Czytaj książkę: «Летать в облаках против ветра», strona 6

10.

Утром, отпоив девушку затхлым кофе (другого не нашлось), я узнал ее историю. Отец работал в милиции. Его командировали в Чечню, откуда он не вернулся. Мать с горя стала пить, потеряла постоянную работу. Однажды позвонили из морга и попросили с кем‑нибудь из родственников прийти на опознание…

– Как же ты живешь одна?

– Первое время дядя с тетей помогали. Когда стали жаловаться на меня в колледже, они сказали, что возиться со мной не намерены… Так что, я сама во всем виновата.

– Ты пенсию получаешь?

– За отца. Иначе как бы я выжила.

Я набрался наглости и пошел к директору школы Лидии Павловне – городскому депутату. Выслушав меня, печально сказала:

– Вам, Кириленко, с этим не справиться. – Лидия Павловна поговорила с кем‑то по телефону и протянула бумажку с фамилией, телефоном и адресом. – Пусть девушка обратится в социальную защиту. Почему с ней никто не работал? Она ведь несовершеннолетняя?

Я вернулся окрыленный.

– Бери паспорт, свидетельства о смерти родителей.

Пошли, – скомандовал я Марии.

Сложнее было объясняться с мамой.

– Ты сошел с ума. Не лезь в это дело. Я в милицию пойду.

Она заплакала. Я ее утешал, как мог. Поддержка неожиданно пришла со стороны отца. На мамины жалобы он сказал:

– Пора ему становиться мужиком. Пусть сам решает.

В школе прознали про нас с Машей. Я это чувствовал по взглядам учителей, шушуканью ребят. Правда, со стороны одноклассников никаких проблем не было. Наоборот, я понимал, что сочувствуют.

Шушукались зря. Если я оставался у Марии, мы спали под разными одеялами, как брат и сестра. Иногда я даже чувствовал себя ее отцом, который должен взять ответственность за все на себя. Уже не виртуальным.

11.

Маша не пьет, даже пиво. Собирается с духом, чтобы пойти в колледж. Победа. Я чувствовал себя с ней по‑настоящему взрослым. В самом деле, с ней нужен глаз да глаз.

Я открыл дверь в квартиру и чуть не упал, столкнувшись с детской коляской. В ней сидел улыбающийся ребенок. Мария появилась с бутылкой молока, на которую вместо соски был надет презерватив с прорезанной дырочкой.

– Маша, что это?

– Не что, а кто, – улыбаясь, ответила она.

– Откуда ты его взяла?

– Не его, а ее. Мы – девочка. Правда, имя узнать не можем. Она откликается на все. Леночка!

Девочка заулыбалась и захлопала в ладоши.

– Настенька!

Девочка отреагировала еще радостней.

– Я ничего не понимаю…

Маша стала поить девочку молоком, ласково приговоривая:

– Ты же хотел ребенка, а теперь сердишься.

– Может, ты сошла с ума?

Наконец, Маша рассказала странную историю. Она пришла в магазин и увидела коляску с малышкой. Без присмотра. Вышла – коляска стоит. Маша ждала час, опасаясь, что с ребенком что‑нибудь случится. Никто не подходил. Люди проходили мимо и не обращали внимания на коляску. Ребенок, она сначала тоже подумала, что мальчик, вел себя удивительно спокойно, не плакал. Да, рядом валялись мужские ботинки, что ее очень удивило. Ребенок начал кряхтеть, и Маша обнаружила, что он мокрый. Вот она и привезла его домой. Стала купать и обнаружила, что это девочка.

– Нас бросили, мы никому не нужны, – сказала Маша, ласково обращаясь к ребенку.

Малышка засмеялась, захлебываясь от восторга. Она была очень милая, но кто‑то из нас должен быть здравомыслящим.

– Ты понимаешь, что могут подумать, будто мы украли ребенка?

– Что же ты предлагаешь?

Я растерялся, потому что не знал, как поступают в таких случаях. Позвонил Димону. Он сказал, что с нами все ясно, сумасшествие продолжается. Посоветовал пойти в милицию.

Я заверил, что нашел брошенную коляску у магазина, чтобы не впутывать Машу. Вроде поверили.

Спустя несколько дней, я зашел в отделение куда отвез девочку, и узнал, что родители нашлись. Оказалось, у отца болезнь – приступы забывчивости. Он пришел домой без ботинок и без девочки и не помнил, где это произошло.

Маша, услышав мой рассказ, заплакала. Я тоже чуть не разревелся за компанию. Бедная Маша.

Сегодня ночью я проснулся от того, что Мария дрожала.

– Мне холодно.

Она забралась ко мне под одеяло. Почувствовав, что происходит в моих трусах, радостно воскликнула:

– Ты меня хочешь.

Мы лежали раздетые, прижавшись друг к другу. Теперь я дрожал, гладя ее руки, спину и хотел сделать все как надо.

