Czytaj książkę: «Автомобильная фамилия», strona 4
V
«Толстый и тонкий» – еще один рассказ Чехова, который в школьную пору казался мне абсолютно бессмысленным.
Помню, кто-то опять говорил, что это юмор. И, наверное, мне даже объясняли в чём шутка. Но мало того, что объясненная шутка – несмешная, так я в упор не понимал «где смеяться».
Страх перед начальством и властьимущими у нас воспитывается практически с детского сада. А сам факт того, что человек, в силу профессии наделенный властью или связями, может испортить тебе жизнь, если ты ему не понравишься – пугает своей несправедливостью.
И если задуматься, с момента написания этого рассказа прошло почти полтора века, а ситуация знакома всем и сегодня.
Поменяется ли что-то, когда пройдет еще столько же времени?
ТУЧНЫЙ И ДРИЩ
2017
Встреча двух старых приятелей произошла на вокзале. Первый был тучным. Пиджак его не сходился, галстук не висел, а буквально лежал на животе. Живот же обтягивала полосатая рубашка, отчего тот отдаленно напоминал надутый волейбольный мяч гигантских размеров.
Второй, напротив, был высок и худ. По современной моде выглядел не солидно, таких обычно называли «дрищами».
Тучный только что вышел из кабинета начальника вокзала, пахло от него смесью коньяка и нового «LACOSTE». Дрищ же вышел с поезда. Одной костлявой рукой он придерживал огромную дорожную сумку, другой держал ладонь жены, протискиваясь сквозь людей, что текли бурным потоком к узкому выходу на улицу. За ними по пятам следовал подросток, еще более худой и высокий, чем родители.
– Пашка! – воскликнул тучный, разглядев в толпе знакомое лицо дрища. – Ты ли это? Сколько лет, сколько зим!
– Не может быть! – изумился дрищ. Костлявая рука отпустила жену, и узкая ладонь устремилась в сторону тучного. – Мишка?!
Друзья детства обменялись рукопожатиями. На миг узкая ладонь утонула среди пальцев-сарделек. Оба были приятно ошеломлены, и в воздухе повисла неловкая пауза, которая возникает, когда встречаются два бывших одноклассника. Каждый не знал, что сказать, ведь последний их разговор, скорее всего шел о том, как пронести алкоголь на выпускной.
– Ну как ты?! – разорвал неловкое молчание дрищ. – Ах да, знакомься! Это жена моя, Лиза. И сын мой, Колька. А это друг детства. Мы с Мишкой в школе одной учились.
Жена Лиза неловко улыбнулась и едва заметно кивнула головой. Колька немного подумал и протянул такую же узкую, как у отца ладонь.
– Помнишь, как на выпускной пытались водку пронести? – дрищ было захохотал, но подавился кашлем, покосившись на сына. – А ты-то как, не женился?
– Нет, у меня все скучно, – тучный причмокнул пухлыми губами, оскалился в широкой улыбке, обдавая семью дрища коньячным амбре.
Колька немного подумал и убрал узкую ладонь, которую тучный друг детства его отца все равно проигнорировал.
– Лучше ты расскажи, как жизнь сложилась? Кем работаешь?
– Я автомеханик, жена на дому дает уроки музыки. Еще квартиру бабкину сдаем. На жизнь пока хватает. Это конечно, если не платить налоги, – дрищ нервно хихикнул. – А то тут семью из трех человек кормить, родителям помогать, да еще и государство кормить… Сам без штанов последних останешься!
– Верно, верно, – усмехнулся тучный.
– А этим-то наверху все равно! – распалился дрищ. – Воруют миллиардами, а с людей все одно в три шкуры дерут! Видел вчера, какой митинг в Москве разогнали? Я может и сам бы сходил, но, понимаешь, отпуск с семьей дело такое. Сейчас если не поедем, то потом и не получится.
– Понимаю, понимаю.
– Ну ты-то как? Расскажи? – дрищ даже поставил на пол сумку, словно собирался выслушать длинный рассказ от товарища. – Где работаешь? Помню на подводной лодке хотел ведь все плавать. Или как у вас это называется? Служить?
