Czytaj książkę: «Адмирал Колчак и суд истории»

ВВЕДЕНИЕ

Современная международная обстановка и внутрироссийская политическая ситуация подтолкнули историков к изучению «психологии войны» как феномена, в котором на первый план помимо политики и экономики выступает природа личности в ее прямой зависимости от окружающих обстоятельств¹. Наиболее ярко это проявляется в общественном интересе к попыткам реабилитации Верховного правителя России А.В. Колчака. Постановка вопроса имеет полярные стороны: безусловное признание заслуг российского адмирала перед Отечеством – и юридические выводы о его «преступлениях против мира и человечности».

На одну чашу исторических весов оказались при этом положены диаметрально противоположные «оценочные» критерии: социально-политический строй, система правления и деятельность лидера, давшего своим именем название исторической эпохе – эпохе «колчаковщины». В связи с этим уместно вспомнить слова Г.В. Плеханова: «Влиятельные личности… могут изменять индивидуальную физиономию событий и некоторые частные их последствия, но они не могут изменить их общее направление»².

Казус же состоит в том, что современная российская демократическая Фемида, используя архивные документальные первоисточники из «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других», оказалась автономной от следственной фактуры. Так, юридический аспект решения Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации, отказавшей в реабилитации, основан на «данных 9 допросов, которые были проведены сотрудниками Чрезвычайной следственной комиссии в 1920 году»³.

При этом вне зоны внимания следователей и Военной коллегии оказалась определяющая историческая фактология: организационные предпосылки окончательного этапа борьбы с реакционным режимом «правобольшевистской атамановщины», именуемой «колчаковщиной»; инициатор создания Чрезвычайной следственной комиссии (ЧСК) и ее цели; состав, регламент работы (порядок ведения допросов) ЧСК; предъявленные Колчаку обвинения и юридическая правомочность текстов допросов.

В соответствии со 2-й статьей Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» (с изменениями на 4 ноября 1995 г., по состоянию на 1 декабря 1995 г.) порядок реабилитации распространяется «на граждан Российской Федерации… подвергшихся политическим репрессиям на территории Российской Федерации с 25 октября (7 ноября) 1917 года…». Был ли гражданин России А.В. Колчак подвергнут политическим репрессиям?

Ответ на этот вопрос раскрыт в материалах Чрезвычайного революционного трибунала (ЧРТ) при Сибирском революционном комитете (Сибревкоме) «по делу самозваного и мятежного правительства Колчака и их вдохновителей». При вынесении приговора на 11-м заседании 30 мая 1920 г. председатель трибунала И.П. Павлуновский⁴ декларировал, что «декретом Совета народных комиссаров, все правительство Колчака было объявлено вне закона Считая, что в настоящее время, когда острый момент гражданской войны миновал, советская власть нашла возможным, объявленное вне закона, правительство Колчака судить»⁵.

За год до этого приговора, 16 августа 1919 г., Совнарком и ВЦИК в обращении к рабочим, крестьянам и всем трудящимся Сибири заявили: «1. Бывший царский адмирал Колчак, самозвано наименовавший себя «Верховным правителем», и его «Совет министров» объявляются вне закона. Все ставленники и агенты Колчака и находящегося в Сибири союзнического командования подлежат немедленному аресту»⁶.

С учетом данного обстоятельства мы и будем рассматривать применение к «бывшему царскому адмиралу» 3-й статьи Закона «О реабилитации», которая перечисляет мотивы реабилитации, которой подлежат лица (подвергнутые уголовным репрессиям по решению ВЧК, привлеченные к уголовной ответственности и признанные социально опасными) в их исторической последовательности.

С нашей точки зрения, в зале суда современной России требуется именно такой подход в оценке ярлыков и конкретных персонифицированных обвинений.

Считаю своим приятным долгом поблагодарить за предоставленные документы и фактические сведения руководство и специалистов Центрального архива ФСБ России: В.С. Христофорова, В.К. Виноградова, Л.И. Ермакову, С.В. Конину; начальника отдела международных связей Администрации Национальных архивов и документации США г-на Донна Нила; руководителя Московского бюро Международного института социальной истории (Нидерланды) И.Ю. Новиченко; специалиста Государственного архива Одесской области Украины О.В. Коновалову; руководство и специалистов Российского государственного архива экономики, Российского государственного архива Иркутской области, Российского государственного архива Военно-морского флота.

