В тихом шелесте березок,
голос слышится любви,
Что растут возле избенок
И душой, как не криви,
Лист, сердечко,
что людское,
Бьется, что у нас в груди,
Небесам так по простому,
Каждый песнь поет мечты.
Ветви, кудри- девки красной,
Белый ствол, как нежный стан.
Без греха и беспристрастна,
В красоте, чей есть- талант.
Образ милый всей России,
Лады помнящий привет,
Той славянской свет- богини,
Женщин милых оберег.
По весне, все льющей слезы,
Чтоб очистилась душа
И из женской доли грозы,
Все ушли бы навсегда!
Ах, берёзонька, береза,
Чисто русская краса!
Что на Троицу, как розу,
Чтут святейшую, любя!

Грот

Возле села за Черную горою,
Речушки быстрой берега,
Что кличат просто-Ангарою,
Есть просто гиблые места..
Дух ведьмы старой тут
Вороньей правит черной стаей,
И вместе лес от смуты берегут,
Дел черных магией блистая,
Все храбрецов к ним
в гости ждут.
Однажды Прохор-непутевый,
Рубаха- парень, ну и плут.,
После гуляночки- веселый,
Решил увидеть ада слуг.
И из села через болото,
Потом на лодке по реке,
Была ему прибыть охота,
К дуплу большому на дубке.
За коим было нечто грота,
О коем слышал на селе.
Но воронье проклятое кричало
И наровило в темя долбануть,
Сосна, что рядом по-людски
стонала,
А нечто черное, как тень летала,
в глаза пытаясь заглянуть.
Земля его в себя тянула,
Как лист осины он дрожал,
Мысль в голове едва мелькнула
И Прохор к гроту побежал.
Стальные двери с грохотом открылись,
Горели свечи на стенах,
Внутри, как ноги очутились,
Куда то и пропал весь страх…
За ним тут двери затворились
И стали каменной стеной.
Скелетов триста, что скопились,
Валялись в центре тут горой.
Похмелье -в пот,
Глаза по лошке!
Открывши рот,
Здесь замер Прошка.
С неделю парень обживался,
Мышами, крысами питался
И забывать стал вдруг, как звался,
Уже и к смерти собирался…
Но прикорнув увидел сон,
Со старцем пьет он за столом,
А тот, басистый, словно гром,
Его к иконе бьет челом
И говорит про ведьму сказ:
«Казнили тут все, что селом,
Огнем лишив зеленых глаз.
С осины кол приставить к сердцу,
Не дал старик, сказавши без прекрас,
Что в этом гроте он ее дождется
смерти,
И крикнул: " Замуруйте глиной нас!
Всех чар ее не убоявшись,
Монаха дух перед тобой сейчас.
Над ней имеет, что немного власти
И ты- преемник!» —
смолк тут бас…
Проснулся Прохор!
Подумал: Вот бы кислых щей!
Пред ним уж стол:
со щами, кашею с горохом,
Фазаны, рябчики, «зеленый змей»
И никокого нет подвоха,
Бери, хватай! И жуй, и пей!
Подумал Прохор о кровати
И перед ним с лежанкой печь
О сне вдруг вспомнив,
о монахе- брате,
Решил один не может лечь
И о девице молодой и страстной,
Изрек он пламенную речь.
И вот те на! В румянах вся Дуняша,
Что пироги сует уж в печь!
Дворец затем с палатами задумал
И тут же это получил.
В леса на кабана, медведя
С одной рогатиной ходил,
Сидел на золоте и меди
И Дуни дочь благотворил.
Семь лет для всех,
как Прохор сгинул,
Беспечно парень в гроте жил,
Однажды затужил с лучиной
И горькую слезу пустил.
Исчез дворец,
И дочка, и Дуняша!
И снова в стенах четырех,
Где множество скелетов страшных…
Монаха бас вдруг с потолка:
Теперь тебе я не слуга;
Спор глупой ведьме проиграл,
Опять, ты, Прохор, прежним стал!
Я ж перед ней вчера божился,
Что в мире грота, ты забылся
И никакая, что нужда
в мир прежний не вернет тебя,
Что изучил, ну как себя,
Я в этот рай тебя ведя!»
И грота стены разомкнулись,
Тень ведьмы перед ним стоит.
От молодца все силы отвернулись,
А нечисть следовать за ней велит,
В его селе подводит к скиту,
Где прах дены его лежит…
Тут ведьма будто растворилась,
Давай вороны хохотать!
В петле, у дома на осине,
Решил с женою встречи ждать,
День встречи с ведьмой проклиная,
Дух начал быстро испускать…

