Czytaj książkę: «Последнее заблуждение. Лекции по эволюционной типологии. Том II»

Для спасения человеческого существа ни психология, взятая сама по себе, ни психотерапия ничего не могут; мораль как голое учение и требование ничего не может, если прежде человек не достигает иного основного отношения к бытию, если человек сам по себе, насколько это может от него зависеть, не решается на то, чтобы вообще когда бы то ни было держать свое существо открытым для сущностных отношений к бытию…

Мартин Хайдеггер

Предисловие ко второму тому

Второй том продолжает изложение типологической системы, предложенной Виктором Михайловичем Антончиком. Путь исследования, исходя из заданных в первой главе первого тома вопросов и предпосылок, пройден во втором томе до логической завершенности. И в то же время будет справедливым утверждать, что второй том является своеобразным поворотным пунктом, переходным этапом между «культурологическим» подходом первого тома и свободной от культурологии «человеческой анатомией» – предметом текущих и будущих исследований.

Итогом первого тома можно считать знакомство с понятием Архетипа и описание четырех Архетипических структур, образующих психический и культурологический ландшафт в целом. Все наши усилия были направлены на создание и прорисовывание «архетипической», или «культурологической» карты местности («ментальной» карты). Четыре элементарные краски, унаследованные от Юнга и традиционно называемые функциями психики, в результате смешивания по принципам сочетаемости дали на выходе четыре новых оттенка. Наша инициатива состояла в том, чтобы в конце концов перейти к новой палитре – некоторому предельному «цвету индиго» как новому содержательному базису, описывающему весь окружающий нас человеческий социум, и научиться различать новые предельные цвета: увидеть мир по-новому.

Мы насколько могли подробно обрисовали в первом томе четыре архетипических содержания, четыре государства со своими внутренними принципами устройства и законами – четыре территории, где порождаются вообще содержания как таковые и моделируются «костюмы» – создаются Большие Стили. Типология тем самым исторически начала свой путь с того, что оторвала содержания от их носителя – человека – и отдала их на изучение Культурологии. Она как бы сняла с человека одежду и поместила ее в репозиторий на попечение «министерства Культуры»… Собственно, тема архетипических квадр, с которой начались все наши исследования, – это и есть «комната с костюмами», «реквизитка», тогда как наша задача состояла в том, чтобы ее упорядочить, найти некоторую фундаментальную систему, способную описать все костюмы.

Такое освобождение содержаний от носителя, как выяснилось в дальнейшем, вполне оправданно. Изучая природу содержаний, Типология (как и до нее философия) пришла к выводу – все сексуальные и архетипические конфигурации могут в принципе существовать независимо, как культурные парадигмы, мемы. Этот факт обусловливает наличие в нашей жизни театра, кино (где подготовленный актер может сыграть любую роль, изобразить для нас любой тип) и вообще всего искусства… Психоанализа… И феномена «вранья» как такового, то есть того обстоятельства, что человек, имея свою конфигурацию, может вместе с тем пародировать – нести на себе чужую… Признавая некоторую свободу относительно содержаний, мы тем самым неминуемо актуализируем вопрос о своей аутентичной конфигурации: что такое, собственно, тип человека и какое значение имеет для него вся эта «разборка» и наведение порядка в «костюмерной»?

Во втором томе мы постараемся ответить на этот вопрос. Оставаясь верными исторически сложившейся композиции, мы пройдем путь последовательной детализации до конца, выделив шестнадцать базисных содержаний (или, если учесть еще фактор женской и мужской составляющих, содержаний окажется тридцать два). Это и есть вся театральная костюмерная – шестнадцать костюмов, которые, в принципе, может на выбор надеть любой человек. Последнее обстоятельство, как легко заметить, способно порождать смуту и путаницу, если тип человека определен некоторыми наборами содержаний и типирование проводится исключительно по костюмам. Чтобы избежать неточностей и ошибок, необходимо совершить некоторый радикальный поворот в исследовании и обратить наше внимание на сам носитель – человека, который архетипические костюмы на себя надевает. Иначе говоря, требуется перенести понятие шипа как такового с костюма (содержания) на носитель.