Особая признательность и благодарность за консультации, практические советы, помощь и фотографии заместителю директора Института российской истории РАН профессору В.М. Лаврову; председателю правления общественного фонда для создания в Москве храма, музея и других сооружений в память о жертвах политических репрессий с 1917 по 1985 г. кандидату технических наук С.С. Зуеву; семье Сафоновых (лично И.К. Сафонову) и кинодраматургу А.К. Уварову; творческому коллективу научно-практического журнала «Отечественные архивы».

АДМИРАЛ КОЛЧАК И СУД ИСТОРИИ

Глава 1
ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ОКОНЧАТЕЛЬНОГО ЭТАПА БОРЬБЫ С «КОЛЧАКОВЩИНОЙ»⁷

В начале XXI века отечественные историки столкнулись с необходимостью формирования новой концепции Гражданской войны в Сибири на базе разработки иных подходов. Это обстоятельство во многом определяется состоянием историографии 1920—1980-х годов, сложившейся на основе канонических для той поры источников: а) произведений В.И. Ленина, б) стенограмм, протоколов и постановлений съездов компартии и съездов Советов, в) центральных печатных органов большевистской партии и советского правительства, г) сборников документов, опубликованных Центрархивом и истпартовскими журналами, а также воспоминаний активных участников борьбы с так называемой «колчаковщиной».

Первые из этих двух пунктов не могут способствовать выработке нового, более объективного и аргументированного подхода к нашей проблеме, так как носят абстрактный партийно-публицистический характер и географически оторваны от конкретных мест событий.

К тому же в августе 1919 г. Сибревкому, учрежденному ВЦИКом и Совнаркомом, была делегирована часть руководящих функций в отношении местных сибирских органов власти, а также предоставлено право вносить изменения и дополнения в декреты, постановления и распоряжения высших органов советской власти, диктуемые «сибирской спецификой», что де-юре позволяет говорить об автономности сибиряков от руководящих партийных директив Москвы.

Другие составные части налаженной в прошлом источниковой базы, даже без их внутренней взаимосвязи, могут послужить достаточным поводом к размышлениям⁸.

10 января 1920 г. газета «Правда» опубликовала на первой полосе заметку «Катастрофа», в которой было провозглашено: «Мы ликвидировали самого Колчака: он в наших руках». В поясняющей части этой заметки как-то неоднозначно были описаны причины, приведшие к «ликвидации»: «Колчак и его министр Пепеляев⁹, вместе с золотом, украденным в Казани, захвачены собственными солдатами в Иркутске. Но эти солдаты взяли в плен своих начальников только потому, что сами взяты в плен красными повстанцами».

В отличие от «Правды» «Известия ВЦИК» на первых порах ограничивались уведомлением: «По непроверенным пока сведениям… имеются данные, что Верховный правитель Колчак, со всем золотым запасом, арестован красным партизанским отрядом», а на другой день «красный партизанский отряд» сменился «полковником Пепеляевым»¹⁰.

Лишь 14 января Москва узнала о том, что свержение Омского правительства «организовано эсерами в союзе с Гайдой¹¹ и при содействии американцев… У эсеров, меньшевиков, крестьянского союза и политического земского бюро, заключивших соглашение, был первоначальный план: свергнув Колчака, образовать независимую Сибирскую республику от реки Оби до Владивостока… в Иркутске образовано правительство из названных групп»¹² (Политический центр. – С. Д.).

Однако такой поворот событий был проигнорирован центральным печатным органом большевиков, посчитавшим, видимо, неоспоримым выраженное 10 января собственное мнение: «Нет больше Колчака, нет «Верховного правителя»… Речь идет теперь уже не о борьбе с ним, а о суде над ним, о возмездии за все его преступления. Повстанцами разбит и Семенов¹³ – дальневосточный самозванец, соперник Колчака и, может быть, спутник его по дороге от власти в зал революционного трибунала»¹⁴.