– Да не получилось, – тучный махнул рукой. – Судьба иначе сложилась. Так что теперь служу в ФСБ.
Дрищ побледнел. И без того вытянутое лицо вытянулось еще сильнее, правда, лишь на мгновение. Секунду спустя он, будто вновь взял под контроль мимические мышцы, придав лицу нейтрально-дружественное выражение, которое послушные детки в детском саду делают, когда мимо них проходит воспитатель.
– Ничего себе, – делано обрадовался дрищ. – Достойно, достойно. Ты тогда это… Не слушай меня.
– Да, успокойся, я же все понимаю…
– Да что ты, – дрищ перебил старого приятеля. – Я же можно сказать тут так, языком чешу, шучу, так сказать. Мы с дороги устали. Сутки в поезде, сам понимаешь. Духота, плацкарт, кондиционера нет, ужас. В общем, мы пойдем.
Дрищ подхватил сумку одной рукой, другой цепко, словно кольцо наручников, сжал запястье жены. Сын безмолвной тенью сделал шаг за родителями.
Тучный протестующее взмахнул руками, крикнул вслед уходящему приятелю что-то нечленораздельное. Дрищ на мгновение обернулся, широко улыбнулся и махнул рукой на прощание.
А потом вместе с семьей затерялся в толпе.
ТОНКИЙ И ТОЛСТЫЙ
2179 г.
Гипертруба выплюнула книдоцит ровно в полдень. Как обычно, похожая на пулю, пассажирская капсула остановилась в десятке сантиметров от стеклянного ограждения. Тугие струи азота брызнули на корпус, охлаждая раскалившийся металл.
Длилось это не больше минуты, но сильно раздражало пассажиров. Когда ты только что целую четверть часа провел в вакуумной трубе, возвращаясь из Петербурга в Москву, ждать еще хоть секунду становилось невыносимо.
Двери книдоцита разъехались в стороны, пассажиры хлынули на перрон. Один из них заметно выделялся. Высокий, на голову выше бурлящей вокруг толпы, он никуда не спешил. Не обращал внимания на толкающихся, тихо бурчащих проклятия прохожих. Осматривался по сторонам, явно впервые оказавшись на станции «Moscow–City». Смотрел под ноги, сквозь прозрачный пол, на кажущиеся игрушечными, проезжающие внизу автомобили и совсем крошечные фигурки людей. Цеплял взглядом верхушки небоскребов, меж которых висела платформа гипертрубной развязки, и с удивлением запрокидывал голову вверх, пытаясь разглядеть среди облаков конец уходящего вверх столба космического лифта.
Подул ветер. Лицо человека подернулось рябью. Словно воздух столкнулся не с преградой, а прошел сквозь голову, на миг превратившуюся в мириады мелких частиц.
Таких называли «пыльниками», «туманниками».
Или просто «тонкими».
Распределенное между миллиардами крошечных нанороботов оцифрованное сознание становилось все более приемлемым способом трансформации тела. Если на перефирии к этому все еще относились скептически, предпочитая старые добрые импланты, то в столицах процедуру оцифровки, с тех пор как она подешевела в разы, прошла едва ли не половина населения.
– Кирилл?
Тонкий обернулся не сразу. Трудно поверить, что в первую же минуту в незнакомом месте по имени окликнут именно тебя.
Но оклик повторился. Тонкий уловил боковым зрением движение и повернулся.
На человека, двигающееся сквозь толпу существо, походило мало. Замена большей части тела на механизмы, сделало его похожим на прямоходящий танк. Отказавшийся от рук и ног, от торса и позвоночника, оставивший лишь нелепо смотрящуюся на металлическом теле голову, киборг шагал к Кириллу.
«Здоровяк», как называли в прессе тех, кто намеренно начал выбирать себе непропорционально гигантские аугментации.
«Толстый», как прозвали таких в народе.
– Семен? – тихо произнес тонкий.
Уверенности не было, ведь последний раз это улыбающееся лицо он видел на натуральном, чуть полноватом, но вполне человеческом теле подростка.
