Czytaj książkę: «Адвокаты. Братство вражды»
Оборачивались, затихая, все работники и все посетители суда и, вслушивались, отставляя свои личные разговоры и споры. С двух соседних этажей – пятого и третьего – тоже было прекрасно слышно; можно было разобрать и со второго этажа, однако, некоторые граждане приходили с соседних этажей, чтобы не только слышать, но и видеть, что происходит на четвертом этаже Пресненского суда города Москвы.
Посередине холла стояли двое мужчин и орали друг на друга. Оба в солидных костюмах, хорошо смотревшихся на них, один – в белой сорочке и стильно подобранном галстуке, другой – в рубашке с расстегнутым воротом. В руках у обоих представительные портфели. Оба высокие и видные, рослые, но один был повыше, а другой был ростом немного пониже, но зато телосложением отличался еще более крепким, чем его собеседник. Тот, который был выше, выглядел и говорил корректнее. Он явно отличался более сдержанным характером (но к этому моменту и в нем уже разгорелась ярость); тот, который был крепче, выглядел и высказывался решительнее. Становилось очевидно, что от него можно ожидать любых резкостей, и в словах, и в движениях (и было заметно, что к резким действиям он уже совсем готов перейти).
Лица обоих мужчин искажались сильнейшим раздражением.
Но все же они оба смотрелись очень солидно.
И еще – они были необычайно похожи внешне.
Потому что они – родные братья.
Это были Владимир Синегоров и Виктор Синегоров.
Владимир Синегоров – крепче, Виктор Синегоров – выше.
И оба они были адвокатами, представлявшими в нынешнем процессе разные стороны.
Орали они друг на друга очень громко, но – в целом прилично, без сквернословия; правда, уже казалось, что более крепкому брату сдерживаться от нецензурщины становилось все тяжелее. Пристав подошел разнимать их, но как-то не решился вмешиваться – чтобы не нарваться на удары с их стороны. Судья Анна Игоревна Карлова вышла из своего зала и спокойным, ровным, твердым и уверенным голосом сказала ругающимся мужчинам что-то строгое, но они и не услышали, и даже и не увидели ее – а потому продолжили свою громкую беседу, не уступая друг другу.
Ничуть не удивительно, что братья не видели и не слышали никого – потому что они с нескрываемой враждебностью смотрели друг на друга, не замечая ничего вокруг. Взаимная враждебность прямо пылала в их взглядах; про такие взгляды говорят, что они могут воспламенить и сжечь – могут испепелить собеседников.
Похоже, братья действительно могли бы уничтожить друг друга – настолько высок был градус их взаимной ненависти.
Высокий сказал:
– Зачем ты вообще сунулся в гражданское дело???! Ты же криминалист! Мало тебе защит по уголовным делам?!
– Захотел – и сунулся! Мое дело! Ко мне он пришел! Тебе не нравится – пшел вон отсюда!
– Ты как в армии был десантником – так им и остался! Как привык все боем решать – так и здесь действуешь! Как будто кирпичи рубишь!
– Ну я хоть служил в армии! А ты слюнтяй – вообще в армии не служил! Маменькин сынок!
– Да ты здесь ничего не понимаешь!
Люди вокруг стояли на некотором отдалении от этих мужчин, опасаясь (как и подошедший пристав), что если эти мужчины с их высоким ростом и крепким телосложением начнут драться – достанется всем, кого они заденут своими ударами.
Помощники обоих Синегоровых вообще держались дальше всех.
Крепкий продолжал:
– Твой клиент вообще работу компании развалил!
Высокий парировал:
– А твой спровоцировал моего! А ты ему еще и помогаешь отнять наследство у моего доверителя! Только хуже всем делаешь! Они могли бы помириться – а ты им не даешь помириться! Топорно работаешь!!!
– Мы подадим апелляцию! – с этими словами крепкий стал поворачиваться, чтобы идти к лифту.
