Czytaj książkę: «Единственный человек на земле. Часть 1. Ты – моя причина жить…»
Все события романа – вымышленные. Любые совпадения имен и фактов совершенно случайны.
Глава 1
Саша
Россия, Иркутск
Мама не видела, как меня скрутили. Я надеюсь, ей вообще ничего не известно о моем бизнесе и долгах.
Три месяца назад я, как самый гениальный человек на планете, решил открыть свое дело. Отец дать денег отказался и приказал не совать рога туда, где я ни бельмеса не шарю. Я его, конечно же, заверил, что все понял, но не послушал. И раздал всем своим партнерам по моему скромному бизнесу личные гарантии. Кто же знал, что так дела не ведутся?
И вот, когда стало понятно, что бизнес прогорел, все деньги съедены, а позор остался, я не успокоился и нырнул еще глубже – занял денег у бандита по имени Маруф. Мой друг по кличке Палец настоятельно рекомендовал мне не занимать у Маруфа. Однако и друга своего я слушать не стал. Я же всех на свете умнее и творю поистине великие дела.
Но хуже дурака только дурак деятельный, как говорится.
«Пятьдесят тысяч долларов сумма не маленькая, но не настолько большая, чтобы убивать человека», – рассуждал тогда я.
Но если верить моим суждениям, то сейчас я должен быть дома, а не с вонючим мешком на голове, связанными руками, ногами и под дулом пистолета ехать в гараж, где меня прицепят к батарее, а отца заставят выплатить мой долг. А может, и вовсе убьют.
В этот момент во мне боролись несколько чувств. Я был так зол на себя, обижен на весь мир, но при этом испытывал невероятную жалость к себе. Я вдруг стал таким беззащитным, власть надо мной была в руках людей с пистолетами. И да, штаны… я, кажется, обмочился. Боже, какой позор.
* * *
А вся эта невероятная история началась с моей гениальной идеи создать комедийно-эротическое шоу. Сексуальные девушки должны были показывать смешные сценки, танцевать и исполнять каверы на главные хиты эстрады. Так как я был вхож во все известные иркутские клубы и лично знаком со многими арт-директорами, найти денег на старт не составило труда.
Мой бизнес-план оценили и на взаимовыгодных условиях заключили сделку. По моим подсчетам, через несколько месяцев я должен был вернуть кредиторам деньги с процентами, а в качестве бонуса предоставить возможность получить бесплатно по одному-два выступлению. Быстро собрал команду, арендовал помещение для репетиций, нанял танцоров и хореографов, вложился в покупку декораций и костюмов. Работа началась.
На первом выступлении сразу же возникли проблемы. Оказывается, не так просто заставить людей смеяться. Пришлось нанять фокус-группу. Мы заказали сценарий у известного комедийного автора. Я проводил на сцене по двенадцать часов, репетируя номера. Кое-как мы все же скомпоновали новую программу, которую назвали «Распутницы», и пригласили всех спонсоров для просмотра.
Шоу провалилось с треском не только в глазах спонсоров, но и в моих. То, что ожидалось от «Распутницы», не получилось даже на десять процентов. Шутки казались избитыми, девушки танцевали так, словно стояли в очереди в туалет, ну а петь просто не всем дано. Неудивительно, что через полчаса ушли практически все спонсоры, остались только друзья и те, кто успел много выпить. Я был готов застрелиться от стыда прямо там, за кулисами. Как отметил один арт-директор, покидая площадку, шоу «Распутницы» – это «амёбы в купальниках».
На следующий день я отправился переубеждать арт-директоров. Но ни один из них не захотел даже выслушать меня. Их интересовали лишь деньги, которые я теперь им был должен. Но у меня не было ни копейки, чтобы заплатить за свой позор. И тогда я поехал к Маруфу. Я занял денег, чтобы отдать долги и вложиться в новую программу. Тем же вечером, рассчитавшись с арт-директорами, я решил собрать свою команду, чтобы обсудить новое шоу.
Но никто не пришел.
Я остался один на один со своими идеями и долгом. Палец, узнав обо всем, испарился, как будто и не было его вовсе. Очень быстро информация о том, что моя команда развалилась, дошла и до Маруфа. Он потребовал вернуть деньги через три дня. Я пытался договориться с ним, но все усилия были напрасны. Пришлось заверить его, что через три дня деньги будут.