– Ага, – толстый оскалился еще сильнее, хотя мгновение назад, казалось, что сделать этого уже невозможно.
Поравнявшись, протянул похожую на лопату руку и сжал ладонь тонкого так, что будь на его месте обычный человек – кости превратились бы в труху. Рука тонкого распалась на песчинки, словно желе проступило меж гигантских металлических пальцев.
Толстый ойкнул, извинился и отступил на шаг.
– Я еще не привык к ним, – кивнул он на руки.
– Не бери в голову.
Тонкий махнул рукой, потерявшая форму ладонь собралась в привычную пятерню.
– Ну как ты? – Спросил толстый. – С классов же не виделись?
Тонкий снова кивнул.
– Я… Да ничего. Не жалуюсь. В Евразийский Синдикат устроился. Процедуру распыления мне они и оплатили. Налаживаю сети комплементации в регионах.
Семен кивнул с уважением.
– А ты? Ведь хотел в судьи идти? – спросил тонкий.
– Да это когда было! – зажужжали сервомоторы, толстый поднял роботизированную руку. – Сейчас вот.
Он постучал пальцем по грудной пластине. На месте прикосновения золотым светом загорелся восьмиконечный православный крест.
– Капеллан третьего ранга, – не без гордости сказал толстый.
Голова тонкого на миг распалась. Словно составляющие ее микроботы потеряли связь, разбуженным ульем брызнули в стороны, но лишь на мгновение. Иногда такое случалось. Новые технологии не всегда работают безупречно. Хотя злые языки поговаривали, что тонкие таким фокусом скрывают выражение лиц, когда не хотят показывать неосторожной реакции.
– Невероятно, – обронил тонкий с застывшим выражением благоговения перед боевым православным рыцарем. Рука его быстро описала крестное знамение.
– Прекрати, – дружелюбно сказал толстый. – Мы ж с детства знакомы, а я сейчас не на службе.
– Капеллан всегда на службе у Господа, – отчеканил тонкий. Выражение почтения маской застыло на его лице.
Толстый видел такое не раз. Часто даже рассчитывал на подобное, получал удовольствие от реакции обычных людей. Сейчас показалось, что где-то глубоко в застывшем взгляде тонкого читалось презрение и вековая усталость.
– Да брось. Давай посидим. Ты наверху не был в ресторане? – толстый кивком указал на космолифт.
– Нет, спасибо, – подчеркнуто вежливо сказал тонкий. – Я очень спешу. У… Увидимся.
Тонкий натянуто улыбнулся и растаял, превратившись в бесформенное облако. Ветерок подхватил рой нанороботов и унес в сторону выхода.
VI
Роман Станислава Лема “Солярис” оставляет после прочтения смешанные впечатления. С одной стороны этой атмосферой тайны и недосказанности удается передать внеземное, трансцендентное сознание разумного океана. С другой – остается много вопросов. Персонажи словно намеренно говорят витиевато там, где можно было бы объяснить всё просто и быстро.
И это порождает вариативность трактовок.
Мой рассказ – всего лишь еще одна из них.
Что произойдет с Солярисом через 50 или 100 лет после окончания романа?
Что станет с практически заброшенным объектом исследования, если новые до того непроявленные свойства океана окажутся достоянием общественности?
Ведь то, что так пугало героев романа, вполне можно было бы использовать.
Стоит лишь чуть иначе посмотреть на ситуацию и на попытки океана вступить с людьми в контакт.
На протяжении всего романа знакомимся мы лишь с одним “гостем”. С Хари, смерть которой в своё время оставила тяжелый след в душе Кельвина.
Многие, читавшие книгу помнят именно эту историю. Историю возвращения девушки, которую уже не вернуть. Трагичную историю влюбленности Криса Кельвина в копию Хари, созданную для него инопланетным океаном.