Страшная сказка

В одной деревне небольшой,
Иван-Еремы сын восьмой,
Однажды клад нашел большой,
В лесу под старую сосной
И короб энтого добра,
В сарае спрятал он сперва,
Потом в поленья перепрятал
И раструбил всем, что богатый.
Не ест он сутки и не пьет,
Сидит и короб стережет.
Сидел неделю, может две
И наяву ли, толь во сне…
Явиться надо
перед ним сове!
Поклон отвесив всей семье,
Шепнула на ухо Ванюше:
«Ведь это не твое! Послушай!
Пока со златом бьёшь баклуши,
Твое, колдунья, сердце сушит!
В пещере старой за рекою,
Того уж ждет,
от глаз людских изгоя,
От клада, что с ума сойдет
И душу смерти на погибель,
сам к ней так скоро приведет»
Но Ванька лишь перекрестился:
«Скажи, старухе, не боимся!
И если, ведьмы ты-слуга,
за золотом моим явился!
То не расстанусь никогда!
Не в нищете я жить родился!» —
И так он сильно взбеленился,
Что птах учить его явился,
За камень быстро ухватился
И в птицу кинуть изловчился!
Тут черный дым пред ним
явился
В одеждах длинных вдруг монах,
в траве высокой покатился,
что птицей гордую- орел,
В высоком небе растворился!
Иван затылок свой потер.
И сильно чуду удивился,
Подумав к брату побежал,
В деревне что за мудрость чтился.
Поведав все, как на духу,
Свою за жадность извинился
Сказал: Я б брат, с тобою б поделился,
Совета только мне, ты, дай,
Кошмар какой б в деревню б не явился!
И молвил брат: Делишки плохи!
Видать у ведьмы той,
предсмертные уж вздохи…
И нужен славный парень ей,
Продлить чуть жизни крохи.
И про монаха я слыхал,
Сошел с ума от злата,
Лет пять потом у ведьмы жил,
На лет на сто дал бабке сил,
Совсем ее омолодил,
Да вот на небо угодил…
Тебя монах предупредил!
Все заколдовано твое богатство,
И прикоснувшись,
каждый так с ума сходил,
Пред тем как перед ведьмою являться,
В церковных записях так если полистать,
За век штук двадцать мужиков-
с твоим что кладом,
может и набраться!
Все, как один в сырой земле лежат,
кто с золотом сей бабки
мог бы знаться!»
Решив Иван, что надо темноты дождаться,
Собрался парень в лес,
чтоб с кладом быстренько расстаться.
И вот луна взошла на небе!
Схвативши короб непотребен,
К сосне Ванюша побежал,
От страха, что дрожал
И вдруг ребенка крики,
он у болота услыхал…
Свое куда попало бросив злато,
Уже на помощь поспешал,
Но дуба на ветвях русалку,
Что горько плачет увидал:
«Чего ревёшь бесстыжее отродье,
Болото что ли мелковато вроде!»
В ответ русалка говорит:
«Что ж молодец, что как змея шипит,
От счастья своего бежит!
Вернуть клад ведьме, что спешит
И весь, как лист осиновый дрожит…
Я знаешь не русалка-я!
Была бы у меня семья!
За женихом пустилась вслед,
Что клад доставил много бед.
Колдунья старая чертей нагнала,
