Czytaj książkę: «Чемпион»

– Дошел я до перекрестка и не знаю, куда мне идти. С полчаса я раздумывал, как мне быть, потом повернул налево… Я часто думаю, что было бы со мной, выбери я другую дорогу.

– По-моему, было бы то же самое… Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу.

О. Генри

«Дороги, которые мы выбираем».

1910 г.

Часть первая. «Сказочный» принц

Ленинград, 1987 год

Глава первая. Сто вторая мокрая статья

1

Погода соответствовала настроению: легко, солнечно, весело. Несмотря на оставшиеся во дворе островки почерневшего снега чувствовалось, что наступила весна.

Я возвращался с утренней пробежки. Встряхивая руками, шел вдоль дома и собирался повернуть к подъезду, когда услышал, как за спиной хлопнули двери машины. Что-то заставило меня обернуться и сбавить шаг. Около темной «Волги» стояли двое мужчин в серых костюмах.

– Гражданин Ордынский? – утвердительным тоном спросил седоволосый здоровяк с обветренным лицом.

Я остановился и кивнул. Во рту, и без того сухом после десятикилометрового кросса, стало совсем, как в пустыне.

Можно было не представляться, я и так сразу понял, что они из милиции или из Комитета, но второй, выглядевший интеллигентнее и доброжелательнее амбала-напарника, раскрыл красную книжечку:

– Управление уголовного розыска. Старший оперуполномоченный Цыганков. Нам необходимо побеседовать с вами.

Я подумал, что они собираются увезти меня в отделение и, оттянув на груди мокрую «олимпийку», задал дурацкий вопрос:

– Мне можно помыться?

– Потом, – усмехнулся амбал, подходя ко мне ближе.

Цыганков достал из машины картонную папку с болтающимися тесемками, вытащил из нее какой-то бланк с печатью в верхнем углу:

– Вот постановление на обыск. Ознакомьтесь, пожалуйста.

– Обыск? Какой обыск?

– В вашей квартире. Читайте, там все написано.

Строчки прыгали перед моими глазами, и потребовалось несколько минут, чтобы я уяснил содержание лаконичного текста: «Следователь прокуратуры… рассмотрев материалы уголовного дела № … возбужденного по факту обнаружения трупа гр-на Добрынина Н.Е. с признаками насильственной смерти, постановил… произвести по месту жительства гр-на Ордынского К.А. обыск и выемку…»

В первый момент я почувствовал облегчение: приезд ментов явно не был связан с обучением восточным единоборствам в секции Мастера. А потом до меня дошло, что речь идет об убийстве, и я ощутил предательскую слабость в коленях.

– Вам все понятно, Константин Андреич? – спросил Цыганков.

– Н-нет…Кто такой этот Добрынин?

– Я думаю, вы нам сами об этом расскажете. – Цыганков протянул авторучку: – Распишитесь внизу, что ознакомлены с постановлением, и пойдемте.

«Хорошо, что матери дома нет», – думал я, поднимаясь по лестнице.

Перед дверью квартиры мы остановились.

– Петр Сергеич, обеспечь, пожалуйста, понятых, – обратился Цыганков к напарнику и, когда тот отошел, повернулся ко мне: – Антонина Ивановна, кажется, у сестры в Новгородской?

– Откуда вы знаете?

– Мы про вас очень многое знаем… Кстати, а почему вы не в армии? Двадцать один год, уже водку покупать можно, а еще не служили…

– Я в институт собираюсь поступать. В Лесгафта.

– Ну и что?

Я отвел взгляд и, черт возьми, покраснел: сначала у меня имелась отсрочка, полученная не совсем законными способами, а потом обо мне просто забыли. Стоит им связаться с военкоматом, и через день я буду маршировать на плацу.

Понятыми согласились выступить две пенсионерки из соседних квартир. Они смотрели на меня с жалостью и боязнью.

– Здравствуйте, – сказал я, снимая с шеи ключ на резинке.

– А разве так можно? – робко спросила одна из пенсионерок. – Надо ж мать подождать.

– Можно, он уже взрослый, – ответил Цыганков. – Ну, Константин Андреич, открывай, не держи нас на пороге!

