Czytaj książkę: «Томас С. Элиот. Поэт Чистилища»

© Соловьев С. В., 2024

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2024

* * *

Предисловие

Для массового российского читателя стихи Томаса Стёрнза Элиота сделались актуальными внезапно – после распада СССР, когда многие аспекты повседневности стали напоминать описанную в его поэме «Бесплодную землю». Возможно, этим объясняется появление многочисленных переводов из Элиота в 1990-х годах и в последующий период.

На Западе этот поэт тоже отнюдь еще не переместился в область классики – почитаемой, но не читаемой. Его произведения регулярно переиздаются, год за годом продолжают выходить книги и статьи, посвященные различным аспектам его жизни и творчества. Среди этих работ немалое место отводится биографической теме. Во-первых, сам Элиот был человеком достаточно закрытым и в его биографии остается немало неясных моментов, а во-вторых, многое в его творчестве неразрывно связано с биографией – вопреки тому, что публично он это настойчиво отрицал.

«У шкатулки ж тройное дно…» – эти слова из «Поэмы без героя» Анны Ахматовой вспоминаются, когда пишешь об Элиоте. Сам он говорил: «Поэзия – это не отпуск на волю эмоций, но бегство от них; это не выражение личности, но бегство от нее. Однако, разумеется, лишь те, кто обладает и личностью и эмоциями, знают, что значит стремиться от них освободиться».

Бывают творческие люди, которые хотят обогнать свое время. Другие стараются следовать за эпохой, выразить ее дух, air de temps. Третьи пытаются, вопреки всем воздействиям, сохранять в себе нечто неизменное (для кого-то – связь с традицией, для кого-то – с вечностью). Элиот кажется более близким именно к ним. Но дух эпохи так или иначе выражается через всех.

Биография – рассказ об эпохе, сюжетной основой которого является личность. Направление внимания биографа противоположно направлению бегства от времени к вечности, о котором говорит Элиот. Многое в той части его биографии, которая привязана к событийному, историческому времени, имеет тенденцию замыкаться в кольцо. Знаменитая строчка из поэмы «Ист-Коукер» говорит именно это – in my beginning is my end, «в моем начале мой конец». Его предок Эндрю Элиот уехал в конце XVII века в Америку из городка Ист-Коукер на западном побережье Англии. Элиот же, наоборот, вернулся на родину предков – в 1927 году он получил британское гражданство и обрел последний приют в том же Ист-Коукере.

В эпоху переворотов и перемен интерес вызывают преимущественно носители нового, но их значение теряется без хранителей утраченного и строителей мостов. Без хранителей – не с чем сравнивать. Без строителей мостов, не только между старым и новым, но и между крайностями, трудно понять друг друга. Отсутствие понимания – одна из бед, ведущих к катастрофам.

Элиот объединял в себе черты всех трех типов. В поэзии его считали одним из крайних модернистов – но содержанием его стихов в большой мере были утраченное прошлое и утраченная большинством его современников вера, и мосты он тоже строил. Несомненно – между Европой и Америкой, но не только.

Нам известно не так уж много поэтов, окончивших – вполне серьезно – философский факультет. Обращавшихся «Берти» к знаменитому философу Бертрану Расселу (на 16 лет его старше) или окликавшим «Винер» юного гения, будущего создателя кибернетики Норберта Винера. Несколько лет работавших в банке, а потом, на протяжении нескольких десятилетий, директором крупного издательства. Не обойденных славой, причем в достаточно молодом возрасте. Подчеркнем – и при этом оставшихся поэтами.

С какого-то момента Элиот занял такое положение в литературе, что границы, язык, идеология больше не были непреодолимым препятствием для его влияния. Это произошло задолго до того, как на склоне лет ему присудили Нобелевку. Он опубликовал от силы три-четыре тысячи стихотворных строчек, но большинство из них оказалось на вес золота или какого-нибудь еще более драгоценного металла. Маяковский, который сравнивал поиски поэтического слова с добычей радия, напечатал во много раз больше.

