Czytaj książkę: «Братья Карамазовы 3 том Книга 1»
К 200-летию со дня рождения Ф.М. Достоевского
по мотивам одноименного романа Ф.М. Достоевского
Кто живет по Слову Моему, тот живет
во Имя Мое. Кто же живет супротив Слова
Моего, тот живот свой правит супротив
Имени моего. Потерявший живот свой
во Имя Мое, обретет ее. А сохранивший
живот свой супротив Имени Моего
потеряет ее.
От автора
Книга, которую вы держите в руках, – это третий том, первая книга трилогии «Братьев Карамазовых». Действие третьего тома, первой книги продолжается спустя двадцать четыре года после окончания второго тома, в канун первой русской революции. В нем речь пойдет об Алексее Федоровиче, которому в то время исполнилось пятьдесят шесть лет (его брату Ивану шестьдесят). Он попытается решить грандиозную по тому времени, да и в наше время, задачу: создание действительно независимого от кого бы то ни было профсоюза рабочих и фабрикантов на основе Евангельского учения. Здесь Алексей Федорович выступает в роли прототипа или прообраза священника Григория Гапона. (Чтобы воссоздать его жизнь буквально по дням, автор использовал более двадцати источников-свидетельств.)
Написан роман все так же в стиле документального реализма. Своей судьбой Алексей Федорович, словно лакмусовая бумага, ознаменовал окончание эпохи христианства, и не только в России, но и в целой Европе, и наступление постхристианского времени.
Пролог
«Придя же в страны Кесарии Филипповой, Иисус спрашивал учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? Они сказали: один за Иоанна Крестителя, другие за Илию, а иные за Иеремию или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты – Христос, Сын Бога Живаго. Тогда Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах; и Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф. 16: 13—18).
Часть
I
СМЕРТЬ
– Алексей Федорович… по смерти моей вы… заботу о рабочих и фабрикантов не оставляйте ни на день… и в горе… не впадайте. Погорюйте сорок дней… и довольно будет. Найдите себе пару… потому как нехорошо… быть вам одному. Только не моих лет, а значительно моложе… чтобы она в вас жизнь вдохнула… а то вы… передо мной сейчас… сидите и весь-то бледный… и безжизненный какой-то. На вас даже… страшно взглянуть, до того вы… весь измучены переживаниями. Тело в сыру землю уйдет, а душа на небо… там я вас поджидать буду… потому в расстройствах нечего… вам пребывать. И вот еще что… гроб должен быть обит… розовой материей, чтобы видно было сразу… вот девочка для Бога созрела.
– Не беспокойтесь, это вам вредно. Уж будьте покойны, все устрою, как завещаешь, моя дорогая Lise, – отвечал Алексей Федорович, – вы только лежите и старайтесь поменьше говорить.
– Вот еще что, в грехе… не живите, а непременно… венчайтесь и только… тогда познать друг друга… должны. Это я… вам наказ даю. (Пауза.) Любите, любите… нашу Катеньку… не оставляйте ее… одну, а то она с горя помрет… Ее еще замуж… надо выдать… вы уж расстарайтесь… это первоочередная задача… для вас… Алексей Федорович.
– Исполню, исполню все, чему наставляешь, выполню в точности и даже более того, – сказал Алексей Федорович, утирая выступившие самопроизвольно слезы.
– Алексей Федорович, что это с вами?.. К лицу ли… вам это? Утрите сейчас же… и больше не позволяйте… себе эту слабость… по крайней мере при мне… Я же… жду от вас… благословенного слова, а не раскисшего…
На пороге стоял ноябрь тысяча девятьсот четвертого года, Lise исполнилось пятьдесят два года, и она лежала на смертном ложе, очень истощенная, поедаемая собственным организмом, она уже отказывалась от еды и пила только святую воду.
– Мама, мама, – залепетала только что вошедшая в комнату их приемная дочь Екатерина Алексеевна, – мы с Родионом Ивановичем по Адмиралтейской набережной гуляли, наконец-то погода позволила вдохнуть свободно чистого воздуха над Невой. Вы знаете, маменька, он спрашивал про вас, про ваше здоровье и говорил, что хотел бы быть чем-то вам полезен. Он так же, как и я, очень переживает за вас.
– Спасибо, доченька… А что, ты, верно, увлеклась им?
– Ну что ты, маменька, мы просто дружим.
– Понятно. Алексей Федорович, вы идите к себе… Мы тут посекретничаем.