Мы зашли в коридор: я, потом Цыганков, за ним пенсионерки и второй мент. Я включил свет, и мне стало неловко за бросающийся в глаза беспорядок: в отсутствие матери я не слишком обременял себя уборкой, да и после нашего переезда еще не все было расставлено по местам.

– Пожалуйста, ищите, что вам нужно. – Я прислонился к стене и скрестил на груди руки.

– Найдем, не сомневайтесь. Но перед началом обыска я предлагаю вам добровольно выдать предметы и вещи, добытые преступным путем, запрещенные к гражданскому обороту или не принадлежащие вам.

– Как это?

– Оружие, наркотические вещества, порнография… Ничего нет?

Я отрицательно покачал головой.

Через десять минут в моей комнате Петр Сергеевич отыскал два журнала «Плэйбой» и американскую книжку о Брюсе Ли, с фотографиями приемов. Все это было торжественно продемонстрировано пенсионеркам. При виде обнаженных красоток они залились густой краской и принялись синхронно кивать. Я отвернулся.

– Считай, две статьи у тебя уже есть, – негромко, глядя мимо меня, сказал Петр Сергеевич. – Откуда эта дрянь?

– В подъезде нашел.

– Ну-ну… – Он передал находки Цыганкову, устроившемуся за столом писать протокол.

– Книжка-то вам зачем?

– Пригодится. Забыл, что обучение карате уже три года запрещено?

– Это не карате…

– Все равно пропаганда жестокости.

Кроме этого, они изъяли мою записную книжку, нунчаки и оставшийся от отца охотничий нож. Соседки расписались в протоколе и тихо ушли. Краснолицый мент, уперев руки в бока, грозно посмотрел на меня:

– Ну что, чемпион, доигрался?!

Цыганков закрыл свою папку. Один лист остался лежать на столе и, привлекая мое внимание, Цыганков постучал по нему авторучкой:

– Это твой экземпляр протокола.

Я подавленно кивнул. Больше всего мне хотелось проснуться. Неужели за картинки с голыми бабами можно сесть? А еще незарегистрированный нож. И убийство Добрынина. Я вытер взмокшее лицо:

– Мне можно помыться?

– Времени нет. – Цыганков поднялся из-за стола. – Если хочешь, переоденься.

А его напарник, не спуская с меня тяжелого взгляда, мрачно пообещал:

– В тюрьме сполоснешься. Там баня хорошая. По субботам.

Я сбросил влажный тренировочный костюм и футболку, надел джинсы, долго застегивал пуговицы рубашки.

– Не забудь паспорт, – голос Цыганкова прозвучал с оттенком доброжелательности, и я подумал, что буду иметь дело только с ним, а краснорожий дуболом пусть идет к черту. Может, мне удастся объяснить Цыганкову, что ни к какому убийству я отношения не имею?

Меня отвезли в Большой Дом на Литейном. Я много слышал о нем, но увидел впервые. Когда Цыганков, кивнув на меня, сказал постовому на входе:

– Это с нами, подозреваемый, – я по-настоящему осознал, что дела мои плохи.

2

Кабинет был залит ярким солнцем. В воздухе кружились пылинки, пахло окурками. Со стены на меня сурово смотрел Горбачев.

– Садись, – сказал Петр Сергеич, и я занял жесткий стул перед одним из двух имевшихся в кабинете столов, после чего они с Цыганковым насмешливо переглянулись.

Начинать допрос они не спешили. Петр Сергеич достал «Беломор», Цыганков – «Стюардессу». Отошли к окну, открыли форточку и дымили в нее, искоса поглядывая на меня. О чем они говорили, я расслышать не мог, как ни напрягал слух. Потом Цыганков посмотрел на часы, озабоченно покачал головой и сказал:

– Пойду, доложу прокурору.

– Пусть сразу следака высылает, надо оформлять парня.

Цыганков что-то очень тихо ответил, взял со стола свою папку с разлохмаченными тесемками и ушел, а Петр Сергеич засмолил очередную папиросу и прислонился к окну. Он так и говорил со мной все время, не выпуская «беломорину» изо рта, роняя пепел на грудь и время от времени чиркая спичкой, чтобы запалить потухший окурок.

