Czytaj książkę: «Конфетки»

Я славы не хочу стяжать.

К чему внимания излишки?!

Не стоит мне рукоплескать…

Купите лучше мои книжки.

Назначенье алкоголя –

Разумение и волю

Пожирать, изо дня в день

Нагонять тоску и лень,

Щедро даровать обманы

И опустошать карманы,

Разжигать в душе пожары,

Выворачивать нутро…

И с бессонницей кошмары

Перемешивать хитро…

Но в теченье долгих лет

Мне никак покоя нет

От вопроса одного:

Почему люблю его?

Я праздников не отмечаю.

Но в кутежах души не чаю.

Невыносимость счастья бытия

Я облегчаю актом пития.

Я от людей теперь уже не жду чудес.

И всё задумываюсь –

что за шустрый бес,

Когда-то обернувшись человеком,

Меня так обнадёжил,

что вот уж почитай полвека

Я пребываю каждый раз в печали,

Когда насрали в душу или наебали…

Нет, человек всегда один и тот же;

Душа смятенна, воровата рожа,

На языке – хула, в ручонках – нож,

И в помыслах – всегда одно и то ж:

Куда бы вставить член

и больше ль он,

Чем у соседа?! И аттракцион

Любимый в связи с этим –

мерянье хуями.

Быть может наговариваю я?

Решайте сами.

Но вышло так,

что вот уж почитай полвека

Прекрасней давешнего беса

я не встретил человека.

Сегодня очень бодрый бомж,

Едва не сбив меня, психуя,

Вскричал: «Куда ты, бля, идёшь?!»

И ведь вопрос!.. Куда иду я?

Туда ль устремлены мои

Надежды, помыслы, терзанья?

Сколь я уместен в бытии?

И сколь реально мирозданье?

Кому какой во мне есть прок?

Кому-то до меня есть дело?

Мной движет разум или рок?

Я есть эфир иль я есть тело?

Так, сбитый с толку и с пути,

Витал я немощною птахой…

Но знал, куда бомжу идти.

И я сказал: «Иди ты на хуй!»

Печальный факт мной запримечен

(Он – наказание моё):

Когда с людьми я человечен –

В них просыпается зверьё.

И чтоб в долгу не оставаться,

А ноша дней была легка –

Я научился превращаться

В порядочного мудака.

Всё разрешится так или иначе.

Скорей – иначе. Но возможно – так.

Подари мне домашние тапочки.

И халат мне, прошу, подари.

И я буду помалкивать в тряпочку

Да почитывать словари;

Философствовать в кресле-качалочке

И записывать весь этот бред…

Подари, подари же мне тапочки.

И, прошу, подари ещё плед.

А ведь были ж мы той ещё парочкой!

Хулиганы, жульё, бунтари…

Подари мне электрогитарочку!

И косуху, прошу, подари!

И я выйду на улицу темную.

И витрину с бухлом разобью.

И в парах алкогольных над стёклами

«Satisfaction» надрывно спою…

Ты в газетах прочтёшь заголовочки,

Мол, задержан был пенсионер…

Мол, мента называл подлой сволочью…

Мол, отнял у того револьвер…

Ох… Боюсь, жестковаты мне нарочки!

Да и не по зубам сухари…

Подари мне домашние тапочки.

И халат мне, прошу, подари.

Листья падают. И я

Падаю всё ниже.

Пью четвёртый день коньяк

И водяру иже

С ним. И самогон,

Если попадётся…

Жизнь поставлена на кон.

Может обойдётся

В этот раз? И я, как лист,

Матерью-природой

Буду сброшен в самый низ,

Но не станет кодой

Этот алкодекаданс?

Вдруг, подобно листьям,

Под цветов известный вальс

Возрожусь я чистым?

Я изо дня в день твержу

(Это – моя мантра):

«Мать-природа! Завяжу!

Не сегодня… Завтра».

Жил переутомлённый бомж,

Всегда небритый и поддатый…

А так устал он от чего ж?