– Давай-давай, подавай. Все равно проиграешь! – парировал высокий.
– Ща как въе… – не выдержав, развернулся и начал замахиваться на него высокий брат.
– Адвокаты Синегоровы! Не выражайтесь! Прекратите ругаться! Ведите себя в соответствии с правилами! – очень громко закричал в этот момент старший судебный пристав, срочно выходя из двери подъехавшего лифта.
Увидев его и услышав его призыв, оба брата остановились, посмотрели на него, потом зло посмотрели друг на друга – и, взяв портфели, пошли к разным лифтам (хорошо, что в Пресненском суде несколько лифтов). Так получилось, что лифты приехали одновременно и на первый этаж Синегоровы вышли из них практически одномоментно – и там они, синхронно повернув головы, посмотрели друг на друга так же зло, но еще и с огорченным раздражением из-за того, что им не дали договорить – не дали довыяснить отношения.
Тем не менее из суда они вышли без новых столкновений – пока они спускались вниз, самый горячий запал прошел.
Да и адвокатский статус обязывал к сдержанности (вспомнил каждый из них, пока спускался с четвертого этажа суда на первый).
Вся юридическая Москва, особенно адвокатское сообщество Москвы и Московской области, знали о непримиримой вражде и даже взаимной ненависти братьев Синегоровых. Каждое их столкновение становилось предметом обсуждения и в личных беседах адвокатов («Слышал? Синегоровы опять поругались»), и в адвокатских соцсетях и группах («Вчера Синегоровы наорали друг на друга прямо в судебном заседании», «Знаете, Синегоровы чуть было не подрались в суде», «Синегоровы устроили выяснение отношений прямо перед судьей»). Будучи оба сыновьями известного адвоката Всеволода Валентиновича Синегорова и сами являясь адвокатами, причем членами одной и той же адвокатской палаты, куда они поступали по стопам отца, более сорока лет состоявшего в адвокатуре, они просто не выносили присутствия друг друга – и их раздражало даже упоминание друг о друге.
Никто не знал о причинах их вражды; когда их спрашивали об этом, каждый из них разражался упреками в адрес брата, но причину так и не говорил. Более того, их близкие друзья подозревали, что, возможно, братья Синегоровы и сами уже не помнили причину своей вражды; скорее всего, она произросла из обычного соперничества двух одинаково умных, сильных и волевых братьев, с детства росших вместе, у которых разница в возрасте была всего лишь два года.
Труднее всего было их маме, невыразимо сильно переживавшей из-за их противостояния – столь жесткого и непримиримого.
Проведывали они маму по графику – чтобы не встречаться лично.
То, что оба брата были адвокатами, лишь усиливало их противостояние, несмотря на то, что оба они были одинаково успешными и известными адвокатами, причем адвокатами всероссийского уровня. Особенно их раздражало, когда журналисты, не удосужившись уточнить, какой именно «адвокат В. Синегоров» ведет дело, обращались за комментариями к другому В. Синегорову; Виктор в таких случаях просто указывал им на их ошибку (хотя его и напрягала подобная непрофессиональность журналистов), и они уходили от него, а Владимир устраивал им громкий очень неприятный выговор – и от него они убегали, торопясь максимально отдалиться от него, опасаясь, что от грозных слов он перейдет к суровым делам.
На мероприятиях адвокатского сообщества братья тоже старались не пересекаться. Организаторы это знали, поэтому тщательно смотрели, чтобы приглашать их на такие мероприятия по очереди.
После той сцены в Пресненском суде Владимир Синегоров приехал в офис, где у него была назначена встреча с Кириллом Дьяковым-Ратниковым. При договоренности о встрече Кирилл не стал говорить суть проблемы, отметил лишь, что она носит очень деликатный характер.
На входе в офис Владимир резко спросил у секретаря, были ли звонки, строго узнал у юриста, готов ли иск, и по пути в свой кабинет что-то еще сурово прокомментировал. Сотрудники, поняв, что он в плохом настроении, попрятались по кабинетам и не решались что-либо спрашивать у него; лишь секретарь осталась на передовой, но спряталась в своей секретарской крепости и старалась не проявлять присутствия.