– Ты, парень, вляпался по самое «не могу». Журнальчики, палки твои и ножик охотничий – это так, семечки. Честно скажу, на приговор они влияния не окажут. У нас ведь срока не складываются, а поглощаются. Более тяжкая статья поглощает те, что помельче. Ты Кодекс смотрел? Знаешь, какие санкции по «сто второй» предусмотрены?

Я отрицательно покачал головой.

Петр Сергеевич отклеился от окна, сел за стол напротив меня и с ходу раскрыл лежавшую на нем затертую книжку на нужной странице:

– Смотри: от восьми до пятнадцати или смертная казнь. Это если «сто вторая» пойдет…

Пальцем с пожелтевшим ногтем он подчеркнул заголовок статьи: «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах».

– А может быть, и «сто третья», – он перевернул страницу. На бумагу упал комок пепла. Я прочитал: «Умышленное убийство… без отягчающих обстоятельств… от трех до десяти…»

Петр Сергеевич навалился локтями на стол, выдохнул папиросный дым мне в лицо:

– От трех до десяти, а не вышка! Соображаешь? Конечно, есть объективные признаки, но многое будет зависеть от того, как ты сам объяснишь свои действия. Никто ведь, кроме тебя, не знает, что там в твоей дурьей башке коротнуло. Проще говоря, сможешь как-то объяснить свои действия – глядишь, суд и поимеет к тебе снисхождение, с учетом возраста, незапятнанной биографии и спортивных заслуг… Кстати, биографию мы твою еще как следует не проверяли… А станешь молчать – на всю катушку получишь. На всю, вплоть до вышки, это я тебе могу точно пообещать!

– Да я вообще не пойму, о чем речь!

Петр Сергеевич пренебрежительно усмехнулся:

– О Никите.

– О ком?!

– О покойнике. Добрынин его фамилия. Или ты его фамилии не знал?

– Да я вообще о нем первый раз слышу!

– Он, между прочим, только полгода, как оттуда вернулся, – Петр Сергеевич кивнул на окно.

Я повернул голову и сквозь грязное стекло посмотрел на широкий колодец внутреннего двора:

– Сидел, что ли?

– Это ты у нас сядешь. А он воевал. Танкист, две боевые медали. Они, кстати, пропали. Так что тебе придется здорово потрудиться, чтобы со «сто второй» на «сто третью» перескочить. Я уже говорил, что все объективные признаки против тебя…

– Ну не знаю я никакого Добрынина! Отпечатки пальцев мои, что ли, проверьте! – я посмотрел на свои руки, они заметно подрагивали, и я поспешил сцепить их в замок.

– Проверим, – кивнул Петр Сергеевич. – А может, уже проверили, я же тебе не обо всем говорю, что у нас есть на тебя. Вот только ответь мне, – он еще больше навалился на стол, заскрипевший под тяжестью его тела, – откуда ты знаешь, что Добрынина убили в квартире? Тебя ведь там якобы не было!

– Да ничего я не знаю!

– Чего ж тогда про отпечатки заговорил? Они ведь на асфальте не остаются!

Некоторое время мы молчали. Я смотрел на пожелтевшие страницы раскрытого Кодекса. В голове у меня была полная каша. Как себя вести, я не знал. Понятно, что, раз я ничего не совершал, то надо говорить правду. Но что делать, если не верят? В милиции я бывал всего дважды: на Дальнем Востоке, когда получал паспорт, и здесь, в Ленинграде, когда прописывался в октябре прошлого года. Мент правильно сказал, что биография у меня незапятнанная… Была до сегодняшнего момента! С Мастером бы посоветоваться, он бы подсказал, как себя нужно вести. Или ответил бы: я тебя достаточно научил, чтобы ты сам мог сориентироваться? Эх, не тому я учился! Оказывается, иногда привод в милицию бывает полезнее дюжины тренировок. Если бы я рос нормальным уличным пацаном, то не растерялся бы так, как сейчас. Но мое детство прошло в обособленных от внешнего мира городках для военных и на матах спортзала.

С этого, то есть с разговора о детстве, и начал Цыганков, когда вернулся и сменил Петра Сергеевича, который, пробурчав:

– Бесполезно с ним все… Пойду потороплю следователя, – освободил стол и хлопнул дверью.

