Алеманида. Грёзы о войне

От автора

© Сергей Причинин, 2024

ISBN 978-5-0060-4665-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

При написании исторического романа автор попадает на перепутье сродни героям былин. Как правило, в один момент извилистая дорога приводит к развилке, где искатель встаёт перед выбором: либо строго следовать букве времени, либо дать фантазии полную свободу, но в рамках логики.

В первом случае сложно выработать стиль, который хотя бы на пядь будет отличаться от стиля фолиантов с фактами. При создании подобного материала автору приходится жертвовать стилем в угоду достоверности. Сей путь долог и тернист и обычно ведёт в никуда.

Вторая дорога тащит в непролазное болото, где не видно ни конца ни края. Трудно держать себя в узде, когда ты ничем не ограничен. Сей путь напоминает необъятный лабиринт, и из него не найти выход.

Однако существует и третий путь – ходить в оба края и нигде не задерживаться дольше положенного. С одной стороны, так ты изучаешь историю, а с другой – самого себя. Едва работа обретает формы, а истина переплетается с вымыслом, как появляется новая, обособленная реальность.

В романе присутствует много исторических вольностей, представленных с другой стороны. И чтобы не ввергнуть читателя в беспробудную тоску, я старался в произведении больше следовать духу времени, нежели его букве. Здесь много говорится о войне, но как таковой её нет, ибо эта книга в первую очередь о людях.

Дабы не перегружать текст адаптированной под описываемую эпоху стилистикой и манерой речи, роман представлен в современном исполнении. Ведь даже человеку, копающему вглубь, не под силу обмануть лингвистов. Описанные события происходили столь давно, что ни один трактат, ни один исторический документ даже на толику не приблизит нас к придворным подробностям IV века нашей эры. Мы лишь имеем куски пазла, которые соединяем в картину по собственному разумению.

Идей родилось неимоверно много, но только наиболее жизнестойкие из них превратились в слова на белой бумаге, дабы приоткрыть для вас завесу поздней Античности.

Пролог

Люди познают мир в сравнении, посему не ценят уже имеющееся. Природа изначально подарила нам неравенство, сделав невозможным безмятежное сосуществование. Если физическая и интеллектуальная составляющая являются переменчивыми субстанциями, то моральная одинакова для всех.

На сих непрочных догматах строились и рушились государства, создавались идеи и принципы. Во времена безумств, кои несёт с собой любая война, здравомыслящие представители людей прямоходящих понимали, что причина кровопролития кроется не в приобретении вещественных излишеств, а в обычной алчности.

В минуты фонтанирующей злобы мы сравниваем друг друга с животными, однако зверь нападает лишь из-за голода и страха, а человек убивает в угоду собственным амбициям. Большинство конфликтов – обычное самолюбование, от которого страдают миллионы невинных. Слаб правитель, вечно нуждающийся в подпитке извне и неспособный взять энергию из собственного гения.

Едва люди забывали свое предназначение, как высший промысел являл миру эгоцентриков, волнующих социум. Как правило, их позывы к действиям звучали высокопарно и пафосно, а местами и с нотками незамысловатой патетики. Они называли себя эскулапами¹ и целителями рода людского, коих отправили на землю для назидания и вразумления. Даже если отсутствовал повод, то они придумывали для себя прорицание и наделение себя позерскими регалиями, дабы предстать перед потомками во славе и величии. Пройдя сквозь кровь и пепел, мир обновлялся, дабы простоять до пришествия очередного нарцисса.

Ежели плебея облачить в порфиру и одарить благами, то он не превратится в патриция, в то время как обделенный патриций вполне сойдет за плебея. Разум делает нас царями и рабами. По необъяснимой закономерности жизнь часто пренебрегает устоями и помещает в сильное тело худую душу.

Благодаря неравенству природы вещей, жизнь приобретает яркие краски и ценится по-настоящему. Если рассвет никогда не наступит, то мы посчитаем, что вечная тьма – вполне естественное явление.