Лицо у Владимира было умное, но выражение лица всегда оставалось довольно жестким и даже резким из-за прямого решительного взгляда, и лишь слегка насмешливая улыбка немного смягчала это выражение (но не устраняла его полностью), и дополнялось это некоторой хитростью прищура. И все же чаще всего улыбка отсутствовала, и выражение лица было сурово-нахмуренным. С первого взгляда становилось понятно, что этот человек может быть очень сложным и крайне неприятным в общении в силу своего стального характера. Нравом он отличался весьма крутым – это многие знали; он был скор на расправу, но – справедлив. Правда, будучи «человеком дела», вникать в переживания людей он не стремился. Он и разговаривал короткими, рублеными, зачастую отрывистыми фразами, явно нетерпящими несогласия с ними. И еще становилось понятно, что запугать этого адвоката невозможно (скорее он сам мог легко испугать кого-то и грозным видом, и грозным взглядом), да и переубедить его вряд ли возможно – настолько он выглядел твердо-неуступчивым.
Если у Владимира на лице была улыбка – сотрудники решались подойти; если его лицо сияло хмуростью – они предпочитали скрыться в своих кабинетах.
Дьяков-Ратников приехал вовремя, за пять минут до назначенного времени; Владимир отметил такую пунктуальность.
Когда они расположились в переговорной и поприветствовали друг друга, Кирилл некоторое время молча собирался с мыслями, поэтому у Владимира была возможность рассмотреть его и составить представление о нем. Синегоров определил возраст Дьякова-Ратникова как лет двадцать четыре или двадцать пять, он явно происходил из хорошо обеспеченной семьи; судя по фамилии, его семья, возможно, даже имела старинное происхождение. Тонкие черты внешности выдавали нервический характер. Во всем чувствовалась аккуратность, осмотрительность, вкрадчивость, осторожность, но – и настойчивость, и даже непреклонность (несколько удивительная при его нервичности). Создавалось впечатление, что этот человек вряд ли станет отстаивать свою правоту в обсуждении, но явно готов четко проводить линию на то, чтобы все получилось так, как хочет он – даже если он не до конца уверен, что он прав.
И тем удивительнее был рассказ Кирилла. Он явно очень смущался, молчал, но все же решился начать повествование:
– Понимаете, у меня была связь с женщиной. Ее зовут Линда, мы с нею работаем в одной компании. У нас появилась взаимная симпатия, и мы сблизились. Мы даже в отпуск уехали в Италию на два месяца. И вот тут на днях она объявила мне, что беременна, и потребовала, чтобы я женился на ней. Я не отказываюсь от ребенка – конечно, если это мой ребенок – но скорее всего мой, так как по срокам получается, что мы могли зачать его как раз тогда в Италии – а там мы не расставались. Но я не собирался жениться на ней! Когда Линда поняла, что я не собираюсь жениться на ней, она стала угрожать мне всяческими неприятностями, в том числе правового характера – ну, вы понимаете.
Кирилл явно нервничал, но собрался с силами и сформулировал просьбу:
– Помогите мне решить эту опасность.
Слушая рассказ, Владимир что-то обдумывал. Выслушав Кирилла, он тут же задал ему вопрос в своем прямолинейном стиле:
– Линда была первой женщиной, с которой у вас был секс? Вы набирались с нею сексуального опыта?
От неожиданной прямолинейности этого вопроса Кирилл аж поперхнулся; то, что при этом он еще и покраснел от смущения, случилось уже помимо его воли. Он достал платок, вытер пот со лба и проговорил:
– Ну… вы так прямо задаете вопросы…
– Я задаю прямые вопросы как адвокат, к которому вы пришли за помощью, который готов вам эту помощь оказать, но которому нужно знать всю информацию, – твердо произнес Владимир. – Целью вашей связи с Линдой было только научиться основам секса?