От многотрудной и треклятой

Бомжовой жизни. Замкнут круг.

А ведь порой и мы с тобою,

Мой переутомлённый друг,

Скулим над трудною судьбою,

Картинно руки заломив

И ожидая состраданья…

Весьма заезженный мотив.

Он от начала мирозданья

И так и сяк, на все лады

Обыгран. Но запомни всё же:

Устать немного – полбеды.

Но возроптать – беда. Не гоже.

В этом мире так заведено,

Что с конфетами соседствует говно.

И на то нам голова дана,

Чтоб случайно не вкусить говна.

Но умельцы среди нас не редки,

Делающие из говна конфетки.

И история, увы, типична эта:

Жрёшь дерьмо, а думаешь – конфета.

Пьяный человек несносен,

Но хочу вам доложить –

Трезвый взгляд на жизнь серьёзен;

С трезвым взглядом тяжко жить…

То ли дело – выпил пива

Иль портвейна пригубил…

Ты красивый и счастливый,

Полон замыслов и сил.

Но увы, весёлый праздник

Прогремел – и был таков.

Двухнедельный пир сменяют

Десять дней отходняков…

Этой жёсткой парадигмой

Я раздавлен и убит.

Трезвым жить – невыносимо,

Пить – здоровье не велит.

Жили в райском во саду

Люди, звери, какаду…

Впрочем, по задумке Бога,

Было там людей не много.

Двое. Ева и Адам.

Экзотическим плодам,

Мягким травам, облачкам,

Баклажанам, кабачкам

Радовались в неглиже.

Жизнь – сплошное бланманже.

Как-то жарким летним днём

Адам с Евою вдвоём

Бегали в чём Бог создал.

Оп! Адамов член привстал…

С той поры Адам, вздыхая

И безвольно потакая

Зову дикому природы,

Еве не давал проходу.

Как Адам увидит Еву –

Сразу приступает к делу:

«Евонька! Идём на пляж!

На пляжу ты точно дашь!»

Ева дурню не даёт,

Но Адам не отстаёт:

«Ну хотя бы отсоси!

Вот те яблочко. Вкуси!»

Приставал неутомимо.

Ева ж, похотью томима,

От желания дрожала,

Но Адаму возражала.

И по этой по причине

Пребывал Адам в кручине.

Смысла жизни столь убогой

Вопрошал Адам у Бога.

Рвя на жопе волоса,

Восклицал он в небеса:

«В чём прикол?! Открой секрет!

Баба есть, а секса нет…»

Опечаленный Адам

Квёлым стал не по годам.

И колодой бесполезной

Возлежит в тени древесной.

Плод, что Еве предложил –

В изголовье положил.

Долго ль, коротко ли, но –

Что за вонь?! Что за говно?!

Шёл от яблока сей дух,

И манил зелёных мух.

Нос зажав рукой, Адам

Ближе посмотрел, а там –

С яблока, наискосок,

Пенясь, капал липкий сок.

Словно под влияньем чар –

Адам выпил сей нектар.

Сразу стало хорошо,

Романтично и свежо.

Мутен взор, туманны мысли,

Сопли из носу повисли,

Воли нет, слаба нога…

Думает Адам: «Ага…»

Так, наладился Адам

Гнать из яблочек агдам.

Ева с этого агдама –

Раз возьми и дай Адаму.

Что в саду тут началось!

Волки воют, скачет лось.

Из пруда кричит лягушка:

«Потаскун и потаскушка!»

Какаду, хоть туп как пробка,

Но во всю какадью глотку

Завопил: «Ату! Долой!

Гнать поганою метлой!»

Так Адам, а с ним и Ева,

Плод вкусив с познанья древа,

Были со всего проста

Выставлены за врата.

Рецептура же агдама

В светлой голове Адама

Сохранилась навсегда.

Счастье это иль беда –

Не рассказчику судить.

С той поры пристрастье пить,

Как от всех напастей щит,

Человечество влачит.

Жаждет муки превозмочь.

И ебётся день и ночь.