Еще в тридцатые годы первые переводы стихов Элиота появились в СССР. О нем знали, но связь не ограничивалась этим. Одна из его ранних поэм, «Женский портрет» (1911), звучит неким музыкальным контрапунктом к знаменитому раннему стихотворению Бориса Пастернака «Марбург» (1912). Его статья «Данте» (1929) перекликается с «Разговором о Данте» Осипа Мандельштама (1932). Уже упомянутую строчку из «Четырех квартетов» Элиота «В моем начале мой конец» Анна Ахматова взяла одним из эпиграфов к венчающей все ее творчество «Поэме без героя». Если взглянуть на годы рождения Элиота (1888), Ахматовой (1889), Пастернака (1890), Мандельштама (1891) и Цветаевой (1892), создается впечатление, что они принадлежит к одному и тому же поэтическому созвездию.

Позже, уже «входя во славу», с 1922 по 1939 год. Элиот был редактором влиятельного общеевропейского журнала «Criterion» – и в качестве редактора очень много делал для наведения мостов между странами и культурами. В первом номере журнала (октябрь 1922 года) сенсацией стала публикация плана романа «Житие великого грешника» Ф. М. Достоевского». В том же номере была опубликована ставшая вскоре знаменитой поэма «The Waste Land» (в переводе «Бесплодная земля» или «Пустошь») самого Элиота.

Тема «Бесплодной земли» – утраченное прошлое, тоска по этому прошлому, стремление удержать хотя бы малую часть того, что мы потеряли, и дать понять, насколько огромно утраченное.

Эти обломки я выудил и сложил у моих развалин…

После этой поэмы, далекой от ортодоксального христианства, Элиот обращается к христианской вере. Он принимает крещение в «высокой церкви» – наиболее близкой к истокам христианства ветви англиканства (родители его были американскими унитарианцами).

До самой смерти оставалось неизменным его стремление «спасти и сохранить» наивысшие достижения культуры. Что Элиоту не удалось сохранить – так это свою семью. Психика его первой жены, Вивьен, с самого начала отличалась неустойчивостью. Признав себя англокатоликом, Элиот не мог развестись, однако на восемнадцатом году брака принял решение «разъехаться». Вивьен в конечном счете окончила свои дни в психиатрической лечебнице. Трагический надрыв в отношениях с женщинами (и в отношении к женщинам) не ускользает от внимательного читателя и в его стихах.

Во втором, позднем браке (в 1957 году Элиот обвенчался с Валери Флетчер) не было никакого надрыва – но и стихи почти не писались. Сам он говорил, что без Вивьен не было бы его поэзии. Но наивысшим его достижением многие считают «Четыре квартета» (1936–1942), написанные в те годы, когда Элиот жил один.

В соответствии с последней волей его похоронили в Ист-Коукере, откуда Эндрю Элиот некогда отправился в Америку. В определенном смысле круг замкнулся – но те взлеты и глубины духовных поисков, которые отразились в поэзии Элиота, выходят далеко за границы этого круга, и сама поэзия открыта в будущее. И воздействие ее никуда не делось.

Глава первая. Детство, отрочество, юность

1

Томас Стёрнз Элиот родился 26 сентября 1888 года в Сент-Луисе, штат Миссури. Его родителям было уже далеко за сорок – он стал последним, младшим из шести выживших детей в семье Генри Уэйра Элиота (1843–1919) и Шарлотты Чэмп Элиот, урожденной Стёрнс (1843–1929).

История семьи Элиотов легко прослеживается до XVII века. Их предок Эндрю Элиот (Andrew Eliot) упоминался в известном справочнике Бёрка¹. В «Генеалогическом словаре» Сэвиджа 1860 года Элиотам уделялось не менее пяти страниц. Эндрю Элиот (1627–1704) родился в Ист-Коукере (East Coker), деревне в графстве Сомерсет на западном побережье Англии, и эмигрировал в Америку в 1670-м. По вероисповеданию он был кальвинистом, в Англии их обычно называли пуританами. Массовая эмиграция в американские колонии была связана с религиозными преследованиями после 1660 года, когда на английский трон вернулись Стюарты.

