Аллегро забвения

Глава 1

Имён на свете мало кто так держит смычок для скрипки

Достойных музы преподавшей им урок

От почитателей ложатся с благодарностью улыбки

Адреналином в сердце, пламени бросок.

Посвящается

Lindsey Stirling.

Сергий Бриз

Эпизод 1

Ветер упрямый гнал по улице грязной от разнузданной осени ошмётками платья деревьев раздетых прошлое счастье уходящего времени.

***

Катя Калиничева в возрасте семнадцать лет закончила десятилетку школы общеобразовательной и музыкальной по классу скрипки.

По национальности она была Тат, как говорили ей мама и папа, осёдлое ирано-язычное население. Ну, сказали и сказали, дальше и не надо лезть, но нет.

Умный одноклассник её, за отказ Кати с ним иметь сексуальные отношения, овцой прикинулся и подбил девочку гордую своими корнями, вычитать в умных книжках, что горские евреи на территории России в начале ХIХ века, боясь преследований по национальному признаку записывались Татами. Правда, не правда, но камешек брошен был паршивцем в воду, круги пошли, осадок сомнений об истинных корнях своих предков остался у Кати на душе и не то, что сомнением, а потерей в уверенность правды вещей и ситуаций. Миф был разрушен и с ним пошатнулись детские представления о достоверности событий, а значит и ответственности перед моралью. Она стала жить просто, не во что, не веря, и делала, что хотела без ответственности для собственного стыда перед обществом.

***

Во время отдыха на морском побережье этим летом со своими родителями Катя стала свидетелем их трагической случайной смерти. Мама и папа катались на водных лыжах, транспортируемых на тросе катером. На трамплине после прыжка родители погрузились в воду. Катя долго смотрела, как её папу и маму искали пловцы и потом вынесли на берег бездыханные тела.

Денег на книжке сберегательной у неё от родителей осталось прилично и дом дорогой, богатый давал надежды на твёрдое будущее. Остались родители в ней своей красотой чернокудрой, телом таким же смуглым, сухим, мускулистым, спортивного склада. Особенно икры ног её, как у лошадки выделялись.

Как же приятно было смотреть ей из маленького окна ванной комнаты тёплого дома в Подмосковье на холодную непогоду, съёживаться голым телом в наслаждении от струек согревающей воды из душа, натирать грудь, шею мягкой и пушистой от пены мыльной мочалкой.

Помещение ванной комнаты было просторно, с лежачей ванной для мытья посередине, из чугуна и душем около маленького окошка, выходящего видом во двор дома.

Вода стекала по полу в сток, установленный, в покрытый кафелем пол и пар оседал на стенах, тоже выработанных мастером по кафелю с красивым подбором рисунка, матовым налётом с рисунком капель влаги.

Зеркало на стене двух метровой ширины и высотой от потолка почти до пола создавало иллюзию продолжения помещения, проходом в таинственный мир зазеркалья и потолок с мозаикой из тех же зеркал оставлял мыслями баламутить сокровенные и прятанные от посторонних глаз фантазии.

Катя смотрела в оконце и смывала с себя водой из душа мыльную пену, говорила сама с собой тихо с улыбкой грусти словами любимого поэта:

– Вот и всё, впереди одна лишь осень, всё ушло, и теперь лишь время спросишь, что в лесу, одинокою кукушкой отобьёт, всю твою оставшуюся жизнь.

Катя выключила душ, подошла к зеркалу и, сняв с вешалки махровое полотенце, начала вытираться, насухо, продолжая разговаривать сама с собой стихами поэта:

– Спросишь ты, как с последним светом солнца ты уйдёшь, и костёр последней спичкой разожжешь, и прикуришь сигарету от углей, что горят как тысячи огней.

Катя встряхнула гривой чёрного цвета волос длины ниже поясницы, выгнула спину и пошла по периметру ванной комнаты шагом кобылицы дикой. Она фыркнула пару раз слюнями из губ розочкой сложенных, издавая ртом, ржание разгоряченного животного, остановилась напротив зеркальной стены, в отражении которой смотрели на неё глаза с диагнозом начальной стадии шизофрении поставленным доктором психиатром.

Слюна изо рта повисла нитью прозрачной и губы шептали:

– Давно ушли твои друзья, забыли о тебе враги, в последний раз лишь ветер да листва твои почистят сапоги.

Катя скосила глаза на окно, в которое бился ветер листвою падучей и закончила:

– Холодный ветер разметал угли того погасшего костра и за спиною Времени шаги напомнят, что идти пора.