Топить меня вся свора стала.
И чья то в ярости рука-
брошь с сарафана мне сорвала!
А брошь волшебная была,
От злобных сил оберегала!
Ах, как бы вновь со мной была…
Опять бы девушкою стала!»
И сын Еремы закричал:
А не такая ли большая,
Что с малахитовой змеей,
В звезде Давидовой,
что свет так излучает,
Ажурный корпус золотой,
корону, что напоминает!»
Русалка лишь в ответ кивнула,
Уже Ивашка ускакал…
В густой траве рука искала,
Что с коробочка растерял.
И шли томительно минуты,
В мыслях бродили разны смуты,
Пока в руках рубин не засверкал,
На всю Вселенную тут крикнул,
Иван русалке: Отыскал!,
Но в шерсти зверя руки,
вдруг сзади черта увидал,
Что был не стар не мал
И тонким голоском сказал:
«Ванюша, это не русалки,
Ее мне хоть и тоже жалко,
Колдуньи старой – это знак
И хочешь не попасть в просак,
Отдай скорее мне,
А то тут будет жарко,
Вне короба
и без вещиц других,
Всех несомненно дорогих,
Над нашей мастью он имеет силу,
За то тебе, желанья три,
вмиг выполню я мило.
Устали ведьме мы служить,
Хотим свободными все быть!»
«Богатств несметных, в жены ьы царицу и братьев всех
хочу я в счастье видеть лица» —
Изрек Иван и ну давай молиться!
А черт ему: Угомонись!
Все вскоре может сбыться!
Давай ка на меня садись,
От ведьмы срочно в Питер-град
нам нужно срочно смыться!»
Его послушавши Иван на спину взгромоздился
И стукнув черта по бокам,
с ним в небо воспарился!
И быстро к ведьме черт примчал,
Пред нею повинился
И молвил, что доверчивый дурак,
Давно на этот свет родился.
И ведьме отдАв тайный знак,
В тумане растворился.
Иван на самого себя,
Изрядно сильно злился!
Что понимать добро и зло,
Совсем не научился.
И жил лишь мыслею богатым
стать,
Лежит что плохо сразу брать,
От сраха сразу излечился
И ведьме что то резкое сказать
совсем не поленился.
Утих! Уснул!
И сон ему – прекрасный вроде снился!
А утром так колдунья говорит:
«Коль тяготит тебя, твой нищий вид,
Тебе я завещаю злато
И в мире будешь этом, ты, богатый!
Моим тогда распорядишься знаком,
В последний путь лишь проводи,,
Укрывши черным полотном,
Вступивши с Демоном в большую драку.
Меня, Иван, ты можешь не любить,
В пастель со мною не ложиться,
Но разреши до смерти – день,
Мне девой красной пред тобою
появиться!»
Иван в ответ и молвить не успел,
Как бабка старая то ль зелье
стала, то ли мел..
И юною красавицей вдруг стала,
К себе, чем лишь могла
в шелках располагала.
И парня быстро соблазнив,
Приличья все же сохранив,
Ему на грудь тихонечко упала
И ласки от Ивана ждалА.
А одурманенный Иван,
в охотку взял девицу,
Вспохнула та, что в небеса,
чудесной сойкой- птицей.
Богатство, бабы- вот беда,
для мужиков отрада!
Колдунья тут же умереть была