– Не спеши, – шептала Мария. – Сразу все и кончится. Главное – ласка. И говори что‑нибудь. Женщина без этого не может.

Я по привычке стал читать какие‑то стихотворные строки. После этого я лежал и чувствовал себя так, как, наверное, не будет никогда в жизни. Вот и все, я – мужчина.

– У нас теперь будет ребенок? – спросил я.

– Глупый. Сейчас безопасные дни. Иначе я бы не стала. Я признался в своей мечте про много детей. Ну, конечно, когда смогу обеспечить семью.

– А ты опасный человек, – засмеялась Мария. – Женщине больше в жизни ничего не останется, как рожать тебе детей.

– Раньше и больше рожали. И знатные дамы, и крестьянки.

– Значит, прокормить можно было. А сейчас и с одним люди мучаются.

Дрожь охватывала Марию все чаще, даже днем. Появлялась непонятная активность, суетливость. Всезнающий Димон объяснил:

– Наркотики. Большой мальчик, а не знаешь. Это все. Хуже, чем водка. Ты ничего не сможешь сделать, только сам завязнешь. За компанию. Уходи, ты сделал все, что мог.

Ничего себе приговор. Я вспомнил слова Димона, когда после моих намеков, что некоторые мои знакомые начали употреблять наркотики, и жизнь для них закончилась, моя подружка попросила на выходные купить обезболивающее.

И никуда не выпускать ее, даже если будет умолять. Марии было так плохо, что я сам побежал для нее за дозой. Ожидал увидеть какого‑нибудь амбала. Наркотиками торговала женщина пожилого возраста на остановке автобуса. Она приветливо и сочувственно улыбалась. Я это назвал: «наркотики с материнским лицом». Не понимаю, как так можно…

– Хочешь? – спросила Мария, готовя смесь. – Правильно, не надо.

Пророчество Димона начинало сбываться.

Поймал себя на том, что хочется схватить Машку за плечи и встряхнуть так, чтобы всю дурь выбить. Или надавать по щекам, несмотря на то, что «женщину нельзя ударить даже цветком». Забыл, кто изрек. Его бы на мое место.

Я пошел к наркологу, который лечил анонимно.

– Ну‑с, рассказывайте, как дошли до такой жизни.

– Да не я, моя девушка употребляет.

– Понимаю. Ну, приводи.

Я объяснил, что она не пойдет.

Врач сказал, что можно попробовать поставить капельницу с лекарством дома. Но засомневался, справлюсь ли я. Надо три дня не отходить от больного.

– И все? Потом все нормально будет?

– Потом самое сложное. Организм очистится, не будет ломки, но желание не пропадет. Обычно человека увозят куда‑то, чтобы он был в изоляции хотя бы полгода. Чем больше, тем лучше. Но угроза будет висеть всю жизнь. Какой‑то кадр по телевизору или знакомое место, где принимались наркотики, могут спровоцировать рецидив. Беда страшная.

– Как же вы лечите, если не верите?

– Мы даем шанс.

Как только я насобирал денег, привел врача. Мария удобно устроилась на кровати, установили капельницу. Врач посоветовал на первое время привязать руки. И началась мука – и для Марии, и для меня. Через несколько часов она стала просить оставить ее в покое, проклинать, что познакомилась со мной. Когда стало легче, я развязал Марию, но нужно было следить, чтобы она не вырвала иглу. Даже в туалет нужно было вести ее, придерживая капельницу. Я отворачивался, но все равно это было унизительно. Я точно понял за эти дни, что даже пробовать проклятые наркотики не буду.

Во вторую ночь я вздремнул. Увидел во сне Марию, которой нужно поставить укол. Большой шприц, полметра будет. Передо мной не Маша, а огромный дракон, в стыки между пластинами панциря с трудом проходит игла. Дракон хватает себя за хвост и затихает. Он сбрасывает с себя панцирь и оказывается маленькой девочкой в школьном фартуке, которые сейчас не носят. Я узнаю в ней Марию. Меня охватывает ужас. Я вогнал такую дозу лекарства хрупкому ребенку.

Девочка устраивается на моей кровати и говорит:

– Я не умерла. Я просто немного здесь отдохну.

Через три дня пришел доктор. Проверил давление, пульс и т. д. Посмотрел пристально на меня.

– Ну, желаю успехов. Если что…

Мария лежала без сил. Капельки пота выступили на лбу, сбилась прядь волос, как тогда, когда я увидел ее в первый раз. Я взял салфетку и промокнул пот.

– Спасибо, – слабо улыбнулась Мария, – Трудно тебе со мной. Вот не повезло. Тебе.

Я понял, что «спасибо» не только за это мгновение. И что второго раза не выдержу.

– Маша, я хочу сказать тебе…

– Я понимаю.

– Ты должна выбрать: или я, или наркотики.

Ненавижу ультиматумы, а сам… Но я не знаю, что еще сделать. И даже не знаю, любовь ли это или что‑то другое, еще выше. Это часть меня самого.