Эпизод 2

Катя вошла на первый этаж холла консерватории. Из-за похорон родителей она пропустила экзамены и сегодня пришла уточнить условия приёма поступления на следующий год. Абитуриенты толпились кучками в зале. Экзамены закончились вчера и сегодня все ждали, когда вывесят списки претендентов на звание студента.

Молодёжи было много, зал фойе казался пчелиным роем. Катя села на подоконник и с грустью смотрела на снующий народ. Молодой человек, стройного сложения, подвижный, с обаятельной улыбкой на лице задержал свой взгляд на Кате, подошёл, представился:

– Фуга.

– Кто, кто? – спросила Катя.

– Фуга, меня так называют мои друзья музыканты. Ну, просто прозвище уличное, а так моё имя Аркадий, но для друзей лучше Фуга, – ответил парень.

– Меня зовут Катя, – ответила добродушно девушка.

– Ты тоже поступаешь? – интересовался Фуга.

– Нет, я не успела на экзамены, пришла просто уточнить условия поступления на следующий год, – печалилась Катя.

– И на чём ты тоску ведёшь по ушам слушателей? – улыбался Фуга.

– На скрипке, – сообразила ответом Катя.

– Ты чисто для себя играешь или народ хочешь удивить? – узорно изъяснялся Фуга.

Катя рассмеялась. Фуга ей понравился простотой своего общения, в котором сквозило понимание и неподдельное чувство товарищества.

– Я не поняла вопроса? – отвечала Катя.

– Ну, ты, наверное, просто хочешь отучиться, мучаешь свой инструмент, чтобы потом стать учителем музыки или дерзаешь стихии, например, как я, по вечерам играю на площади, подрабатываю и с публикой уже «на ты», для того, чтобы видеть настоящее восприятие музыки людьми. Ну, не по телевизору, а прямо в живую, чтобы, когда я буду брать высоты международных эстрад, меня не брал холодок неуверенности, – распинался Фуга.

Катю забавлял Фуга своими жестами рук и выразительной мимикой лица. Она смотрела на него и ей, было просто хорошо, как каждому, кто в молодости испытывал чувство переживания при поступлении в учебное заведение и волнение от первого взрослого знакомства.

Вынесли списки и развесили на доске объявлений. Молодёжь волнами подкатывала к доске, суетилась, мешалась снова, отходила и вновь новыми любопытствующими лицами подступала к доске информации, интересуясь музыкальной возможностью в своей судьбе.

Фуга тоже ускользнул вьюном и, прочитав на доске себя, подошёл к Кате с удовлетворением на лице, произнес:

– Ну, вот кто бы мог подумать, что я такой молодец? Приняли, теперь придётся и учиться и подрабатывать.

– Поздравляю, – ответила Катя.

– Ты приходи вечером на площадь. Там, много народа на тусовке, художники, музыканты. Кого там только нет? Я тоже там играю. У меня синтезатор, колонки с усилителем на аккумуляторе. Может, ты примкнёшь ко мне со скрипкой, получится дуэт, – говорил Фуга.

– Спасибо, приду, – ответила Катя вслед убегавшему Фуге.

***

Зал вестибюля опустел, а Катя всё сидела на подоконнике, смотрела в окно на улицу. Идти ей было куда, да вот только там никто её не ждал. Платье немного задралось у нее и тело, хвасталось прелестью ног беспечной юности.

Михаил Анатольевич Хомяков тридцатипятилетний заместитель председателя приёмной комиссии экзаменов и по должности финансовый директор консерватории спустился с лестницы второго этажа. Проходя мимо Кати, он задержал свой пытливый взгляд на её мускулистых ногах. В его взгляде, с легким прищуром, мелькала искра хищности коршуна, и только опытный психиатр мог бы заметить блеск нервного напряжения нездоровых фантазий в зелёных, как у мартовского кота, глазах.

– Девушка, консерватория закрывается. Надо дать отдых музыкальному дворцу. Вы, почему сидите с таким грустным выражением лица, провалили экзамен? – журил котом Михаил.

– Я опоздала в этом году на экзамены. Вот пришла поинтересоваться условиями поступления на следующий год, – жалилась Катя.

– Иногородняя? – стелил Михаил, глазами впиваясь в рельеф её ноги.

– Подгородняя, – рассмеялась Катя.

– Родители, наверное, на улице ждут? – закидывал удочки деятель народного искусства.

– У меня нет родителей, я живу одна, – эхом отвечала Катя.

– И сколько же вам лет барышня? – пытал Михаил.

