Czytaj książkę: «Небо цвета крови. Книга вторая. Дин»
Часть первая. Тень
Удел скитающейся тени – вечный страх и бегство от самого себя…
Среда, 25 ноября 2020 года
Миновали четыре страшные голодные зимы. На подходе пятая – тоже лютая, беспросветная, с метелями, с пеплом, с убийственными морозами. Дорога на север, по какой Дин Тейлор однажды слепо отправился настигать наболевшую мечту, оставив семейство Флетчеров, в конечном итоге пошла по кривой, круто извернулась, повела далеко прочь…
За время странствия в нем надломились порывы, светлые помыслы, вера. К сердцу подступили тревога, сомнения. Закачался весь уклад жизни, все естество. Позади – выцветшее прошлое, впереди – темный омут, зовущийся «будущем». С тем он, непримиримый, в испугах, и шел долгие годы невесть какими путями, куда глаза глядят. Рассветы встречал, где укажет Бог: в пустых берлогах, норах, катакомбах, засыпал в любой занюханной дыре, лишь бы не залезли звери и не отыскал человек. Охотился яро, безумно, ничем не уступая четвероногим хищникам. Часто ел сырое мясо, пил животную кровь, шкуры пускал на одежду, заплатки, теплые стельки. Во всем – полное затворничество, осмысленная дикость, борьба с собой, с природой, тупое желание выжить любой ценой.
Случалось, к нему прибивались такие же заблудшие «тени», но судьба, будто издеваясь, отбирала и их, жестко разнимала: Дина – к живым, а тех – к мертвым, к земле, к праху… И вновь невыносимое одиночество, пугающее молчание. Не с кем поговорить, а голос собственный противен, отвратителен, век бы не слышал. Так, сквозь недели, месяцы, часто сбиваясь со счета в днях, в помутнении рассудка, давал себе твердое слово, клятву: «Никаких больше напарников, никаких друзей, приятелей, компаньонов – только я и больше никого. Всех к черту!» И, пожалуй, суждено этим речам греметь в протестующей душе до последнего вздоха, но мать-удача во все зубы улыбнулась страдальцу: в пути повстречался странник по имени Саид, потерявший в кислотных дождях жену и маленького сына. В дружном тандеме, им, родственным натурам, лишенцам, удалось пересечь Ядовитую Реку и обосноваться в Заречье – глухом и свирепом крае, овеянным самыми жуткими слухами.
И с тех пор плечом к плечу бродят по этим проклятым пустым землям в непримиримом сражении за существование…
***
«Это все твоя вина, братец! Твоя! Ты – трус, жалкий трус…»
– Оливер, братишка… не надо!.. Грейс!.. Я искупил вину!.. Я… – в хрипоте сквозь дурной сон забубнил Дин ожесточившимся призракам, страшно напряг шею, взбрыкнулся – и какая-то сила за грудки вырвала из кошмара, надавала легких пощечин. Он вскрикнул – зажали рот. Заморгал, отодвигая дрему: ни Оливера, ни Грейс – один пожилой чернобородый Саид с ожогом на левой щеке строго смотрел карамельными бегающими глазами, ловил движения лица. За ним, со входа в затхлую пещеру, пластался туман, кровенела безоблачная заря и какой-то скользкий, в рези, рокот тащился сзади, сотрясая спящую округу. Отрезвев, Дин жестом попросил убрать руку, извинился: – Прости, Саид, опять ужасы покоя не дают. Уже виноватым себя перед тобой чувствую…
Саид отполз змеей, присел на застегнутый спальный мешок, встряхнул меховой капюшон и, зверьком насторожив уши, прошелестел восточным акцентом наперегонки с эхом:
– Хорошо, что здесь на ночлег остались. Орал бы так в лесу – конец нам: как собак бы зарезали! – и поучая: – Чтобы их души оставили тебя в покое и не приходили больше ночами, надо молиться, друг. С сердцем молиться каждый день. А ты не молишься и страдаешь, – неодобрительно закачал головой, что-то вставил на родном языке – и резко: – Давай поднимайся, Дин, уходить надо – идут за нами. Все-таки выследили… Пока ты спал, я выходил, на гору взбирался, смотрел, слушал: с востока плотный гул шел, яркий свет… Звери эти, каннибалы из той деревушки…
Дина до костей пробрал мороз, оторопь. Хотел ответить что-то длинное, толковое – предательски отсох язык. Промямлил по-пьяному:
– Они?.. Опять, что ли?.. – обошел затравленными глазами пещеру: на стенах – утренний иней, в углу темнел кострище, рядом походные вещи да огнестрельное оружие – ружье и карабин. Оба почти пустые. Потом прибавил: – Мы же ведь оторвались тогда?.. – и, как бы предугадывая ответ, с самоутешением: – Точно оторвались! Я же помню!.. – понизил голос: – Скажи мне, Саид, что обознался, ну померещилось тебе! Четвертый же день забегов не перенесу, копыта ведь, к черту, отброшу…
Глаза иранца почернели, брови – сдвинулись: нет, Саид не наводит жути понапрасну, опасность уже рядом. Близится продолжение жестокого преследования – без передышки, без оглядки, насмерть.