Через три дня – это завтра.
А сегодня я уже с мешком на голове.
Сволочь патлатая. Гад, низкопробный ублюдок! Интересно, о чем думает его дурная башка? Каким образом я теперь смогу раздобыть деньги? Он, скорее всего, рассчитывает шантажировать отца… Не на того нарвался. Мало того, что отец теперь откажется отдавать деньги, так еще и посадит придурка.
– Вам всем конец, – прохрипел я. – Вы разве не понимаете?
В ответ тишина. Только спокойный рев мотора и укачивающая тряска. Мы едем в «Газели», я лежу на полу, лицом вниз. Перед тем как мне натянули черный мешок на голову, внушительных размеров нерусский мужик показал мне пистолет и выразительно приставил его к моему лицу.
– Пикнешь – убью. Все понятно?
С этим парнем явно шутки плохи. Я кивнул, что понял его, и меня запихнули в машину. Несколько пар ног быстро вскочили следом, и машина тронулась.
Мы ехали очень долго. У меня затекли руки, казалось, что кисти вот-вот отвалятся. Я хотел в туалет, но на мои просьбы остановить машину никто не реагировал.
– Мой отец найдет вас всех и посадит, – решил я действовать иначе и стал угрожать. – Вы не знаете, с кем связались. Я уверен, что он уже выслал группу захвата.
После этих слов машина остановилась. Я услышал нерусскую речь. Человек что-то обсуждал по телефону. Я постарался напрячь слух. Неужели они напугались и отпустят меня? И тогда я решил добавить масла в огонь:
– Если вы меня отпустите, я попрошу отца отпустить вас. Передайте Маруфу, что мы обо всем договоримся. Я отдам деньги…
– Заткнись, – прервали меня, не дав договорить.
Голос был жестким и холодным. Я решил не сдавать позиций: контакт – ведь это уже очень хорошо! И попытался снова начать диалог:
– Хорошо, но подумайте, лучше все решить сейчас, пока еще вас не успели всех повязать.
Мне было жутко страшно. Еще чуть-чуть – и в штаны вырвется еще одна позорная струйка. Кто знает этих исполнителей? Какие у них приказы?
В ответ – тишина.
Захрустел гравий, к нам подъехала машина. Меня подняли и вывели из машины. Ноги заплетались, но я был рад, что мне позволили их размять. И похоже, сейчас все закончится. Скорее всего, это полицейская машина, отец уже нашел меня! Через секунду с головы сорвали мешок. В глаза ударил яркий свет от фар. Я зажмурился и глубоко вздохнул. Боже, как чудесен запах январского леса! После провонявшего бензином и машинным маслом коврика на полу «Газели» чистый лесной воздух опьянял. Я оглянулся – мы стояли на шоссе перед машиной, в которой ехали. По обочинам – деревья с мягкими снежными подушками на плечах. Рядом стоял черный джип. Точно такой же у Маруфа. Это точно он, сукин сын! За руки меня держал тот самый мужик, что показывал пистолет, а рядом с ним курили его приятели. Но они не были похожи на выходцев из Персии. Скорее на цыган в тяжелых тулупах и шапках-ушанках.
Дверь джипа открылась, и оттуда вывалился толстый мужик в овечьей дубленке нараспашку; голова была без шапки, в мясистом ухе – маленькая сережка-колечко. Он миролюбиво посмотрел на меня, захлопнул дверцу джипа и подошел, разгоняя мерзлый гравий на обочине дороги темно-синими мокасинами.
– Здравствуй, красавец, – сказал он все с той же мерзкой улыбкой и сильным акцентом.
– Здравствуйте, – ответил я нарочито вежливо, так, словно вся эта история происходит не со мной, ведь я вежливый, культурный мальчик.
– Я специально попросил моих парней остановить машину, чтобы объяснить тебе кое-что, Саша. – Мое имя он произнес с ударением на последний слог, на французский манер. Может, он другого Сашу имел в виду? Но, помолчав пару секунд, он добавил: – Ты можешь не переживать за Маруфа и деньги.