– Мы поссорились. Собственно… Я ей сказал, знаешь, как говорят со зла… Забрал вещи и ушёл. Она дала мне понять… не сказала прямо… но если с кем-нибудь прожил годы, то это и не нужно… Я был уверен, что это только слова… что она испугается это сделать и… так ей и сказал. На другой день я вспомнил, что оставил в шкафу… яды. Она знала о них. Они были нужны, я принёс их из лаборатории и объяснил ей тогда, как они действуют. Я испугался и хотел пойти к ней, но потом подумал, что это будет выглядеть, будто я принял её слова всерьёз, и… оставил всё как было. На третий день я всё-таки пошёл, это не давало мне покоя. Но… когда пришёл, она уже была мёртвой. – Ах ты, святая невинность…Это меня взорвало. Но, посмотрев на Снаута, я понял, что он вовсе не издевается. Я увидел его как будто в первый раз. У него было серое лицо, в глубоких морщинах которого спряталась невыразимая усталость. Он выглядел, как тяжело больной человек. – Зачем ты так говоришь? – спросил я удивительно несмело. – Потому что эта история трагична. Нет, нет, – добавил он быстро, увидев моё движение, – ты всё ещё не понимаешь. Конечно, ты можешь это очень тяжело переживать, даже считать себя убийцей, но… это не самое страшное.
(c) C.Лем
Так что я понимаю, почему часто делаются выводы, будто Солярис создает для человека того гостя, к которому он больше всего привязан. И действительно, с большой долей уверенности можно сказать, что океан, проникая в разум человека, воссоздает кого-то значимого, можно сказать особенного.
Вот только считать, что это всегда будут образы умерших родственников и любимых, на основании одной частной истории одного человека – нельзя. Более того, в самом романе говорится, что это скорее исключение, чем правило, и предполагать такое – ошибка.
На протяжении всего романа Станислав Лем скрывает от наших глаз других гостей, не дает познакомиться с ними ближе. Кельвин и мы вместе с ним – изредка видим их краем глаза, пока перед носом не захлопывается дверь. Можно лишь строить догадки, кого Солярис послал остальным ученым на станции.
Однако, как мне кажется, в диалоге ниже дается, пусть и довольно размытый, но вполне однозначный ответ на природу «гостей».
– Нормальный человек… Что это такое – нормальный человек? Тот, кто никогда не сделал ничего мерзкого. Так, но наверняка ли он об этом никогда не подумал? А может быть, даже не подумал, а в нём что-то подумало, появилось, десять или тридцать лет назад, может, защитился от этого, и забыл, и не боялся, так как знал, что никогда этого не осуществит. Ну, а теперь вообрази себе, что неожиданно, среди бела дня, среди других людей, встречаешь это, воплощённое в кровь и плоть, прикованное к тебе, неистребимое, что тогда? Что будет тогда?Я молчал. – Станция, – сказал он тихо. – Тогда будет Станция Солярис. – Но… что же это может быть? – спросил я нерешительно. – Ведь ни ты, ни Сарториус не убийцы. – Но ты же психолог, Кельвин! – прервал он нетерпеливо. – У кого не было когда–нибудь такого сна? Бреда? Подумай о… о фанатике, который влюбился, ну, скажем, в лоскут грязного белья, который, рискуя шкурой, добывает мольбой и угрозами этот свой драгоценный омерзительный лоскут… Это, должно быть, забавно, а? Который одновременно стыдится предмета своего вожделения, и сходит по нему с ума, и готов отдать за него жизнь, поднявшись, быть может, до чувств Ромео и Джульетты. Такие вещи бывают. Известно ведь, что существуют вещи… ситуации… такие, что никто не отважится их реализовать вне своих мыслей… в какой-то один момент ошеломления, упадка, сумасшествия, называй это как хочешь. После этого слово становится делом. Это всё.
(c) C.Лем
ЭФФЕКТ СОЛЯРИСА
Я никогда не спрашиваю клиентов, кто их гости.
Делаю вид, будто не замечаю разницы.
Вежливо улыбаюсь, когда по коридору идет седой мужчина, держащий за ручку семилетнюю девочку.
Говорю: «Добрый день».
Потому что желать на Солярисе «Доброй ночи» нет никакого смысла.
Говорю: «Хорошего дня, юная леди».