Дальнейшую разъяснительную работу о ситуации в Иркутске взяли на себя «Известия ВЦИК», опубликовав передовую статью главного редактора Ю.М. Стеклова¹⁵ «Конец колчаковщины».

«Инициативную роль в этом событии сыграли эсеры… – признавал он, – наученные горьким опытом, эсеры… действуют теперь в контакте с большевиками, в частности с партизанскими отрядами. Нужно надеяться, что они будут иметь благоразумие не противиться советской власти и выполнят ее требования, отвечающие создавшемуся положению дел…

Эсеры будут с гордостью указывать на иркутские события, как на пример той борьбы в тылу контрреволюции, о которой говорила резолюция IX Совета их партии… но не следует забывать, что выступление эсеров против Колчака стало возможным лишь в результате двух факторов, не зависящих от их воли, а именно: побед Красной армии, во-первых, и поддержки американцев, во-вторых».

При этом «выпячивание» Ю.М. Стекловым роли двух факторов (с учетом «педагогической демонстрации» Л.Д. Троцкого на Брест-Литовских переговорах), констатация установления советской власти в Иркутской губернии и отсутствие самостоятельной политики у Политического центра, разгром Колчака и Семенова («которые еще живы, но живы не в Бутырке») соседствовали с признанием того обстоятельства, что значительная часть территории Сибири находилась «в руках контрреволюции, т. е. руках антантовской буржуазии (ибо ведь это одно и то же)»¹⁶.

Если сопоставить информацию «Правды» и «Известий ВЦИК», то трудно понять, кто же являлся победителем в разгроме Омского правительства Верховного правителя: его «собственные солдаты», одновременно находившиеся в плену неких «красных повстанцев», или эсеры, «создавшие Колчака». И могут ли победы «первого фактора», никак не связанные с арестом 27 декабря 1919 г. чехами Колчака в Нижнеудинске (причем регулярные войска Красной армии в Иркутск прибывают 7 марта 1920 г.), сочетаться с «безволием» эсеров, «идущих на поводу» «второго фактора»?

Какое «требование большевиков» к эсерам, «отвечающее создавшемуся положению», имел в виду Стеклов? Видимо, наипервейшее – власть. Но «иркутское правительство» «действует в контакте с большевиками», «красными повстанцами» и «красными партизанами», к тому же «речь идет теперь уже не о борьбе с Колчаком, а о суде над ним». Какая же при этом подразумевалась власть и от кого исходило ее требование: от центральной или местной советской власти?

Постепенно концепция от рамок трех газетных строк «Правды» по случаю «пленения» Красной армией «поднятого на штыки своими собственными солдатами» Верховного правителя сузилась в одно все определяющее положение: «Через две недели после расстрела Колчака Красная армия заняла Иркутск, окончательно закрепив завоевания Октябрьской революции на территории Сибири»¹⁷.

А это, в свою очередь, прямо сказалось на всей дальнейшей историографии, которая подстроилась под эти три строчки, сфокусировав внимание на том, как Колчак якобы лично «порол уезды», «мучил тысячи лучших товарищей», «распродавал куски Сибири империалистам», «жег», «грабил» и «вешал».

Но даже при такой однобокости не выявились ответы на вопросы: что же помогло «собственным войскам» адмирала «поднять его на штыки» и почему «окончательное завоевание Октябрьской революции на территории Сибири» связывалось с взятием Красной армией всего лишь одного из ее городов? В связи с последним – не имел ли Иркутск гораздо более важного значения, чем просто город, где расстреляли Колчака?

Следовательно, при формировании новой концепции Гражданской войны в Сибири сборники документов, опубликованные Центрархивом и истпартовскими журналами, воспоминания активных участников борьбы с «колчаковщиной» должны бесспорно засчитываться в актив, но только в качестве выразителей позиции одной из сторон и с обязательной существенной поправкой в контексте проблематики.

Выявить инициативное начало для поправки особого труда не составляет. Сами историки 1920—1980-х годов наименовали его «демократической контрреволюцией» и, желая подчеркнуть его малозначительность по сравнению с серьезными проблемами (большевистское подполье, рабочее, крестьянское и партизанское движения), определили как «сюжет».