– Что это значит? – в недоумении спросил я.
– Маруф получил свое. Я купил его у тебя. Он получил с курьером конверт, где было написано «От Саши Лаврова». Ты очень ценный груз, красавец.
И своим толстым пальцем он провел по моему подбородку. Меня передернуло от отвращения, и я заорал, выпуская клубы пара, как лошадь на морозе:
– Идите к черту! Верните меня домой!
– Нет, дорогой, – ответил цыган, не переставая мерзко улыбаться, – ты теперь принадлежишь мне. Ты поедешь со мной и будешь делать все, что я захочу.
– Я не просил вас отдавать долг за меня! – Во мне вдруг заиграла злоба. Какого черта он себе позволяет?!
– О нет, мой дорогой, я заплатил твои долги, но деньги для меня не имеют совершенно никакого значения, мне нужен ты, – проговорил он тихо, практически по слогам и без всякого акцента.
Я сдержал судорогу, но желудок срочно требовал избавиться от завтрака. Сглотнув слюну, задрал лицо кверху и, отрывая фразы, как будто от этого они становились более весомыми, проговорил:
– Мой отец найдет меня. Вас всех посадят. Ты настоящая мразь.
Улыбка на дряблых губах цыгана померкла. Черные как вороново крыло глаза блеснули злобой. Он ударил меня ладонью по лицу с такой силой, что на секунду все вокруг закружилось, а в глазах резко потемнело. До этого дня меня никто и никогда не бил. Откуда-то изнутри выстрелило унижение, тупым ударом под желудок. Я покачнулся, но меня удержали.
Я сплюнул на сухой гравий слюну (спасибо, что без крови), а цыган скомандовал своим парням:
– Поехали.
– Вы забыли мешок, – сказал я дрожащим голосом, только что вернувшись в этот мир после удара. – Ведь я могу запомнить дорогу.
– Планы изменились, – сказал один из похитителей и приставил пистолет к моей голове. – Те, кто обижает барона, обычно не выживают. Так что можешь запоминать дорогу.
Машина барона тронулась. Мой палач взвел курок и ухмыльнулся.
Только сейчас я понял, как ошибался. Меня уже никто не найдет. Я останусь гнить здесь с пулей в виске. От страха я зажмурил глаза.
Вася
Россия, Москва
Знаете, как обычно показывают в фильмах смерть – боли, хрипы, стоны… Но ничего этого не будет. Правда, ничего. Как всегда, ровно в 23.15 мама почистит зубы, облачится в свою старенькую ночную рубашку, аккуратно счистит нежную кожицу с сочного яблока, съест его и ляжет спать. Я подожду, пока она уснет, чтобы подоткнуть одеяло у вечно стынущих ног. Каждый раз боюсь, что, подойдя к кровати, я не услышу сонного дыхания мамы. Я тихонько позову ее, но не для того, чтобы вырвать из сна, а чтобы увидеть чуть вздрогнувшие веки или слабую натугу спящих голосовых связок.
Спустя мгновение я что есть силы буду трясти бесчувственное плечо мамы, но тело будет лишь послушно колыхаться. Глаза будут прочно закрыты, губы сжаты.
Я боюсь, что мама умрет.
* * *
Ни у меня, ни у мамы больше никого нет. С раннего детства я люблю ее всем своим насквозь больным сердцем. В мире нет больше никого, к кому бы я испытывал хоть каплю такой же любви. Ни к своему без вести пропавшему отцу, ни к покойным ныне дедушкам и бабушкам.
Мы живем очень скромно: на мамину пенсию по старости да на мою по инвалидности. Полученное мы аккуратно складываем в жестяную банку из-под печенья. В месяц выходит двадцать шесть тысяч семьсот сорок пять рублей. Львиную долю тратим на наш быт – оплату «двушки», покупку лекарств и продуктов. Но мы не унываем – у нас есть все, чтобы радоваться жизни. Главное, что мы есть друг у друга. А в нашем доме тепло и уютно.
Когда я прихожу с рынка домой с полными пакетами продуктов, мама всегда говорит одно и то же:
– Васенька, повесь пальто в шкаф, не бросай где попало. И вообще, чай стынет, я пирожков испекла. Мой руки и к столу, сынок.