Гам снаружи нарастал со страшной силой, тишина трещала по швам.
Саид пуще заволновался, заторопил:
– Все! Живее уносим ноги, пока нас тут и не взяли…
Паковались впопыхах, как на самолет. Никакого перекуса, завтрака. Спальные мешки скрутили в скатки, пристегнули по-туристически к рюкзакам, натуго затянули шнурки, ремни, лямки. На лица натянули шерстяные подшлемники, поцарапанные горнолыжные маски, наглухо застегнулись, покрылись капюшонами, похватали оружие и – к свету, к широтам. Спасаться…
Держалось безветрие. Пустоши дремали в вязкой хмари. Тускло зеленели снега, выпавшие с середины осени. Впереди, уходя в неясную даль, – крутой склон, дальше – равнина. Справа темнели косогоры, холмы, усыпанные вековыми исполинскими валунами, виднелся лесок, слева – мглистая чаща, вся в головешках, в палых исковерканных деревьях. Там напорошило по колено да плюс валежник: увязнешь, переломаешься. Бежать куда-то еще – верная погибель.
Дин замер в двух шагах от Саида, боязливо оглянулся: вдалеке, на скосе, из серизны просеивались бельмастые фары снегоходов, гремели двигатели, грубо скрежетали гусеницы. Кажется, слышались голоса, но их перебивало расстояние, общий шум. Шли цепью, не меньше дюжины. Каких-то минут пять-десять и – настигнут. Что такое машина против ног? Смех…
– Бензином запаслись как в экспедицию… – пробасил Дин, волнительно хмыкнул, поглядел на напарника. Тот, отставив карабин, дергал правой ногой, пыхтел, выдувая пар, всем видом показывал, что надо сейчас же уходить. И продолжил, торопливо рассуждая: – По склону, Саид, нельзя – забьют налету, а по камням… – ткнул на холмы, – сам понимаешь…
– Через чащобу! – мигом скомандовал Саид и резво взял старт. Потом уже на ходу, дробя предложения: – Там снег глубокий… Ветви… Деревья… Техника не проедет. Пойдут пешком. Скроемся. Давай нагоняй!
«Здорово придумано, друг, – одобрил в мыслях Дин, – голова!»
Бежали друг за дружкой, тяжело торили снега, тонули, ругались, нередко падали. Минутки уплывали, а до цели далеко. Но одинокие фигурки с высоты – легкие мишени. Их заметили. Рев снегоходов загремел злее. Вот уже ударили напором ручные прожекторы, подсвечивая будущие жертвы. Дикая облава на людей началась. Охотничьи угодья – все вокруг.
– Засекли?.. Уже?.. – растерянно уронил Дин, даже замедлился, засмотрелся на загонщиков с обмершим сердцем – те выкручивали ручки газа на максимум, вытягивались в полный рост. У кого-то блеснуло самодельное копье, расправилась сеть, засвистела, вырисовывая круги, верткая бола, закрутились лассо. – Как же быстро…
– Ничего, друг, ничего… – с усилием, пряча животный трепет, утешил с виду невозмутимый Саид. Ужас выдавали только движения – дерганные, в пароксизме, и голос – скованный, в невероятном напряжении. И повторил: – Ничего… осталось чуть…
А Дин думал свое: «Не поспеем – пропадем, конец…»
Только неказистыми медведями вдвинулись в чащобу – в пяти шагах от Саида, в высокий сугроб, выбивая зеленое крошево, вонзилось кустарное людоедское копье. Здоровое, забойное: попади такое в спину – сиюминутный труп. Взвизгнул негодующий рык. Сработали тормоза. Заглохли снегоходы. Шум, суета, ругань.