Цыганков достал из сейфа еще одну папку и, держа ее так, чтобы я не мог рассмотреть сложенных в ней бумаг, произнес:

– Итак, ты родился в шестьдесят шестом году в Ленинграде. Твой отец был офицером, умер в восьмидесятом. До прошлого года вы с матерью продолжали жить в военном городке, где она работала продавцом «Военторга», а потом перебрались к нам.

– Да, – кивнул я.

– Угощайся, – Цыганков, не поднимая глаз от бумаг, выложил на стол пачку сигарет и иностранную зажигалку.

– Не курю.

– Ах да, ты ж спортсмен! – Цыганков вытащил из папки конверт, в котором оказалась вырезка из «Советского спорта»: короткий отчет о соревнованиях и моя фотография на верхней ступеньке пьедестала почета. – Мастер спорта по самбо, победитель прошлогоднего турнира в Хабаровске в легком весе, обладатель специального приза за лучшую технику, призер соревнований в Ашхабаде и Вологде. Хорошие достижения для такого молодого возраста!

– Гайдар в шестнадцать эскадроном командовал.

– Сейчас занимаешься в клубе завода «Метеор», там же тренируешь группу… Комсомолец, не судим, не привлекался. Я ничего не забыл?

– Все правильно.

– А еще принимал участие в соревнованиях по карате.

– Ну, это давно было! Еще до запрета. Да и особых успехов я там не добился.

– Чего так? Засудили?

Обсуждать эту тему мне не очень хотелось, но я все-таки пояснил, чувствуя, что получается коряво и неточно:

– Бесконтактный стиль не для меня. Драться – так драться, а там танцы какие-то развели. Представляете, уже два дня соревнований прошли, а они все правила согласовывали, меняли чего-то… Да и молодой я еще был, опыта никакого.

– Понятно. А после запрета?..

– Что после запрета?

– Тренировки забросил?

– А как же!

– А вот у нас немного другая информация о вашем клубе… Кстати, зачем ты нунчаки хранил? На память оставил?

– Да, жалко было выбрасывать.

– То есть с Дальнего Востока сюда привез?

Чувствуя в вопросе какой-то подвох, я промолчал. Цыганков слегка усмехнулся:

– Ладно, пока оставим спортивную тему. Значит, с Никитой Добрыниным ты не знаком? Хорошо! Начнем с простого… – Цыганков неторопливо закурил. – Где ты был три дня назад?

– Три дня назад? Вспомнить надо.

– Вспоминай, для этого мы и встретились.

– Так, три дня… А какое время вас интересует?

– Когда убили Добрынина.

Я кивнул, и только после этого сообразил, что время смерти мне неизвестно. Надо было так и сказать, а я сглупил:

– То есть вечером?

Цыганков опять усмехнулся, только уже не слегка, а довольно язвительно:

– Ты правильно догадался, что вечером. Ну и где же ты был?!

С шести вечера и до полуночи я был в кафе «Сказка», где подрабатывал вышибалой. С директрисой кафе был связан мой коллега по секции Серый, а я дежурил один-два раза в неделю, когда он не мог. Если я признаюсь ментам, то не только подставлю кафе, где, кстати, от меня все открестятся, но и подведу Серого. Так что надо молчать…

– Дома я был.

– Соседи говорят, не было.

Я смахнул пот со лба:

– А вы им верьте поменьше. Они что, за мной в щелку подглядывают? Был, не был – откуда им знать? Я ж, когда дома, не шумлю, музыку громкую не включаю… То же мне, свидетели нашлись!

– Между прочим, среди них есть члены партии, – вкрадчиво сказал Цыганков и, прежде чем я переварил значение этого аргумента, нанес тяжелый удар: – Название «Сказка» тебе что-нибудь говорит?

– Сказка?

– Кафе такое на Просвещения.

Я понял, что им все известно, и Цыганков просто играет со мной, как кошка с мышонком. Что ж, сегодня матч по его правилам и на его поле, при всем желании я не смогу угадать, какие действия он предпримет и какие тузы спрятаны у него в рукаве.

– Был я в этом кафе пару раз.

– С кем ты там был?