Киприан Римлянин

Из пролога «История

завоеваний народов Запада»

Лошадь набирала ход и ровной поступью двигалась вдоль перелеска. В седле находился молодой центурион Филипп по прозвищу Македонец. Побратимы окрестили его так, несмотря на греческое происхождение.

Военачальник направил коня на холм для осмотра местности. Скакун громко ржал, беспокойно дергал головой и прядал ушами, словно его вели не по той дороге. Из перелеска послышался шум ломаемых веток и крики, похожие на перебранку гуннов. Уже через пару стадиев² Филипп заметил кровавые следы на мхе и корнях. Он присмотрелся и увидел двух удирающих легионеров. Ещё двое стояли подле старых вязов и осторожно выглядывали из-за стволов.

Пару дней назад из легиона сбежали шесть юнцов, которые не выдержали тягот походной жизни. Мода на службу быстро закончилась: Рим разбогател, войны превратились в обычное усмирение бунтов, слабые поколения держались на крепком фундаменте, возведённом ещё отцами из династии Юлиев-Клавдиев и Антонинов. В нынешний век набирать рекрутов становилось все труднее. Казну растратили на подарки и подношения приближенным предшественники Диоклетиана, посему в последние годы все чаще возникали проблемы со снабжением армии, особенно на дальних окраинах империи.

Ныне было мало добровольцев, которые мечтали разделить трудности легионерского быта, поэтому ветеранов, получивших земли за выслугу лет и землевладельцев, обязали отправлять в легион своих детей и клиентов, либо вносить большой откуп. Большую часть легиона составляли варвары, которые по-прежнему видели в войне очарование и возможность получить деньги и должности.

В условиях гражданских войн, бесконечных восстаний в провинциях и кризиса тетрархии даже галльская молодежь агрессивно воспринимала воинскую повинность и увиливала от службы. На бегства легионеров в дальних провинциях обычно закрывали глаза, но в этот раз всё было иначе.

Перед самым побегом дезертиры насмерть забили двух германцев и трёх галлов. Легат II Парфянского легиона направил лазутчиков, дабы найти убийц, однако поиски оказались безрезультатными. Двое суток всадники рыскали в окрестных деревнях. Облазили леса и обошли ближайшие сёла. Разведка продолжалась до тех пор, пока от пропретора³ не поступило распоряжение о свёртывании лагеря.

Филипп не ставил себе цели разыскать беглых новобранцев. Легат⁴ Арминий подрядил Македонца вередарием⁵ в Дакию для передачи важных документов. Филипп уже возвращался в лагерь, когда встретил дезертиров.

Всадник взглянул на тёмные капли крови и тронулся в обратную сторону. Это не его солдаты и не его война – так бы выразился побратим Кустодиан. Филипп решил не вмешиваться в происходящее, ведь переговоры с дезертирами ничем путным, как правило, не увенчивались. Он берёг силы: до ближайшей остановки были сутки конной езды. Когда пегая набирала ход, из лесной чащи вырвался душераздирающий крик. Филипп выругался, развернул коня и поскакал к кровавым следам, что вели в лес.

Через полмили он наткнулся на труп в изорванной легионерской тунике с пробитой головой. Рядом валялась расшнурованная лорика хамата⁶.

– Зверьё поганое! Руки вам оторвать!

Филипп не хотел гнаться за беглецами. Кобыла ещё какое-то время топталась на месте и тревожно водила ноздрями. Македонец не искал проблем на свою голову и не хотел тратить время впустую. Но тело в листве навело Филиппа на странные мысли: он подумал, что меч истосковался по мерзавцам. Македонец сплюнул, извлёк гладий⁷ и во весь опор помчался по протоптанной лесной тропе.

Спустя пару минут Филипп вышел к ручью, что впадал в Данувий⁸. В низине на камне топтались четыре легионера. Едва появился всадник, как трое бросились наутёк. Но четвертый даже не сдвинулся с места.

Глазами малоазиатского кочевника юноша посмотрел на Филиппа, его прочную кирасу и обнажённый клинок. Дезертир неторопливо опустился на колени и принялся мыть руки, по плечи запачканные землёй вперемешку с кровью.