Как следствие этого поворота, объект исследования в Типологии расслаивается на два события – носитель (сам человек) и содержание (то, что человек на себе несет и с чем он себя ассоциирует). Эволютивная составляющая («уровень развития») при этом есть не что иное, как степень соотношения или соответствия между собой носителя и содержания (между этими двумя величинами изначально есть некоторый зазор, как в случае перчатки – содержания, – не полностью натянутой на руку – носитель). Расслоение на два события проецируется непосредственно на два тома Типологии – первый том, описывающий содержания, носит вспомогательный, или культурологический характер, тогда как материал второго тома уже имеет непосредственное отношение к практике типирования. Дело в том, что попытка типировать людей исходя из содержаний (функций) оказалась несостоятельной, поэтому вся практика типирования была выстроена нами целиком на описании признаков носителей, данном во втором томе. Однако Архетипы не покинули сцену совсем, они, превратившись с точки зрения носителя из «причин» в «следствия», просто отошли на второй план…

Типология как система типирования костюмов (Типология как Культурология) осталась творческой, художественной составляющей предмета. Каждому желающему Типология предоставляет возможность насладиться этой игрой в «историю культуры», причем, что очень важно, именно в актуальном настоящем… И более того, еще и примерить эти костюмы, и при этом убедиться, что только некоторые из них, по какой-то странной причине, нам вдруг окажутся не по размеру… Но, как, собственно, и во всех других дисциплинах, есть еще академическая составляющая. Например, в изобразительном искусстве или музыке, которая требует какого-то совсем не вдохновляющего усилия – изучения нотной грамоты, оттачивания мастерства… В Типологии эта академическая составляющая представлена во втором томе – она исследует то, что действительно является в самом человеке неизменным… Его скелетом и анатомией… Является именно тем, что и актуализирует вопрос, поставленный изначально, – какой костюм нужно носить, чтобы… Кого нужно копировать, чтобы… И если творческие сливки в первом томе уже сняты, то теперь – самое время заняться академизмом…

При этом, несмотря на культурологическую направленность, все же было бы несправедливым полностью отказать исследованиям первого тома в анатомичности. Разбирая в первом томе психику на составные части, мы предложили вполне анатомическое описание частей, деталей, узлов, составляющих механику человеческой психики. Представленный набор комплектующих можно в принципе считать исчерпывающим, но тем не менее на таком уровне препарирования действительности еще нет самого человека как носителя. В самом деле, никакое классифицирующее «раскладывание (содержаний) по полочкам» и присвоение инвентарных ярлыков не способно претендовать на полноценное описание живых людей. Такое навязывание конвенций и соотнесение человека с меткой страдает произволом (зачастую ошибочных) назначений и неминуемо заводит в тупик бессмысленности – за определением типа должен последовать вопрос: «А что дальше?» Ведь акт назначения какого-то типа не имеет действительной силы – он не может ни изменить, ни перевернуть жизнь человека, не может никак затронуть сам носитель. Более того, он вообще промахивается мимо самой жизни как таковой, оставаясь просто курьезным фактом.

Вопрос «что дальше?» (второй из главных вопросов, которому посвящены «эволюционные» главы этого тома) одновременно обанкрочивает акт вписывания в заранее предопределенный набор свойств (присвоения содержаний) и указывает на существование продолжения «дальше», в область реализации человеческих Возможностей. Ведь человек, как было заявлено в самом начале первого тома, есть открытый вид. Это значит, что перед нами изначально открыт некоторый веер Возможностей, встроенных в тип. Следуя нашему замыслу, мы намерены превзойти во втором томе «статическое» понимание типа как набора некоторых свойств и осознать тип как упаковку для определенного комплекта Возможностей. Тип, каким он нам видится в эволютивном ракурсе, – это своего рода «метод взлома», «инопланетная сущность», которая внедряется в универсум социальных заблуждений человека, чтобы использовать его во имя эволюции. Пока мы проходим сквозь слой социальных заблуждений, тип, обуславливая нас механикой своих типологических законов, как поводырь, выводит за пределы влияния «коллективного сознания» социума и за пределы психической обусловленности, давая нам Шанс и обеспечивая Возможностью выхода за границы Типологии.