конечно рада,

На свет родив в тот миг дитя,
Что зла напишет новы главы..
Из птицы в бабушки скелет,
Ивану не успев сказать: «Привет!»
Колдунья рахнула из камня в гробик
И обомлев Ивашка- богатырь,
слегка успел наморщить лобик,
Когда из птички, из яйца,
Взгляд, леденящий все сердца,
Увидел мельком Василиска,
Шипевшего, как киска,
Большую жабу с мордой петуха,
Что в камень тело обращает,
патроха,
С хвостом змеи, неистовой,
гремучей,
Что силой злобную могучей,
С крылами мыши- " ушана»,
То ль диадема, то ль рога,
У зверя вместо гребня
И кровью светятся глаза,
Из коих красная слеза-
Души его, что откровенья!
Огромной ящерки- когтисты лапы
И хохолок за диадемой той,
Наверно просто вместо шляпы!
Иван тут с жизнью попрощался,
Уже ведь в камень превращался…
Совы знакомой вдруг слова:
«Пусть взглянет в зеркало мое сперва!»
И смотрит в лапах этой птицы,
Его спасенья, может жрицы,
Большого зеркала кусок,
Как тряпка красную или платок,
Зверь вырвать у совы стремиться.
Один неосторожный миг
И в этом зеркале «урода» лик,
Успел случайно отразиться,
И в камень» нежити», уже, что стих-
Предрешено в минуту обратиться.
И из совы,
вернувшись в облик свой монах,
Лечил Ванюши дикий страх.
Вокруг него круг мелом очертивши,
Стоял усталый и поникший.
В пещере грохот раздался,
«Кол ведьме в сердце вбить-
твоя стезя» —
Сказал монах, вес свет любя,
Серьезно, вовсе не шутя
И кол осиновый вдруг Ваньке протянул,
Его из круга подтолкнул,
Сам меч с – за пояса достал
И крикнул: Где ты, тьмы вассал!
Швыряя камни Демон разъяренный,
До этого непокоренный,
Вступил с монахом в смертный бой,
С кричавшим сильно: «Нечисть стой!»
Из пасти Демона, боясь огня
Мечом молитвы в воздухе
писал слова,
Другой рукою крест держа,
Бубнил заклятие спеша
И взглядом Ваньку торопил,
Что в камнепаде из последних
сил,
Неспешно к гробу пробирался!
И как тому всего один остался шаг,
Тут Демон в шерсти зверя заметался!
«Хитер монах!» – он вслух признался
И в бой вступить уж с Ванькой попытался.
Из круга выбежав монах,
с мечом за Демоном погнался,
Но крест на камни уронив,
замешкался и растерялся…
И когти длинные вонзив- в монаха шею, Демон рассмеялся!
Но кол колдунье в сердце вбит!
Мохнатой лапою грозя-
Князь тьмы немедленно убрался…
И смотрит Ванька не монах,
дед Карачун с него вмиг стался!
Когтями Демона в дух обращённый,
Хоть с Богом был на» ты»
и в общем то крещённый,
Нашел ход в камне потаённый
И вмиг исчез, злом покоренный.
С пещеры вышел Ванька- победитель,
Там черт сидит, победы зритель!
И нежно, сладко говорит:
«За мной, твои, как помнишь три желанья!
Томительны ведь славы ожиданья
Давай на горб скорей садись
И к славе этой понеслись.!!!
В столицу,
в белые палаты!
Вина и злата, где богато!
Где ждет тебя царева дочь,
С которой все печали прочь!»
«Мне б медовухи чарку, брат! —
Сказал Иван: " Был б я богат!
Чего нибудь на закусь
и блудницу,
Не надо на которой мне жениться!»
Ответил черт: «Загаданному сбыться!
И три желанья сотворив,
Вдруг поспешил, с огромной брошью ведьмы, удалиться.
Нет-нет, не что ему не сниться:
Хмельное, разная еда,
Дуняша- вовсе не девица,
С которой с августа и по октябрь,
В пещере той Иван резвиться!
С которой мог вообще забыться,
Коли не первый снег вокруг.
От всех утех очнулся хлопец
И тут дары исчезли вдруг.
Не медовухи, не Дуняши,
не разных вкусных всяких явств,
Снега! Снега- одни в безмолвье,
В сугробах коих он завяз
И замерзал, своим желаньям вольный,
Что голью был и голью стал.
Уж не кричал!
От злобы матерился!!!
Немедля карачун явился
И добрый некогда монах,
Что духом злым в пещере обратился,
Глаза бедняге и закрыл,
Лишив его последних сил
И в мир иной с собою утащил,
В котором собственно и жил.
Пусть этот сказ вам и не мил,
В деревне той, умам служил,
Чтобы нечистое добро,
К себе руками не гребло,
Где страх и водка лишь советчик,
Что наказание найдет,
не важно будет, кто ответчик…
С тех пор и всадник в мантии,
тот что в лесах гуляет
Из ада силу на таких,
что сразу направляет!