Филипп медленно направил коня к парню. Он не сводил с него глаз и не убирал меч. Македонец считал себя опытным воином, изрядно поднаторевшим. Он искренне не понимал, почему на лице мальца не отражается страх? Вид паренька обескуражил Филиппа. Юноша выглядел лет на пятнадцать.

– Долго же вы нас искали, – поднялся дезертир на ноги и вытер губы. – Весь лес вспахали копытами. Что будешь делать?

Филипп чуть заметно улыбнулся и подвёл коня ближе.

– Для лишения жизни нужно иметь право или желание – у меня нет ни того, ни другого, хотя второе поначалу было. Я смотрю, у тебя неплохо получается рубить головы. Мы же не на войне, чтобы попусту убивать, тем более соратников. Почему вы в строю против квадов так не геройствуете? Все вы легки на подъём, когда надо побратима подставить. Поедешь со мной, в мой лагерь, и там будешь тянуть жребий.

– Децимация⁹? За дезертирство? – паренёк ухмыльнулся. – В твоём легионе это является наказанием?

– Не только в моём, – Филипп посуровел. – Децимацию вспоминают в худшие дни. Десяток-другой беглецов отлавливают ежедневно, и если всех забивать палками, то служить будет некому. Бей своих, чтобы чужие боялись, знаешь, да? Для римского легионера это не простые слова, мой юный друг. Во всех легионах установлен один вид наказаний, который мы не вправе нарушать. Ежели не согласен, могу отдать твою наглую рожу легату. Как убийцу тебя подвергнут бичеванию, а потом распнут, точно жалкого преступника. И не посмотрят, что ты трудился на благо Рима!

– Не желаю такого позора, – юноша стащил изорванную тунику. – Выполни долг здесь и сейчас! Или как у вас, римлян, это называется?

Филипп удивился подобной покорности и готовности к смерти. Македонец спрыгнул с коня и жестом усадил юнца на колени. Приговорённый всё с тем же невозмутимым видом выполнил приказ. Македонец схватил парня за голову, приложил меч к его ключице и упёрся в рукоять.

– Тебе оказано великодушие. Не каждый легионер попадает в руки паромщика¹⁰ с головой на плечах. Хоть ты и дезертир, убью тебя как воина. Ты не страшишься боли и смерти, но всё равно сбежал из легиона. Как твоё имя?

– Вале́нт, – прошептал дезертир.

– С подобной дерзостью ты мог бы дослужиться и до примипила.¹¹ Прощай, Валент, обречённый сын Рима.

Филипп крепче сжал рукоять, готовый нанести удар. Неподалеку раздалось рычание. Македонец насторожился, а Валент впал в ступор. Звук приближался и становился громче. Из-за полугнилого тополя вышел тигр.

Македонец никогда не видел полосатых котов, но догадался, что перед ним именно тигр. От неестественно яркой шерсти и хищного оскала у Филиппа зарябило в глазах, а от размеров покрылась холодом спина. Тигр был настолько чудовищных размеров, что лев на его фоне выглядел бы щенком с конской гривой.

Испуганный Валент отпихнул Филиппа назад, выискивая камни для защиты. Паренёк широченными глазами смотрел на зверя, который остановился в десяти локтях от него. Тигр играл хвостом и издавал мерный рык, сверля людей взглядом. Юноша на четвереньках полз к хищнику и не отводил глаз от необъятной пасти.

– Стой! – шикнул Филипп. – Он разорвет тебя, как тряпку. Силу внутри почувствовал?

Воин не испугался зверя. В конце концов, в руке он держал острый гладий, а на его поясе висел ещё меч и крепилось два кинжала. Да и на войне он насмотрелся вещей похуже, чем внезапное появление большой кошки в лесу.

Филиппа больше насторожило то, что в перелесках Дакии тигры вовсе не водились. Он привык пересекаться лишь с волками да лисами. Даки даже зайцев переловили, а встреча с медведем считалась настоящим событием. Тигров привозили единственно на гладиаторские арены или для развлечения императорских отпрысков. Македонец подумал, что огромный зверь сбежал от бестиариев¹², но ближайшая арена взрастала в девяти сотнях миль отсюда.