– Дин, ты рядом?.. – спрашивал на бегу Саид, тщетно озирался в повсеместной мге, вшибался, как слепой, в стволы, кусты… Безумные глаза искали напарника, рисовали жуть, уродство. – Дин, ответь!.. Ничего не вижу…
Дин, спотыкаясь, в поту, ощупью несся через сухолом, тоже выискивал друга в седой пелене и никак не мог разобрать: вроде рядом, а где – не понять. Драл глотку, сбиваясь на старческий хрип:
– Тут я! А ты где?.. Саид… – и опять, громче, наплевав на осторожность, на дикарей за спиной: – Не молчи – потеряемся совсем!..
Непрекращающийся хруст под ногами рассек отрывистый шелест, Саид на мгновение появился из кутерьмы, двинулся в сторону напарника – и с коротким криком взад, зашуршал снегами, сушняком. Потом из непроглядности выполз сдавленный стон, хлестнул зарядом карабин и ужасающе смолк, шепотком разошелся по воздуху. Дин вмиг осиротел, сжался душой до размеров муравья, блохи. Запредельную тоску и боль утраты пока глушили непрерывная беготня, стремление спастись. Знал: они придут позже, с усталостью, когда остынут кровь и сердце…
«И сделать ничего не смог… – бичевал себя, – тварь я жалкая, трус и есть. Правы были брат и сестра. Бог мой, страшно-то как! Господи, спаси меня и сохрани…»
За мыслями не заметил крутого обрыва, в последнюю секунду остановился, чудом балансируя на краю: ниже, как в пуху, – заснеженное поле, левее – другой лес, очертания каких-то зданий с трубами, кранами. Периметр опоясывал забор. Чуйка подсказывала, что это – завод, а стало быть, можно попробовать затеряться, наконец-то оторваться.
– Надо туда… – успел просипеть Дин, но что-то тяжелое с высвистом туго перетянуло икры, словно питон, сшибло с ног. Он бревном покатился вниз, подпрыгивая на кочках, закрываясь от ударов. Близ рук друг за другом пронеслись два копья, чиркнули по льду. Сверху заслышались истерические вскрикивания охотников – жгла досада от промахов, упущенного шанса быстро прикончить двуногую дичь.
У подножья Дин вскинул глаза: трое длинноволосых в горнолыжных масках, шапках, теплых куртках вроде собирались прыгать следом, но передумали, повернули обратно к снегоходам. Пользуясь передышкой, в молитве ощупал себя: руки-ноги, кажется, целы, но ребра ноют – все-таки умудрился отбить. Бегло проверил снаряжение – недосчитался ружья: выронил, теперь уж не найти. Выдернул костяной нож из чехла на лямке, перерезал болы – бечевку с привязанными камнями, – вскочил.
– Добегу… еще есть время… – и стремглав к примеченным сооружениям, помогая руками держать темп.
Опять взывала техника каннибалов, ошеломляя безмолвное пространство. Гомон поплелся дальше – догадались, куда двинется добыча, пошли на обгон.
«Там меня взять хотят, скоты… – думал Дин, – а другой дорогой пойду – точно сгину. Тут-то хотя бы шансы кое-какие есть…
Пересек поле, лес. Весь запыхавшийся, почти безоружный, со свинцовыми от изнеможения ногами, дрожащий, нашел дыру в заборе с расквашенной колючей проволокой, проник на заводскую территорию. Охотники догнали через минуту и – за ним. Животный инстинкт гнал Дина к крупным строениям с крышами, с целыми стеклами, дверьми – значит, внутри точно безопасно, раз не рухнули за столько лет. Обегал гнилые автомобильные остовы, кабельные катушки, штабеля бетонных плит, соображал, в каком здании лучше скрыться, но ничего не приходило на ум: в мозгах сплошной перепляс, мрак.
– Ошибусь – схватят, как Саида… – твердил Дин, вертел головой – повсюду заснеженность, множество серо-черных молчащих склепов. С виду обещают спасение, на деле – кончину. Чему верить: логике или эмоциям? Не понимал, не получалось сделать выбор. – Решать надо сейчас, – обернулся – звери дышали в пятки, выкрикивали что-то, готовились кидать лассо, из-под подметок – снопы снега, глаза горели голодным огнем, – тянуть нельзя…
Влетел плечом в железную дверь – не поддалась, со второй попытки вынес ногой. В помещении темно, сухо, прело, нечем дышать. Виделся большущий цех, станки, очерчивались коридоры. Пошел пролетами, заглядывал в кабинеты – тупики, завалы, обрушения: отсиживаться здесь – верная смерть. Нагоняющие застопорились – плохо видно, непривычно. Разделились. Дина оставляли силы, мозги кипели, тело требовало отдыха. Нашел какую-то каморку, нырнул – и едва не свалился на арматуры, успел схватиться за дверной косяк. Долго плутал и не нашел ничего лучше, как укрыться за стеной.