Московские страницы. Ванда

Историй всяких милых и пикантных,
Таит старинная Москва.
С времен дворцов, господ галантных
И эта все еще жива.
России муж и в войнах победитель,
Что друг Балкан и турок покоритель,
Что в авангарде на коне был воин храбрый, а не зритель,
Огромной Азии -гроза и многих судеб повелитель,
Усы, как царь, носивший генерал-
Отчизны доблести хранитель,
А русский дух-его учитель
И в государстве многих дел прямой
участник,
От бед Отчизны избавитель
Что на жену, имевший гнев,
В Москву приехал Скобелев.
И с нужными людьми ведя беседы,
Над императором готовил он победу.
Его желал арестовать,
законов новых свод принять,
А там, как дело повернется,
В уздечке Бисмарка держать,
Европе, чтоб не полыхать.
Толстенну папочку он другу
,успевший скоро передать,
К барону Розену награду
пошел публично получать,
Затем в гостиницу, что рядом
побрел довольный отдыхать.
В Столешниках ходила слава!
Любило это место знать,
Умела Ванда, где в покоях клиентов всяких ублажать…
В объятьях немки-проститутки
Издал он свой последний вздох…
Потом уж был переполох
И версий разных была тьма!
У друга документы все исчезли,
А эта смерть-красивая судьба!
Года текли и шли столетья,
Войн не одной промчались лихолетья
И по иронии судьбы на месте точно том, заметьте,
В ЦК решений новых в свете,
Другая Ванда здесь пустила сети.
Товаров женских польский магазин-
Сердца. москвичек тут же поразил.
Колготы, тушь, духи, помада-
Для красоты-еще что надо?
За ароматами"Быть может» и сладким терпким «Может быть»,
Карандашом для глаз, ресниц,
Джинсой, бельем различным-
В толпе, в привычку было здесь давиться,
Из быта братьев заграничных.
Но если, кто стоять весь день
за чем то вдруг и залениться,
То у Раевских в флигельке-за цену втрое, поспешат расжится,
Стоял, где дамский туалет красивый и приличный.
Сюда за «вандовским» всем шли к барыгам всем различным,
Цыганкам, в юбочках форце и теткам нетипичном,
С ментами, что вступали в стычки.
А в 90ые года-вдруг рынка выросла стена,
Торговля с рук, тут чем попало,
до самой ночи темной шла.
Костры горели от коробок,
В наперстки страстная игра,
Но выручали все ж «торжища»,
Когда в разруху шла страна.
Тогда то Ванда и убралась с мест этих вроде навсегда,
Еще оставшись правда на Полянке,
Блудливой жизнею жила,
На Ленинском к себе манила,
Но уж была и не жива…
Увяла дефицитов сила,
Но это ж было! Было! Было!
Столешников! И года нового весна!
Меркурий! Свежее дыханье!
Девица Ванда, что красна еще сидит в моем сознанье.
Петровки угол! Красота!
Историй новых ожиданье…