Он вытащил второй меч и приготовился либо отразить атаку, либо спасти свою жизнь и сбежать. Едва тигр услышал звук лязгающего металла, как оскалился и решительно двинулся к угрозе.

– Только не убегай, – сквозь зубы проговорил Валент. – Тигры не атакуют противника в лицо.

– Ты откуда знаешь? – огрызнулся Филипп, стараясь не показывать страха.

– Это повадки любого хищника, если ты не знал.

Валент посмотрел гиганту в глаза, силясь не моргать. Пытливые зеницы зверя сошлись с напряжённым взглядом человека. Тигр раскрыл пасть, в которую с лёгкостью бы поместилась голова Валента, прорычал и обнюхал парня.

Зверь долго ходил вокруг да около, а потом резко взмахнул хвостом и убрался восвояси, словно решил отобедать в другом месте. Силуэт животного медленно скрылся за тополем. На листве остались следы лап невообразимых размеров.

Македонец вспомнил, как два года назад они вчетвером атаковали медведя. Раздразненного зверя обуяла такая жажда крови, что троих легионеров он растерзал до неузнаваемости. Тигр же был раза в два больше, чем медведь, о котором вспомнил Филипп.

– Кто ты? – спросил Македонец, скрывая дрожь в руках.

Юноша унял собственный тремор и посмотрел на воина:

– Валент.

– Да я не об этом! Как ты прогнал его?

– Так ведут себя хищники, когда встречаются в лесу. Равный на равного не нападает.

Валент повернулся спиной к Македонцу и снова встал на колени, дабы продолжить несостоявшуюся казнь. Казалось, прошла целая вечность: Филипп думал, как поступить. Он убрал меч в ножны и поднял парня с колен.

– Сегодня не лучший день, чтобы вершить правосудие. Только что я увидел знак, посланный самим Зевсом. Греки странный народец. Мы во всем видим символизм.

– Мы, римляне, тоже.

– Не похож ты на римлянина. Полукровка, видать. На дака смахиваешь или на фракийца. Поедешь со мной. Попытаешься сбежать – убью.

Филипп достал из-под седла верёвку и связал Валенту руки. Всё-таки парень натворил немало бед, и Македонец не доверял ему. Он усадил его на лошадь и расположился рядом.

Скакун промчался мимо тополя и вышел на тропу. Филипп напряжённо оглядывался по сторонам в ожидании рокового прыжка тигра. Едва они покинули лес, как Македонец понял, что зверь не оставил после себя следов, словно земли и не касался. Филипп мог поклясться на алтаре Артемиды, что следы лап массивной туши испарились. Он крутил головой во все стороны, но так и не увидел даже намека на присутствие хищника, точно его появление было фантомом.

Филипп никогда не видел тигров, а сегодня встретил сразу двух.

Глава I Мильвийский мост

Благоразумному подобает всё испробовать, прежде чем прибегать к оружию.

Публий Теренций Арф

Каждому человеку свойственно ошибаться, но только глупцу свойственно упорствовать в ошибке.

Марк Туллий Цицерон

Невозможно, чтобы люди, занятые государственными делами, были всегда непогрешимы, равно как неправдоподобно и то, чтобы они постоянно заблуждались.

Полибий

Если человеку не лезет в рот кусок хлеба без специй, значит, на пороге война.

Неизвестный автор

I

Октябрь 312 – январь 313

Центурион Кустодиа́н стоял посреди каструма¹³ и смотрел на стройные ряды палаток. По очереди оглядел шатёр принципия¹⁴, развевающийся штандарт II Италийского легиона с изображением кабана и лабарум¹⁵, возвышающийся над римским знаменем. Перед каждым сражением Кустодиан до самого заката бродил по лагерю и приводил мысли в порядок. Он осматривал равнину, которой на следующий день предстояло стать местом брани, вспоминал былые битвы и прикидывал, сможет ли уцелеть в этот раз.