– Да… – выдохнул Кирилл, решившись ответить.
– Но когда вы пригласили ее поехать пожить в Италии, вы ее об этом не предупреждали?
– Нет…
– По вам видно, что вы очень осторожный человек – как же так получилось?
– Ну, вот… – развел руками Кирилл. – Увлекся, расслабился.
– Вы не предохранялись? – вернулся адвокат к постановке прямолинейных вопросов.
– Предохранялись, но не каждый раз, – Кирилл вновь стал краснеть.
Теперь он, по крайней мере, не так сильно удивился вопросу.
– А как вы предполагали дальнейшие отношения с Линдой? – перешел к менее острым вопросам Владимир.
– Ну, по возвращении в Москву расстаться.
– Понятно. А кто оплачивал поездку?
Владимир задавал вопросы и записывал ответы собеседника.
– Я. Ну, точнее – моя семья. Мои родители. Они очень состоятельные.
– Но Линду вы им не представляли?
– Нет. Конечно, нет – я же не рассматривал ее как свою невесту.
– Ясно. Вы упомянули, что не отказываетесь от ребенка, если он ваш. Правильно я понимаю, что вы не настаиваете на том, чтобы Линда сделала аборт, и готовы платить алименты?
– Не совсем так. Если ребенок мой, я хочу, чтобы Линда родила его и отдала мне – и я и моя семья будем растить его и полностью заниматься его воспитанием.
Тут уже Владимир при всей своей профессиональной невозмутимости и прекрасной адвокатской черствости откровенно удивился – потому что не ожидал такого варианта. Он поднял глаза от своих записей и продолжительно молча посмотрел на Кирилла.
А вот Кирилл за время беседы уже понял, что удивить адвоката Синегорова трудно, поэтому его прямой немигающий взгляд, смотрящий на него, он истолковал по-своему и поспешил дополнить:
– Папа и мама согласны – они будут воспитывать этого ребенка как своего внука или внучку.
– Необычно! – честно прокомментировал Владимир. – То есть вы хотите, чтобы после рождения ребенок, если он является вашим, полностью перешел под воспитание к вам и вашим родителям, а его мать была полностью устранена из его жизни вообще. Так?
– Да – так, – выдохнул подтверждение Кирилл.
– Но вы понимаете, что эта женщина все равно будет записана как его мать по самому факту рождения этого ребенка?
– Понимаю. Но вот как раз уже на перспективу хотелось бы подстраховаться юридически.
Потом Кирилл явно собрался с духом и суммировал:
– Владимир Всеволодович, мне нужна такая ваша помощь: сейчас – обезопасить меня от любых неприятностей, которые может устроить мне Линда, а после рождения ребенка – обеспечить, чтобы ребенок остался в моей семье.
– Помогу! – решительно ответил Владимир.
Встреча и беседа с Дьяковым-Ратниковым немного отвлекли Владимира от мыслей по поводу стычки с братом в Пресненском суде, но совсем отделаться от них он никак не мог. Поскольку срочных дел не было, после этой встречи он сел в машину и поехал кататься по Москве, чтобы отвязаться от этих мыслей и переключиться на размышления по каким-нибудь другим темам.
Однако мысли о произошедшей утром в суде стычке и о брате прочно прицепились к нему.
Владимир Синегоров был старшим братом – соответственно, ему после рождения младшего брата приходилось постоянно двигаться вперед в учебе, в спорте, в развлечениях, чтобы оторваться от младшего брата, идущего прямо следом за ним, а в силу высокого роста – вот буквально дышащего ему в затылок. Он стремился доказать, что он лучше младшего брата. Он считал, что обязан во всем опережать того. Более того – ему нужно было постоянно побеждать в этом соперничестве. В подобных условиях столкновения становились неизбежными.