– Я не помню. Может, с девчонкой какой…

– А может, с мальчишкой! Не получается, Константин Андреич, у нас с тобой разговора.

В кабинет зашел его напарник. Стоя у двери, вопросительно посмотрел на Цыганкова, и тот развел руками:

– Все, зови следователя!

– Понял, сейчас приведу.

Когда дверь закрылась, Цыганков, похлопывая ладонью по своей папке, равнодушно сказал:

– Напрасно ты отпираешься. Добрынин про ваши дела все подробно записал, можно сказать, по минутам. Ты, наверное, про эти бумаги не знал? Мы их нашли в квартире после убийства…

3

Следователь допросил меня очень подробно, затратив на это почти три часа. По его лицу нельзя было угадать, насколько мои ответы совпадают или расходятся с имеющейся у них информацией. Расположившийся за моей спиной Петр Сергеевич иногда вставлял едкие реплики. Цыганков в разговор не встревал, но время от времени начинал прохаживаться от письменного стола к окну, и это действовало на нервы не меньше, чем треск допотопной машинки, на которой следователь печатал протокол.

– Читайте, – закончив печатать, он придвинул ко мне четыре листа, покрытых прыгающими бледными строчками.

Я читал долго.

– Правильно? Я ничего лишнего не придумал?

– Правильно.

– Тогда вон там, под текстом, напишите: «С моих слов записано верно и мною прочитано».

Мне показалось, что я расписываюсь в своем приговоре.

После этого Петр Сергеич пригласил из коридора понятых, и мне предъявили для опознания несколько фотографий.

– Посмотрите внимательно, не торопитесь. Может, узнаете кого-то из изображенных здесь лиц.

Сказав это, следователь демонстративно отвернулся, а Цыганков и Петр Сергеевич, наоборот, придвинулись ближе и так вперились в меня тяжелыми взглядами, что, кажется, читали мои мысли насквозь.

Я вздохнул и указал пальцем одну фотографию:

– Вот этого я, кажется, где-то видел.

– Где? – Петр Сергеевич уронил на стол пепел от папиросы.

– Надо подумать… – Я еще раз вздохнул, чувствуя, что капитально загоняю себя в угол. – В «Сказке» он был, на прошлой неделе.

Короткие черные волосы, прямоугольное лицо с высокими скулами, горящие глаза комсомольца времен строительства Днепрогэса… Даже куртка, насколько можно было судить по некачественному черно-белому снимку, та же самая, которую он оставлял в гардеробе кафе: джинсовая «варенка» на молнии, с накладными карманами, погончиками и широким воротником.

– Ну вот, а говорил, не знакомы. Это ж Добрынин и есть! – усмехнулся Петр Сергеевич.

Следователь недовольно поморщился, но ничего ему не сказал, а мне протянул небольшой календарик, чтобы я мог уточнить число.

– Во вторник он приходил, около девяти. – Я подчеркнул ногтем нужную дату.

– Поподробней, пожалуйста.

– Ну, я в кафе был.

– С кем?

– Один. Договорился с девчонкой встретиться, но она не пришла. Мы на полдевятого договорились… А этот, Добрынин, где-то в девять нарисовался. Я все время на двери смотрел, поэтому его и запомнил. У меня вообще на лица память хорошая. Ну, он тоже себе пиво взял и закуску какую-то. Сел за столик, просидел там часа два, потом ушел…

После ухода Добрынина осталась на три четверти полная кружка и совершенно нетронутая тарелка с комплексной закуской, которая в обязательном порядке навязывалась всем зашедшим выпить пивка.

– И вы с ним не разговаривали?

– Нет.

Пока следователь записывал мои показания, Цыганков и Петр Сергеевич отошли к окну и стали оживленно совещаться. Кое-что долетало до моего уха, и я смог сделать вывод, что рассказанная мной история подтвердила имеющиеся в их распоряжении данные.

Следователь закончил писать, отпустил понятых и достал новые бланки. «Протокол задержания» – прочитал я шапку на верхнем листе и, хотя давно было ясно, что просто так меня не отпустят, ощутил пустоту под ногами.