Блики от костра плясали на фалерах¹⁶ изрезанной кирасы и паникеллиях¹⁷ Кустодиана. Его уставший взгляд упал на вычищенного легионского орла и наспех отлитый крест, воткнутый возле знамён. Он подумал, что за несколько недель армия проделала такую колоссальную работу по укреплению позиций, какую бы не осилили галльские легионеры возле Арелата.

Если раньше со стен Рима открывался прекрасный вид на Аримин¹⁸, его окрестности и засеянные поля, то в последние дни пейзаж преобразился. Территорию каструма на многие мили вокруг заставили палатками и изрыли защитными рвами. Бесконечное ржание лошадей в загонах перемежалось с галльской и алеманнской руганью. Теперь каждое утро жители Рима просыпались под звук горна, марш легионеров и топот эквитов¹⁹ вдоль крепостных стен.

Кустодиан поправил ножны на поясе и побрёл в сторону претория²⁰, который установили на тракте. При приближении прославленного военачальника легионеры привставали и кланялись. Примипила в армии уважали больше, нежели самого матёрого легата. Но Кустодиан не замечал солдат, ведь его голову занимала одна-единственная мысль: он мог объяснить любую войну, но только не гражданскую.

Не первый раз римляне пришли убивать римлян. Не нужно было быть мудрецом, чтобы понимать ход событий. Август²¹ Константин привёл войско, дабы вынудить узурпатора Августа Максе́нция сдать город и снять с себя порфиру²². Как и следовало ожидать, узурпатор царские регалии добровольно снимать отказался.

Константин обвинил Максенция в неумелом правлении отведённой ему западной частью обширной Римской империи и узурпировании власти. Что являлось чистой правдой. Под этим предлогом Константин выступил из Галльской префектуры²³ для усмирения западного Августа.

Весной 312 года от Рождества Христова²⁴ Константин созвал под знамена войско, состоящее из галлов, бриттов, германцев и солдат-регуляров. Служба в легионах считалась престижной среди варваров, поэтому даже высшие посты теперь занимали выходцы с галльских провинций. Пёстрая армия под управлением Константина окончательно превратилась в полунаёмную. Так началось ещё при его отце – Констанции Хлоре.

Приближенные императора иногда с явным недовольством отмечали, что Константин намеренно ослабил Галлию, отняв у провинции отборные легионы для войны с Максенцием. Сенатор Антигон называл это сильным упущением и жестом слабого человека, ибо, по его мнению, ставка Августа на гражданские распри в будущем могла дорого обойтись, ибо в Галлии зарождался мятеж Аттала.

Но Константин никого не слушал и уверенно шёл к намеченной цели: его войско маршировало в сторону Рима, барабаны били бой, трубы разгоняли тишину Альп. Плебс²⁵ наблюдал величественную картину, не зная, что в армии Константина едва насчитывалось пятьдесят тысяч солдат, в то время как Максенций располагал практически стотысячным войском. К тому же прочные стены, набитые продовольствием погреба и бесконечные закрома зерновых позволяли Риму выдержать длительную осаду.

Малахольный и неопытный в военном ремесле Максенций рассчитывал на численный перевес, выгодное стратегическое положение и крепкие стены Рима. Да и почти два десятка легионов, большинство которых состояло из преторианских когорт и тяжеловооруженных катафрактов²⁶, одолеть было непросто.

Однако опасения советников и полководцев по вопросу свержения врага мало волновали Константина. Он совершил решительный, стремительный и невероятный по дерзости марш. Константин перевалил через Альпы, как некогда сделал Ганнибал во время Пунической войны, и двинулся прямиком к Риму.

Войско спустилось с гор, уничтожило Сюз и вышло на Турин, где произошло ожесточенное сражение с катафрактами. Армия Максенция, не раз испытанная в бою, превосходящая соперника по численности и с ног до головы закованная в броню, не выдержала напора войск Константина. Римский Август неожиданно проиграл, в то время как галльский правитель укрепился духом и убедился в правоте собственных действий.

Константин с триумфом вошёл в Медиолан, а несколько дней спустя провёл очередной дерзкий маневр: форсировал речушку Адидже и разбил легионы неприятеля у Вероны. Дорога на Рим открылась. Максенций боялся снова познать горечь поражения и более не высовывал нос из города, дабы не вступать в открытое сражение.