Эндрю обосновался в портовом городке Беверли недалеко от Бостона. Эту часть Американского континента и поныне называют Новой Англией. О первом из Элиотов сохранилось немало сведений. В 1690 году он принимал участие в военной экспедиции в Канаду в качестве лейтенанта, а в 1692–1693 годах был одним из присяжных на печально знаменитом процессе салемских ведьм².

Сэйлем, или Салем, городок, основанный пуританами, бежавшими от религиозных преследований, оказался центром «охоты на ведьм», по крайней мере по уровню «народного рвения» превзошедшей испанскую инквизицию. В результате процесса было повешено 14 женщин и 5 мужчин. Один мужчина, не признававший вину, погиб под пытками. Процесс в Сэйлеме способствовал тому, что выражение «охота на ведьм» прочно обосновалось в английском языке.

У Сэвиджа про Э. Элиота говорится: «Согласно преданию, он принадлежал к числу присяжных, тех, что судили ведьм, и в дальнейшем очень упрекал себя за это до конца своих дней…»³ Его подпись стояла под декларацией, выражавшей сожаление по поводу участия в процессе, которую все 12 присяжных подписали в 1697 году⁴.

Его потомки жили в основном в Бостоне и его окрестностях. Многие занимали видное положение в обществе, например, С. Э. Элиот был мэром Бостона в 1837–1839 годах. Среди родственников Элиотов было два президента США. Однако дед будущего поэта, преподобный Уильям Гринлиф Элиот (1811–1887), окончив богословский факультет Гарвардского университета, в 1834 году покинул родной Массачусетс и перебрался в штат Миссури, в быстро растущий Сент-Луис.

По окончании Гарварда Уильям Гринлиф стал священником (minister) унитарианской церкви. Унитарианство – протестанская секта, возникшая в начале XVII века в Восточной Европе. Унитарианцы отвергают Троицу, большинство христианских догм и обрядов. В Англию их учение проникло в XVIII столетии и вскоре пустило корни на Американском континенте, где сделалось наиболее интеллектуальной из всех христианских сект – не удивляет поэтому его тесная связь с Гарвардским университетом. Известный писатель и философ Ральф Уолдо Эмерсон начинал как унитарианец, прежде чем сделаться трансценденталистом. Унитарианство – куда менее радикальная ветвь протестантизма, чем кальвинизм, в основном нацеленная на просветительскую и благотворительную деятельность. С точки зрения ортодоксального христианства унитарианство, впрочем, является обыкновенной ересью. В зрелые годы так полагал и Т. С. Элиот, что не исключало влияния унитарианства на его воспитание и характер.

Сент-Луис считался пограничным городом, его называли «врата Запада». Оттуда шли на Дикий Запад переселенцы и исследователи, а знаменитая экспедиция Льюиса и Кларка отправилась к тихоокеанскому побережью. Он привлек энергичного молодого унитарианца широкими возможностями для миссионерской и благотворительной деятельности.

Названный в честь короля Франции Людовика Святого, Сент-Луис был основан французским торговцем мехами и путешественником Пьером Лакледом и его приемным сыном Огюстом Шуто в 1763 году на берегу Миссисипи, недалеко от ее слияния с главным притоком, Миссури. После поражения Франции в Семилетней войне город отошел к Испании, но был возвращен в 1800 году, а в 1805-м продан США вместе со всей огромной территорией Луизианы.

По свидетельству Чарльза Диккенса («Американские заметки», 1842), в Сент-Луисе «преобладает римско-католическая вера, завезенная первыми французскими поселенцами. Из общественных учреждений следует упомянуть иезуитский колледж, женский монастырь Святого сердца и большую церковь при колледже… Помимо этих заведений имеется еще римско-католический кафедральный собор св. Франциска Ксаверия, а также больница, построенная щедротами покойного горожанина из числа прихожан этого собора…».