Источниковая база в изучении «демократической контрреволюции» в Сибири традиционно основывалась на попавших в поле зрения исследователей типографских изданиях узаконений и распоряжений Западно-Сибирского комиссариата, Временного Сибирского и Омского правительств, декларациях и стенограммах съездов общественных и небольшевистских партийных организаций, газетах: эсеровских, меньшевистских, земских, кадетских, монархических и официальных, мемуарах представителей небольшевистских партий, «белого» и иностранного офицерства.

Результат анализа данных источников имел прежде, как правило, ярко выраженную партийно-публицистическую и популяризаторскую окраску, подменившую собой конкретно-исторический ход событий абстрактно-умозрительными схемами и положениями.

Даже в оценке классовой сущности «сибирской специфики» историки пришли к полярным выводам. «Там, где пролетариат был слаб, как, например, в Сибири и Поволжье, – писал Е.М. Ярославский¹⁸, – эсерам и кадетам удалось их (крестьян. – С. Д.) обмануть призраком Учредительного собрания, как раз там контрреволюции имели свои первые значительные успехи. Руководящую роль в пролетарской революции играл город, деревня шла за городом, пролетариат повел крестьянство»¹⁹.

В отличие от члена редколлегии «Правды» другой непосредственный участник событий в Сибири, Е.Е. Колосов²⁰, относил «спорадические и судорожные» «городские движения» за период 1918–1919 гг. на счет «провоцировавших» их «агентов власти». «Да и по составу участников эти городские движения являются, в сущности, полу-крестьянскими, т. к. они захватывали главным образом солдатскую массу, а не городских рабочих»²¹, – заключал он.

Во всех работах первых историков Гражданской войны в Сибири отчетливо прослеживалась мысль, что сибирские эсеры, меньшевики и кадеты играли роль застрельщиков Гражданской войны, в борьбе с советской властью шли на союз с интервентами и способствовали установлению военной диктатуры.

Общая деятельность Омского правительства освещалась сквозь призму «правдинских» газетных строк, поверхностно рассматривались вопросы о предпосылках окончательного этапа борьбы с режимом, а также о долгосрочных планах центральной советской власти в использовании «буржуазно-демократического» итога этой борьбы.

Вся методика исследований была созвучна ленинскому «Письму к рабочим и крестьянам по поводу победы над Колчаком», содержавшему пять уроков-заповедей, как избежать произвола реакции. Первые три говорили о необходимости поддержки Красной армии, о хлебной монополии, твердых ценах, соблюдении строжайшего революционного порядка. Четвертый и пятый были направлены против меньшевиков и эсеров – с советом не допускать с ними «единого фронта». Народовластие, «четыреххвостка» и свобода печати назывались «демократической ложью».

Заключительный аккорд письма – «на примере Колчака крестьяне научились не бояться пугала («диктатуры одной партии», «партии большевиков-коммунистов». – С. Д.), что сделало бесполезными поиски «междиктатурной середины», – не стыковался со словами того же автора, сказанными им спустя полгода: «Получается такое положение, что чем больше мы побеждаем, тем больше оказывалось таких областей, как Сибирь, Украина и Кубань. Там богатые крестьяне, там пролетариев нет, а если пролетариат и есть, то он развращен мелкобуржуазными привычками»²².

Для изучения окончательного этапа борьбы с режимом Омского правительства и предшествовавших ему событий неоценимое значение имеют архивные документы, которые охватывают по своей содержательной динамике и структуре определенный исторический период. «Следственное дело по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» предоставляет уникальную возможность для восполнения многих пробелов. Во-первых, можно выявить причины смещения внимания центральной советской власти с «демократической лжи» на не боявшихся «пугала» сибирских крестьян и «мелкобуржуазных» пролетариев. Во-вторых – назвать главных инициаторов пересмотра ленинских пяти уроков по мере «освободительного» продвижения Красной армии в глубь Сибири.

Что же заставило центральную советскую власть всего за полгода пересмотреть ленинские уроки-заповеди? Окрепшие к концу 1919 г. сибирское земство, местное и городское самоуправления, нашедшие в союзном единении с «барчатами, интеллигентиками, господчиками» альтернативную «середину» двум диктатурам: «правобольшевистской атамановщины» и пролетариата.