– Как скажешь, любимая. Оставляю вас наедине, только прошу Екатерину Алексеевну не переусердствовать, помня, что длинные разговоры отбирают у вас много сил. Потому берегите маменьку, и не давайте ей расстраиваться, – сказал Алексей Федорович и направился в свою комнату, переделанную в его кабинет, поставив кожаный диван вместо кровати, письменный стол, обитый зеленым сукном, на нем письменный прибор и стопа чистых листов бумаги, шкафы с книгами по богословию и поучения святых старцев.
За то время, что мы остановили повествование, прошло двадцать четыре года, многое изменилось. Событий, связанных с Алексеем Федоровичем, было множество. Нам следует вернуться в прошлое и рассказать, как обстояли дела, приведшие его на то положение, которое он занимает к началу нашего повествования.
По настоянию Lise, а она говорила: «Алексей Федорович, ваше знание о Боге нуждается в систематизации, и потому хорошо бы вам закончить семинарию», он так и поступил в это учебное заведение и сразу на второй курс. Был самым старшим из учеников и с похвальным листом закончил ее, получив по окончанию приход в Ольгином приюте. Там он узнал, насколько горестна доля рабочих и фабрикантов, в это же время ему попала брошюра Л.Н. Толстого, где он высказывается крайне негативно о церкви. Ему чуть не стоило места это прочтение, а затем и проповедничество этих еретических мыслей – карьеры. Только вмешательство митрополита Антония помогло ему избежать полного провала своей судьбы как священника. Ведь на его проповедях собиралось около двух тысяч человек, и это весьма обеспокоило его начальство. Но Алексей Федорович мало заботился о своей репутации, руководствуясь одной мыслью: «Поступать так, как поступал Христос, а там Господь управит».
Последствия были тяжелые, его устранили из прихода Ольгиного приюта. Он уже полагал, что его священническая карьера закончилась. Но через два года, при помощи обер-прокурора Саблера и самого Победоносцева, он поступает, с большими трудностями касательно его репутации, в духовную академию. В начале зимы Саблер вызвал Алексея Федоровича и сообщил, что приглашает его участвовать в службах в церкви Скорбящей Божьей Матери, где он был почетным старостой. Церковь находилась в Галерной гавани, и ее прихожане – бедный люд. Штатский священник оказался сухим начетчиком, его проповеди не доходили до сердец прихожан, и храм часто пустовал, а от преосвященного Антония Саблеру известно, что проповеди Алексея Федоровича в приютской церкви пользовались большим успехом.
В ближайшее воскресение Алексей Федорович отправился в саблеровскую церковь и протиснулся в самую гущу прихожан. Священник, красивый старик с густой черной бородой, начал проповедовать на тему «Греховность в мыслях и деяниях». Сначала он вкрадчивым голосом перечислил разные искушения и соблазны, а затем громогласно на всю церковь предостерег всех присутствующих о каре небесной, об аде огнедышащем. Стоящий рядом с Алексеем Федоровичем высокий дядька с обвислыми усами, склонившись к его уху, прошептал:
– Что он адом стращает? Зашел бы ко мне в плавильный цех. Я бы показал ему ад на земле.
Алексей Федорович ничего не ответил, а только осенил себя крестным знамением. После службы они вместе вышли на улицу.
– Про плавильный цех вы хорошо сказали, – начал беседу Алексей Федорович.
– Правду сказал, – угрюмо сказал рабочий. – Ну что он, в самом деле, басит про искушения, когда мне каждый день надо голову ломать, как семью прокормить? Вот и получается, что в церковь идешь душу утешать, а тебе знай грозят карами небесными. Получается, что из Бога делают городового и добиваются, чтобы впереди всего был страх перед Богом.
Они поравнялись с чайной Нежданова, у входа в которую горела тусклая лампочка.
– Зайдем погреемся, – пригласил рабочий.
В тесной чайной было полно народа, от раздававшегося тут и там говора стоял сплошной гул. В центре возвышался громадных размеров самовар, обвешанный связками баранок. Между двумя большими столами метался половой, разносивший кружки с чаем. Они принялись искать свободное место за столом.
– Савельич, иди сюда, – позвали усатого рабочего.
Они послушно сели за стол и заказали себе чай с баранками, и как-то так получилось, что оказались в центре застольного разговора.
– Что припоздал, Савельич? – спросил кто-то.
– В церкви был, – ответил тот.