Население Сент-Луиса стало стремительно расти, когда Миссисипи сделалась главной водной артерией Соединенных Штатов. В 1817 году сюда прибыл первый колесный пароход, и город вскоре стал одним из важнейших портов на великой реке. В 1799-м там числилось около 1000 жителей, а в 1834-м, когда туда прибыл У. Г. Элиот, – около 20 тысяч. В 1850-м население составило 77 860 жителей и превысило 160 тысяч десять лет спустя. Более половины были недавними эмигрантами из Европы. На некоторое время Сент-Луис оказался больше Нью-Орлеана, хотя недалеко еще лежали территории независимых индейских племен – освоение Запада было в самом разгаре. Сын У. Г. Элиота и отец Т. С. Элиота Генри Уэйр Элиот вспоминал, что в детстве, заигравшись, вполне мог попасть к «дружественным» индейцам, стоявшим лагерем под городом.

Одним из первых деяний Уильяма Гринлифа было основание в городе унитарианской церкви. Она была названа церковью Мессии, а он сам стал настоятелем – по результатам голосования прихожан, как это принято у унитарианцев. Только через три года, в 1837-м, он решил, что может на время оставить приход и отправиться за своей невестой Эбби Кранч, дочерью окружного судьи в Вашингтоне⁵, с которой обручился еще до приезда в Сент-Луис.

В то время поездка из Сент-Луиса в Вашингтон и обратно была делом серьезным. Особенно обратно, так как теперь Уильям Гринлиф ехал вместе с женой. Брак заключили в июле, но до Сент-Луиса новобрачные добрались лишь осенью. Линия железной дороги от Вашингтона до Филадельфии открылась недавно, и на ней путешественников растрясло чуть не до смерти. По словам Диккенса (разница в несколько лет несущественна), «в целом поезд очень тряский и шумный, со всех сторон закрытый и почти не имеющий окон, зато имеющий паровоз, гудок и звонок».

От Филадельфии до Нью-Йорка плыли колесным пароходом. Затем – на барже, которую тянули бредущие по берегу канала конные упряжки. Другой отрезок пришлось проехать на дилижансе. На последнем этапе, от Цинциннати до Сент-Луиса, молодожены снова могли воспользоваться пароходом – спуститься по реке Огайо, а затем подняться по Миссиссипи, но вода в реках стояла так низко, что судну приходилось двигаться медленно, обходя песчаные мели, из-за чего эта часть пути заняла целых две недели, и у них едва не иссякла провизия…

Описание маршрута оставил тот же Диккенс: «Пароходы Западной линии еще более далеки от нашего представления о корабле… Даже палубы и то на них не видно, – лишь длинный черный уродливый навес, усеянный хлопьями гари, а над ним – две железные трубы, выхлопная труба, через которую со свистом вырывается пар, и стеклянная штурвальная рубка…. право же, кажется удивительным не обилие роковых катастроф, а то, что плавание на таких судах может вообще пройти благополучно…»

«Еда, – продолжает английский классик, – была карой за грехи и преступления…»

2

Бабушка Т. С. Элиота вспоминала, что первыми ее впечатлениями от Сент-Луиса были пелена дыма, окутывавшая город, и грязь на улицах. Семейный дом, впрочем, выглядел достойно – Элиоты принадлежали к американскому привилегированному слою, состоятельному и одновременно работящему. В этом слое каждый, кто, как считалось, выбрал правильную дорогу, мог рассчитывать на поддержку, пропорциональную его собственной энергии – это как раз случай У. Г. Элиота.

Он был человеком «маленького роста и хрупкого телосложения, но неуемной энергии», амбициозным и знающим себе цену. Когда его спросили на каком-то собрании, как он себя чувствует в окружении значительно более рослых людей, он не раздумывая ответил: «Как серебряный шиллинг среди медяков»⁶. Диккенс в путевых заметках упомянул встречу с У. Г. Элиотом: «Унитарная церковь в этой глуши, как, впрочем, и во многих других местах Америки, представлена джентльменом великих достоинств»⁷.