Объявляя грамотой от 16 сентября 1919 г. созыв Государственного земского совещания, которое «должно <…> помочь правительству в переходе от неизбежных суровых начал военного управления <..> к новым началам жизни мирной, основанной на бдительной охране законности и твердых гарантиях гражданских свобод и благ личных и имущественных»²³, Омское правительство (отметив борьбу двух принципов в управлении: делового, внепартийного и узкопартийного, социал-революционного) не учитывало широких общественных интересов.

Независимо от Всесибирского союза земств и городов (Сибземгора), обласканного грамотой Верховного правителя, с 11 по 22 октября 1919 г. в Иркутске состоялось совещание представителей Томского, Енисейского, Иркутского, Приморского, Якутского и Пермского губернских, областных и семи уездных земств, пришедшее к общему заключению:

«Правительство адмирала Колчака, как и правительство Ленина и Троцкого, явились в результате вооруженного захвата власти группой безответственных политических деятелей. И то и другое правительства оправдывали такой захват интересами своей страны, но если большевики открыто ставили своей целью создание диктатуры пролетариата как средства завоевания экономической и политической самостоятельности и трудящегося класса, то Омское правительство, прибегая к вооруженному захвату власти и говоря об интересах всех классов населения, стремилось в действительности лишь к защите интересов состоятельной части его.

И здесь и там захват власти привел к созданию диктатуры, несовместимой с принципами народовластия, и в силу этого и здесь и там велась и ведется железная борьба с широкими слоями трудового населения и органами народного представительства»²⁴.

Исходя из данной оценки, «земцы» выдвинули перед органами местного самоуправления следующие задачи: во-первых, объединение с демократическими организациями и партиями, стоящими на позициях защиты народовластия и созыва Земского собора, во-вторых, восстановление экономического благосостояния Сибири. Политику Омского правительства совещание охарактеризовало как «диктатуру правобольшевистской атамановщины», подавившей не только свободную деятельность демократических организаций, но и самостоятельность гражданской власти.

Среди организационных решений, принятых на совещании, – созыв 2-го Всесибирского съезда земств и городов; кооптирование ряда деятелей (с совещательным голосом) в главком Сибземгора; перенесение Сибземгора в город Иркутск; организация в Иркутске Всесибирского банка земского и городского кредита. Наиболее важным являлся проект создания земско-краевых объединений.

«В целях согласования и объединения общественно-политической и хозяйственно-экономической деятельности земств и городов» намечались: Дальневосточное объединение – из земств Приморского, Амурского, Сахалинского и Камчатского; Средне-Сибирское – из Забайкальского, Иркутского, Якутского, Енисейского, Томского и Алтайского; Западно-Сибирское – из Акмолинского, Тобольского, Семипалатинского, Семиреченского, Тургайского и Пермского²⁵.

Таким образом, земства, местное и городское самоуправления, на которые по привычке смотрели как на органы исключительно «хозяйственно-прикладного порядка», курирующие улучшение и развитие народного образования, медицинского и санитарного дела, финансового положения, торговли, промышленности, сельского хозяйства, кредита, юридической помощи населению и т. п., приобрели общественно-политическое значение на законодательном уровне, способном регулировать государственно-территориальное строительство вне зависимости от двух диктатур.

Подобная самостоятельность первоначально вызвала растерянность среди местных социал-демократических и социал-революционных партий. «Выявленное совещанием Земское политическое бюро взяло на себя обязанность оформить земскую политическую мысль, начать подготовительные работы по перевороту, – отмечал председатель Иркутской губернской земской управы Я.Н. Ходукин²⁶. – Первыми шагами бюро было войти в переговоры с политическими партиями с[оциал]-р[еволюционеров] и с[оциал]-д[емократов].

Вначале эти попытки были неудачные: обе партии категорически заявили, что вооруженное выступление в данный момент – авантюра; что опираться в борьбе возможно только на демократические силы хорошо сорганизованные, а их-то в данный-то момент и нет. Было одно у всех общее: необходимость переворота. Это связало нас, и при совместной работе по подготовке к перевороту все шерохов[атости] сгладились»²⁷.