– Ну и что там? – послышался насмешливый голос.
– Все то же – «не надо грешить».
– Иначе в рай не попасть, – продолжал все тот же насмешливый голос, и большинство рассмеялись.
– Но ты же, Савельич, у нас святой и без церкви. Даже курить бросил. Тебе райская жизнь еще на земле положена.
– На райскую жизнь у него денег нет, – вставил Алексей Федорович, и его слова тоже вызвали смех у собравшихся.
Так, вроде бы легко и беспечно, вошли они в застольную беседу, но очень скоро разговор принял совсем другое направление. Отсмеявшись, сидевший напротив Алексея Федоровича худощавый мужчина со смуглым лицом посерьезнел и, обратившись к нему, сказал:
– Это известное дело, что рай начинается с денег и бедному на рай рассчитывать нечего.
– Ну а что же тогда нам?
– Что? – подхватил другой, и стало понятно Алексею Федоровичу, что в разговор вовлекаются все больше и больше людей. – Одиннадцать часов работай, получи свои копейки, живи как можешь и помалкивай, вот и все наши дела. А если невзначай забурчишь – вон, за ворота, на голодный отдых! У нас двоих рассчитали за то, что прилюдно мастера матюгнули. А у одного из них трое детей и жена в больнице – как он жить-то теперь будет? На что?
– Надо шапку пускать по кругу, – предложил Алексей Федорович. – Двое по полтиннику, а ему рубль в дом.
– А что? Он дело говорит, – поддержали его. – Я слышал, на Металлическом так несколько товарищей спасли.
И сразу загудел весь стол. Кто-то гневно сказал:
– В том и вся механика – нас бьют поодиночке, а нас-то вон сколько. Нас бьют, а мы по своим норам разбегаемся – и скрипим там зубами. Никогда так плохо не было, как теперь.
– У нас на верфи студент побывал, – заговорил немолодой рыжеватый рабочий, – газетенку принес и читал нам, что для хозяев забастовка хуже смерти.
– А на кожевенном как-то не вышли красильщики, – добавил другой, – так хозяин закрыл на две недели всю фабрику.
– Ну и что? Для хозяина каждый стоячий день – одни убытки, а от стоячего месяца у него глаза на лоб полезут.
Возле самовара возник хозяин чайной.
– Что, братцы, расшумелись? Не ровен час – заглянет городовой, вам и мне беды не обобраться.
На этом Алексей Федорович тихо собрался и покинул стихийное собрание рабочих. Уже дома, запершись в своем кабинете, он написал конспект своей будущей проповеди в новом приходе.
«1. Почему народ говорит, что на миру и смерть красна?
2. В Сибири говорят: на медведя в одиночку ходить – только сирот плодить.
3. Вы стоите сейчас перед ликом Христа каждый сам по себе. А вы возьмитесь за руки, и на душе у вас станет светлее и теплее.
4. Всегда помните: все от Бога. Абсолютно все. Бог дарит нам радости, но Бог посылает нам и испытания».
«Тяжело тебе – уповай на Бога, но помни, не одному тебе тяжело, рядом с тобой братья и сестры, которым не легче. Открой им свою душу, и они ответят тебе душевностью, будь готов помочь им, и они помогут тебе. Христу как тяжело было, но он любил всех, и люди отдали ему свою любовь и веру. Добро и зло живут в каждом из нас, Христос завещал нам: откажись от зла, открой людям свою доброту, и в ответ люди согреют тебя своей добротой, и жизнь твоя станет легче».
В то время Алексей Федорович и понял, что свяжет свою дальнейшую жизнь с борьбой за права рабочих. Было очевидно, что нужна организация, которая смогла бы объединить рабочих, и он одновременно с учебой в академии направит все свои силы на создание такой организации. И название он придумал: «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. СПБурга». Умело балансируя между политическим отделом полиции, градоначальником, которые были уверены в том, что управляют недовольством рабочих, не давая ему вылиться в серьезную борьбу за свои права, и митрополитом Антонием. Что и было сделано под конец его обучения в академии.
Основною целью его было укрепление в русском рабочем его национального самосознания и развитие его сил для самопомощи. Средством для достижения этой цели предположено было устройство чайных, потребительских обществ, клубов, чтение на различные экономические и другие темы и устройство взаимопомощи, причем при болезни, несчастных случаях или неспособности к работе помощь должна быть выдаваема возможно скорее.