Я аккуратно вешаю в шкаф пальто, задвигаю дверцу и только потом приступаю к распаковке сумок. Из того, что мне удается купить на выделенные из жестяной банки деньги, мама всегда умудряется приготовить настоящие шедевры.
Каждую среду и субботу мы делаем генеральную уборку, а после усердной работы мама ставит в печь курник, мы пьем чай у телевизора под передачу Малахова. У нас нет возможности подключить кабельное телевидение, ресурсы в жестяной банке не позволяют. Но главное ведь поставить цель, верно? В этом году у нас их было две – подключить кабельное телевидение и купить маме пальто. Начали мы, конечно же, с самого важного.
Купить маме пальто мы запланировали давно, еще в середине лета. Разумно посчитав, что у меня есть теплая куртка, бобровая шапка, неплохие ботинки на эту зиму, все накопления на покупку одежды посвятили маме. И вот в день получения маминой январской пенсии последняя капля упала в жестяную банку, и мы отправились в магазин, в котором долго и придирчиво выбирали, щурясь на ценники.
– Васенька, я не хочу быть бабулькой. Это пальто безобразно в принципе, а на мне уж тем более, – причитала мама, примеряя одно за другим изделие.
В конечном счете маме понравилось драповое пальто с мехом лисицы. Кирпичного цвета, длинное, с аккуратным поясом на ажурной латунной застежке.
Вот как сейчас помню этот момент. Я нагибаюсь, чтобы посмотреть ценник, да так и остаюсь в полусогнутом состоянии. Пальто, по нашим меркам, стоит безумных денег – 8770 рублей. А на покупку мы отложили лишь 6500 рублей. В дефиците аж 2270 рублей! Нам это пальто не по карману еще целых три месяца! А о кабельном придется забыть как минимум до лета.
– Что там, Васенька? Сколько? – любуясь на себя в зеркале, спрашивает мама.
Я прячу ценник и говорю, что немного дороже. Всего на триста рублей. Но и за ними необходимо идти домой. Мама долго думает, крутится у зеркала, слушает восхищенных продавщиц и, наконец, соглашается. Она снимает пальто, надевает свою старенькую бобровую шубку, не раз латанную и местами весьма истертую, велит мне договориться на кассе, чтобы пальто отложили на пару часов или до завтра, а сама выходит на улицу. Я договорился, что выкуплю пальто утром, и внес задаток в 6500 рублей.
Мама хочет это пальто. Я знаю ее и чувствую, когда она по-настоящему рада. Примерив пальто с лисицей на воротнике, она расцвела и даже как-то помолодела.
Но боже, где взять 2270 рублей? В копилке такие деньги есть, но они «продуктовые». Потратив их, покупать еду будет не на что. Это очень большие для нас деньги, поверьте. Я инвалид с детства, у меня больное сердце. Даже поход на рынок дается с трудом. Мой мотор к двадцати четырем годам износился так, как будто мне все шестьдесят! Кардиостимулятор не дает ему остановиться, но примерно раз в день я чувствую острое сопротивление электроники зову природы. С таким диагнозом ни о какой работе и речи быть не может. Утром, пока мама готовит завтрак, я беру деньги из банки, иду в магазин и возвращаюсь домой с пальто наперевес.
– Васенька, протри ботинки тряпочкой, не наследи. Вчера только пол вымыли, – слышу я мамин голос.
Я снимаю ботинки, бросаю их прямо у порога и влетаю счастливый в кухню.
– Посмотри, что я принес! – Улыбка не сходила с моего лица.
Мама помешивает манную кашу. Как всегда, в домашнем костюме, поверх которого старенький, но идеально чистый передник. На ногах мягкие байковые тапочки с отворотом из цигейки.
– Что там, Васенька?
– Это пальто, мама! Пальто! Да положи ты ложку!
– Пальто?.. – удивленно переспросила мама.
– Да! – все с той же улыбкой ответил я.
Мама берет из моих рук пакет и извлекает из него пальто. Именно то, которое мерила вчера. Драповое пальто кирпичного цвета, с лисьим воротником и ажурной латунной застежкой на поясе. Застежка все еще помнит мороз и покрыта инеем.