Вот музей. В музее ваза.

Я разбить её хочу.

Дико пуча оба глаза,

Истерически кричу:

«Разъебу! Ох, разъебу!!!»

Меня просят унять спесь.

Игнорирую мольбу.

И в конце концов – хуеньсь!

Кто ты? Что ты? Биоробот.

Заводная хуета.

Жалкий, примитивный опыт

Да гордыня ещё та…

Сам себя нещадно троля,

Влез на шаткий пьедестал.

За иллюзию контроля –

Благоденствие отдал.

Блеял-каркал-кукарекал

«Мне-мне-мне» и «я-я-я» …

Кто ты? Что ты? Горсть молекул.

Да и боле нихуя.

Со времён пришествия

Мир и благочестие

В моду так и не вошли.

Вместо этого – шальные

Хороводы и сплошные

Ай-на-нэ да ой-лю-ли,

Карнавалы, маскарады,

Непотребные парады…

Мы под каждым под плетнём

Греховодя день за днём,

Превращали град за градом

То в Гоморру, то в Содом.

И вполне закономерно

Мир заполонила скверна.

Стало житие – какашка.

Стало муторно и тяжко

Нам дышать под небеси…

Мы к Спасителю: «Спаси!»

Но Спаситель с неохотой,

С нескрываемой зевотой,

То да сё, мол, так и сяк,

Молвит, на кресте вися:

«Я вас с радостию спас бы,

Но желудочные спазмы,

Иже с ними – кровь из глаз

У меня при виде вас.

А понеже мне так тошно –

Вас спасать никак не можно.

Посему, друзья, окститесь

И – Меня ради! – отъебитесь».

Спешно мылясь и скоблясь,

Отмываем срам и грязь.

На карачках, жопой вверх,

За грехом смываем грех.

Кто ещё в говне, кто в мыле –

Вновь к Нему: «Мы скверну смыли!»

И теперь в тупом бессилье

Ждём второй приход Мессии.

Он же, сделав лик кирпичным,

Не торопится вторично

Снизойти на земной шарик,

Ибо знает каждый нарик:

Смывок такова природа –

Нет гарантии прихода.

Субботний мой вопрос обычный

Черту подводит всей неделе:

Ах, отчего вчера я бычил?

Ведь так же хорошо сидели!..

Ты бродишь в сумраке

тоскливо, томно, праздно.

С понурым взглядом, сникшей головой.

Ты веруешь, что жизнь однообразна

И что она не может быть другой.

И сетуя на предопределенье,

Клянёшь судьбу за каждый поворот.

И ожидаешь из мгновения в мгновенье

Какую-то жизнь лучшую и вот

Гранит, в протекторе застрявший,

Вдруг высекает искру в темноте.

И ты робеешь, увидавши

Бесчисленное множество путей.

Иди вперёд, налево иль направо.

Вселенной – похуй, Богу – до пизды.

Истлеет плоть, померкнет твоя слава

И Вечность поглотит твои следы.

Сделай ебало попроще.

Жизнь твоя – не фейерверк.

Это вечером ты – рокнрольщик.

А утром – ты офисный клерк.

Корпей – и придёт день зарплаты.

Корпей – и придёт выходной.

Корпей – и истрать своё злато

На отжиг в известной пивной.

Куражься и знай, рокнрольщик:

Твой рок – и ныне, и впредь

Делать ебало попроще,

Обманываться и корпеть.

Вот поливалка радугу толкает пред собой.

В кабине – проститутка и ковбой.

Пылко дискутируют о сферах высших

И цитируют Чуковского и Ницше.

Проститутка в пустоту глядит,

А ковбой нравоучительно твердит:

«Счастье есть – три дольки мандарина

И оставшиеся полбутылки джина».

Но парирует она,

переводя свой взгляд в окно:

«Коли так – то счастье кончиться должно.

Ты прости мне эти помыслы беспечные;

Я таки желаю кайфа вечного».

Среди людей я жить уж боле не могу.

Я должен их любить, а мне с них тошно.