Константин подвёл армию к Мильвийскому мосту, перекинутому через Тибр, и установил внушительный каструм. В ответ на это Максенций разрушил мост. Суеверный и глупый правитель ещё не понимал, в какое выгодное положение себя поставил.

Константин же обрекал войско на верную гибель: Тибр оказался за спиной – путь к отступлению был отрезан. Август расположил лагерь на правом берегу реки и теперь ждал рассвет, чтобы выступить в бой.

Кустодиан приблизился к шатру и услышал доносившиеся с окраин каструма отзвуки старой песни о войне Рима и Карфагена. Для легионера это была тема на века. Кустодиан задержался у входа в шатёр, фальшиво промычал мелодию и нырнул в проём.

Легат Арминий едва успел прикрыть глаза, как в шатре возникла фигура Кустодиана. Центурион отбил кулаком по кирасе и поклонился легату.

– Достопочтенный Гай Арминий, все приказы и поручения выполнены: караулы, передовые посты выставлены, фрурионы²⁷ оборудованы, – отчеканил Кустодиан. – Оборонительные валы укрепили, протейхизмы²⁸ не ставили: вероятность осады отсутствует.

– Кустодиан, тебе не кажется, что при отступлении мы попадём в свои же ямы? Какого Мелькарта²⁹ настругали столько ловушек?

– На то была воля пропретора Домициана, – ответил Кустодиан.

– Мнения разнятся, но спрошу у тебя: есть ли хоть малая вероятность, что мы выстоим завтра? Ты считаешь, Август правильно поступает, что идёт на Рим? Ведь это кощунство!

– Полагаю, завтра у моста развернётся решительное сражение, ибо у государя Константина уже иссякло терпение. И отступать нам некуда. По слухам перебежчиков, простому люду надоели беззакония преторианцев³⁰, да и если завтра клубок не развяжется, то у нас один путь – на городские стены. Максенцию, думаю, лагерь возле Тибра тоже проел плешь. Напор будет сильный, в этом я не сомневаюсь, но всё же нам есть, куда отступать. Легионеры обезопасили караульные посты частоколами, заготовили триболы³¹ против нумидийцев с катафрактами и нарубили лес кольев. Каждый наш солдат знает опознавательные знаки ям-ловушек, клинки их наточены, сбруя вычищена, знамена выглажены. Даю слово легионера из центурии ланциариев³², – он снова отбил кулаком по кирасе, – лагерь обезопасили всеми способами и защитили, словно девственницу в храме Весты. В случае отступления вражеские катафракты и нумидийская конница завязнет. А вот задача наступления – не моя забота. Для сих раздумий существуют светлые головы трибунов³³.

– Тебе разрешены вольности, в отличие от твоих соратников. Ты себя уже проявил, посему думать тебе всё же нужно!

Кустодиан не ответил, помолчал минуту и спросил:

– Вы позволите идти?

Легат кивнул. Центурион отсалютовал и покинул шатёр. Он направился к своей палатке, но воинский долг увёл его в другую сторону. Едва он прошёл принципий пропретора, как его окликнули:

– Эй, Кустодиан, посиди с нами!

Голос принадлежал побратиму Филиппу. Он руководил центурией на другом конце легиона.

– Проверю караульные посты и сразу приду, – крикнул в ответ Кустодиан.

Он решил, что можно обойтись без очередной дотошной проверки. В шатёр легата он как раз направился после вечернего обхода. Центурион взглянул на все направления, которые не закрывали палатки воинов, и убедился в полной готовности сторожевых постов и сигнальных костров. Разведчики из города больше не досаждали вылазками в лагерь, после того как троих вздернули на центральных воротах Аримина.

Кустодиан вернулся к Филиппу. Тот сидел со своим опционом³⁴ Василиском и рассуждал о важности возведения оборонительного вала наподобие насыпи в Дакии. Два молодых военачальника-грека горячо спорили, разбавляя беседу поской³⁵. Кустодиан сел рядом и вклинился в разговор.