– Вороти его, сегодня же. – Мама строго посмотрела на меня, нахмурив брови.
Я не верю своим ушам. Мама хочет вернуть пальто, о котором так давно мечтала? В чем дело? У меня уже есть план, как восполнить дефицит. И вот, нате вам!..
– Почему, мама? Оно тебе не нравится? – удивленно интересуюсь я.
– Нравится, даже очень, – смущенно отвечает мама.
– И?..
– Это дорого для нас, Васенька. Я слепая, но не настолько. В магазине это пальто висело в секции с ценником «от 8000 рублей».
– Мама! Не переживай ты из-за денег! Это не такая уж и проблема в наше время! Люди берут кредиты. И я возьму.
Мама с грустной улыбкой гладит мех на воротнике.
– Васенька, кредит – это хомут на наши шеи. Я не могу этого допустить. Даже три тысячи на полгода это по пятьсот рублей. Плюс проценты. Выйдет почти семьсот рублей в месяц. У нас нет такой возможности, сынок. Вороти его, пожалуйста, поскорее.
Я расстроенный ушел к себе в комнату вместе с пальто. Разложив его на кровати, долго гладил мягкий мех и плакал. Понимаю, мама права, и нам придется недоедать, чтобы рассчитаться за пальто. Но ведь она так ждала, так мечтала! Мама всю жизнь со мной. Отца же рядом никогда не было. Она воспитывала меня одна. С моего рождения мама изо дня в день во многом отказывала себе, чтобы я ни в чем не нуждался и был как все. Но мои сверстники выросли, возмужали и теперь зарабатывают деньги самостоятельно, помогают матерям и покупают им шубы. Я же не могу купить своей маме даже это чертово пальто! Я инвалид, у меня нет возможности заработать.
Черт! В конце концов, я мужчина. Нездоровый, но мужчина. У меня есть мать, пришло время позаботиться мне о ней. Не может же она тащить меня на своем горбу до самой смерти. У каждого проблемы, бывают ситуации и похуже, чем моя. Я обязан не просто купить это пальто маме, я обязан его ей подарить! Что в своей жизни я сделал, чтобы отблагодарить ее за любовь и заботу? Ничего. Я вышел в коридор, решительно открыл шкаф, взял незанятую вешалку и натянул на него пальто.
– Вася, что ты делаешь? – с испуганными глазами спросила мама.
– Мы купили это пальто, и точка.
– Василий!
– Мама, этот вопрос закрыт!
* * *
Павлу Витальевичу я позвонил тем же утром.
– Соедините, пожалуйста, с Павлом Витальевичем, – попросил я администратора.
– Как вас представить? – поинтересовалась она.
– Василий Ковалев.
– Минуту, – сказала она, и в трубке заиграла мелодия.
– Я слушаю вас, – после минутной задержки ответили на том конце провода.
– Здравствуйте, Павел Витальевич! Это Василий Ковалев. Мы созванивались с вами несколько месяцев назад.
– Доброе утро, Василий. Я помню. Как ваше здоровье?
– Все хорошо, спасибо. Я звоню вам по делу. Ваше предложение о работе еще в силе?
– Да, конечно. Но, как я понимаю, противопоказания к работе у вас никуда не делись?
– Изменились обстоятельства, – ответил я, решив не вдаваться в подробности. – Я согласен. Готов приехать в офис сегодня же, чтобы подписать все бумаги.
– Хорошо, мы будем вас ждать.
* * *
Что бы между нами ни происходило, мама всегда приходит мне на помощь. Даже сейчас, когда я, раздираемый чувством вины, собирался с силами, чтобы извиниться перед ней за свою неоправданную резкость, она пришла сама, тихо постучав в дверь.
– Входи, мама.
В комнату она вошла в пальто со слезами на глазах, но при этом гордая и абсолютно счастливая.
– Васенька, пойдем завтракать? – нежно улыбнулась она мне.
Я поцеловал маму и спросил:
– Мама, ты в пальто завтракать будешь?
Она на секунду задумалась, зарывшись в воротник лицом, после согласно кивнула.
