! Я уверена. Пусть она блестящая партия, но это для его титулов, а не для сердца. Я хочу согреть его – но ты права – он улыбается…

Charlotte.      Он просто не знает другой жизни.

Anna.      Он видел меня.

Charlotte.      Видел, но не смотрел.

Anna.      А она? Она тоже улыбается, в белой фате, в белом платье—под венец. И она – будущая королева. Ее сын – уже принц. А Джордан будет королем, королем Шотландии… О, неужели у короля нет сердца?!

Сколько преград на моем пути – мне не разбить его спокойной души, мне не разбить его титулов – я даже не знаю, что труднее… Я бессильна разрушать, я слишком ничтожна. Мне проще строить, чем крушить. Но как я могу строить его счастье, разрушая титулы… А если он уже обрел счастье? Что тогда… Строить свое благополучие и разбивать его мирный дом?.. О любимая, скажи, что мне делать? Что я должна? Чего я не должна?

Charlotte.      Увы, Анна, твое природное начало одиноко и не знает покоя. Что говорит тебе истина: идти или стоять, ждать или добиваться, что говорит истина, которой нет для нас – что есть истина, которой мы не видим? И если твоя надежда умрет последней—последней из твоих чувств, все равно в этой жизни останется главное – ТЫ! Анна… прости … ты не можешь быть только для меня… Праматерь не может быть столь жестокой, чтобы дать рану вперед жизни, дать ключ без двери, дать вечный бутон вместо эфемерного цветка – она не может толкать нас на… стыд!

Anna.      И крик твой тоже замер?

Charlotte.      Это динамичный… слишком сложный крик…

Anna.      Почему так должно было получится… У него есть старший брат, а женили именно его. Столько у него младших братьев, а любовь моя принадлежит именно ему. Уокер и Мария наши друзья, а он так далек, как звезда. А его жене восемнадцать лет… Понимаешь, Джордан женат на восемнадцатилетней Натали-Энн, но это не я. Какая чудовищная ошибка!!

Charlotte.      Анна, не размазывай слез!

Anna.      А может быть, ошибаюсь я? Но где же МОЙ Джордан? Как смешалось все…

Их было много—в Монголии, в Татарии – кто нравился мне. И еще могла тогда испытывать гнев, обиду – но не сейчас. Я бессильна. И когда я говорю: «Где мой Джордан?», я не знаю—Джордан ли это, и есть ли он вообще—«мой»… У меня слишком слабые руки, чтобы кого-то удержать.

Charlotte.      А у меня руки—достаточно сильны, чтобы оттолкнуть всех! Неприступная… но я так одинока. Анна, тебя можно полюбить за твою слабость, за эти маленькие пальчики, а я–

Меня презирают – таких большинство. Я не знаю, что они думают обо мне: горда ли? От сего ли мира? Нормальна ли? Неприступна в принципе? А есть такие, о Анна, которые меня боятся, и тогда они делают вид, что им нет до меня интереса!!

Anna.      Это сказало сердце?

Charlotte.      Это сказала обида!

Anna.      Кого ты любишь? Кого зовешь?

Charlotte.      Я люблю того, кто любит меня! Кто поймет, что я просто не выросла, и… боюсь жизни, людей, чувств, мыслей, мнений, обид; о Анна, я прохожу через тоску, одиночество, печальную печать в облике—и мне не пристало этого бояться, но лишь одно—непонимание—преследует меня грозным бичом.

Anna.      Ты кого-то любишь – я вижу этот знак в твоих глазах, любишь или хочешь полюбить – готова!

Charlotte.      Какой нелепый смех! Она так ясно знает, кого бы она полюбила, что кажется, будто ей известен этот человек. Но она не помнит, чтобы знала его,–или, может быть – ЗНАЛА, но НЕ ПОМНИТ. О, какой нелепый смех!

Anna.      Кто из них?

Charlotte.      Это не они.

Ни один из них так и не понял меня, а если не понял – значит, не ОН…

О, я могу быть сильна по своей натуре, но я слаба по своей природе. Я мужчина среди мужчин, мужчина среди женщин, я женщина – как и пристало быть – лишь сама с собой, в ночи, в одиночестве.

Анна, знаешь ли, кто я? Вопросительны твои глаза?

Anna.      Я спрашиваю твоего мнения.

Charlotte.      Я мракобес.

Anna.      А я светлячок, но не по природе, а оттого, что люблю свет – и от этого огонька любимого я подпалила себе крылья, и теперь я пылаю. Когда я сгорю? Когда я стану лишь тенью, которую бес утащит во мрак, где летать так безопасно?..