– Ты слишком совестливый, Кустодиан, – с улыбкой сказал Филипп после того, как спор утих. – Как же мне это в тебе не нравится. Каждый раз – одно и то же.

– Вот поэтому мне уже пора на покой, а я ещё только центурион.

– Вот уж истину говоришь, Кустодиан! – сказал Василиск. – Арминий кто? Легат? А Теренций?

– Трибун из латиклавиев³⁶, – сказал Филипп. – И что теперь?

– Арминию тридцать пять или где-то около того, а Теренцию всего двадцать шесть. Слышишь, Кустодиан? Он тебе в сыновья годится, а уже трибун. В чём дело? А я вам скажу! Теренций – самый бесчестный человек во всей армии. Преторианцы Максенция и то достойнее нашего проныры Теренция. Конечно же, не последнюю роль сыграла его дружба с пропретором Домицианом. Говорят, он его усыновил, но врать не стану. К самому пропретору вопросов нет. Хотя, думаю, одной дружбой с главарём легатов не обошлось. Уверен, парфяне посылают Теренцию на календы³⁷ золотые мешочки.

Филипп положил руку на плечо Василиска и с улыбкой произнёс:

– Как ты в легионе очутился? Клянусь Аидом, Василиск! Таких болтунов и интриганов я ещё не встречал. Нам бы завтра шкуры свои жалкие спасти, а не гадать, кому парфяне посылают взятки. Вообще, латиклавиев посылают из Рима. Теренций, небось, на короткой ноге с сенатом.

– Если честно, я запутался в этих трибунах. Кого-то легат назначает, кого-то сенат отправляет. Толк какой?

– Всё просто: у кого пушок на яйцах не почернел – тот от сената. Кто и как получает звания, нас не должно волновать. Пусть политики занимаются властью. Мы же займёмся войной.

– Вот именно, Филипп! А как достигается власть? Грядущая толчея возле Рима – это ли не стремление к господству? Константин упразднит тетрархию³⁸ и сделается полновластным Августом. Как об этом не думать, если жизнь военачальника – помощь другому в обретении власти?

Кустодиан думал о своём, зачарованно глядя на блики огня. Филипп взглянул на соратника. Они покинули Альпы всего несколько месяцев назад, а постарели так, словно прошло два десятка лет. Особенно Кустодиан.

На вид ему было около пятидесяти, хотя пару месяцев назад исполнилось тридцать семь. Под туникой и изрезанным панцирем просматривалось коренастое тело. Его лицо с тёмными волосами, заплетёнными в жидкую косичку на затылке, кустистыми бровями с проседью и складками на лбу, которые вытесняли одна другую, напоминало лики лучших сынов Лакедемона³⁹. Серьёзный взгляд бесстрастно взирал как на выходцев из варваров, так и на легионеров. Любую ситуацию Кустодиан держал под контролем, славился неспешностью, выдержкой и недюжинным умом.

– Пойду-ка я в палатку, – хмуро сказал Кустодиан. – Вы двое ходите по очень тонкому льду.

Глаза Василиска виновато забегали.

– Посиди ещё немного, а потом вместе пойдём.

– Нет, – Кустодиан отмахнулся рукой. – Хватит с меня разговоров о власти, ширине бедер проституток в Галлии и придворных интригах. Уверен, вы и без меня неплохо справитесь.

– А ты всё такой же, – произнёс Филипп и схватил Василиска за руку. – Сядь, пусть идёт. Придётся терпеть тебя в одиночестве. Кустодиан, как поживают твои бойцы? Есть способные ученики?

Кустодиан замер на месте, а потом медленно повернулся.

– Есть по-настоящему талантливые бойцы, а некоторые даже способны стать сносными ланциариями. Они все с недурным потенциалом, скажу я тебе. Через пару лет мне с ними уже не сладить.

– Что насчёт моей находки? – спросил Филипп.

– Ты про Валента? У тебя определённо большой талант находить ублюдков и лжецов. Я же готовлю следопытов, а не наёмных убийц.

– А ты думаешь, чем я занимался до легиона? – посмеялся Филипп. – Любой наёмник способен стать следопытом – это правда, а вот в обратную сторону сей принцип не всегда работает.