12.

Кажется, победа. Мария держится. Восстановилась в колледже – Лидия Павловна помогла.

Надо и мне браться за учебу, иначе не допустят к экзаменам. Я вернулся домой к радости мамы. Она готовила на завтрак мои любимые сырники и варила кофе. По вечерам не включала телевизор, чтобы не отвлекать меня от занятий.

Я снова влюбился в математику. «Теория вероятности», «теория множеств» меня завораживают. Бесконечности можно упаковывать в матрицы и оперировать ими как простыми алгебраическими символами. Еще интересней «теория хаоса». Пришел к выводу, что поверье насчет того, что возвращение за забытой вещью приводит к несчастью, имеет основание в теории хаоса. Необязательно произойдет несчастье, но задержка изменит ход событий. А когда ты вторично задерживаешься и трижды плюешь через плечо, то эта задержка перекрывает первую. Результат может быть ближе к первоначальному. Например, ты вернулся проверить, выключил ли утюг.

Вышел из дома и увидел у подъезда разбитую сосульку. Она могла упасть тебе на голову. В удивлении ты стал переходить дорогу на красный свет и попал под автомобиль. Я почувствовал себя гениальным. Во всяком случае, нигде не встречал подобной трактовки. Возможно, я на пороге великого открытия.

Про Димона. Он увидел у меня на столе «Анну Каренину» Толстого, повертел в руках.

– Читал? – спросил я.

– Так. Проходили. Это про то, как она мужу изменяла?

– Ну, допустим. А дальше что?

– Что?

– Если тебя на экзамене спросят, чем любовь Карениной закончилась, что ты скажешь?

– Чем?

– Под поезд она бросилась, вот чем.

Димон помолчал немного, потом засиял от «прозрения»:

– Э, меня не проведешь. Поездов тогда еще не было.

Мой смех его не смутил. Пришлось открыть книгу и заставить его читать концовку.

– И правда под поезд, – погрустнел Димон. – Жуть какая.

– Да, вот такая она, любовь.

Димон ни с того ни с сего вдруг сказал:

– А ты знаешь, я ведь тоже был влюблен. Ну, тогда в лагере.

Оказывается, не только меня настигло в тринадцать лет это чувство, а я и не заметил, занятый собой. Димону нравилась Вика.

– Виктоория! – торжественно объявил он.

Димон не знал, как пригласить ее на свидание. Повода‑то не было. Просто подойти он не решался. Стоя на футбольных воротах, он часто отвлекался, поглядывая на скамейку, где сидела Вика, бойкая и острая на язык девчонка из другого отряда. Она вроде бы должна была болеть за своих, но радовалась, когда он брал мяч, спасая команду. В тот решающий день Димон поймал мяч особенно эффектно, на лету, но неудачно приземлился и покидал поле, хромая. Вика подошла и спросила:

– Ты не хочешь пригласить меня на свидание?

Димон очень хотел. Договорились встретиться вечером в самом безлюдном месте, на скамейке. Переполненный чувствами, он вдруг получил записку от некрасивой и нескладной тихони Тонечки из нашего отряда. Она просила прийти почти в то же время в то же место, поговорить. Что было делать? Димон чуть было не открылся мне, но подумал, что это нехорошо: болтать про секреты девчонок.

– Как бы ты поступил на моем месте? – спросил он. Я растерялся:

– Не знаю.

Передо мной таких проблем не стояло. Я ухаживал сразу за тремя.

– Я не пошел на свидание. Не мог сказать Тоне, что не люблю ее. И потом опускал глаза, видя обеих. С тех пор так и не влюбился больше. Завидую я тебе.

Завидовать было нечему. Позвонил Маше. По голосу понял – беда.

– Ты опять? Я же говорил тебе, что это выбор. Значит, ты выбрала не меня?

Жалость к себе и обида перемешивались с тревогой за Машу. Сердце сжимается, лицо горит как от встречного ветра с мокрым снегом, в висках стучит «что делать, что делать, как спасти»… Хорошо рассуждать о том, что надо уметь держать курс против ветра. А как? Это и есть взрослость? Я подошел к зеркалу, взглянуть, не появились ли седые волосы.

Нет, пока. В зеркале торчала страдальческая физиономия – очень глупо выглядит. Я показал ей язык. Лицо вытянулось от удивления.

Эх, если бы я сейчас мог освободиться от тяжести, взлететь, как во сне. Наверняка бы нашел выход. Я закрыл глаза. Вместо лоскутных светлых облаков меня окружили черные лохмотья, похожие на водоросли. Они хотели запутать меня, тянули вниз. Надо поднять голову. Я только сейчас понял, что позволяло в детстве летать. Мечта и надежда. Вот что нам надо, Маша. Тогда мы справимся.

Я выгреб из ящика стола листочки с записями, запихнул в коробку из‑под обуви, перевязал бельевой веревкой и закинул на шкаф.

Детство закончилось. Подросток умер.