Одновременно с этим Алексей Федорович по совету Lise начал строительство на окраине Петербурга, в рабочем квартале свечного заводика, который был бы спасительным оазисом, последней надеждой для рабочих, потерявших работу. Предполагалось, что будут выпускать не только свечи парафиновые и восковые, но и различные фейерверки и петарды. К моменту начала работы завода уже были заказы от митрополита Антония на свечи и от железнодорожников на петарды.
Проходило время, его проповеди в новом приходе приносили свои плоды. С каждым воскресеньем прихожан становилось все больше и больше, и сердце дьякона, служившего с ним, не выдержало, и он, обуреваемой завистью, написал на Алексея Федоровича донос о том, что тот дает верующим прихожанам всякие сомнительные советы о политике. Мало того, что вокруг него уже крутились два информатора из охранного отделения: Прохор Кудерин, кличка Пахарь, и агент наружного наблюдения Проня – так посылают еще одного агента Охламонова, Юриста, которому было поручено прослушать проповедь его и поговорить с ним.
И вот что написал он в своем отчете:
«В проповеди священник Карамазов говорил о том, откуда обездоленный человек может ждать помощи. Обращаясь к тем, кто уповает не на Бога, а на разных политиков, он призвал не верить социал-демократам, так как все они евреи, инаковерцы, и призвал молить Бога, чтобы царь сам даровал своему народу лучшую жизнь, однако в отношении ныне царствующей особы государя-императора никаких осуждающих слов сказано не было и моления ему “многие лета” также не было. Проповедь тем не менее слушалась с удивительным вниманием, и после люди с благодарностью подходили к священнику и даже прикладывались к его руке. В последовавшей затем моей беседе с ним священник высказывал разные оригинальные мысли вроде того, что самая деловая партия – это эсеры, но они, к сожалению, нерелигиозны и нарушают завет “не убий”. Или что привычка народа к монархии сильнее всех ее врагов и что России нечего бояться революции в силу неграмотности, что царь может вполне положиться на свою армию в силу того, что он сам полковник и знает все необходимые приказы и команды. Общее впечатление, что в голове у священника царя нет, а только так, разные случайные и спорные мысли».
И на этом пассажи в сторону власти не закончились. Председатель комитета патронирования всех приютских домов и церквей, гласный городской думы Аничков, написал в департамент полиции служебную, деловую записку:
«Считаю своим долгом засвидетельствовать, что проповеди Карамазова, о которых последнее время так много разговоров, вызывают серьезные нарекания многих священнослужителей, которые обвиняют его в подмене высокой религиозной духовности земным меркантилизмом. В свое время слушал его проповеди в церкви Ольгинского приюта, и всегда в них была очень легкая манипуляция словами и понятиями с целью создания впечатления о себе как о защитнике бедного люда, но от кого защитник – неизвестно. Но здесь я должен сделать отступление, уточняющее фигуру самого отца Карамазова. Дело в том, что в минувшие времена у меня с ним были вполне дружеские отношения и мы не раз сиживали с ним за столом, ведя исключительно доверительные беседы, в которых он, особенно выпив вина, откровенничал безоглядно, и тогда в нем непонятно соединялись заверения в верности престолу и мелкое критиканство монаршей власти, любовь и сочувствие бедному люду с издевкой над его бескультурностью. Однако эту двойную сущность с лихвой перекрывают его гипертрофированное честолюбие и стремление к славе. Он говорил мне, например, что хочет и добьется, чтобы его имя стало так же известно, как Сергея Радонежского. За популярность и славу он готов лечь костьми».
Окончание его обучения в академии, венцом которого была защита диссертации. Алексей Федорович блестяще справился с этой задачей, получив высшую оценку и предложение издать ее отдельной книжкой, на что он дал согласие. А 9 ноября семнадцать ответственных членов его организации пришли к Клейгельсу, чтобы представить ему устав; ему и самому приходилось часто бывать в департаменте полиции, чтобы ускорить его прохождение по бесконечным бюрократическим инстанциям. Обыкновенно утверждение уставов тормозится годами, его же при даче взяток некоторым лицам был утвержден через три месяца, хотя и в очень искаженном виде.
11 апреля 1904 года в районе Выборгской стороны, по Оренбургской улице в доме № 23, состоялось открытие «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Петербурга». Около полутораста человек собралось на церемонию, и после речей ораторов-рабочих начались музыка и танцы. Алексей Федорович с тревогой всматривался в ближайшее будущее, но вскоре его страх прошел. На первом же вечере присоединились к организации 73 человека и сделали взносы. К концу первого месяца было уже триста членов. Несмотря на повторные отказы с его стороны, он был выбран представителем.