Московские страницы. Дама в белом

На Якиманке на Большой,
Сроднилась, что с Игумнова судьбой,
Кипела жизнь и здесь был при горой,
Где Николай-промышленник,
Свою, что жизнь считал игрой,
Среди богатых, бедных свой,
От Бога -ум, считал судьбой,
Не знавший в роскоши покой
Свои богатства, словно гной,
Он из фурункула давил
И всем поклонникам дарил…
Слов нет, чудил!
И слепо женщин всех любил.
Для них, не их мужей усатых,
Однажды праздник учредил
И в зале пол монетой царской,
замест паркета настелил.
Запели скрипки, клавесин огромный,
Босой Игумнов тут на монеты лик ступил,
И за Руси хранителей-род славный,
За всех Романовых вдруг тост провозгласил!
Вино -рекой! По злату -босы ножки,
Цыган тут кто то пригласил с живым медведем,
бубном и гармошкой
Потом гостям подали дичь с картошкой…
И снова танцы, пьяный смех,
Вдруг канделябра звонкое паденье,
Из спальни за иконой громкий голос: Грех!
И общее оцепененье!
Всего прошел один лишь день,
Но вся Москва смотрела уж с презреньем,
На знатный «якиманский"дом,
И на хозяина, в угаре пьяном помраченья…
Который так кричал в окно,
напротив в вишню тыча пальцем:
Ты изменяла мне давно! Да я считал себя страдальцем!
Но слышишь, слышишь все равно!
Твои я помню и глаза, и пальца!
Уже потом чрез много лет,
нашли в подвале дома пяльца
И в подворотнях на Ордынке услышав сказ безвестного скитальца,
Был проклят Коли дом
И родилась легенда-
Игумнов был холостяком отменным,
Но жил с любовницей отменно,
Была хоть благороднейших кровей,
К искусству тягу заимела,
За вышиванием крестом светилась в счастье, тихо пела,
К Игумнову любовь перекипела
И на одном в честь праздников балов,
Драгуну юному вдруг на колено села…
И в поцелуе их слились уста,
Недолга была связь пуста,
Как только кровью налилися-ее хозяина глаза…
Рабу свою он в спальню завлекая,
Твердил: Люблю! Люблю! И таю!
Гостей своих скорее проводил,
К ней сонной подошел тихонько,
В прошедшем тихо вымолвил: Любил!
И две атласные подушки рукою сильной положил,
И целый час душил! Душил!
Потом сказав девицу в Вятку,
а то ли в Гжатск он проводил,
В стене местечко он искуссно за сутки где то смастерил,
Проем потом заштукатурив,
Иконкой набожно закрыл,
Так дале жил…
Пока не стала дама в белом убийце заполночь являться
И в ад звала с ней забавляться,
Однако в доме пресекала грех
И не любила громкий смех,
И после бала на монетах,
Гуляя рядом до рассвета,
Смерть предрекала, тем чья песня спета,
И нищим попадаясь на глаза-
деньжат немного, исцеления несла,

Освоив призраком немного

от юродивых спасенья ремесла,

И в сказах многих тех времен жива,

В дни наши это девица-краса бывает

все еще смела-послать кому нибудь тепла,

Ее заблудшая душа делами светлыми полна,
От Якиманки и до трех Вокзалов,
То тут, то там идет молва,
С времен далеких тайная стезя,
О коей знает матушка-Москва