Глава вторая. Три дня – не три года

1

За три дня через мою камеру прошла масса народа. Это были и покрытые татуировками беззубые мужики неопределенного возраста, и вздрагивающие от любого шороха интеллигенты, и мои сверстники, влетевшие за хулиганства и кражи. Одни лезли с расспросами или пытались установить собственные порядки, другие молча пялились в стенку, напрочь отрешившись от окружающей обстановки.

На второй день я разговорился с одним мужиком, отсидевшим два срока по тяжким статьям. Сейчас его подозревали в убийстве сожительницы. Прямых улик против него не было, только чьи-то расплывчатые показания и нож, от которого он неудачно избавился – выбросил, но менты смогли отыскать и пристегнуть к делу. Тем не менее мужик собирался признаться:

– Понимаешь, если признанка в деле имеется, то на суде не могут выписать больше, чем три четверти максимального срока. Главное, признаться и стоять на своем: да, убил, но не из корыстных побуждений, а потому, что сама, сука такая, меня довела. Никто ж не видел, как я ее, – мужик ткнул оттопыренным большим пальцем себе под ребра. – Как я скажу, так и было. Получу свои семь лет – и вперед. До суда в «Крестах» годика полтора покантуюсь, потом этап, вся херня, и останется мне на зоне пятерочку перетоптаться.

Кроме нас двоих, в камере никого не было, но я выразительно показал рукой на стены и постучал себе по уху. Мужик усмехнулся:

– Чего мы, шпионы какие, чтоб нас подслушивать? Кому мы, на хер, нужны? Да если б менты от тебя чего-то хотели, они б тебя так отмудохали, что ты б не одну, а пятнадцать мокрух на себя взял! Тебя трогали? Значит, им и так доказухи хватает!

– Не может у них ничего быть.

– Но ведь тебя не на пустом месте закрыли! Значит, что-то у них все-таки есть, просто тебе об этом пока не сказали. Мне ты можешь не говорить, но про себя-то подумай, где мог наследить… И готовься к тому, что послезавтра поедешь в «Кресты». С «мокрой» статьей на подписку не выпускают…

Я вспомнил слова Цыганкова о том, что Добрынин вел записи о каких-то наших делах, и до утра провалялся без сна, гадая, на что он намекал.

Я по секундам перебрал в памяти тот единственный вечер, когда видел Добрынина. Зачем он приходил в «Сказку»? Пожалуй, за всю свою практику вышибалы я не встречал более странного посетителя. Два часа проскучал в одиночестве и ушел голодный и трезвый. Сорвалась встреча? Не похоже, чтобы он договаривался с кем-то встретиться. Скорее кого-то искал. Я пожалел, что обратил на него слишком мало внимания. Расплатился, не дебоширит – и ладно, тем более, что в зале собрались две проблемные компании, требующие присмотра и быстрой реакции. Когда он ушел, наша барменша Светка отозвала меня за прилавок и тихо сказала:

– Заметил этого типа? Я вначале подумала, что это какой-то новый «обэхээсэсник»… – Светке стоило доверять, на обсчете и недоливе пива она съела собаку. – А потом присмотрелась… Знаешь, он на этих похож, которые из Афгана вернулись.

Как теперь выяснилось, она не ошиблась…

Утром, вскоре после завтрака, меня отвели в комнату для допросов. Минут через тридцать пришел Цыганков. В руке у него опять была папка с бумагами, но за весь наш разговор он ни разу ее не открыл. Выглядел он усталым, но был гладко выбрит, подтянут и благоухал одеколоном. По контрасту с моей провонявшей потом и камерным духом мятой одеждой это было очень заметно.

– Привет! – Он сел на привинченный к полу стул по другую сторону стола. – Как отдыхается?

Я пожал плечами и посмотрел на папку, в которой, я в этом не сомневался, он принес документы, определяющие мою дальнейшую участь:

– Меня куда, в «Кресты» переводят?

– Всему свое время. Следователь придет и объявит постановление.

– А вы?..

– А я с тобой поговорить еще раз хочу.