Отличником он не являлся, но держался крепким хорошистом – тут ему было трудно спорить в сравнении с Виктором. Их учили одни и те же учителя в одной и той же школе, и эти педагоги, по традиции вместо тактичности отличавшиеся прямолинейностью, нередко ставили Виктора в пример Владимиру – чем запредельно злили последнего. Он сжимал зубы и молчал, слушая расхваливания брата учителями, но внутри просто кипел из-за этих сравнений бестактными педагогами. Однако в занятиях спортом – в боксе и в «качалке» – он явно опережал брата: Владимир стал очень рослым и сильным, его телесная мощь ощутимо чувствовалась под костюмом, который не мог ее скрыть: как в школе, эта мощь зримо ощущалась под курткой школьной формы. То, что младший брат еще со школы не смог накачаться до такой же степени мощи, раздражало младшего – и радовало старшего. И эта мощь укрепляла его уверенность в себе и своих силах – и давала ощущение победы в их с братом персональном соревновании.
Друзья, хлопавшие его по плечу и говорившие «Ты – лучший! Ты самый крутой!». Учителя, ставившие ему в пример младшего брата («Почему твой брат может, а ты – нет?»). Во всем наперегонки с братом. И печальные глаза молчаливой мамы, с грустью видевшей расширяющуюся пропасть неприязни между ее сыновьями.
Годы неприязни, перешедшей в ненависть.
Но все равно каждое упоминание о брате вызывало у него на лице гримасу сильнейшей ярости.
Вот и сейчас, уже начинало темнеть, Владимир потерял счет количеству кругов, наезженных им по улицам, а мысли о младшем брате и о стычке с ним так и не отступали – ну не удалось их задвинуть. Наоборот – Владимир лишь все более раздражался из-за этих мыслей, всколыхнувшихся сегодняшней стычкой с братом в суде.
Вот ведь неладно как день начался и прошел!
Виктор Синегоров после той сцены в Пресненском суде тоже приехал в офис, на встречу с молодой женщиной, которой его попросили помочь. Когда он приехал, эта женщина уже была в офисе, так как из-за судебного заседания ему трудно было назначить время встречи.
Войдя в офис, он поговорил с секретарем, которая радостно вышла навстречу ему и стала рассказывать про звонки и другие дела. Сотрудники выходили из кабинетов, если нужно было спросить что-то срочное; Виктор наскоро вникал в суть вопросов и отвечал им.
Лицо у Виктора также было умное, как и у Владимира, но, в отличие от старшего брата, умное выражение лица сочеталось с открытостью и улыбчивостью, выдававшими его доброжелательность, которая дополнялась мягкостью и тактичностью в общении (мягкостью в той степени, которая возможна у сильного, уверенного в себе мужчины). Эта мягкость могла ввести в заблуждение, потому что в общении с ним довольно быстро становилось понятно, что характер у Виктора Синегорова твердый и железный, и свое мнение он отстаивает хотя и тактично, но – последовательно и настойчиво. Было очевидно, что этого адвоката одинаково невозможно запугать и запутать – но можно переубедить, если собеседник приведет неоспоримые логичные доводы.
В общем, к нему его сотрудники решались обратиться всегда.
Виктор вошел в переговорную, поздоровался, извинился за опоздание, и они начали беседу.
Женщину звали Татьяна Тулупова. Она была красива той приятной неброской красотой, которую нужно еще суметь разглядеть, но зато, когда разглядел ее, уже легко думаешь – ну какая же поистине красивая женщина. Волосы она аккуратно собирала в прическу; чувствовалось, что она ухаживает за своим внешним видом, хотя у нее явно не хватает на это времени. Она выглядела сосредоточенной, и очевидно, что обращением к адвокату она хочет преодолеть серьезные сложности.