– На той неделе исполнилось восемнадцать, – ответила глупышкой Катерина.

– Угу, – подвёл итог своих интересов Михаил.

Катя сползла телом с подоконника вниз и платье, подолом прилипло к нагретой крашеной доске, оголив мускулистый профиль ягодицы. Катя одёрнула подол и пошла в сторону информационной доски.

Михаил всегда ловил удовольствие от не стандартов. Мускулистые ноги Кати произвели своё впечатление на него, как хорошая скаковая кобыла на профессионального наездника.

– Мы можем с вами рассмотреть ваше текущее положения дел в отношении экзамена, – произнёс ей в след уверенным голосом Михаил. – Я знаю всех членов приёмной комиссии, и даже смог бы вас, лично прослушать с товарищами. Если вы нас впечатлите, то думаю, вопрос о вашем поступлении на этот год можно будет решить.

Катя внимательно выслушала и спросила:

– А вы кто?

– Я, скажем, контролирующий орган ваших экзаменаторов. Мы с моими коллегами завтра на даче в непринуждённой обстановке сможем вас прослушать, – обнадёживал ловелас одинокое сердце страдалицы.

– Когда? – с иронией спросила Катя.

– В это воскресенье, – ответил Михаил.

Катя улыбнулась и ответила:

– Говорите адрес.

Эпизод 3

В пятницу вечером четверо друзей задержавшейся дружбы юности, еле ворочая языком от избытка принятого алкоголя, развалились в камуфляжной одежде вокруг костра на матрасах, лежавших на земле, устланной осенним пёстрым ковром листвы. Весь этот кутёж проходил на территории дачи Анатолия Павловича Хомякова, пенсионера по возрасту, профессора, в должности преподавателя музыке при Доме культуры района города и наконец, по родственным связям являвшегося отцом Михаила.

Отдыхающие держали в руках шампуры с шашлыками из осетрины и бутылками шампанского, которое пили из горлышка. Все они были одноклассниками и дружили с детства. Им нравился их порочный круг потому, что каждый из них служил в нём звеном цепи их общих, а значит и личных доходов. Ещё немаловажное, что их роднило, это заболевания, которыми они все страдали, каждый своим, ущербные для каждого, но находясь вместе, они себя чувствовали одинаково хорошо, как все больные в одной палате.

– Атос! – выкрикнул пьяным голосом Михаил, который являлся, сыном профессора музыки из зажиточной семьи и являлся лидером, и заводилой всей компании. Он был идейным вдохновителем всех порочных фантазий, которые рождались тайными мыслями в извилинах его мозга, а также и в головах его друзей, да вдобавок, благодаря даче родителя вся компания воплощала в жизнь задуманные идеи.

Михаила возможности использовались в кругу друзей, как бонус. Дети тех людей, которые приносили им всем пользу, могли поступить в консерваторию на бюджетный вариант учёбы. И вот этот прекрасный мальчик переросток страдал тайным недомоганием, приступами нервных припадков, особо в пьяном виде, что достались ему по наследству от его рано умершей матери с таким же отклонением от нормы.

– Портос! – вторил ему тучного телосложения Павел Скляров, дружок его закадычный, одного с ним возраста директор продовольственной районной базы города. Павел вносил свою лепту в товарищество тем, что подмазывал нужным людям хорошие продукты. По натуре приколист и добряк, любил поесть хорошо и выпить сладко. Женщин тоже любил, но больше на картинках. Очень ему нравилось фотографировать женщин и не просто так, и не просто в стиле Ню с голым торсом, а вообще без ничего, да ещё с как-нибудь изворотом. Он прямо трясся, когда снимал натуру с нестандартными положениями дел. То заставит женщину натурщицу, ну из тех, кто по вызову приходит за вознаграждение, сигарету зажать между ягодиц, то цветок вставит в её промежность. Ну, в общем, художник. Страдал только он с детства хромотой, одна нога была короче другой на пять сантиметров, что при современной обуви не являлось помехой.

– Арамис! – ворочал языком Виктор Юденич их одногодка, второй раз, свежо выпеченный муниципальный депутат района по участку номера три. Он был среди них финансовым источником доходов. Ему нравились махинации на уровне мелкого хозяйчика, за которые по закону, кроме пинка под зад особо не накажут при его депутатском значке. Он вербовал вокруг себя состоятельных людей, дружил с милицией и даже с Федеральной службой, не говоря уже о прокуратуре. Он, был страстный любитель женщин, похотливый и сладострастный, да вдобавок картёжник и даже отсутствие фаланги на указательном пальце правой руки не мешало ему передёргивать в игре карты.