Кустодиан пропустил шутку Филиппа мимо ушей.

– Мне кажется, чтение трактатов не идёт тебе на пользу – начинаешь мудрить не к месту. У парня есть задатки лидера, но он пока не может справиться с самим собой. Возможно, среди того отребья он – лучший боец. По правде говоря, не знаю, как обуздать его дикий нрав. Нельзя же быть настолько упрямым? Агесилай, наверное, уже втоптал ублюдка в грязь за непослушание. Однажды вывихнул ему кисть. Однако порка не всегда приносит пользу. Валент невыносим, но у меня на него большие планы.

– А кто этот Агесилай? – поинтересовался Василиск.

– Побратим Кустодиана, – ответил Филипп. – Тренирует сирот, пока мы тут задницы просиживаем. Валента остаётся только убить, ежели он не слушает старших собратьев. Не нравится мне твоя затея, Кустодиан. Вы же находитесь на территории Лициния. Ох, и получишь ты проблем на голову, если император прознает о вашей с Агесилаем авантюре. Однако вашей парочке стоит отдать должное. Хватка у вас, братья мои, далеко не спартанская. В одной руке щит, в другой – стилус с монетами. Дела крутите, гладиаторов воспитываете.

– Ланиста⁴⁰ почил в мире, мы с Агесилаем оказались на подхвате. Не пропадать же добру?

– Ещё хуже, если узнает пропретор Домициан. Ты же знаешь, как он тебя недолюбливает. Через месяц-другой легион расформируют, и куда ты пойдёшь со сворой гладиаторов? А если нас в Галлию отправят?

– В Галлию и отправят, полагаю. Время покажет. Планы строить – богов смешить!

– Простому центуриону не позволят шастать по галльским весям, – сказал Филипп.

– Звания меня не интересуют.

– Спартанцы, оказывается, ещё те лгуны.

– Я серьёзно. Ежели лично пожелаешь дать мне трибуна, откажусь – верну тебе обратно.

– Очень смешно, Кустодиан.

– Ты ведь меня знаешь. Увидимся на рассвете.

В пять утра над каструмом пронёсся заунывный звук трубы. В лагере поднялась страшная суматоха. Солдаты не слышали приказов центурионов. Легионеры с заспанными лицами бродили из палатки в палатку и на ходу жевали хлеб с сыром. Повсюду звучали бурные разговоры и крики, велись поиски заблудившихся товарищей. Спустя ещё час подъём превратился в настоящую вакханалию. Чтобы исправить положение, центурионы достали палки и принялись подгонять ими легионеров.

Кустодиан вышел из палатки в полном облачении, держа шлем под мышкой. Он отыскал Филиппа у палатки Василиска. Тот с присущей грекам страстью отчитывал легионеров:

– Вы должны были сделать это ещё вчера! У вас есть полчаса, чтобы нанести рисунок на щиты. Посмотрите на других, – он окинул рукой вокруг себя, – всё войско выполнило приказ Августа, кроме вас. Выполнять!

– Что делаешь, Македонец? – спросил Кустодиан, приблизившись к Филиппу. – Неужели молодняк снова набедокурил в карауле?

– Сам знаешь, за оставление поста одним разговором не отделаться. А что до этих зелёных мо́лодцев, то им не гладий точить надо, а под мамкиным платьем укрываться. Не выполнили приказ Домициана, только и всего.

– Всё-таки, а чей это приказ? Августа или пропретора?

– Не могу знать, но поговаривают, что на первом щите доминус⁴¹ собственноручно начертил символ Плотника⁴². Мне всё равно, что будет на моём щите. Да пусть хоть орудует придворный писец, лишь бы прочности не утратил мой товарищ, – Филипп постучал по щиту.

Кустодиан нахмурился. Накануне боя Константин увидел в небе символ, который приписал к знамению христианского Бога, и отдал приказ нанести его на щиты. Весь вчерашний день римский стан судачил о приказе Августа, но не смел ослушаться. Теперь странная буквица красовалась на щитах всего войска.