Уйду. В пустыню, степь или тайгу.

Отрину от себя мир суматошный.

Шалаш аскета я построю из ветвей.

И здесь, питаясь просом и морковью,

Начну гипотетических людей

Любить гипотетической любовью.

Идёшь по городу

и выглядишь счастливым.

А сам несчастлив…

Ну ты и мудак!

Вот и пошло наше дело к осени.

Вянет лист. День короче – и муха злится.

Отгорели ночные костры.

Отгулялись мы босыми.

Смолкло пение. Стали задумчивы лица.

Нам прогноз угрожает

сезоном бессолнечных дней

И грядущей за тем ледниковой эпохой.

Но кровь наша стала

медленней и холодней.

И от этого – как-то похуй.

В сексе – я давно спортсмен

троепозья.

Предпочёл давно поэзию

прозе.

Вечерами пью вискарь,

утром – пиво.

Жизнь – не изобилья рог,

но красива.

Чужд позициям другим

и напиткам,

Ибо в жизни барахлища –

с избытком.

Сторонюсь всеядности,

как химеры.

В жизни главное, мой друг –

чувство меры.

Пишу тривиально, банально и просто.

Я автор десятков никчёмных стишков.

И всё ж я фигура немалого роста.

Да что там… Я – бог обжиганья горшков.

Аз есмь. Где кстати, где некстати…

К полтосу мчу. Тяжёл, но налегке.

И мне напомнила об этой круглой дате

Помятая купюра в кошельке.

О, брат! И мы – такие же бумажки!

Ты не питай иллюзий. Ни к чему.

Пожил. И вот: ни вздоха, ни какашки.

Всё к одному… Всё к одному.

Мы – механизмы.

В наших зубчатых колёсах

Скрежещет клич:

не верь, не бойся, не проси.

И как механик я, и как философ,

Скажу тебе:

всё в мире вертится вокруг оси.

Добавлю к этому ещё слова простые:

Не парься, не ленись и не киксуй.

Ты можешь мир вращать вокруг оси и

Этой осью должен быть твой хуй.

Писать стишата про сирень в свете луны –

Занятие из тех, что «ну не то, чтоб очень».

Хотя… Друзья, с другой-то стороны –

Заняться чем ещё бессонной ночью?

Давным-давно заброшенным холстом?

Быть может –

зажигательнейшим твистом?

Гаданьем? Вышиванием крестом?

Иль кувырканьем без трусов

во поле чистом?

Зубовным скрежетом

и едким злопыханьем,

Каков начальник пидор и пижон?

Побегом к грёзам и воспоминаньям?

Или попытками сыграть «Hey, Joe»

Посредством скрипа всё видавшей койки

Иль извлечением из носа вещества,

Порой скрепляющего утлые постройки

Мировоззрений, теорем, родства?

Ах! Что ни делай – всё не то. Не то…

Бег от себя… к себе… Тоска и пакость.

Сквозь памяти брехливой решето

Течёт былое, превращаясь в слякоть

Настоящего… Нет сути, формы, сил…

Благословен будь, пошлости укус!

За то, что я безлунной,

снежной ночью средь осин

Пишу, как под луной красив сирени куст.

На обнищавшего взирая духа пир –

Без экивоков, без цензуры, без прелюдий

Мы говорим: «О, пизданутый мир!»

Но мир в порядке. Пизданулись люди.

День завтрашний я вычеркну

из календаря.

Сегодня буду штурмом брать

я литру вискаря.

Жил-был Петров. Обычные дела.

Жена Петрова киноманшею слыла.

И по причине этой возле их кровати

Джордж Клуни красовался на плакате.

И как-то раз Петров в процессе куни

Вдруг осознал

функционал портрета Клуни.

Сего открытия никак не показав,

Петров печально думал: «Вот коза!

Скажусь я тоже киноманом что ли?!»

Наутро к Клуни присовокупилась Джоли.

Я хорошими стихами молюсь,

А плохими – топлюсь.

Дым стоит коромыслом.