Семье У. Г. Элиот уделял не меньше сил, чем общественным делам. Но семейная жизнь не избавляла от трагедий – из четырнадцати детей совершеннолетия достигло только пятеро. Элиот глубоко переживал из-за этого. Одна из его книг называлась «Дисциплина печали».

Общественные дела для него отнюдь не ограничивались заботами о состоянии прихода. Несомненно, У. Г. Элиот рассматривал себя как духовного лидера, но он скорее стремился цивилизовать город, а не обратить всех в унитарианство. Однако нельзя было забывать и о конкуренции с католиками. Дела должны говорить сами за себя, а для этого нужны результаты: голодных надо кормить, больных – лечить. Следовательно, надо собирать деньги, строить больницы, учить врачей и инженеров, принимать законы. И делать все хорошо и с полной ответственностью.

У. Г. Элиот не жалел сил и средств для ликвидации последствий большого пожара, от которого Сент-Луис пострадал в 1849 году. Организовал борьбу с разразившейся в том же году эпидемией холеры. В 1848-м он занял должность председателя совета школьного округа и очень гордился, что добился принятия решения о налоге на собственность в размере 0,1 процента для нужд школы.

Сент-Луис находился не только на границе Дикого Запада, но и на границе Севера и Юга. Штат Миссури был рабовладельческим. Такие штаты, как правило, выступали противниками образования, доступного для всех. Среди законодателей там господствовала точка зрения, что допустимы лишь школы для бедных, созданные на пожертвования, но облагать граждан налогом, чтобы обучать чужих детей, означает покушаться на священное право собственности. А от этого недалеко и до освобождения рабов.

У. Г. Элиот ненавидел рабство – ведь унитарианцы признавали, что люди по своей природе свободны⁸. При этом, подобно Линкольну, он был сторонником единства страны и полагал, что рабство может быть отменено лишь в рамках закона. Причем – закона Соединенных Штатов. Где, как не на границе Севера и Юга, так остро чувствовалась близость гражданской войны? Но то, что он не поддерживал идею немедленного освобождения рабов любыми средствами, вызывало грома и молнии радикальных аболиционистов.

В 1853 году один из его прихожан, крупный предприниматель Уэйман Кроу, предложил создать семинарию Элиота. В качестве соучредителей он пригласил У. Г. Элиота и еще 15 прихожан. В 1854-м по инициативе У. Г. Элиота она была переименована в институт Вашингтона в честь первого президента США. В 1857-м институт был преобразован в университет Вашингтона. «Доктор Элиот» стал председателем попечительского совета университета. В те же годы им была основана при университете школа для мальчиков (она называлась Smith Academy), а чуть позже, в 1859-м – школа для девочек (Mary Institute), названная им в память любимой дочери Мэри, которая умерла подростком. Mary Institute процветает и поныне.

В полной мере организационный талант доктора Элиота проявил себя во время Гражданской войны 1861–1865 годов. Законодательное собрание штата Миссури пыталось вести умеренную линию в начинающемся конфликте – оно выступало против независимой Конфедерации, но пыталось сохранить суверенитет штата, препятствуя свободному проходу федеральных войск и настаивая на переговорах между враждующими сторонами. Положение осложнялось тем, что губернатор штата Джексон был сецессионистом – сторонником Юга.

В этом противостоянии доктор Элиот принял сторону федерального правительства. Он не принимал участия в боевых действиях, но его авторитет помог сорганизоваться сторонникам Линкольна, а после того, как губернатор Джексон и собранное им ополчение отступили к южной границе штата, Миссури оказался надежно вовлечен в орбиту Севера. В августе 1861-го У. Г. Элиот выступил главным организатором «Западной санитарной комиссии». Эта комиссия, пишет Т. С. Мэтьюз, «не имевшая никакого отношения к уборке улиц и самое прямое к военным госпиталям, стала началом его второй карьеры. К 1 мая 1862 года в Сент-Луисе и его окрестностях действовало 15 военных госпиталей, в которых лечилось 6000 пациентов; после того как был взят Мемфис <…> еще три госпиталя открылись в Теннесси и Арканзасе»⁹.