Потому что клиентам нравится, когда я вежлив с их гостями.
Девочка одета в школьную форму – белый фартук и огромные белые банты. Она неловко улыбается, прячась за руку взрослого.
Здесь никто никогда не спрашивает о гостях.
Я не должен спрашивать у женщины с подростком, ее ли это сын. Максимум, подмигнуть пареньку и похвалить модельку звездолета, которую тот крепко прижимает к себе.
Сказать: «Классный корабль».
Не важно улыбаются тебе в ответ или смотрят, как на пустое место. Никогда не спрашивай клиента, кто его гость.
То, что происходит в личной каюте не касается никого. Иногда, если идти по коридору ночью, можно услышать какие-то звуки. Они прорываются сквозь тройной лист сталепластика, то ли плач, то ли крик, то ли стон…
Не спрашивай клиентов, кто их гости, и не засыпай нигде, кроме своей комнаты.
Два главных правила Соляриса.
Кажется, что проблем с этим возникнуть не может.
А потом, вымотанный после двух рабочих смен – синей и красной – ты проваливаешься в сон. Прямо за столиком в кафетерии, рядом с недопитой чашкой кофе.
Снится станция. Я снова встречаю вновьприбывших, показываю им комнаты, рассказываю несложные правила, и отвечаю на глупые вопросы. Успокаиваю недовольных, разбираюсь с жалобами и вызываю ремонтников, когда что-то выходит из строя.
Как же глупо делать во сне то, чем и так занимаешься в реальности.
Проснувшись, не сразу осознаю произошедшее. Закрываюсь рукой, хочу ухватить у сна еще мгновение, но синий рассвет слепит сквозь закрытые веки. По привычке шарю рукой, пытаясь нащупать темные очки, и резко вскидываю голову, поняв, что сплю не на кровати.
Сонливость пропадает мгновенно. В панорамном окне кафетерия брезжит рассвет. Синяя звезда едва показалась над горизонтом, но уже подожгла океан, превратила его в иссиня-белую гладь.
Стены кафетерия тускнеют, выцветают под лучами голубого гиганта.
«Не смотрите на синее солнце без дополнительной защиты».
Эта строчка есть в каждом буклете по Солярису.
Тени исчезают, сморщиваются под синими лучами. Уменьшаются, боязливо заползают обратно под столы и стулья.
Глаза слезятся, но отвернуться я не могу. Я смотрю на девушку напротив.
Уронив голову на стол, раскидав по столешнице длинные волосы, она спит.
Сжимает тонкими пальчиками мою чашку кофе.
Нет, нет, нет.
Не может быть.
Сервоприводы приходят в движение, климатическая установка гудит, охлаждая мгновенно нагревшийся воздух. Автоматика начинает медленно опускать заслонки на окна.
Хочется убежать, выскочить в коридор, но тело не слушается.
Я смотрю, как она поднимает голову. Белый ореол вокруг волос режет глаза, кажется, будто воздух вокруг движется, извивается, ползет по локонам вверх. Волосы пылают белым пламенем, а вместо лица – тень.
– Ян.
Ну конечно она произносит мое имя.
С гулким стуком на окна опускаются герметические заслонки, на миг кафетерий погружается в полумрак, а потом потолок загорается мягким светом. Тусклым и желтым, по сравнению с голубым восходом.
Я наконец-то могу разглядеть лицо.
Амелия.
Какого черта она тут забыла?
– Как ты тут оказалась? – выпаливаю я.
Амелия, начавшая было потягиваться замирает, кивает, словно бы ожидала такого вопроса.
– Как и все. Прилетела на «Пилигриме».
Секунду я перевариваю услышанное.
– Черт, ну ты же меня напугала. Я подумал…
Не договариваю. Амелия перегибается через стол и клюет меня в щеку.
– Извини, просто хотела устроить братишке сюрприз.
Я смеюсь. Сам не знаю, чего в этом смехе больше – радости или облегчения. Хватаюсь за кружку, хочу сделать глоток, пусть даже уже остывшего кофе. Но кружка пуста, с черным разводом на дне и следом красной помады у края.