Остается открытым вопрос о способе «сглаживания шероховатостей». Е. Колосов говорил о «постепенном процессе», при котором «земское течение поглотилось новыми или, вернее, старыми политическими организациями, вновь почти открыто выступившими на арену политической жизни».

В отличие от него бывший комиссар Амурского правительства, секретарь Чрезвычайного государственного экономического совещания Омского правительства А.Н. Алексеевский²⁸ делал акцент не на «процесс», а на «политическую борьбу в Иркутском земском политическом бюро»²⁹. Стратегия же эсеро-меньшевиков на «поглощение» «земской политической мысли» была заложена еще в процессе выборов городских дум весной – летом 1919 г.

«Одна из грубых ошибок западного синдикализма и русского большевизма в том и заключалась, что они повели движение не через органы власти, а мимо них. Русский большевизм задушил думы, поставив в стороне от них, а стало быть, как выражается Маркс: «за спиною общества», Советы»³⁰, – заявлял с избирательных трибун социал-демократ М.М. Константинов³¹.

Последующая тактика эсеро-меньшевиков предоставляет возможность сформулировать первый вывод об организационных предпосылках становления окончательного этапа борьбы с реакционным режимом «правобольшевистской атамановщины».

Объединенные силы сибирской демократии, значительная часть которых к концу 1919 г. порвала связи с ЦК своих партий (первые перешли на позиции большевиков, вторые считали возможным, на ограниченных условиях, сотрудничество с центральной советской властью), «поглотив» «земскую политическую мысль», из разряда городского самоуправления перешли на более высокий земско-краевой уровень.

Следовательно, ответ на вопросы, возникающие в связи со статьей Стеклова «Конец колчаковщины», следует искать в земском общественном движении. Не случайно, квалифицируя появление земско-эсеро-меньшевистской оппозиции к Омскому правительству как «игру», а программу Политического центра – как «повторение задов, возвращение к уже пройденному этапу эсеровских правительств», первые историки Гражданской войны в Сибири старательно обходили стороной ноябрьские и декабрьские 1919 г. события в Иркутске. А ведь именно они послужили поводом для меткого высказывания члена Омского правительства Г.К. Гинса³²: «Эсеры, как кроты, взрывают почву, подготовляя ее для революционной вспашки, но сеять и пожинать им не суждено»³³.

Ответ на вопрос о причинах дальнейшей большевизации имеет также ключевое значение для понимания политической обстановки, не только приведшей к победе над «правобольшевистской атамановщиной», но и породившей последующую стратегию местных коммунистов: выдавливание основы альтернативного процесса трансформации института власти.

О сорвавшейся альтернативе рассказывал Алексеевский, когда давал показания о декабрьских переговорах с делегацией Совета министров Верховного правителя в декабре 1919 г.: «Совет министров должен был далее передать всю полноту государственной власти на территории Сибири, не занятой большевиками, или Политическому центру, или Иркутской губернской земской управе как государственному установлению, которой по закону первого Временного правительства принадлежит не только руководство хозяйственной жизнью губернии, но и управление ею; земство должно было в дальнейшем образовать государственную власть»³⁴.

Не признать очевидности закрепления земств, местных и городских самоуправлений за социалистической сибирской демократией центральная советская власть не могла. Доказательством тому служит газетная публикация «Известий ВЦИК» от 14 января 1920 г., где начало свержения «колчаковщины» относилось ко времени союза эсеров с «мятежным» генералом Р. Гайдой.

Однако при этом умалчивалось об участии Дальневосточного комитета РКП(б) в Гайдовском восстании 17–18 ноября 1919 г., получившем негативную оценку иркутских «земцев». «Искать опору в военной силе, не связанной с демократией, для органов местного самоуправления невозможно, т. к. привело бы к тем же результатам, что и совместное выступление с силами, чуждыми демократии, против большевизма, когда вместо демократического строя Сибирь получила диктатуру Колчака»³⁵, – отмечалось в резолюции земского совещания.