Наконец-то у него была твердая почва под ногами для осуществления своих планов. И Алексей Федорович всецело отдался организации и развитию союза, присутствовал на всех собраниях, образовал массу рабочих кружков для изучения истории промышленности и политических вопросов. Несколько профессоров взялись помогать ему в этом деле. Но все внимание его было обращено на то, чтобы деятельность свечного заводика, чайных и сбор взносов стояли вне всяких подозрений и в то же время находились в руках самих рабочих.
Ему часто необходимо было ходить к управляющим фабрик и в мастерские, чтобы добиться какого-либо улучшения в условиях труда или как-то сгладить возникшие недоразумения, или во что бы то ни стало найти кому-либо подходящее рабочее место. Часто предприниматели, которым не нравилось его вмешательство, обращались с ним очень грубо. Его дом, к великой радости, Lise, далеко за полночь был полон рабочих, их жен и родных. Одни приходили, чтобы поговорить об общем деле, другие – чтобы получить помощь, третьи, наконец, чтобы пожаловаться на своих мужей или отцов, которых он должен был убеждать. И хотя у него не было ни минуты покоя, это было счастливейшее время его жизни.
Самый лучший день был суббота, когда члены тайного комитета и еще несколько верных людей собирались у него, чтобы потолковать об общем деле. Рабочие снимали свои пиджаки, а он – свою рясу, и тем не менее было душно. Они говорили до рассвета, так что некоторые шли от него прямо на работу. Алексей Федорович сознавал, что теперь его жизнь обрела и наполнилась смыслом, время беспрерывных исканий прошло. О себе ему некогда было и думать.
Дело шло великолепно, и, открывая собрание, он говорил рабочим, что основание союза станет эпохой в истории рабочего движения в России и если они напрягут все усилия, то станут орудием спасения для себя и для своих товарищей.
Иногда ему приходилось навещать нового градоначальника Фуллона, заменившего Клейгельса, чтобы просить его содействия для достижения некоторых уступок со стороны работодателей. Фуллон отнесся сперва недоверчиво к нему и к его делу.
– Все это хорошо, – сказал он, – но революционеры будут приходить на ваши собрания и говорить там.
– Пускай приходят, – сказал Алексей Федорович, – мы их не боимся, мы действуем открыто.
И при этом он прибавил, что организация, которую он представляет, нуждается в большем, чем сочувствие генерала; мы нуждаемся в том, чтобы градоначальник верил, что если он встретит в нашем обществе кого-либо из ранее заподозренных, значит, эти люди сами поняли, что лучше примкнуть к законному образу действий. Фуллон был простодушен и добр, и ни в его натуре, ни в его предыдущей карьере не было ничего полицейского. Раньше он служил в Варшаве и так ладил с поляками, что немедленно был вызван в столицу. Чтобы обеспечить свое дело, Алексей Федорович обратился к генералу Скандракову и агенту полиции Гуровичу с просьбою ходатайствовать перед Фуллоном. Мало-помалу Фуллон стал благосклоннее к нему, и Алексею Федоровичу все же удалось получить от него обещание, что ни один рабочий из союза не будет арестован, так как это подорвало бы в корне доверие к делу и вынудило бы его отказаться от него. Насколько была важна поддержка Фуллона в критические моменты, стало видно в последующие месяцы деятельности «Собрания…».
Тем временем параллельно с работой представителем он искал подходы получить приход при психиатрической больнице имени Святого Николая Чудотворца. Там находился его брат Иван. Митрополит Антоний ничего не имел против, но вот окончательное решение было за попечительским советом больницы. Тогда Алексей Федорович взялся за дело очень рьяно, и первое, к чему он приступил, – это то, что выпросил рекомендательные письма у митрополита Антония и епископа Сергия – ректора академии, потом каждому члену попечительского совета он преподнес дорогие подарки. И их согласие было получено, и теперь он получил возможность видеться с Иваном. Следующей задачей он поставил перед собой вызволение Ивана из этого лечебного заведения.