Чтобы появилась перспектива «дальше» – открылось измерение для фактической реализации Возможностей, – необходимо к описанию фундаментальных территорий (архетипических царств или миров, где происходит проектирование психических прототипов – «механических кукол» – «костюмов») добавить еще нечто совершенно инаковое всем их краскам и содержаниям, – назовем это условно процессуальностью, или динамикой, или просто ветром. Должен подуть откуда-то ветер (остававшийся до сих пор незамеченным и никак не проявленным в нашем описании), чтобы подготовленные ранее смысловые големы ожили и вся конструкция пришла в движение.

Прибегая к языку философии, нетрудно увидеть, что природа этого ветра есть не что иное, как само бытие. Цель Типологии, таким образом, – не в классификации и распределении сущего, но в исследовании бытия. Тип – это не (пожизненный) приговор, а «выход к бытию», указание на скрытую дверь. И то, чем мы предлагаем далее заниматься, похоже скорее на поиск собственного Шанса, который совершается, как это ни парадоксально звучит, через Заблуждение – описание тех феноменов, которые ошибочно принимаются за нечто «высшее». Мы хотели бы вырваться за рамки Типологии, не отказываясь от Типологии и не отбрасывая высокомерно сам факт наличия типа (в силу полагания своей ложной уникальности или веры в свою изначальную «свободу выбора»), но пройдя сквозь Типологию – в полную само-осознанность.

Для осуществления этого замысла мы проделали предварительно всю рутинную работу по описанию устройства психики и механизмов ее функционирования. Весь первый том был фактически посвящен описанию психики как наличного сущего, как комплекта каких-то содержаний, и, как нам кажется, механика архетипизации исчерпывается первым томом как своего рода завершенным изделием. Если что-то еще может быть добавлено в принципе к материалу первого тома, то это будет представлять из себя детализацию, уточнение и расширение темы, ее обрастание какими-то частными случаями, нюансами и подробностями. Сама конструкция Архетипов – карта архетипических миров – жестко зафиксирована в первом томе как фундамент и вряд ли может быть подвергнута дальнейшему изменению.

Радикальный поворот от описания сущего к теме бытия, совершаемый во втором томе, напротив, чреват остаточным впечатлением самонеудовлетворенности от предпринятой попытки упаковать материал в формат книги. Ограничивающим препятствием здесь выступает сам язык: тема бытия для своего полноценного раскрытия требует от языка превзойти свои возможности. Философия в таком случае пытается изобрести свой «продвинутый» язык, малодоступный для непосвященного читателя. Чтобы донести Типологию до максимально широкого круга интересующихся этим предметом, мы постарались, насколько могли, проникнуть в тему бытия «бытовым» языком, хоть это не всегда приносило ожидаемые результаты. В силу упомянутых обстоятельств, а также ввиду того, что тема бытия в принципе плохо поддается описанию, второй том вышел несколько сложнее первого. Читатель не должен ожидать такой же ясности, простоты, доступности и красочности изложения, каковая была возможна в первом томе.

Несмотря на то, что мы стремились изначально вынести на суд читателя безупречно законченное изделие, в процессе формирования материала второго тома мы постоянно наталкивались на фальш-стены, скрывающие за собой неисследованные территории и знаки вопроса. Причина не лежит в слабости нашего метода или недальновидности подхода – напротив, само бытие, неприметно пронизывая нас и едва обращая на себя наше внимание, всегда прячется в глубину своей тайны. Ввиду этого, а также ввиду ограниченности времени и ресурсов мы вынуждены оставить многие темы, затронутые во втором томе, в статусе открытых для дальнейшего развития и для критики. Что касается читателя, желающего приобщиться к Типологии, своеобразной компенсацией тут могут послужить практические занятия – практикум типирования – и непосредственное участие в разработке предмета.

Позиции

Мы оставляем тему, которую систематически разрабатывали до сих пор, – тему описания функций – и открываем совершенно новый раздел Типологии. В этой главе будет изложен материал, не имеющий никакого отношения ко всему предыдущему, и если читатель все же встретит какие-то прежние метафоры, образы, слова, то это только вследствие того, что наш язык и наше воображение ограничено. Единственным мостиком, соединяющим нас с предыдущим материалом, служит вопрос, прозвучавший в конце главы «Эволюция функций». Это вопрос о приоритете – о ставке, которую мы можем сделать на ту или иную функцию, о значении той или иной функции конкретно для каждого из нас. Речь идет не о вертикальной, эволютивной дискриминации функций, но о совсем другом принципе упорядочивания.