Материалы «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» позволяют сделать второй вывод об организующем начале свержения «правобольшевистской атамановщины». Компромиссное соглашение местных иркутских коммунистов с земско-эсеро-меньшевистской оппозицией было тактическим ходом, рассчитанным на последующую подмену «бело-зеленых» лозунгов «красными» при помощи Красной армии.

Так же как и Омское правительство, издавшее 8 ноября 1919 г. указ о выборах Государственного земского совещания, это объединение не могло не признать необходимости создания органа предпарламентского типа в условиях отсутствия регулярных частей Красной армии и поэтому согласилось присутствовать на завязавшихся в Иркутске переговорах между земским политическим бюро, краевыми организациями социал-демократов и социалистов-революционеров, увенчавшихся созданием Политического центра.

При этом выдвинутые в ноябрьской декларации Политцентра задачи («1. Прекращение состояния войны с советской Россией, 2. Борьба с внутренней реакцией, нашедшей свое наиболее яркое выражение в «атамановщине» и поддерживаемой империалистической Японией, 3. Установление договорных отношений с революционными государствами в целях совместной самозащиты от мировой реакции») базировались на признании местной власти формой совместного правления³⁶.

Декабрьские восстания 1919 г. в Черемхове и Глазкове первые историки советской России приписывали исключительно заслугам Сибирского областного и Иркутского губернского подпольных комитетов РКП(б) и революционного военного штаба, обязательно отмечая, что второй их «соучастник», Политцентр, связывал свержение «колчаковщины» и будущее земско-краевых объединений с недопущением побед местных коммунистов. Но если вспомнить о первом пункте декларации центра, то становится понятной возникшая впоследствии причина разногласий между инициаторами восстаний: форма реализации власти – во-первых и дальнейшее государственное строительство – во-вторых.

В связи с последним большое значение приобретают свидетельские показания, хранящиеся в составе «Следственного дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и других» (восстанавливающие поэтапный ход декабрьских событий), товарища иркутского городского головы А.Я. Гончарова³⁷ и председателя Иркутской земской губернской управы Ходукина. Они подтверждают основной вывод «Известий ВЦИК» – лидирующая «морально-политическая» роль в восстании принадлежала не местным коммунистам (присоединившимся к формированию рабочих дружин 28 декабря), а краевым организациям эсеро-меньшевиков в союзе с городским самоуправлением.

«Переворот в декабре подготовлялся в течение нескольких месяцев, – отмечал Гончаров. – Главными его организаторами были краевые комитеты партий с[оциал]-д[емократов] и с[оциалистов]-р[еволюционеров], последние вели агитацию в войсках и рабочей среде. Видную роль в организации общественного мнения против колчаковского правительства сыграла Иркутская городская дума, которая своим постановлением от 25 ноября 1919 г. поставила все точки над «и», выразив недоверие власти Колчака, бандита, как его называли ораторы, выступавшие на этом заседании»³⁸.

Аналогичную точку зрения высказывал участник «земского политического движения» (по оценке Е. Колосова – «центра, около которого группировались представители антиколчаковских организаций и течений»). «В целях координирования действий решено было организовать «Политический центр», в составе представителей: партий с[оциалистов]-р[еволюционеров] и с[оциал]-д[емократов], трудового объединения крестьянства и земского политического] бюро, – писал Ходукин. – Была попытка привлечь к работе тт. коммунистов, но они, узнав, что в составе центра имеются земцы (ярые реакционеры, по их мнению), войти отказались. Как вел подготовительную работу центр, известно: работа велась среди войск, рабочих, трудовой интеллигенции; завязаны были сношения с западом и востоком; в самой армии Колчака находились наши агенты из солдат и командного состава. Одновременно велись переговоры с чехами на предмет установления дружественного нейтралитета. Работа дала хорошие результаты – переворот был совершен»³⁹.

Наиболее сложным вопросом в изучении декабрьских событий является позиция местных коммунистов. Прерывая в конце ноября 1919 г. переговоры с Политическим центром под предлогом необходимости согласования действий с Красной армией, а также отсутствия вооруженных сил у центра, они создали впечатление о сильно развитом «красном» партизанском движении, захватившем всю территорию вдоль Транссибирской магистрали, и достаточной вооруженности Иркутского губкома РКП(б).