Разговор у нас вышел странный. Почти час Цыганков бомбардировал меня вопросами, уже звучавшими в первый день. Мои новые ответы не отличались от тех, которые были записаны в протоколе, хотя Цыганков иногда и делал такое лицо, словно прихватил меня на вранье. Чувствуя, что он вроде бы относится ко мне без неприязни, я выбрал удобный момент и осмелился повернуть разговор на интересующую меня тему:

– Вы говорили, что Добрынин вел какие-то записи о наших делах…

Сказал, и сразу пожалел. Я интуитивно почувствовал, что моя инициатива ничего хорошего не принесет. Так бывает в бою, когда понимаешь, что сделал ошибку, которой противник не замедлит воспользоваться, а ты исправить уже ничего не успеешь.

Цыганков кивнул:

– Ты хочешь узнать, что именно он записал? Я тебе отвечу. Но только в том случае, если ты перед этим ответишь на один мой вопрос. И ответишь честно. Годится?

Я отвел взгляд и кивнул.

– Отлично! Ты ведь в «Сказке» на воротах халтурил, а не просто так пиво пил. Правильно?

– Нет, – ответил я, глядя в пол. Мне почему-то было очень противно врать ему в этом вопросе, хотя и правды сказать я, понятное дело, не мог.

– Вот и поговорили, – вздохнул Цыганков. – Только ты забыл одну вещь, а ведь тебя о ней предупреждали. Если мы что-то спрашиваем, это не значит, что не знаем ответов. Иногда вопросы задаются только для того, чтобы проверить искренность собеседника. Все очень просто: раз ты соврал в малом, значит, нет тебе доверия и в большом. И про «Сказку», и про клуб ваш спортивный у нас была своя информация. Клуб, скажу честно, пока трогать не стали. А вот в кабаке вашем провели обыск и персонал допросили, как следует. Можешь поверить, нам рассказали много интересных вещей, не все ведь такие упертые… У Светланы Молчановой валюту нашли. Пятьдесят финских марок и двадцать долларов. Конечно, не особо крупный размер, но, с учетом ее прежней судимости, неприятности могут получиться серьезными…

Светка как-то рассказывала, что лет десять назад влетела за обман покупателей и получила два года условно. Смеялась, что с тех пор чувствует ментов за версту и предпочитает с ними дружить, а не обострять отношения. Вот и додружилась…

– И все это из-за тебя, – вкрадчиво сказал Цыганков. – Может, у нее когда-нибудь представится шанс сказать тебе за это спасибо.

Я поднял голову и непроизвольно сжал кулаки.

– Не надо на меня глазами сверкать. – Цыганков усмехнулся. – Таких, как ты, я не один десяток видал. И не одну сотню еще увидеть придется, так что не тужься, не испугаешь. А ведь мог бы не только себе, но и девчонке помочь!

– Как вы сказали, Молчанова? Не знаю такой. Я в «Сказке» с официантками не знаком.

– Она не официантка, а бармен… Последний раз предлагаю: будет у нас разговор? Хотя бы без протокола.

Я отрицательно покачал головой. Потом сглотнул застрявший в горле комок:

– Мне нечего больше сказать.

Цыганков встал:

– Тогда отдыхай дальше. А я, пожалуй, как следует займусь вашим клубом. Может, прямо сегодня там шороху наведу. Вечерком, когда у вас запрещенные тренировки начнутся.

2

Больше всего я переживал, что подведу Мастера. Он тренировал меня с девяти лет, а когда умер отец, фактически его заменил. Всем, чего я в жизни добился, я был обязан Мастеру. Я был готов сесть на любой срок, лишь бы не подвести его. Наверное, если бы мне твердо пообещали: сознайся в убийстве Добрынина и от клуба отстанут – я согласился бы, не раздумывая. Цыганков не дожал меня буквально чуть-чуть.

Меня отвели в камеру, и несколько часов я провел в одиночестве, мучаясь чувством вины. Я почти созрел для того, чтобы сообщить Цыганкову о готовности сделать явку с повинной. Остановила наивная вера в торжество справедливости. Должны же они разобраться! А потом я сообразил, что раз в «Сказке» уже провели обыск, то Серый, а от него и Мастер, знают о постигших меня неприятностях и к сюрпризам готовы. Во всяком случае, временно прекратили незаконные тренировки по восточным единоборствам.

Лишь бы потом их удалось возобновить. Иначе я никогда себе этого не прощу…

Вернулся мой сокамерник. С мрачным видом сел в угол и сообщил, что сознался в убийстве сожительницы. Криво усмехнувшись, я поздравил его.