Московские страницы. Жужу

Любви историй и преданий
   в себе хранит старинная Москва,
Не каждый сути в деле знает,
но как река течет молва
И что не надо каждый вспоминает,
в веках легенда чтоб жила,
Француженки и этой имя-
   (О, Бог, ты мой, что так мила!),
В рассказах время сохоанило,
Любви ее особая судьба,
За коей в злачном месте смерть бродила
И неудача стерегла.
Кузнецкий мост. Домов игорных-
         скопленье,
Где, как на ветру,
Спустить все состоянье можно…
В один лишь миг!
   Не пожелаешь, что врагу!
Была моделью в Доме моды,
   корней французских-девица Жужу.
Красива, статна, много света-
В прекрасном возрасте расцвета…
О! Сколь мужчин разбились тут сердца!
Ведь одному,
Лишь одному на свете была послушна и верна!
Морозов Савва, вам не безызвестный,
Не называл её невестой,
Шикуя с ней любовь крутил,
Набравшись наглости и сил,
Пред всей Москвы честным народом-
Для сердца дамою провозгласил,
И вожжи к боле милой-
   все это время воротил.
Она ж в лучах его купаясь славы,
Жизнь безупречную вела
И из какой то старой мелодрамы-
Несчастья вдруг все на себя взяла.
Стекло в туфлях, подпиленный каблук-
своей неловкостью считала вдруг,
С небес ей посланным проклятьем,
Увы, не кознями подруг…
Что тихим вечером пугали-
рассказами про смерти слуг,
От коих спрятаться едва ли,
   коль в сердце угрызенья мук.
В каретах серых их повсюду-
хлыстов, как чертов хвост,
Услышишь звук!
И тихий голос без эмоций: Домой!
Домчу, мой друг!
И лишь подумавший о смерти,
все проигравший маргинал,
В карету энтую садился…
Его никто уж не видал!
Жужу себе же говорила:
Любить!? А разве это срам?
Ведь я люблю и им любима,
Но у него другая… —
Хлам!
Все пустота, коль чувства светлы,
Друг дружке бьются в такт сердца.
Великовозрастные дети,
Нам хорошо и без венца!
Быть может грех! Но как несправедливо…
Не жить мне без его лица!…
Потом, та мимолетна встреча
И глас гусара-подлеца,
Что платье белое обрызгал,
Своей мочой свиньи и наглеца,
Каблук, что попросту согнулся,
О помощи истошный крик
И хаму смерти пожеланье,
Его в карете серой крик…
С Мясницкой дед к ней подошедший,
Безумный, что еврей-старик,
О деньгах, что сгоревших говоривший,
А в полдень с Саввой расстованья миг,
И целый год в душе пожары,
Хоть в монастырь ей на постриг,
Молитвы, слезы, ожиданья
И у колдуньи приворот…
С ума сойти! К чертям ее старанья!
В карьере если бы не поворот…
Пред самой важною особой,
Показ готовить ей всех мод.
У дома прыгнувши в карету:
Моделей дом! -сказавши вдруг,
Арбата мимо, что пристанище поэтов,
На мост Кузнецкий лошадь понесла,
На улицу французами спасенной,
Когда пожаров власть была.
И у игорного большого дома,
Газетчика-мальчишки крик:
Морозов Савва в Ницце сник!
Один трагедии сей миг!
В душе Жужу не стон, а крик…
И на ходу покинувши карету,
уже в руках державшая монету,
На месте том, там, где гусар развязный,
Ее проклятий много слышал разных,
Что севши в серую карету от боли в сердце занемог,
Кузнецкий крик его предсмертный слышал
И в небеса его забрал тут Бог!
Нога девицы подвернулась…
Затор возник из экипажей трех!
В испуге лошадь на дыбы полезла,
Жужу глаза свои закрывши,
Тяжелый вдруг издала вздох…
И экипаж четвертый быстрый красавицу сваливши с ног,
До ею проклятого хама в сей миг отправиться помог…
А вечером того же дня газетчика-мальчишку без дыханья,
Себе городовой повысив званье,
Агенства возле вдруг модельного нашел,
Чулком Жужу мучительно задушенным,
Что к выводу лишь одному пришел:»
Прости, Всевышний, мистика какая!
Модели дух жить не желает в рае!»
Не знаю правда ли или нет,
По день сегодняшний здесь видят дамы в белом свет,
С любимыми сулит что расставанья
И знака нет печальней, чем она,
Москвы твердят правдивые преданья!
Плывет лебедушкой, парит,
Над тротуаром на Кузнецком,
За полночь, этака краса,
В любви вещая тут измены вечность,
И говорит, она ведь не игра!
Любовь не терпит фальши и беспечность…
Кому о смерти скажет в лоб,
кому то о его болезнях,
Летящая, как по волнам,
Меж двух миров по острым граням лезвий.
Старик Кусовников след в след идя за вами бедность предрекает,
Всяк на Мясницкой вдруг заметивший его,
С карманов деньги сами тают
И в наши новы времена-
Исторьи-сказки былью обрастают