* * *
Ровно в четыре часа я уже сидел в офисе, ожидая встречи с Павлом Витальевичем. В издательстве все ходили в дорогих костюмах и модных туфлях. Сидя на диванчике в приемной в своих старых ботинках, чуть белых от уличных реагентов, мокрых и далеко ушедших от моды, я чувствовал себя ущербным. Под курткой, выцветшей от времени, у меня был свитер – предел моей гордости. Я приобрел его на рождественской распродаже с огромной скидкой в одном из бутиков города, в который в обычное время я не рискнул бы зайти. Вышло рублей на семьсот дороже, чем на рынке. Но мы смогли себе его позволить.
– Василий Ковалев? – обратилась ко мне секретарь. Она сидела за большим столом, который был завален бумагами доверху. Даже компьютера из-за кип видно не было, лишь макушку ее головы.
– Да, это я, – тут же подскочив с дивана, подошел я к столу.
– Проходите, вас ждут, – мило улыбнулась мне девушка.
– Спасибо. – Улыбнуться в ответ вышло плохо, уж слишком я нервничал. А вся окружающая обстановка давила.
Павел Витальевич восседал на троне. Ей-богу, таких огромных кресел я не видел никогда. Темно-бордовое кожаное кресло, подкатанное к стеклянному столу на бронзовых ножках – очень экспрессивно. Никаких бумажных завалов – видимо, пройдя через секретаршу, они становятся лаконичными заметками в электронном виде.
Павел Витальевич вскочил с кресла, проводил меня до гостевого трона, малость меньше хозяйского кресла темно-зеленой расцветки, и усадил в него.
– Чай? Кофе?
– Если можно, чай. Черный и две ложки сахара.
– Сейчас исполним.
Он сделал через селектор заказ и спустя пару минут секретарь с непрошибаемой улыбкой внесла на подносе чашку чая и вазочку с конфетами.
– Я очень рад, Василий, что вы передумали, – сказал Павел Витальевич, когда секретарь удалилась. На столе перед ним лежало мое резюме. – Так, специального образования у вас нет, но переводите вы очень достойно. Кроме того, албанский язык – явление в России редкое, переводчиков сосчитать по пальцам. Мы платим пять тысяч за один авторский лист. Когда будете готовы к переводу, звоните нам, и мы тут же заказываем для вас текст, который необходимо перевести за сутки. Не более, в противном случае мы теряем свежесть идеи и содержания. Если вы согласны, то можете начать уже сегодня.
– Я согласен.
* * *
Текст, который мне необходимо было перевести, был ужасным. Абсолютно бездарный, наспех набросанный, поверхностный и глупый. После ночи мучений, сидя над документом, я уже отчаялся хоть как-то вникнуть в его суть. О каких-то заключенных, то ли узниках совести, то ли смертниках. Бред полнейший. Текст надо сделать душещипательным. Чтобы вызвать у читателей сострадание и буквально заставить их сделать взнос в рекламируемый журналом фонд помощи заключенным.
Мама, как и я, не спала всю ночь. Она тихо плакала у себя в комнате, чем безумно отвлекала. Да, мне нельзя не спать по ночам – мое сердце может остановиться. Отдых должен быть полноценным. В противном случае начинались тахикардия и сбой ритма. Кончиться такое может полной остановкой сердца. Но нам нужны деньги, и это мое решение. Не надо плакать, мама!
В десять часов утра текст был готов. Дышать было трудно. Словно вместо сердца в груди образовалась свалка чугуна. Но я продолжал работу. Вычищал текст, скруглял его и старался сделать конфеткой. В конце концов я перевернул последнюю страницу своего труда и невольно загордился работой – еще немного колдовской пыли, и текст станет очень даже хорошим!
Ровно в пять часов я был в офисе издательства. Сергей Андреевич, редактор, с серьезным видом вычитывал какой-то материал и не мог оторваться ни на минуту. Не поднимая головы от бумаги, он улыбнулся мне и жестом пригласил присесть. Я уселся, сжимая в руках рукопись в обычном пакете из супермаркета. Хотел же еще забежать в канцелярский магазин и купить файл, делов-то на рубль пятьдесят, но не вышло. Так торопился, что забыл. Да еще и сердце не давало покоя.
– Я закончил, – оповестил меня Сергей Андреевич.