– Виктор Всеволодович, спасибо Вам большое, что согласились помочь мне. Расскажу все как есть. Год и четыре месяца назад мы познакомились и стали встречаться с Яном. Сначала просто встречались, потом начался роман, а потом я забеременела. Сразу решила, что ребенка буду рожать. Ян сообщение о беременности воспринял хорошо, как мне показалось, даже порадовался. Ну, и хорошо. Жениться на мне я от него не требовала, понимала, что он не готов. Но он всю беременность заботился обо мне, помогал покупать все нужное, гулял со мной. Ну, и хорошо, что так.
Татьяна помолчала. Виктор не торопил и не перебивал ее, понимая, как сложно ей рассказывать эту историю – потому что было очевидно, что продолжение этой истории явно не такое светлое, как начало.
Татьяна продолжила:
– А потом что-то произошло, и за две недели до назначенной даты родов он позвонил мне и сказал, что больше мы не увидимся и что ребенка я буду растить одна, а он в ребенке никакого участия принимать вообще не будет. Ну, ладно, раз так. Ну, родится мой ребеночек – ну это же замечательно! Это же счастье!
Примерно такого развития истории Виктор и ожидал; грустная правда жизни. Но он искренне восхитился женщиной, которая в таких неординарных и к тому же неожиданных для нее условиях приняла решение оставить ребенка и ничуть не жалела об этом решении.
Татьяна помолчала, а потом продолжила:
– Родители меня полностью поддержали, сказали, что во всем помогут, чтобы я не волновалась и спокойно ехала в роддом. Роды прошли очень хорошо, и у меня родился сын – Миша. Назвала я его тем именем, которое мы с Яном ему заранее выбрали. Я его везде так и записала – Михаил Янович Тулупов, под своей фамилией, ну, понимаете, когда у мамы и ребенка одна фамилия – это во всех отношениях проще, а если разные фамилии – то очень много сложностей с документами получается. Ну, Вы понимаете меня.
– Да, конечно, понимаю! – тут же ответил Виктор, записывающий на листе бумаги все важные факты, которые сообщала Татьяна.
– Вот его документы.
С этими словами Татьяна выложила перед Виктором документы своего малыша, и Виктор стал выписывать из них нужные ему даты.
– Мы и в поликлинику под таким именем и фамилией записали, и крестили Мишу под такими именем и фамилией, – сказала Татьяна, выкладывая еще и свидетельство о крещении.
– Прекрасно! – сказал Виктор и искренне добавил, – Как хорошо, что у вас все документы в таком порядке.
– Спасибо! – ответила собеседница, и было видно, что этот заслуженный комплимент ей очень приятен.
Виктор молчал, прекрасно понимая, что повествование этой истории еще не закончено – потому что пока что шли проблемы психологические, а к адвокату обращаются с проблемами юридическими.
И Татьяна действительно продолжила свой рассказ:
– Но где-то через три месяца Ян позвонил и сказал, что хочет увидеть сына. Ну, законное желание – это же его сын. Мы договорились, и он приехал со своей мамой, посмотрел Мишу. Потом еще раз приезжал, уже без мамы. А потом от него пришло вот это.
Татьяна, перевернув документ Виктору, пододвинула его ему. Виктор стал читать – это было исковое заявление Всеокского Яна Игоревича к Тулуповой Татьяне Борисовне с требованиями 1) о признании его отцовства в отношении рожденного ею сына Тулупова Михаила Яновича и 2) об изменении фамилии ребенка с «Тулупов» на «Всеокский».
– То есть Ян Всеокский даже не пытался поговорить с Вами, а сразу прислал этот иск? – Виктор и не старался скрыть свое возмущенное удивление по поводу такого поступка отца ребенка Татьяны.
– Да, сразу иск. Но что меня еще тревожит и, скажу честно, оскорбляет – то, что Ян просит провести генетическую экспертизу для установления отцовства.
– Да, вижу, – подтвердил Виктор и спросил, – то есть сами Вы ни на установление отцовства, ни на взыскание алиментов не подавали?
– Нет, зачем? Ян сказал же, что это будет мой ребенок, и растить его я буду сама – зачем же я буду навязываться?