Если вертикальная иерархия была порождена Осознанностью, то для дальнейшего типологического описания мы вводим абсолютно новую категорию – категорию Внимания, которая до сих пор никак не была затронута. Категория Внимания открывает нам «структуру» нашего бытия – то, что мы назовем позиции. Сам термин «позиция» восходит к Канту, который говорил о бытии как полагании (Position) вещи. Таким образом, бытие в отношении к «структуре» человека есть своего рода «позиционирование» – полагание чего-то в некоторые универсальные места, ячейки для наполнения содержанием (позиции).

Ссылка на Канта указывает на то, что тема данной главы – тема позиций – философская. Это фактически последнее погружение в философию, необходимое для построения Типологии. Будучи предметом философии, позиции невидимы обычным глазом и трудноуловимы. Как и вообще все, что относится к бытию, позиции, в отличие от самих функций, всегда оперирующих с сущим, не обнаруживают себя так просто в непосредственном опыте ведения. Если функции – это некоторые содержания нашего Сознания (а их четыре), о которых можно сказать, что они «есть», то позиции – это бессодержательные акты внимания, и о них можно сказать, что их «нет». И тем не менее это не философские абстракции, за позициями стоит своя «реальность», позволяющая вывести их в опыт наблюдения (что будет продемонстрировано в следующей главе).

Приступая к описанию позиций, следует отметить также те препятствия, с которыми сталкивается наше мышление и язык всякий раз, пытаясь высказаться о чистом бытии. Наш повседневный язык, предназначенный для называния сущего, «немеет» перед темой бытия, уступая место молчаливому созерцанию. В такой ситуации мы вынуждены прибегать к метафоре, к наброску, намеку (отсюда – частое использование кавычек в дальнейших разделах) – читатель не должен быть слишком придирчив к словам, соучаствуя в нашем описании.

Воспользовавшись языком метафор, можно сравнить внимание с ветром, и тут уместно будет спросить: видел ли кто-нибудь вообще ветер? Нет, не видел. Мы всегда свидетельствуем наличие ветра опосредованно, через его эффекты, то есть содержания, акты сознания. Мы видим движение листьев, волны, взлохмаченные волосы. В самом абстрактном случае это тактильное ощущение на лице – давление воздуха. То же самое можно сказать, например, о прозрачности стекла – если на нем не будет никакого пятна, потека, никакой мутности, то стекло станет полностью невидимым. Вот эти «пятна» и «потеки» и есть содержания – содержания функций: Рациональные и Иррациональные, Белые и Черные, Бессознательные и Осознанные…

Но само Внимание, лишенное содержания функций, всегда остается невидимым. И тем не менее именно Внимание превращает содержание в функцию, подобно ветру, придавая сущему динамический, процессуальный характер. Поскольку Внимание нам никогда не дается вне актов Сознания, вообще понять его как независимое от Сознания событие было для человечества настоящим прорывом. И этот прорыв совершила именно философия. И самое потрясающее, что философия провела границу между Вниманием и Сознанием там, где увидеть ее, казалось бы, совершенно невозможно, – в области Ида, бессознательного. Ведь, как и Внимание, Ид для человека тоже остается в зоне невидимого. И в принципе все метафоры ветра и стекла могли бы относиться и к бессознательному. Но именно здесь, в Иде, в месте полного отсутствия Сознания, Внимание обнаруживает себя как независимое, уникальное событие.

I. Essentia и Existentia

Если позиции индуцированы категорией Внимания, то само внимание может быть ключом к вскрыванию темы позиций. Что такое внимание в нашем контексте? Это акт нашего сотрудничества с бытием в порождении сущего. Философия устами Лейбница задавала вопрос: почему вообще есть сущее, а не Ничто? Мы не пытаемся здесь ответить на этот вопрос и не требуем ответа, мы лишь констатируем тот факт, что наше бытие «приносит» откуда-то сущее (причем для каждого – свое!), которое, подобно туману, окружает нас кольцом своего серого неразличимого единообразия. Внимание являет, побуждает сущее явиться как явленное сущее; это степень выявленности, вынимание сущего из неразборчивости фона. Такое «сумбурное», невыявленное сущее всегда предшествует всем нашим актам сознания, структурирования, действиям, предшествует нам вообще. И тем не менее эта безликая масса сущего не задана нам как некоторый общий, единый для всех материал. Этот «сырой материал» – наш собственный, нами же порождаемый «кошмар», давящий и напирающий на нас, словно дрожжевое тесто. Это и есть суть нашей нулевой позиции – полностью лишенное всякого внимания, обделенное вниманием сущее изначально предстает как какая-то «глина», «тесто», «облако», «сырье».