– Давай я скажу за кофе, а то снова усну прямо на стуле, – говорю я. – Тебе взять?
Амелия кивает, я забираю грязную кружку и иду к буфету.
Пронесло.
В самом деле пронесло.
Оборачиваюсь на сестру. Та зевает, прикрыв рот ладошкой.
Все-таки девчонки правда вырастают быстрее. Когда год назад я улетал на Солярис, она только-только закончила школу. Была подростком, буквально одной ногой осторожно вступившим во взрослую жизнь. Сейчас же за столиком сидит молодая женщина. Волосы отросли, лицо округлилось, а пользоваться косметикой и одеваться Амелия научилась заметно лучше.
Пронесло.
Гости при первом своем появлении понятия не имеют, как оказались на Солярисе. Лучшее, что от них можно услышать: «Не знаю», либо «Это важно?». Их последние воспоминания едва ли связаны с комплексом, дрейфующим над океаном чужой планеты, но удивления или беспокойства по этому поводу у них нет.
По крайней мере, первое время.
Кофейный автомат утробно урчит. Две черные струйки льются в чашки. Мелкие капельки брызгают мне на руку. Большинство вещей на Солярисе автоматизировано, комплекс требует куда меньше живых работников, чем можно подумать, однако у этого есть и вторая сторона. Поломки и неполадки случаются часто, а оперативно исправить их не такой уж большой группе ремонтников удается далеко не всегда.
Пронесло.
Только подумать, задремал в кафетерии. Но, слава случаю, Солярис не создал для меня гостя.
Хотя… Разве так бывает?
За год работы я никогда о таком не слышал. Люди прилетают на другой конец галактики ради встреч с гостями. Прилетают те, кто может позволить себе выкинуть на это путешествие целое состояние. И вряд ли бы обошлось без скандала, если Солярис не создал гостя хотя бы для одного клиента.
Гость приходит во сне к каждому.
Таковы правила Соляриса.
Я не отрываю взгляда от Амелии. Мне чертовски приятно видеть свою сестру здесь, чертовски приятно, что ради встречи она преодолела световые годы.
И чертовски страшно представить, что это какая-то очередная игра безумного океана.
Возвращаюсь за стол, протягиваю кофе. Амелия кивает и делает глоток.
– Ну рассказывай, как ты?
Мы задаем этот вопрос одновременно. Смеемся. Странно, я думал, что спустя год буду чувствовать неловкость. Однако кажется, будто наш последний разговор на Земле был только вчера.
– Отработал две смены, – начинаю я. – Валюсь с ног.
– Что делал?
Будто еще вчера мы точно так же пили кофе на качелях у дома. В ночь перед моим отъездом.
– Ничего особенного, – жму плечами.
Это действительно так. Работа на Солярисе не похожа на работу первопроходцев-исследователей или невероятные эксперименты ученых. Научные статьи с предположениями о том, что же такое планета-океан еще выходят, но интересует все меньшее количество людей. Соляристика, как теоретическая наука проиграла соляристике прикладной.
– Проверял номера отлетающих, приободрил старушку, которая боялась обратного полета на Землю. Десятку людей раздал успокоительные, а еще от стольких же выслушал тирады о бездушном капитализме.
– Так все плохо?
– Нет, не плохо. Просто некоторые не готовы расставаться с гостями. Они прилетают сюда на неделю, а могут пробыть еще две. Влезают в долги, закладывают имущество, но все равно настает день, когда им приходится улетать.
Амелия скрывает улыбку за чашкой. Почему-то эта улыбка кажется грустной.
– На Земле это называют «Эффектом Соляриса», – вдруг произносит она. – Когда ты улетал, об этом еще не говорили. Теперь, кажется, ни один рейс не обходится без скандала.
С удивлением приподнимаю бровь. Об этом я слышу впервые. До Соляриса новости доходят с большим опозданием, да и вряд ли компания будет посылать обычным сотрудникам заметки с критикой на саму же себя.