Синегоров усмирил гнев, вскипевший в нем в отношении Яна Всеокского, собрался с мыслями и сказал:
– Татьяна Борисовна, Вы все сделали очень достойно: родили сына и ни от кого ничего не требуете. Но этот иск нужно отбивать, кроме требования об установлении отцовства: хочет Ян быть отцом – пусть будет им. Просто это требование, если Ян от него не откажется – а я так понимаю, что не откажется – отбить будет невозможно.
– Понимаю.
– Давайте сделаем все, чтобы обратить этот иск против самого Яна.
Виктору тоже хотелось отвязаться от воспоминаний об утренней стычке с братом, поэтому после беседы с Тулуповой он пошел гулять по окрестным улицам и паркам. Ходьба часто помогала ему при необходимости «устаканить» свои размышления.
Виктор Синегоров являлся младшим братом – соответственно, ему с рождения приходилось постоянно догонять старшего брата во всем: в учебе, в спорте, в развлечениях. Он вынужден был стремиться всем доказать, что он не хуже старшего брата – потому что тот явно начал соперничество и жестко вел его. Поэтому со стороны Виктора столкновения тоже были неизбежными.
Учился он лучше, чем старший брат, и легко и без напряжения стал «отличником». Спортом он тоже занимался и боксом занимался; правда, стать таким же суперкрепким, как старший брат, Виктору не удалось: помешал высокий рост (он наработал просто крепкое телосложение). Тренер по боксу иногда в сердцах, крепко ругнувшись, говорил «Что ж твой брат это мог, а ты не можешь?!» – так что Виктору тоже доставалось неприятных сравнений. Но он вырос немного повыше ростом, чем Владимир – и это было предметом зависти старшего брата.
В квартире комнаты братьев находились рядом, с общей стеной, что тоже вызывало конфликты – ибо они любили слушать разную музыку и слушали ее громко. Больше всего они любили ездить на дачу: там у них были комнаты в разных концах дома; всяко поменее конфликтов. Но совсем избежать конфликтов не удавалось. Поэтому любое упоминание о брате вызывало у него гримасу сильнейшего недовольства.
Друзья, хлопавшие его по плечу и говорившие «Ты – лучший! Ты самый классный!». Тренер, ставивший ему в пример старшего брата («Почему твой брат мог, а ты – нет?»). Соревнование во всем наперегонки с братом. И печальные глаза молчаливой мамы, с грустью видевшей расширяющуюся пропасть неприязни между ее сыновьями.
Годы неприязни, перешедшей в ненависть.
Виктор, воспоминая все эти детали, прошел уже третий раз вокруг квартала, в котором располагался его офис – а мысли об утренней встрече со старшим братом все не уходили.
Через день Виктор участвовал в заседании по гражданскому делу (он вел только гражданские дела) в Замоскворецком суде. Оспаривалось завещание пожилого очень известного художника Константина Никифоровича Дубравина. Имея единственную кровную родственницу – племянницу Карину, дочь его младшего родного брата – он лишил ее наследства, когда увидел, что Карина, приехав к отцу в Москву, очень быстро сжила его со свету: сначала выселила из его собственной комнаты на кухню, а затем он как-то довольно вскоре умер (что ничуть не удивительно при таком плохом отношении родной дочери, которую он приютил у себя. Он с грустью рассказывал брату, как плохо дочь обращается с ним, и прямо говорил, что она ждет его смерти). И Константин Никифорович составил завещание на все принадлежащее ему имущество на имя Дарьи Григорьевны Валдаевой, его давней подруги и спутницы жизни, с которой он прожил последние два десятилетия своей жизни.
Наследство он оставил немалое: квартиру в Москве, дачу в живописном месте недалеко от столицы и множество картин, некоторые из которых имели мировую известность.