После войны У. Г. Элиот долгое время продолжал оставаться настоятелем церкви Мессии. При этом общественная активность его только усиливалась – он выступал за сухой закон, за запрет проституции, за избирательное право для женщин, читал лекции, писал книги…В 1870 году он принял предложение стать канцлером университета Вашингтона и сложил наконец с себя обязанности настоятеля. В этой должности он оставался до самой смерти.

Вот отрывок стихотворения, которое У. Г. Элиот написал 5 августа 1886 года, на свой день рождения:

 
Успокойся же, сердце! И в молчаньи Господь говорит:
Твое место внизу, а не тут, у порога рая.
Есть дела у тебя, хотя слаб ты и голос дрожит.
Делать можно страдая; что сильна твоя вера, Я знаю.
Я служенье твое, велико иль мало, принимаю,
А все время, ты знаешь, и так Мне принадлежит¹⁰.
 

У. Г. Элиот скончался 23 января 1887 года, когда до рождения Тома оставалось чуть больше полутора лет. Но влияние деда в семье ощущалось долго.

Много лет спустя сам Т. С. Элиот вспоминал: «…как ребенок я продолжал считать его главой семьи – правителем, в отсутствии которого регентом вытупала бабушка. Образец поведения был задан именно дедом; наши моральные оценки, наш выбор между долгом и снисходительностью к себе, определялись им так, будто, подобно Моисею, он принес скрижали Закона…»¹¹

3

Девизом Элиотов было латинское выражение «Tace et facе» – «Молчи и делай». То, что вызывает восхищение у посторонних, может угнетать близких – рядом с «серебряным шиллингом» чувствуешь в себе избыток меди.

Второй сын У. Г. Элиота, Генри Уэйр Элиот (1843–1919), отец Томаса Стёрнза Элиота, решил по окончании университета Вашингтона стать бизнесменом. Т. Мэтьюз пишет: «Когда он сообщил отцу новость, что собирается заняться бизнесом, старик сказал резко: “Тогда все твое образование ушло впустую”. Но, взяв себя в руки, добавил: “Не считая того, что оно сделало тебя человеком”». В дальнешем, если кого-то интересовало объяснение его поступка, Генри Элиот предпочитал отвечать грубоватой поговоркой: «Пес объелся пудингом…»¹²

В 1868 году Генри Уэйр женился на Шарлотте Чэмп Стёрнз. Фамилия Стёрнз (Stearns), как и Элиот, фигурирует в справочнике Бёрка, но отец ее был всего лишь совладельцем торговой фирмы в Бостоне, а Шарлотта – простой учительницей. Правда, один из ее предков участвовал в качестве судьи в процессе салемских ведьм…

С учительством ей пришлось расстаться. К моменту рождения Тома у Элиотов было уже четыре дочери и сын (пятая дочь умерла в младенчестве). Старшая из сестер Тома, Ада, была старше его на 19 лет, брат Генри – на восемь.

В бизнесе Генри Уэйр Элиот преуспел, хотя и не сразу – в 1874-м, когда он оказался в трудном положении, ему даже пришлось одалживать деньги у собственного отца, но он сумел справиться с трудностями и расплатиться по всем счетам. К 1888 году он был совладельцем и президентом самой современной в то время компании по производству кирпичей в Сент-Луисе – «Hydraulic-Press Brick Company». Он входил также в попечительский совет университета Вашингтона. Теперь никто не сомневался в его деловых способностях – он управлял всей семейной недвижимостью и финансами. Правда, с возрастом он начал глохнуть и с годами все больше замыкался в себе.

Дом, в котором родился Том (2635 Locust street) и в котором прошло все его детство, не считая летних каникул, не сохранился, но остались фотографии. Это был обширный кирпичный двухэтажный дом (четырехэтажный, если считать с мансардной надстройкой) с широким арочным входом. От улицы его отделяла ограда. Стоял он на большом участке земли, купленном У. Г. Элиотом. На участке росло много тенистых деревьев, например айлант или китайское «небесное дерево». Во время цветения, правда, айлант испускает неприятный удушливый запах.