За нулевой, априорной позицией следует наша главная позиция, где, собственно, и обретается само наше внимание. Главная позиция – это источник, луч внимания, который бьет из пустоты, из «дырки» внутри «кольца» сущего. Здесь находится наше истинное, предвечное, ноуменальное «Я», которое тем не менее нам никак не дано и никак нами не рефлексируется (это «Я» нужно понимать не в эмпирическом смысле, как «кто» Эмпирики, и не в психоаналитическом смысле, как Эго, но в новом для нас ракурсе бытия; наиболее адекватной заменой для местоимения «Я» было бы, возможно, то, что именуется в философии «что-бытием» или просто местоимением «что»). Будучи само источником (внимания, света, – следует отделять этот свет в его статусе источника от эффектов освещенности сущего, как метафор, которые мы использовали при описании эволюции сознания), это «Я» не может быть обнаружено, – это неразделенная тайна нас самих, точка нашего отсчета, глаза, которые смотрят на окружающее сущее и не видят себя. Мы словно освещаем вниманием плотное кольцо безликого сущего, но не можем узнать в нем себя, различить свой собственный лик. Все, что мы можем сказать о главной позиции, подобно утверждению: «Я есмь», – здесь есть «Я» как абсолютная, постоянная величина, как собственное Лицо, из которого я «исхожу», действую, смотрю вовне, но которое сам никогда не вижу и никогда увидеть в принципе не могу, поскольку нахожусь «по ту сторону», «в изнанке» своего Лица (поэтому справедливее было бы сказать не «Я есмь», а «меня нет» – как ни парадоксально это звучит, но мы актуализируем свое «Я» через собственное отсутствие среди сущего, а не присутствие).

Мы не можем увидеть себя, будучи сами собою, в себе пребывая, находясь на том же самом месте, что и наше «Я». Если мы видим наше «Я», значит, оно уже позитивно, значит, есть некоторое дистанцированное место, откуда мы смотрим и откуда оно нам видится. Но может ли это быть нашим истинным «Я»? Иными словами, может ли внимание внимать самому себе – можем ли мы рассмотреть себя, если мы сами и есть ослепляющий источник света (внимания)? Если бы нас не тревожил этот вопрос, если бы у нас не возникало повода для подобного вопрошания, то можно было бы заключить, что наше бытие ограничивается двумя описанными позициями – нулевой и первой (главной). Это фундаментальные, изначальные позиции бытия, в которых мы могли бы существовать вечно: есть абсолютный источник внимания, наша интенция (единица, первая позиция), и абсолютное отсутствие внимания, окружающий нас мрак неизвестного (ноль, нулевая позиция). Луч нашего внимания упирается в клубящийся туман сущего и не находит в нем нашего собственного образа – мы не способны ни найти себя в этом чужом, напирающем со всех сторон сущем, ни познать природу этого сущего.

Дальнейшая драма обусловлена тем, что мы не хотим смириться с таким положением дел. Мы не хотим существовать инкогнито (хоть и вечно). Поэтому мы начинаем действовать, «толкать» эту массу сущего, чтобы обнаружить себя (или, точнее говоря, свою тайну, тайну своего происхождения и того, что нам предшествует) по обратной реакции – сущее реагирует на нас, давая нам представление о нас самих, отражая нас, возвращая нам наш образ и ставя его перед нами, так что мы можем увидеть себя, свое Лицо, словно в зеркале. Мы должны выдвинуть себя в сущее как объект, спроецировать себя в сущее. Поэтому мы «копируем», или сдвигаем две изначальные позиции, получая вместо них вторую и третью (такое «копирование» не имеет ничего общего с тем, о котором говорилось в начале первого тома, когда вводились открытые функции).