После его смерти Дарья Григорьевна представила нотариусу завещание, и нотариус открыла наследственное дело; Дарья Григорьевна приняла наследство как наследница по завещанию. Однако через несколько дней к нотариусу обратилась Карина как единственная наследница Константина Никифоровича по закону и тоже приняла наследство. А еще через несколько дней Карина подала в Чертановский суд иск о недействительности завещания ее дяди, потому что он будто бы в силу очень преклонного возраста и плохого состояния здоровья не понимал значение своих действий и не мог руководить ими.
Виктор представлял интересы Дарьи Григорьевны как ответчицы. Интересы истицы представляли два каких-то юриста по доверенности.
Предстоящее заседание имело очень важное значение. Судья сказала привезти всех свидетелей, чтобы допросить их, а после этого рассмотреть ходатайство стороны истицы о назначении посмертной психолого-психиатрической экспертизы состояния завещателя на основании свидетельских показаний и медицинской документации. Медицинскую документацию суд уже истребовал и получил. Психические отклонения у завещателя напрочь отсутствовали: в предыдущие десять лет Константин Никифорович ложился в больницы только по поводу проблем с сердцем: оно с юности было у него слабое (и умер он от сердечного приступа).
Виктор приехал вовремя и, поднявшись на нужный этаж, увидел вполне привычную картину: в разных углах судебного коридора стояли две группы людей, явно собирающихся засвидетельствовать в судебном заседании прямо противоположное в отношении одного и того же человека – завещателя.
Группа свидетелей истицы состояла из весьма неровно различающихся людей среднего возраста, большинство из которых шумно и беспардонно выражали все свои эмоции по поводу того, что Карине («Его единственной кровной родственнице! Представляете – единственной!») приходится судиться с «наглой мошенницей, хитростью завладевшей имуществом ее престарелого дяди». Поскольку говорили они одно и то же одними и теми же словами, адвокату было сразу профессионально ясно, что и источник информации у них один и тот же: скорее всего – сама Карина («Кариночка» – как некоторые из них называли эту сорокалетнюю молодящуюся женщину).
Эта группа явно не вызывала симпатии у Виктора – и не только потому, что это были свидетели противной стороны.
Более того – она вызывала антипатию своей готовностью лжесвидетельствовать.
А вот другая группа состояла из пожилых и благообразных людей, явно относящихся к настоящей московской культурной интеллигенции, которые чинно и негромко, со взаимным уважением друг к другу и с уважением к остальным присутствующим в суде людям переговаривались между собой, так как они явно были уже много лет (а возможно – даже и несколько десятилетий) знакомы друг с другом. От них исходило ощущение истинной культуры. И, судя по их разговорам, они вспоминали разные совместные с наследодателем события, участниками которых они были – то есть они делились своими собственными воспоминаниями.
Виктор подошел к ним, поздоровался с Дарьей Григорьевной, со свидетелями – и далее стал просто наслаждаться слушанием разговоров этих образованнейших и культурнейших людей (с сожалением думая, что в его поколении таких людей почти нет).
Когда секретарь пригласила дело в зал, зашли Виктор с Дарьей Григорьевной и те два юриста. Карина не появлялась в процессе.
Судья предложила сторонам изменить порядок исследования доказательств и заслушивать свидетелей по очереди, чтобы у экспертов, которые будут читать их показания, благодаря такой чересполосице сложилась объективная картина.
Первой пригласили свидетельницу со стороны истицы – ровесницу и подругу Карины (то есть даму лет сорока-сорока пяти). Она выглядела довольно неухоженной, но при этом стремилась оставить о себе яркое, броское впечатление благодаря ярко-рыжим волосам, густому макияжу, ярко-красной губной помаде, клипсам в виде огромных кругов, позвякивавших при столкновении (и она даже явно старалась движениями головы почаще создавать такое позвякивание – может быть, оно ей самой нравилось? «Ну хоть кому-то оно нравится», – подумал Виктор) и в завершение образа – красно-рыжему балахону, поверх которого были наброшены еще крупные бусы «под жемчуг».