Четвёртое имя не прозвучало по причине хрюкающего звука изо рта Сергея Брагина, ввиду его пьяного состояния.

– Эй, дружище прокуратор, не слышим тебя, – хохотал Павел.

Сергей набрался сил и выкрикнул с возмущением:

– Дартьян, дартан

– Кордан, драчиньян, – смеялся над захмелевшим другом Павел.

Сергей состоял на службе старшим следователем областной прокуратуры. На работе он был страшен, слуга закона, трудоголик. Ревностно относился к своим обязанностям и благам. Он всегда выручал и прикрывал своих друзей за все их ошибки и хулиганства, потому, что он их любил. Отсутствие одного яичка в его мошонке, стесняло его в общих действиях с женщинами и поэтому, он выбрал для себя позицию философа. Он не очень жаловал эти оргии, потому, что, как истинный философ, которым стал по причине своей должности следователя, предпочитал выпивку, как единственное плотское наслаждение. Ну, короче говоря, такая компания у них подобралась, что всем хорошо было.

А, сейчас Сергей лежал на животе, лицом уткнувшись в надувную подушку, с обглоданной на шампуре рыбой в руке и смеялся от удовольствия своего положения под выкрутасы своих друзей.

– Тост за вновь избранного, нашего муниципального депутата Витюшу…, – захлёбываясь смехом, верещал Павел, но так и не договорил, а захрюкал специально поросёнком и с чавканьем на показуху губами снимал с шампура нежную осетрину.

Обслуга по дачному дому состояла из двадцати пятилетней Евдакии Новиковой и её двоюродного брата Гены Новикова, которые готовили и убирали дачу за вознаграждение.

Да и язык они держали за зубами крепко, потому, что Сергей вытащил брата никудышного Гену, сестры похотливой Дуси из нехорошего дела с криминальным прошлым и тот готов был ему пятки лизать в благодарность. Еды перепадало много всегда им после пира. Дуся молодая была, да ранняя, кровь с молоком, грудь два бидона молока, мать одиночка, но талию держала свою строго, и лицо штукатурила, как на свадьбу собиралась. Она у них ещё и банщицей подрабатывала. Парила их и не стеснялась, а они её использовали в своих банных утехах тоже без стеснения, всей дружной компанией, кроме конечно Сергея Брагина, который смотрел на эти оргии и только пил.

– Всё,– положил конец разгулу Михаил, – пошли все в баню. Отмоемся в парной от осетрины, отдохнём, вечером пульку распишем.

– Быстрый ты на расправу Миша. Это тебе не музыкальная академия. Нам свежий депутат Юденич только долю выдал всем от отката за открытие продовольственного рынка. Бабло, наличными между прочим, а ты сразу хочешь у всех подгон в преферанс выиграть. Злодей ты, – рассмеялся Павел и похлопал по плечу Виктора.

– Я пополз, – проговорил Виктор и на четвереньках побрёл к крыльцу бани.

– Брагина захватите, орлы горные, а то он сам не долетит до гнезда, – рассмеялся Михаил и поманил к себе Дусю, которая заливала водой костёр из брызгалки.

– Свет моих очей Дульсинея, баня готова? – спросил, икнув Михаил.

– Готова Михаил Анатольевич, – ответила Дуся и подошла к их столу.

– Ну, тогда все в баню, – сказал Михаил и, встав, начал помогать, друзьям поднимать Сергея с матраса.

Из двери бани вышел Гена, за ним в след клубом ленивым вывалился пар. Гена бережно прикрыл дверь бани, подошёл к столу убрать остатки разгула после пикника, а друзья, гогоча, протискивались в узкую дверь бани.

– Сейчас опять напарятся, напьются и спать до вечера, а потом в карты резаться будут всю ночь напролёт, – сказал, Гена.

– Пусть пьют. Они во время сабантуя мне всегда подарки дарят, щедрые спьяну, – радовалась Дуся.

– Ну, ты осторожнее с ними, а то под кайфом они могут, что угодно вытворить, – сторожил брат сестру.

– А, что они смогут сделать, кроме того, что они мне все вместе ноги задирают в бане? Так я терпеливая, да вдобавок они не все могут спьяну. Вон Серёга следователь, только, как пощупать, и может, а потом я ему рассказываю, будто он меня всю ночь мучил.

– Залетишь ты, как в прошлый раз от них и выгонят они тебя со стола барского, – жалел брат сестру.