Вторая позиция фактически осуществляет наш выход в сущее, она выводит главную позицию вовне, действуя от лица нашего «ноуменального Я». Здесь совершается шаг вперед, выступание-из (как это иллюстрирует египетская ритуальная статуэтка ушебти). Вторая позиция есть наш способ делать шаг вперед, заносить и ставить ногу в сущее, толкать сущее. Это наша самореализация, сказуемое, которое выносит в репрезентацию подлежащее – наше ноуменальное «Я». Во второй позиции «Я» становится действующим лицом, оно ставит свой росчерк (тот самый росчерк, о котором говорилось во вступительной главе к первому тому). Поэтому мы называем эту позицию оперативной — это есть то, что мы постоянно делаем (просто категорически не можем не делать!), чтобы действительно быть, чтобы своим бытием о себе заявить. Здесь апопимпость нашего Лица движется к обретению своего имени. В дополнение к молчаливому и неподвижному Лицу у нас появляются активные и подвижные Руки, выдвинутые в сущее и сочиняющие сюжет собственного романа от своего имени.

Текст романа как конечный результат движения наших Рук, делания, сочинения появляется уже на третьей позиции. Он содержит уже более или менее очерченный, выявленный образ главного героя, которому мы уделяем наше внимание – то самое внимание, которое мы переносим из первой позиции. Наш герой, таким образом, есть наше «Я», вынесенное в сущее, – «сущее Я». Осуществляется наша заветная цель – мы встраиваем себя в сущее, обретаем себя среди сущего, окружая себя некоторым слоем («личного», «ближайшего», «приватизированного», «опосредованного»), присваивая и осваивая часть сущего, назначая себе некоторую роль и отыскивая для себя некоторый смысл, место, предназначение. Мы даем себе некоторый псевдоним, по которому нас можно узнать, обозначить, предъявить другим, выделить среди кишащего множества «улицы». Мы пишем автопортрет, отражаем себя в Зеркале и начинаем видеть себя.

Однако описание нашего «Я» в сущем как «главного героя» всегда ущербно, неполноценно, искажено, оно не может обладать той целостностью, которой обладает исходное, ноуменальное «Я» – наше анонимное, предвечное Лицо. Герой, которым мы себя представляем и с помощью которого мы себя самоидентифицируем, будучи вынесенным в мир, во множество, вовнутрь некоторого бесконечно огромного шара (Вселенной), всегда беспомощен перед роком, зависим от обстоятельств, подвержен изменениям, многочисленным опасностям и поэтому нуждается в защите – защите ввиду своей «брошености» в сущем. Так, в итоге выдвижения изначальных позиций (эк-зистирования), происходит наше падение в мир.

Третья позиция – это всегда подмена главной, компенсация: мы замещаем все мыслимое и немыслимое сущее какой-то «прокладкой» личного, ближайшего, присвоенного, мы ищем и находим себя в мире, попадая в социальные стереотипы. Мы надеваем стандартные маски и играем роли из какого-то утвержденного социумом репертуара. При этом сам играющий роль актер находится во второй позиции. Третья позиция – это отражение, куда мы себя проецируем, это «мой мир», «приватизированный мир», где «Я» (главная позиция) превращается в «мое». Это то, что проходит, как сон, когда настает наш час и мы умираем.

Стоя постоянно перед «зеркалом» в третьей позиции, мы наблюдаем за изменениями, которые наш образ претерпевает в течение нашей жизни, – меняется география, одежда, цвет волос, появляются морщины. Стареет наш портрет – портрет Дориана Грея, при этом само Лицо на главной позиции остается неизменным. При «встрече» с собой (в зеркале) на третьей позиции нас, как героя романа Оскара Уайльда, зачастую охватывает ужас. Чтобы справиться с ужасом, мы систематически заботимся о себе, о своем «имидже», о своем отражении. Мы пытаемся как можно более тщательно «причесывать волосы» перед зеркалом, однако следует понимать, что мы «причесываем волосы» не себе, а «ему». Этот «он», «посторонний», словно забытая на улице сумка, подвергается опасности и насилию со стороны мира – мир сомневается, хороший «он» или плохой, честный или нечестный, мир решает, наградить «его» или казнить, обогреть или обобрать… Это и есть то, что Юнг называл слабой психической позицией, – психоз и забота о «нем», дабы «его» обезопасить.