Он собрал бумаги в кучу и сдвинул на край стола. Потом взглянул на меня и протянул руки, чтобы взять текст. Я вытащил из пакета исписанные черными чернилами серые листы и, придерживая подолы куртки, чтобы не снести ноутбук со стола, подал редактору рукопись. Читал он недолго, выборочно.
– Отлично, Василий. Текст принят. Новый возьмете?
* * *
Мама приготовила легкий ужин, и пока мы ели, она то и дело хваталась за стакан с водой и пододвигала мне. Я мужественно терпел недомогание и всячески демонстрировал, что чувствую себя лучше, чем на самом деле. Мама, естественно, не верила. После ужина я принял душ и лег в кровать.
Сердце покалывало и металось.
Проснулся я тревожный, глубокой ночью. Работа, ожидающая меня в портфеле, не давала покоя. Выпив на кухне стакан воды, я сел за свой письменный стол и достал из сумки новую статью. Она была намного меньше той, что я переводил всю прошлую ночь, и намного понятнее, отчего – проще. Приступлю сразу же после приема лекарств.
Я нагреб горсть таблеток из баночек, которые стояли на моей прикроватной тумбочке, и вернулся на кухню. Взял таймер, подготовил жидкости для запивания – стакан теплой воды, стакан молока и стакан холодной воды – и принялся за дело. Сначала идут гипертонические таблетки, их следует запивать теплой водой. Я тщательно разжевал три таблетки и запил их. Потом прополоскал рот и съел булочку с молоком – сердечные таблетки на голодный желудок не принимаются. Запустив таймер, я выпил две капсулы, запил молоком, выждал ровно три минуты и выпил еще две, но уже запил остывшей водой. Спустя пять минут финишировал своим любимым глицином под язык. Когда сладкая и вязкая масса под языком рассосалась, принял витамины и запил их холодной водой. Все.
Я проверил сон мамы. Она мирно посапывала у себя в комнате. Я подоткнул одеяло у стынущих ног, поцеловал ее во вкусно пахнущую ночным кремом щечку и принялся за работу.
* * *
Следующий день я помню плохо, какими-то обрывками. Помню, что перевод второй статьи лежал в моем портфеле. Портфель – у меня на коленях. Сам же я сидел на скамье. Скамья – в вагоне метро. Вагон мчался по тоннелю. За окном со свистом проносились яркие лампы в темноте. И каждая уверенным кулаком била меня в глаз. Я чувствовал себя плохо. Мне было душно, по лицу стекал пот.
В голове рождались странные мысли. Помню, как думал о том, что будет, если поезд затормозит посреди тоннеля. Смогу ли я найти в стене дверь и выйти к эскалатору? Конечно же, смогу. Мало воздуха, мало…
Потом помню бригаду «Скорой помощи» на станции… Все почему-то кричат. Я слышу лишь обрывки фраз, плавающие в душном мареве: молодой совсем… ему воздух нужен!.. какое белое лицо… не нужно ему махать перед лицом, женщина… почему врачи тащат его наверх?..
И вдруг резко и отчетливо:
– Марина, адреналин, два кубика. Быстро. Сынок, ты только держись!
Ника
Каких сил мне стоит не разреветься! Но еще больших сил мне стоит не врезать по этой наглой старой морде. Свалить бы ее с ног и растоптать, прыгая всем свои центнером по мясистой морде. В голове вырисовываются детальные картинки расправы. Я этого невероятно хочу, и только Уголовный кодекс (дай бог здоровья его создателям) удерживает меня.
В реальности дела обстоят совсем иначе. Я самая настоящая сопля и размазня. Да и картинки эти воображаемые сворованы у какого-то писателя, то ли у Дина Кунца, то ли у Чака Паланика, то ли у самого Стивена Кинга. Что-то у них там такое было. Я не способна даже на кассиршу в магазине наорать, когда она под видом отсутствия мелочи не дает мне сдачу. То, что в голове моей пылает огонь расправы, совсем не означает, что в настоящей жизни я могу сконцентрировать свое необъятное тело на причинение страдания другому человеку. Нет, ну почему я такая слабохарактерная?