– Не могу я рожать больше после последнего аборта, но им не говорила об этом,– гордилась сестра.

– Ты, я смотрю, даже отбила у них охоту к проституткам, – удивлялся брат.

– Они хоть и деловые, но всё-таки служащие государственные, побаиваются. Я им сказала, что проститутки их на крючок посадят, потому, что, как напьются, много спьяну болтают. Они согласились, – хвасталась Дуся.

– А других водят сюда? – пытал Гена.

– Раньше, частенько бывало, девок привозили, тех, у кого рыльца в пушку, кто по следствию проходил у Серёги Брагина, вместо денег от них принимал натурой, послабления им делал, его Михаил подбивал на это. Потом вообще бросили водить сюда кого-либо, стали за еду, да за подарки с деньгами пользоваться моими услугами. Перешли на другой интерес, групповой, – щекотала интерес Дуся. – Вот я и притворяю в жизнь их тайные пороки, если надо, девок привожу сама, по своему выбору и то приезжих, разово.

– Ты короче весь жар под себя подгребаешь сестрёнка, – колол брат иголочкой.

– Мне кормить сына надо Гена, никто не поможет, вот и хлопочу. Тебя вот они, ради меня выручили из беды, спасли от тюрьмы за дела твои пьяные. За тобой и так судимость имеется. Так, что ты давай не кукарекай, а помогай убираться братик, – поучала Дуся.

– Может быть, компромат на них собрать? – жучил брат Гена.

– Ты Гена, хоть и брат мне, но я скажу, дурак ты. «Не руби сук, на котором сидишь». Сынок мой от их шалостей родился, – гордилась сестра.

– А от кого ребёнок? – удивился Гена.

– Им не сказала, и тебе не скажу. По любви родила, для себя. Кто захочет из них первый жениться, то я его сюрпризом одарю, скажу, что сын от него,– глумилась добрая Дульсинея. – Конечно, на стороне может и есть у них кто, я не знаю, но деньги и власть, главнее оказываются в итоге, затягивают и баб им не надо.

***

Компания четверых друзей уже находилась в бане, плескалась водой горячей. Из двери предбанника выглянул Михаил и с интонацией удивления, играя театром, проговорил Дусе:

– Алё, центральная, предоставьте, пожалуйста, разговор на коммутаторе. Мадмуазель телефонистка, прошу поторопиться, у меня разговор заказан международный с Парижем, будьте любезны соедините через ваш коммутатор меня с моим другом по-французски.

– Иду, иду, Михаил Анатольевич, – рассмеявшись, ответила Дуся и шустро, играя походкой, пошла к бане.

***

Дверь парной скрипнула, и Павел тут же выплеснул холодной водой из ковша на раскалённые камни печи, сам козликом отпрыгнул в сторону, сел голым задом на влажные доски лежака. Пар от горячих камней драконом злобы горячей выдал в помещение завесу мутной браги пара и под этот сюжет, открылась дверь, где из предбанника на доски горячие ступила ногами босыми красота тела молодого женского, голого и пряного.

Друзья сидели на палатях бани и смотрели на сочное тело Дуси. Рты у них были полуоткрытые, из уголков губ улыбающихся стекала слюна кобелиная.

Дуся прошлась по бане радостью желанной для дум блудливых среди пара повисшего и, встав на четвереньки на широкую скамью, котиком прогнула спину, произнесла нарочито громко голосом служебного администратора:

– Алё, международный разговор заказывали?

Михаил затрусил смешливо к Дусе и встал перед её лицом, руками обхватил её голову.

Виктор проковылял в развалку, играясь медвежонком к ягодицам Дуси, обхватил руками её бёдра и, войдя в неё своим желанием, произнёс на ломаном языке:

– Алё коммутатор, соедините, пожалуйста, с абонентом.

Дуся стянула рукой с Михаила спортивные трусы, ухватилась пятернёй за его мужское достоинство и, облизнув свои пухлые губы, произнесла:

– Соединяю.

***

Сергей спал на палатях в бане, пьяным сном, разомлевшего тела своего, а Виктор лежал рядом, таращил глаза на друзей своих Михаила и Павла, следил за их оскаленными от похоти лицами и животными движениями.

Михаил кроликом суетился у румяного лица Дуси, держал кончиками пальцев рук своих за розовые её ушки, а Павел, изображая голосом своим резвого поросёнка, хрюкал и повизгивал, шустрил со спины предмета своего блаженства, которое монотонно двигалось в такт его желанию, выполняя свою роль телефонного соединения между абонентами международной линии связи.