– Побывавшие на Солярисе грезят им, – тихо продолжает Амелия. – Многим становится не интересна обычная жизнь. Они будто наркоманы в поисках очередной дозы ищут способы наскрести денег на еще один рейс и вернуться.
За спиной раздаются шаги. Кто-то заходит в кафетерий. Амелия бросает быстрый взгляд и морщится в брезгливой гримасе.
– Ну что за пошлятина…– шепчет она. – Посмотри.
Я оборачиваюсь. Сонная, с растрепанной прической, женщина в пижаме трет глаза. Под руку с ней шагает высокий подкаченный бородач в смокинге. Подобное я видел уже не одну сотню раз.
– Ну он хотя бы не несет ее на руках, – подмигиваю Амелии. Подаюсь ближе. – Знаешь, как я узнаю, что на Земле вышел очередной хитовый фильм или в топы выбрался новый певец? Среди гостей появляется много похожих лиц. Однажды к завтраку сразу пятерых клиенток на руках вынесли одинаковые мужики, с лицом актера из … ну из того фильма…
Амелия прыскает, прикрывает рот ладошкой. Показывает мизинчиком мне за спину.
Я оборачиваюсь. Бородач в смокинге подхватил заспанную женщину на руки и поднес к кофемашине. Видимо заметил, что в кафетерии они не одни.
– А тебе не интересно? – спрашивает Амелия.
– Что именно?
– Кого Солярис прислал бы тебе?
Неопределенно жму плечами. Честно говоря, не думал об этом всерьез.
– Вообще-то, первым делом я решил, что он послал тебя, – честно отвечаю я.
Амелия хмурится. На мгновение кажется, что сейчас она знакомо скривится, обидится. Но она лишь удивленно изгибает брови.
– В самом деле?
Киваю. Пожалуй, действительно звучит довольно двусмысленно.
За спиной разбивается чашка. Осколки со свистом разлетаются по полу. Женщина за спиной вскрикивает. Быстрым движением отодвинув стул я вскакиваю и бегу к ней.
О, этот взгляд я видел сотни раз. Узнав на мне форму работника комплекса, клиентка куксится, открывает рот и начинает орать.
– Да что это такое! Почините кофейный автомат! Он сломан.
Она трясет рукой. Мне даже не требуется спрашивать, что случилось.
– Кипяток! Прямо на руку!
Неженка. Какие-то капельки.
Впрочем, мне начинает казаться, все богатые люди одинаковы.
– Я плачу такие деньги! Что с сервисом? Да в любой забегаловке кофе лучше!
Знает ли она, сколько стоит доставить на Солярис хотя бы килограмм зернового кофе?
– Еще и терпеть сломанный автомат?!
Гость-бородач, опустившись на колено бормочет: «Дай посмотрю», припадает губами к покрасневшей ладони. Женщина ойкает, отдергивает руку и дует на ожог.
– Извините, – невозмутимо вежливо говорю я. Все работники Соляриса умеют так. – Сейчас же вызову ремонтника.
– Уж постарайтесь, – презрительно бросает женщина. Кивает своему гостю, который подхватывает её на руки.
– Но ты ведь хотела кофе, радость моя, – произносит он бархатным голосом.
– Перехотела, – холодно отвечает женщина, кидая на меня презрительный взгляд, – Пойдем, дорогой.
Провожаю их взглядом до выхода. Гость идет с гордо поднятой головой, женщина же, обвив вокруг его шеи руки, обиженным ребенком смотрит на меня исподлобья.
Привычным движением достаю карманный компьютер. Хочу оформить заявку, написать ремонтной бригаде о кофемашине, но даже не успеваю включить экран. Рука Амелии ложится сверху. Сестра заглядывает мне в лицо, легонько толкает в плечо.
– У тебя же выходной, – напоминает она. – Может лучше побудешь со мной? Этим ведь может заняться кто-то другой?
Говорит мягко и вкрадчиво. Будто ей четыре года и она снова выпрашивает у мамы конфеты.
В целом, она, конечно, права. Я и так отработал лишнюю смену за одного парня, а ко мне прилетела сестра. Когда еще мне удастся провести с ней столько времени?