Начальница цеха, куда я только устроилась, плюет мне на фартук и в очередной раз восклицает:
– Приперлась, сука толстая, теперь обучай тебя!
– Но я впервые у станка, – возражаю я с дрожью в голосе, – я еще не знаю, как работать и что мне делать.
– Да мне насрать, жиробаска ты непутевая! – орет она, брызгая на меня слюной. Уж лучше бы она сразу плюнула. – Вы, русские, москвички, хитро сделанные, на нас выживаете! А мы работать должны за пятерых, чтобы вы получали такую же зарплату, как и мы! Убила бы суку!
Такого я выдержать не в силах. На глазах наворачиваются слезы. Несправедливо! Ну почему же так? Почему она так говорит? Боже мой, да она меня старше в два раза, я не могу ей ответить тем же. Хотя кого я обманываю, даже если бы она была моей ровесницей, я бы все равно в ответ даже не тявкнула, потому что я чмыриха! Только и умею реветь.
За что она со мной так? Я всего два часа у станка и сделала всего одну ошибку, карой за которую мне стал ушат помоев и обильно смазанное слюной лицо. Эта смена и три последующие – стажировка на заводе, мне ее не оплатят, зато наверняка руководство выпишет этой хамке премию за стажировку нового сотрудника. Ну почему она считает, что я буду лениться и не работать, а все взвалю на ее плечи?
Мордовка, так ее называют за спиной другие сотрудники, развернулась и ушла, оставив меня одну. Я выхожу за ней следом в общую раздевалку из туалета. Женщины громко что-то обсуждают, сидя где попало – кто-то облокотился о стену, кто-то прямо на полу, а кому-то досталось место на колченогом табурете. Счастливицы. Чувствую, как свело спину, кажется, я не сяду, даже если сильно захочу. Я снимаю маску, наподобие медицинской, только сотканной из более плотного материала, стягиваю фартук и бросаю в утиль.
Есть не хочется, зато хочется курить. Я вынимаю свою сумку из ячейки, которая не запирается, и в принципе любой может ее забрать или хорошенько в ней пошарить. Где чертова зажигалка? Ну всегда так – пачка толстых сигарет лежит на виду, а маленькая черненькая зажигалка непонятно где. Я усиленно потрошу сумку, а когда наконец нахожу потерю, над головой завыла сирена. Женщины бросают свои недоеденные бутерброды, закрывают пластиковые контейнеры с домашними салатами и отбивными, прячут все в сумки. У выхода уже собралась очередь за новыми халатами, слышен стрекот скотча, которым надлежит перетягивать заднюю часть перчаток, чтобы они не свалились во время работы.
– Толстуха, ты вообще первой должна быть у станка! – орет мордовка, завязывая фартук. Ее глаза смотрят злобно, без какой-либо человечности или сочувствия. Я прячу сигареты обратно в сумку и встаю в очередь.
Раздатчица швыряет мне в лицо фартук и пару перчаток. Я натягиваю все на себя.
– Что ты медленная такая! Толстуха! Быстрее давай! Работа не ждет!
Я замотала скотчем сначала одну, затем другую перчатку и покорно поплелась за мордовкой. Ее внушительных размеров ягодицы явно больше моих. Важно перекатываясь, как валуны в шторм, они сообщают всем, что эта мордовка – важная шишка в цеху мясного комбината. В цеху мордовки мы делаем очень важную и ответственную работу – пакуем сосиски в пачки по полкилограмма, ровно десять штук в упаковку. А есть еще цеха, в которых пакуют по килограмму и по два в пачку. Там женщины убиваются за одну смену полностью, рыдают прямо в намордниках.
Сосиски вываливают на стол справа от меня, а по контейнеру передо мной едут упаковки, в которые мне нужно сначала собрать, а потом уложить десять сосисок. На то, чтобы укомплектовать одну упаковку сосисками, мне отведено не больше десяти секунд. Я не укладываюсь, и мои упаковки едут полупустые к мордовке, она доукомплектовывает их, сопровождая каждую пачку матом в мой адрес. Я пытаюсь ускориться, но все равно не выходит: хоть сосисок в пачку я успеваю всунуть ровно десять, но ссыпаны они у меня соломой, а нужно – аккуратным рядочком.