По пятницам, субботам и воскресеньям Алексей Федорович исповедовал и творил литургию. Когда Иван Федорович впервые увидел своего брата, то у него затряслись руки и выступили слезы на глазах, он что-то быстро зашептал и подошел к Алексею Федоровичу для исповеди. Но как таковой исповеди не получилось, время, что отпущено на покаяние в грехах, отнял рассказ о том, что, чтобы спасти его голову от смерти, Катерина Ивановна заплатила двести тысяч, сама же померла от чахотки десять лет назад. Он страстно просил Алексея Федоровича вызволить его отсюда, говоря: «Хоть перед смертью вольным воздухом надышусь». Естественно, Алексей Федорович обещал ему приложить все силы для его вызволения.
Закончив богослужение, Алексей Федорович направился в «Собрание…». Он недавно посылал на Путиловский завод несколько своих доверенных рабочих для агитации, и вот явились на их собрание пятьдесят рабочих с этого завода с просьбой их также организовать. Алексей Федорович до того был рад, что оставил должность представителя в основной их организации, а стал представителем нового отдела. В конце июня тысяча девятьсот четвертого года нарвский отдел союза насчитывал более семисот членов.
Одновременно с этим Алексей Федорович написал на имя Николая II ходатайство о помиловании Ивана Федоровича. Также преподнес дорогие подарки старшему врачу О.А. Чечотт, всему попечительскому совету с прошением о написании характеристики его брату Ивану Федоровичу, что было сделано достаточно быстро. Эти два документа были отправлены для ознакомления и одобрения министру внутренних дел Вячеславу Константиновичу Плеве, с которым был знаком Алексей Федорович, и потому эти два документа не были положены им под сукно, а достаточно скоро с одобрением отправлены адресату. Рассмотрение было также недолгим, и освобождение Ивана Федоровича было назначено на двадцать седьмое июля тысяча девятьсот четвертого года, а на следующий день произошло убийство Плеве эсером, студентом Егором Созоновым, бросившим бомбу в карету министра внутренних дел. Назначенный на эту должность виленский генерал-губернатор князь П.Д. Святополк-Мирский был умеренным либералом.
Задержись одобрение на освобождение на день, и все, не видать бы воли Ивану Федоровичу. А так в тот же день за ним пришел Алексей Федорович, и они вместе поехали к нему домой. Надо сказать, что Lise была не в восторге, когда увидела Ивана Федоровича у себя в квартире, но промолчала. Его поселили в комнате Екатерины Осиповны, которая скончалась, когда Екатерине Алексеевне исполнилось шестнадцать лет. Заметив негативное отношение к брату со стороны Lise, Алексей Федорович подыскал ему двухкомнатную меблированную квартирку на Невском проспекте не далеко от Александро-Невской лавры за девять рублей в месяц.
– Конечно, конечно. Раз супруга против, я завтра же съеду, – сказал Иван Федорович.
– Вот, возьми на первое время. Наймешь служанку, и так, на мелкие расходы, – сказал Алексей Федорович, протягивая ему сторублевую купюру.
Как это часто бывает, в большом коллективе всегда найдется несколько людей, которые недовольны течением работы организации. Не миновал этот признак и нашего союза, и этим же летом возникли распри между союзом и отделениями. Тогда в голове у Алексея Федоровича родилась мысль собраться вместе и разобраться в возникшем недовольствии. И 6 августа Алексей Федорович организовал вечер в большом зале Павлова – одном из лучших помещений в Петербурге. Рабочие, около тысячи человек, пришли большой толпой с женами и детьми. На этот вечер Алексей Федорович пригласил известных артистов, чтобы они пели и играли. Кроме того, у его союза был свой духовой оркестр. Собрание открылось многочисленными речами, посвященными делу союза; на столе лежали чертежи и отчетные книги, чтобы каждый мог сам убедиться в честности и целесообразности делопроизводства. Генерала Фуллона, снова посетившего «Собрание…» и проходившего к столу, рабочие встретили радостными восклицаниями. Алексей Федорович знал, что теперь он может на него рассчитывать. Мужчины и женщины были весьма довольны, что находятся в великолепном зале, в центре города, на своем собственном вечере и слушают концерт.
Со всех концов столицы стали поступать к Алексею Федоровичу просьбы об открытии новых отделов союза, и хотя ввиду скудости средств они должны были быть более расчетливыми, но в октябре у союза было уже 9 отделений с 5 тысячами платных членов, а в следующем месяце уже одиннадцать – с семью тысячами членов. Два месяца спустя, когда уже началась общая забастовка, насчитывалось 20 тыс. членов, и если бы они могли действовать еще несколько месяцев без помехи, то, вероятно, к ним примкнули бы все рабочие всего Петербурга. Не следует забывать, что это была единственная прочная рабочая организация в России.