– Зря скалишься! У этих козлов на меня оказалось столько накопано! Если б я и дальше шел в несознанку – точно дело труба. Получил бы срок по верхнему пределу, без всякого снисхождения. Представляешь, они старые эпизоды наковыряли?! Я про них сам давно думать забыл, а они знают откуда-то. Падла какая-то настучала…

– Теперь, с твоей помощью, они к старым эпизодам новый привесят. Тут уж точно получишь по полной…

– Дурак-человек! На фига им это старье? За него наград не дадут. Тем более, я с ними договорился. Они занимаются только Нинкой, а на остальное закрывают глаза. Между прочим, у меня там… – сокамерник понизил голос и заговорил о своих старых подвигах, среди которых были случаи посерьезней, чем расправа над подвернувшейся под горячую руку гражданской женой.

Я перестал его слушать. Я вдруг пожалел, что сам наговорил ему много лишнего. Ничего опасного я, кажется, не сказал, но все равно…

– Слышь, заткнись! Надоел тут трендеть.

– Ты чего, парень? Ты на кого гонишь?!

Сокамерник встал, и я подумал, что с удовольствием засажу ему в башню. Пусть только кинется! Мне очень хотелось подраться. И плевать на последствия.

Но в глазах его плескался страх, и я понял, что драки не будет. Плюнув ему под ноги, я отвернулся.

Так, молча, мы и просидели до шести часов вечера. А потом меня отвели к следователю. Он уже ждал в комнате для допросов, разложив на столе открытый портфель и какие-то протоколы.

– Здравствуйте, Константин Андреевич, – не поднимая голову от бумаг, следователь указал мне на стул и, как только я сел, протянул мне какие-то документы: – Ознакомьтесь, пожалуйста.

Я прочитал и не сразу врубился.

– Что это?

– Постановление о вашем освобождении.

– То есть… как это? – У меня дрогнул голос.

– Предъявлять обвинение мы вам не будем. Распишитесь внизу…А эта копия – вам.

Вместо обычной подписи у меня получилась невзрачная закорючка. Следователь протянул чистый лист:

– Обвинение мы вам не предъявляем, но некоторые вопросы остались. Поэтому я попрошу вас пределы города не покидать и являться по первому вызову. А если вам станет известно что-либо, представляющее для следствия интерес, вы должны немедленно сообщить. В милицию или нам, в прокуратуру. Понятно? Напишите обязательство, что будете выполнять эти условия.

Под его диктовку я нацарапал нужный текст. Следователь начал убирать документы в портфель. На меня он по-прежнему не глядел.

– И когда меня?..

– Прямо сейчас. Не забудьте получить все вещи, которые у вас изымали.

Я до конца не мог поверить, что свободен. Еще четверть часа назад я мысленно видел себя в «Крестах» и представлял, как окажусь в камере, битком набитой насильниками и убийцами. Настоящими насильниками и убийцами. Может, это какая-то хитрость? Этот следователь меня освободил, но сейчас появится новый, который отправит в тюрьму? Допустим, они отказались от обвинения в убийстве Добрынина. Но ведь на обыске краснорожий Петр Сергеевич говорил, что у меня уже есть пара статей…

– А как же нунчаки?

Следователь впервые посмотрел на меня. Взгляд у него был непонятный, какая-то смесь безразличия, тоски и брезгливости.

– Нунчаки не признали холодным оружием. Соединительная цепочка не выдержала испытаний на прочность, да и вес у них слишком легкий.

– Мне их вернут?

– Не борзейте, Константин Андреич! – Следователь щелкнул замками портфеля и встал. – Нунчаки, журналы и нож вам никто не вернет. Вас не станут за это наказывать, но к свободному обороту такие предметы запрещены. Радуйтесь, что все обошлось. И поблагодарите своих друзей из Спорткомитета…

Последние слова он произнес, уже выходя в коридор.

Как только он вышел, заглянул надзиратель.

– Пошли, – сказал он, подбрасывая на ладони связку ключей. – В камере вещи остались?

– Не было у меня ничего.

– Тогда вперед.

Я покидал КПЗ в большем недоумении, чем вселялся в него трое суток назад.