В соседнем здании, за кирпичной стеной, находился Mary Institute, основанный дедом Тома. В стене была ведущая туда дверь, которая запиралась на ключ. А его бабушка жила за углом, по адресу 2660 Washington avenue.

Немного о Сент-Луисе в первые годы жизни Тома.

Т. С. Мэтьюз: «Они (жители Сент-Луиса. – С. С.) настолько привыкли к лицу своего города, что больше не видят его. Это уродливое лицо – если в самом деле можно о нем думать как о лице; город больше напоминает двухголового монстра. Деловая часть города, вытянувшаяся вдоль западного берега Миссисипи, на мили отстоит от жилого центра, и эти две зоны объединены, или разъединены, наполовину опустевшими и разрушающимися трущобами»¹³.

Помимо этих двух центров, был еще Восточный Сент-Луис на восточном берегу Миссисипи, административно принадлежавший другому штату – Иллинойсу. В 1874 году берега соединил мост Идса длиной 1964 метра, признанный выдающимся достижением инженерного искусства (два предыдущих моста снесло паводками).

Марк Твен «Жизнь на Миссисипи» (1883):

«Вот наконец нашлась вещь, которая не изменилась: два десятка лет ничуть не повлияли на мулатский облик этой реки; да и десяток столетий, пожалуй, ничего не сможет поделать. <…> Если вы дадите воде постоять в сосуде полчаса, вы можете отделить воду от суши с такой же легкостью, как при сотворении мира; и увидите, что это хорошо: одну можно пить, другую – есть <…> Город как будто мало изменился. В действительности перемен было много, но <…> ни одну новую вещь не заставишь уберечь свою новизну: угольный дым превращает ее в древность в ту же минуту, как выпустишь ее из рук. Город вырос ровно вдвое с тех пор, как я там жил, и теперь в нем четыреста тысяч населения <…> Но все же я уверен, что в Сент-Луисе теперь не так много дыма, как прежде…»

Кирпичную стену, разделявшую двор Элиотов и двор Mary Institute, тоже приходилось регулярно мыть…

«На окраинах – продолжает Твен, – перемены достаточно заметны, особенно в архитектуре жилых домов. Прекрасные новые дома благородны, красивы и вполне современны. Кроме того, они стоят особняком, окруженные зелеными газонами, тогда как жилища прежних лет стоят стена к стене на целые кварталы, и все – на один образец, с одинаковыми окнами в полукруглых наличниках резного камня…»

В 1892 году в Сент-Луисе побывал начинающим журналистом Теодор Драйзер, который писал: «По контрасту с Чикаго Сент-Луис совсем не кажется метрополией. Он богат и успешен, но отличается совсем другим настроем и растет гораздо медленнее… Я тотчас же вышел на Сосновую улицу (Pine street) и принялся разглядывать вагончики городского трамвая, желтые, красные, оранжевые, зеленые, коричневые…»¹⁴

Он, впрочем, тоже на всю жизнь запомнил мутную воду в стаканах.

А вот как вспоминал о Миссисипи и своем детстве в Сент-Луисе сам Т. С. Элиот («Драй Сэлведжес», 1940):

 
Я не слишком в богах разбираюсь; но думаю, что эта река
Сильный коричневый бог; непобежденный, угрюмый, недоговороспособный,
Хотя и не лишенный терпенья, когда-то она считалась границей;
Пользу она несет, но доверять ей не стоит, это лишь конвейер торговли;
Позже в ней стали видеть вызов для мостостроителя, инженера.
<…>
Ритм этого бога ощутим был в колыбели и в детской,
В айланта запахе душном на апрельском дворе,
В виноградном запахе гроздьев над столом, что осень накрыла,
В кругу вечернем семьи, в зимнем газовом свете¹⁵.
 