Но ни тех, ни других

не могу прочитать наизусть

И беспомощной рыбою бьюсь

Об отсутствие смысла

В наугад взглядом выхваченной

неказистой строке.

Разбавляю свой яд

в самогоне и в молоке.

На-ка! Что-нибудь выпей.

Мне на днях гардероб

за моё барахло отказал в номерке…

Я, взирая на клин журавлей,

восседаю синицей в руке

И кричу криком выпи.

Что мне снег, что мне зной,

что портвейн, что святая вода…

Я пришёл неизвестно откуда,

уйду – неизвестно куда.

Неприметная вспышка.

Я не жалую слов

«ни за что», «никогда», «навсегда».

От копанья в себе –

всё не то, всё пустая руда.

Где же ты, золотишко?!

Ах, богатства мои – «Ундервуд»,

да какой-то неведомый хлам.

Все мои сбережения,

сложенные пополам –

В джинсах, в заднем кармане.

Всем воздастся когда-то

по вере и по делам.

Нечто неизъяснимое

дарит душам смирение и отвагу телам.

И сияет. И манит.

Я знаю русский и так горд –

Что в акте самолюбованья

Я на хуй посылаю Word

С проверкою правописанья.

Вот – франкоговорящий бомж.

На первый взгляд – ничем не лучше

Любого прочего. И всё ж –

Чуть элегантней и пахучей.

В глазах – печаль, в движеньях – шарм,

Почти не пьёт, не матерится.

И ведь не бомж он, а клошар!

Скажите-ка… какая птица!

А вот отправить бы его

В Череповец, на теплотрассу!

Камон сава, бля! Каково?!

Не продержался бы и часу!

Пришла бы русская зима

И задала б французу перцу!

Глядишь – и вот уж хохлома

Душе милей и ближе сердцу;

И водка – лакомый продукт,

И шапка «Sport», и безнадёга…

И стал бы он – типичный фрукт,

Каких здесь водится премного.

Я бросил пить, но, вот печаль,

Итог затеи многотрудной:

Жизнь без бухла – не фестиваль

И состоит из серых будней.

Я снова пью и мне ОК,

Но должен вам сказать по чести:

С бухлом проходят дни быстрей,

Но в целом – жизнь стоит на месте.

Я трезв бываю не всегда.

Что ж, эта жизнь не совершенна.

Но так без книжек и труда

Я вник в теорию Эйнштейна:

Всё относительно. И вот

На остракизм и пересуды

Я положил свой мощный болт

И так постиг ученье Будды.

Вечер. Щебечем

о делах человечьих.

О том, что грядёт,

о былом и о вечном,

О том, как нас время

калечит и лечит,

И как запоздала весна…

Мёд и корица,

остывшая пицца.

И тишина.

И спокойные лица.

На подоконнике –

синяя птица

Желает нам доброго сна.

Фатальное невезенье:

Вот ты наступил в говно –

И остановилось мгновенье…

Но не прекрасно оно!

Вечность целует меня небрежно.

От поцелуя внутри всё ноет.

Лёд и огонь в поцелуе этом.

Умираю ли я?

О, мой друг! Конечно…

Впрочем –

как и всё остальное

Население этой планеты.

Чем забита голова?

Непонятно…

Мысли, образы, слова…

Всё невнятно.

Голова болит мечтой

Невозможной.

Буду с этой хуетой

Осторожней.

Кто придумал эту пакость

Птицей мира называть?

Всюду, где говно и слякоть,

Ищет он себе пожрать.

Встретишься с сизоголовым –

Не свернёт, не отойдёт.

А в полёте – мчит в лицо вам.

Облетит. Но – обосрёт.

О, не верьте, что он скромник…

Он – иная ипостась.

Голубь – это птица-гопник.

Голубь – это птица-мразь!

Мнит оппонент тебя наивным как дитя…

Покуда не въебёшь ему с локтя.

Вчера неблагодарный бомж

Считал монеты у вокзала:

«Почти пятьсот рублей. И всё ж