Фрагмент 4. О стремлении в праведники

Charlotte.      О злость, неправедный гнев, гнусность всех пороков, зачем ты опять разъедаешь на куски мое сердце? Зачем ты приходишь на смену страданию и скорби, зачем ты представляешься их детищем, зачем ты претендуешь на достойное существование и являешь мне свои права? Ты множишь пороки и вносишь вихри в жизнь, крушишь замыслы, сметаешь жуков вместе с лилиями, бросаешь неугодное и угодное бьешь им. Зачем ты превращаешь сны в кошмары, чувства в страсти, а действия в преступления? Зачем ты растишь цветок своего чувства: он слишком красный и слепит светобоязненное ощущение. Оставь меня в печали, дай мне жить и искупать достойно, оставь меня в скорби,–в скорби, ибо я покушаюсь на человека… Сорок девять смертных грехов! Боже, сорок девять грехов, Анна!

Элемент второй. Где моя душа?

Фрагмент 1. О жизненных преградах

Valensia Tujy-Stuart, принцесса Шотландская.      А я тебе говорю, что жизнь прекрасна! И буду писать это на потолке, на стенах, на твоих ладонях, на краях твоей одежды, чтобы ты вновь и вновь твердила и верила.

Charlotte.      Прекрасна, говоришь ты?

Прекрасна, когда не было плохого, или оно закончилось уже давно без последствий и видимых уродств; прекрасна, когда существо избавили от смерти, а не само оно вынуждено было отступить, проявляя себя как слабую тварь; прекрасна, когда есть гармония с природой, и ты получаешь столько же, сколько и отдаешь; прекрасна, когда человек един и возвышен, и нет в нем закручивающихся внутрь винтами проходов и узких коридоров, которые рискуют привести к казематам; когда нет в человеке могил тех или иных чувств, похороненных надежд, вредных мыслей, противоестественных желаний, тягостных воспоминаний и тупиков; разъедающих болезней, тревожных снов и лживых предчувствий; когда мир внешний не борется с миром внутренним; когда внутренний мир не гнушается столь уличных бульваров, что любые светлые тона уже вызывают светобоязнь; когда есть свой хрустальный конь, который отражает радиационные лучи—что? Заметь, я разбираю жизнь по всем составным ее волокнистым горизонталям. И что остается тогда человеку столь порочному, что и действия его и полная пассивность одинаково накаляют обстановку и портят жизнь всем?

Valensia.      Я была бы так рада, если бы у нас с тобой были разные проблемы, и , может быть, мы бы просто не поняли друг друга—но ведь мы, как полюсы одной же идентичности, смотрим друг на друга равными глазами—но я пытаюсь выжить, ты же нет… Я говорю, а ты словно меня не слышишь—как дом молчания рушит оковы на мои речи. Я ведь так пыталась понять тебя—но ты лишь посмотришь и уходишь… Где ты живешь, Шарлотта? Когда ты слушаешь меня—как глас мученика, ты словно вырастаешь каменным храмом покаяния передо мной… но зачем ты сердце свое превращаешь в такой же храм?!—ибо я не скажу «камень», потому единственное, что я способна понять—так это: «Ее сердце не камень, а лишь молчаливый храм с вечным огнем внутри, монастырь с замурованным выходом…» Ты ведь все-таки осталась в этом мире, Шарлотта—неужели для того, чтобы терять, а не обрести?..

Charlotte.      Я отрываюсь от себя… Я старею…

Valensia.      Стареешь, когда надо цвести? Стареешь, даже не преодолев возрастной рубеж?

Charlotte.      Я расту… и насильственным путем. Или, может быть, меня взращивают… А я если и цвету, то не для того, чтобы ЦВЕСТИ, но—ОТЦВЕСТИ и покончить с этим раз и навсегда. Я хочу жить тихо и как хочу—пусть меня оставят в покое!

Valensia.      Девушка, тебе лишь надо полюбить…

Charlotte.      Полюбить! Кого? И это не потому, что я не знакома с любовью, это не потому опять же, что нет достойных… не потому, что мир этот проклят… напротив, он очень идеален и логичен, лишь я не идеальна, поэтому мои желания и не осуществляются… О! Безумие! Меня загнали в угол, зажали, погнали на компромисс… и если после этого еще можно жить с надеждой на что-то, то только на бессмертие.

Valensia.      А ты однако хочешь летать под солнцем, и победа–давно твоя, если бы желание это запирали другие, а не ты сама.

Charlotte.      Что? Ты слышишь? Страх стучит в дверь! Это порок или проблема. Это причина или следствие. Это ожидание или рухнувший план.

Valensia.      Ты покинула свою родину, и придет день—Англию ты тоже покинешь. Неправда, что нет надежды в тебе, а если нет—то тогда присутствует инстинкт—ты бессознательно (или упрямо молчаливо) ищешь… что?

Charlotte.      Я ищу то, чего не хватает мне.

Valensia.      Но что это?

Charlotte.      Я не вижу истины… Он мешает мне!

Valensia.      Он?

Charlotte.      Тот—кто поселился—в моей ночи—

Фрагмент 2. Об объектах

Charlotte.      C тех пор, как я начала бунтовать, все стало плохо. Он—

часть меня, вросшее инородное тело. И если мне удалось еще бунтовать против себя же самой—сила ли это или круг наказаний? Я полагаю, это Дьявол.

Valensia.      Но где же бог, Шарлотта?