Для каждого нового отдела союза они нанимали большое помещение, и излишне описывать то удовольствие, с каким рабочие и их семьи собирались в эти клубы после дневной работы. Сначала женщины очень восставали против этих собраний, говоря, что мужчины так увлекутся, что будут все время проводить там. Тогда мы решили, что женщины каждого отдела будут иметь для своих собраний один день в неделю, и это успокоило их.
При открытии коломенского отдела произошел неприятный случай. Генерал Фуллон, все более и более интересовавшийся нашими собраниями, пригласил фотографа снять всех присутствовавших, включая его и Алексея Федоровича. Но ему это очень не понравилось, так как он предвидел время, когда начнется смута и полиции эта фотография будет очень полезна; но он счел лучшим не возбуждать подозрения.
Когда Алексей Федорович окончил окропление нового здания святой водой и рабочие стали подходить целовать крест, то некоторые из них целовали при этом руку Фуллона. Это так возмутило Алексея Федоровича и его помощников, что он на этот раз не мог скрыть своих чувств, и когда генерал Фуллон уехал, то он горячо стал говорить с рабочими. Рассказав им историю бедного Лазаря, разъяснил им, что на свете есть бедные и богатые и отношения между ними никогда не могут быть хорошими. Фуллон на стороне богатых, и ему нет никакого дела до бедных, и если он оказывает им какие-либо милости, то это только евангельские крохи Лазаря со стола богатого, и заключил упоминанием о сохранении собственного достоинства и самоуважения.
Все отделы союза были связаны между собой совместной работой, направленной на преуспевание рабочего движения. С этой целью они пригласили поляков, финнов и евреев примкнуть к ним. Через шесть месяцев своего существования наш союз и свечной заводик стали приносить доход, и они открыли потребительские лавки и чайные.
В начале октября заболела Lise, болезнь была настолько жестокая, что развивалась стремительно. Тяжесть от нее нарастала как снежный ком, катившийся с высокой вершины, но Lise стойко переносила потерю веса и аппетита. Алексей Федорович немедленно взял отпуск по уходу и почти не появлялся на собраниях. Если были какие-то неразрешимые вопросы, то рабочие сами приходили к нему домой и сидели допоздна, а он постоянно прерывался, заглядывая в их с Lise комнату, спрашивая, не надо ли чего ей.
Вот и сейчас, оставив Lise с их дочерью, Алексей Федорович занялся написанием проповеди, он был готов немедленно вернуться к своей жене и что-то сделать для нее.
– Алексей Федорович, папа, папа, открой мне скорей, – кричала Екатерина Алексеевна, барабаня в дверь кабинета Алексея Федоровича.
– Да что случилось такое, – сказал Алексей Федорович, отрываясь от рукописи, и, встав тут же со стула, немедленно открыл дверь. – И отчего такая тревога?
– Мама, мама, мамы больше нет, – сказала, всхлипывая сквозь слезы, Екатерина Алексеевна. – Мы говорили о моем будущем, мама наставляла меня, а потом замолчала и все…
Дальше Алексей Федорович слушать не стал, а направился в их с Lise комнату. Увидев ее бездыханное тело, он подошел к ней вплотную и, встав на колени, горько зарыдал.
Дневник Николая II: Встал в 8 час. и, окончив утренние бумаги, поехал в Петергоф. Охота происходила в Знаменском фазаннике; принимали участие: т. Михень, д. Алексей, Петюша и Галл. Погода стояла очень приятная, тихая, серая оттепель. Охота началась в 10½ и кончилась в 3 часа, с часовым перерывом для завтрака в домике конторы охоты.
Убил 144 фазана; всего убито: 522, фазанов 506, зайцев 16. Вернулся в Царское в 4 часа. Милица пила с нами чай. Принял доклад Мирского.
БРАТ ИВАН И ЕГО СЫН РОДИОН
Обжившись в квартире, снятой Алексеем Федоровичем, Иван Федорович решил отправиться на встречу с сыном Родей. И вот воскресным утром в десять до полудня он сел в конку и поехал туда, где раньше жил. Откуда однажды ушел и не вернулся, и теперь с замиранием сердца он возвращался обратно с надеждой, что его простят, ему поверят и все образуется в положительную сторону.