Все это событие можно сравнить с человеком, который садится перед телевизором и начинает смотреть фильм, но главный герой этого фильма – сам он, причем «он», что очень важно, неотделим от роли (роли могут быть разные – отца, матери, сына, дочери, инженера и т. д.). Этот фильм с первых же минут просмотра настолько поглощает внимание смотрящего, что смотрящий полностью забывает о себе, оставшемся перед экраном телевизора, причем забывает навсегда…

Но важно помнить, что между абсолютно неизменным зрителем (главная позиция) и изменчивым героем (слабая позиция) есть еще промежуточная оперативная позиция. Каков ее статус: можно ли изменить что-то во второй позиции? Можно ли повлиять на наш способ действовать Руками, ставить свой росчерк? Можем ли мы изменить свое имя так же легко, как мы меняем псевдоним? В принципе это возможно, но совершить это на практике невероятно сложно. Собственная оперативная позиция актуализируется (для нас самих) в результате усилия, равносильного настоящему духовному подвигу. Недостаточно постричься в монахи и взять другое имя – стать иноком, как отец Сергий в романе Льва Толстого. Сколько ни молись и пальцы себе ни руби, в сущности ничего не меняется, мы остаемся теми же самыми, только стареем, нагружаем себя опытом и знаниями. Должно произойти какое-то мощное, судьбоносное, ключевое событие, которое способно повлиять на вторую позицию. В противном случае все, что с нами происходит, откладывается лишь на третьей позиции – все наши встречи, общения, социальные взаимоотношения приносят свои плоды именно там.

Вся наша жизнь фактически проходит на третьей позиции – мы топчемся перед «зеркалом», фиксируем изменения, беспокоимся о своем образе, прокладываем оптимальный маршрут сквозь «улицу», боимся куда-то опоздать, с тревогой ожидаем чего-то в этом «зале ожидания» (Фаулз), потом все это проходит, как сон – плохой или хороший, добрый или страшный. Мало кто из нас рефлексирует себя на второй позиции – что он вообще здесь делает и что делают его Руки. А ведь вторая позиция непосредственно связана с нулевой – с теми неведомыми нам Обстоятельствами «улицы», где находятся, как безликая масса, «они». Главная трагедия нашего бытия заключается в том, что мы вообще не рефлексируем себя нигде, кроме как в слабой позиции: из четырех наших позиций мы «видим» только одну – слабую! Мы упираемся в третью позицию, как в тупик — зеркальную стену, – проводя перед этой стеной всю жизнь, молясь чему-то, словно перед Стеной Плача, меняя что-то в этом тупике, но по существу не меняется ничто. Обратная связь между третьей и нулевой позициями порвана, и, как бы мы себя ни «причесывали», мы не в силах изменить обстоятельства «улицы» – то сущее, которое нам дано в начале цепочки, которое «толкает нас в спину» из нулевой позиции (мы не подозреваем, что это сущее есть наш собственный «экскремент» – то, что исходит от нас и уходит во тьму, оставаясь незамеченным: «Мы не видим всходов из наших пашен…»).

Третья позиция, таким образом, есть своего рода непроницаемый забор, препятствие для нашей эволюции. Она закупоривает нас, как пробка в бутылке, и не оставляет возможности для чуда, которое только и может прийти в нашу жизнь, что из клубящегося тумана нулевой позиции. Мы никак не можем повлиять на нулевую позицию, мы не имеем там ни власти, ни внимания, но она, наоборот, всецело управляет нами, загоняя нас в тупик. Если бы мы могли замкнуть кольцо позиций и обрести власть над Обстоятельствами, то стали бы бессмертными. Но на практике это оказывается очень сложной, непосильной для большинства из нас задачей, поэтому тупик слабой позиции оборачивается смертью – мы живем и умираем в тупике.

Как это умирание выглядит фактически? Пока мы «причесываемся у зеркала», мир познает и описывает наш образ, сочиняет на нас «некролог». Миру всегда хочется нас вобрать, переварить и в себе «похоронить» – составить на нас «досье» (этот принцип блестяще раскрыт в романе Набокова «Приглашение на казнь»). Когда «другие» нас узнают, поймут, опишут, мы умираем для мира. В этой смерти и в этих публичных «похоронах» с эпитафией на могиле содержится также и наш шанс – пройти сквозь «человеческую массу» и выскочить на нулевую позицию с обратной стороны, тем самым превратив ее в «четвертую».