Charlotte.      Бог в противоречии! Бог в противоборстве. Бог в том сосуде, который ты назвала храмом моего сердца.

Valensia.      Как же они могут ужиться?

Charlotte.      На то и человек! На то и мученик! И зло на благо, и благо во зло, и прекрасные глаза с пустой душой, и золотое сердце со светобоязнью; непостоянство, непредсказуемость, порывы, натиски чувств, гирлянды эмоций, тучи мыслей, спектры настроений—откуда? Если не течение двух океанов, прохождение двух жизней—то что?! Но послушай… Я думала, он мой бог! И если не часть всевидящего ока, если не дань христианской культуры, если не дуновение с распятий, не ангел-хранитель, не всемирная ведущая рука—то хоть микрокосмическое божество. Мы были так верны друг другу, он обещал мне не расти, он обещал быть спокойным, он любил меня так безумно, как не мог бы полюбить ни один земной человек. Я постоянно ощущала его рядом с собой, он смотрел на меня из зеркала, он был лучше всех на свете в те безоблачные дни. У меня не было друга—такого, как он. Я любила оставаться одна—мне казалось, что наедине с собой, наконец, можно жить, потому как в эти минуты мы и жили только друг для друга—мы упивались. Такое ощущение, будто меленький мятежный дух блуждал и мучился, и наконец нашел пристанище в моем детском сердце. Я познала, как может любить бог. Это еще в Татарии было. О, ты знаешь, он любил воду и… мокрые камни, и длинные ветки ; мы строили песочные домики. Он был всегда такой деятельный, изобретательный, мечтательный, светлый дух. Он боялся грозы, но вместе с тем она нравилась—он и мне передавал благоговение перед этой силой. Откуда же я могла знать, чем это все обернется…

Valensia.      Но что же случилось? (в сторону)      Однако я не могу это постичь!

Charlotte.      Он оказался предателем. Клятвопреступником. Он обещал никогда не вырасти. Но превратился в огромное, растрепанное существо, проявляющее свою гадкую натуру. Вся его любовь оказалась химерой.

Valensia.      Шарлотта, вернись! Нет ли бреда здесь? (в сторону) Я бессильна!

Charlotte.      Бред? Нет, дорогая, он неуместен, как на исповеди.

Valensia.      Я буду слушать дальше!

Charlotte.      Я тоже обещала ему все на свете… Но однажды он шепнул мне о том, что я выросла. А мне было тогда одиннадцать лет,–я не ожидала, что он скажет когда-нибудь упрек мне… Мне!

На душе у меня было так тяжело—я сама себя ощущала будто не на земле: совсем не могла понять, в чем он усмотрел мою взрослость.

К двенадцати годам наше солнце вновь начало ходить по привычной и вечной своей орбите. В пятнадцать лет рухнуло все… Он стал живодером.

Valensia. (в сторону) Видно, это он приучил ее к мазохизму и страсти к суицидам.

Charlotte.      О, зверь! Разъедал изнутри! Помню день, когда он так исполосовал меня, что я вся залилась кровью. Ужасный миг! Я упала на пол… Очнулась в страшной боли… А чудовище мое лишь хрипело: «Не сойти тебе с этого места…» Меня мысль пронзала, что я действительно не сделаю больше ни шагу—не смогу. Ведь он ударил по ногам, по тем самым, которыми восхищался всегда, восторгался, когда мы летели вместе по оживленным улицам, оставляя далеко позади наших соперников.

Valensia.      Но душевное страдание захватило тебя, или это действительно биологическое разрушение?

Charlotte.      Это была физическая боль.

Valensia.      Но была ли болезнь?

Charlotte.      Болезнь душевная—боль живая и чувствимая на коже—вот так уживаются ОНИ…

Valensia.      Я буду слушать дальше…

Charlotte.      А дальше он стал гонять меня по темным лесам, по болотам, в которых я постоянно вязла; по каким-то заросшим склонам, где я падала, снова поднималась, а он только бросал мне под ноги острые камни… Устремлял и устремлял, быстрее и быстрее, я должна была уже бежать не разбирая дороги…

Это как хищный зверь: маленький он ласкается к тебе, а лишь вырастет—кидается, угрожая огромной глоткой.

Valensia. (в сторону)      Бред, но где же причина этой горячки…

Charlotte.      Мне не спастись от этой зверюги. Он обвиняет меня,–но ведь я не сделала ничего предосудительного. Мне не будет покоя, я в вечном огне—что делать?.. Он бушует, он неумолим. А я люблю и скорблю о нем. А если он покинет меня—не покой? Покой! То есть покойная могила! Я не смогу жить без него… как же мне жить в этой прекрасной жизни?

Valensia.Но ведь бред есть! Ты никогда не видела его…

Charlotte.      Да, не видела… или не смогла признаться… Нет в мире и в человеческом разуме таких слов—способных набросать детальный портрет… Нет в цивилизованных современных языках таких слов—хоть вполовину отражающих черты того, кто топает массивными ботинками по нервной системе…

Valensia.      Но есть ли имя?

Charlotte.      Имя есть… Значения нет.