4

Вскоре после рождения у Тома обнаружилась двусторонняя паховая грыжа. Серьезной опасности она не представляла, но на операцию родители не решились – антисептика и обезболивание в хирургии только начали развиваться, антибиотиков для лечения послеоперационных осложнений не было и в помине. В результате долгие годы Тому приходилось носить бандаж и не рекомендовалось заниматься спортом. Но в остальном он рос вполне здоровым ребенком.

В доме под влиянием отца царила достаточно строгая атмосфера. Правда, родители называли друг друга Лотти и Хэл, не возбранялись добропорядочные шутки, и все же… Несмотря на то что Генри Уэйр, в отличие от У. Г. Элиота, не был унитарианским проповедником, в повседневной жизни он оставался образцовым унитарианцем – не курил, не признавал развлечений, не прикасался к алкоголю. Потакание любым человеческим слабостям считалось недопустимым. Мы – Элиоты. Во многих отношениях мы выше обыкновенных людей, помним о дедушке, но подчеркивать это нельзя. Мы живем в западной части города, в хорошем районе.

Зимой в доме не должно быть слишком натоплено. Холодным зимним утром в комнату к маленькому Тому заходила служанка, грела на огне воду, забирала из-под кроватки и уносила ночной горшок. Прохладная, упорядоченная жизнь, настоящий островок Новой Англии в Сент-Луисе.

Впрочем, понятие хорошего района в Америке не отличается стабильностью. Времена меняются, и район, который еще недавно считался хорошим, может испортиться. Участок, приобретенный У. Г. Элиотом, постепенно превращался в островок респектабельности, окруженный неблагополучными кварталами иммигрантов. Но бабушка Эбигейл никуда переезжать не хотела, да и Mary Institute переехать не мог. В результате у Тома в раннем детстве почти исключалось общение со сверстниками даже своего круга, об иных и речи не шло. Лишь иногда через стену, из школы для девочек, доносились детские голоса…

Летом наступала жара. Риск появления ночных грабителей был вполне реальным, поэтому только на рассвете хозяйка дома или одна из служанок распахивала ненадолго все окна нижнего этажа, чтобы впустить желанную прохладу.

Ранние детские впечатления Тома передают строки из его стихотворения «Animula» (1928)¹⁶:

 
Выходит из руки Божьей простая душа
В плоский мир переменного света и шума,
В светлое, темное, сухое или влажное, прохладное или теплое,
Двигаясь между ножками столов и стульев,
Поднимаясь или падая, жадная до поцелуев и игрушек,
Смело устремляясь вперед, но вдруг, как по тревоге,
Отступая в угол руки и колена,
Требует, чтоб ее утешали, веселится
Душистому великолепью рождественской елки,
Радуется ветру, солнцу и морю;
Изучает солнечные узоры на полу
И оленей, бегущих по краю серебряного подноса;
Путает явь и выдумку,
Довольна игральными картами, королями и дамами,
И что феи делают и что слуги говорят.
 

(Пер. О. Седаковой)

Слуг в доме было много, около десятка – кухарка, садовник, горничные, няня. Дом защищал от жизненных трудностей, но воспитание детей было строгим. Вот еще несколько строк из того же стихотворения, про чуть более поздний возраст:

 
Тяжелое бремя растущей души
Ставит в тупик и обижает, и день ото дня тяжелей;
Неделю за неделей обижает и ставит в тупик
Своими императивами: «быть и казаться»,
Можно и нельзя, желанием и контролем.
Боль жизни и снадобья воображенья
Загоняют маленькую душу скрючиться у окна
За полками с Британской Энциклопедией.
 

И под гладью хорошо организованной, упорядоченной жизни могли чувствоваться подводные течения. Г. У. Элиот остался верным унитарианцем, но сошел со стези отца, строгость могла вызываться чувством вины… В молодости он не был столь строгим приверженцем порядка и авторитета. Он играл на гитаре и флейте, заносил в дневник слова популярных песен, во время войны Севера и Юга записался в ополчение. Характерно, что в 1910–1911 годах он написал мемуары, озаглавленные «Воспоминания простака» («The Reminiscences of a Simpleton»).