– Надо углубиться – дальше наверняка что-то найдется, – проговаривал себе, выглядывал из-за угла – позади пока тихо, можно перевести дыхание. И сразу мысленно: «Одного ведь уже забрали, суки. Оставьте меня в покое. Оставьте, ну…»
Из цеха выпорхнула разумная, с баском, человеческая речь:
– Ты можешь прятаться в тени, мясо, играть с нами в прятки, но мы все равно отыщем тебя и запорем так же, как и твоего дружка! – кашель, смех. Крошились камни, стекла – шли искать всей толпой. И дальше: – Зима скоро, морозы возвращаются, наши семьи голодают, а ты – кабан крепкий! Одного тебя дети и женщины будут глодать не одну неделю! Остатки пустим на заготовки, а из костей и хрящей наварим отменных супов, – потом с угрозой: – Мясо, слышишь? Выбора у тебя все равно нет: нас – двенадцать, ты – один теперь! Что ты можешь сделать? Не тяни резину! И так из-за вас нажгли месячный запас драгоценного бензина…
«Только бы выбраться… – крутились у Дина мысли. – Только бы дожить до завтра…»
А тот продолжал:
– Чем быстрее вылезешь, мясцо, тем скорее вернемся в деревню! Ты тратишь наше время…
Дин заслушался и проглядел охотника, показавшегося из-за угла. Он собрался уже покликать остальных, но тот вовремя заткнул рот, затащил в укрытие и, свирепо втиснув в стену, бесшумно переломил кадык локтем, будто ветку. Через полминуты – перекличка: не досчитались одного, запаниковали. Хлеще принялись прочесывать здание. Отзвуки скакали от стен, будоражили сумрак. Затем нож Дина нашел глотку еще одного, потом еще двоих, собирающихся взять того в кольцо. Потери росли.
Вожак, что недавно витийствовал и уверял Дина в тщетности сопротивления, теперь не на шутку перепугался за собственную шкуру, начал отзывать людей из бойни, в какую сам же их и заманил:
– Плевать на него! Пусть сгниет здесь! Уходим все! Добычи хватит! Живее!.. Уходим!..
Топот отдалялся, а с ним – густела темнота, обрастали мрачными красками голый пол и потолок. Зловеще глядели чернотой дверные проемы. Спустя минуту прорычали снегоходы. Погоня отстала.
Дин долго молчал, не мог унять дрожь. В душе – пожар, на сердце – хлад. Потом набожно перекрестился три раза, забив пальцами по лбу, груди, плечам, закрыл глаза и сказал себе, тьме, тиши:
– Живой… уцелел… – истомлено стукнулся затылком о стену, заходил грудью, жадно дыша, – все кончено…
Убитых обыскал, не нашел ничего. Забрал только теплые ботинки взамен прохудившимся. С час, наверное, бестолково блуждал по коридорам, как привидение. Наконец обнаружил выход. Вышел. В лицо дыхнуло по-зимнему, стало зябко. Опустошенный, жалкий, сломленный, Дин некоторое время простоял истуканом, потом плюхнулся в снег прямо перед дверью, сжался в комок, часто задышал, не моргая, уткнулся глазами в коленки. Внутренности грызла совесть, страхи, страдальческая печаль, случившееся и пережитое. Всего коробило, гнуло, рвало на куски.
– Прости меня, дружище, не уберег тебя… – всхлипнул, вложил лицо в ладони, горько заплакал. Своя незаслуженная жизнь как-то разом опостылела, от нее тошнило, воротило, несло смрадом и человеческой грязью. Плечи затряслись, ко рту полез вой, к голове – извечные вопросы: куда теперь идти? Что делать? Где искать убежище? Отвык решать их в одиночку без мудрых советов Саида, думать за себя, а не за двоих. А сегодня все перевернулось кверху дном, полетело в тартарары. – Если бы пошли косогорами… А теперь ты у них… – забил кулаками по вискам, ушам до звонка, затем с самобичеванием, в слезах: – Никого не могу уберечь… Всех теряю!.. Что же это за проклятие такое?..
Дневной свет алел, поднимался ветер. Издали доносились звериные склоки, скулеж, траурное карканье.
Четверг, 26 ноября 2020 года
Вот и дожил Дин до завтра, увидел новый, в крови, рассвет. Смилостивился над ним Всевышний, уберег от смерти и в этот раз. Не выходила из головы только последняя ночь, проведенная в пустом обледенелом колодце: вся в кошмарах, в бреду, в холодном поту. К брату и сестре добавился и погибший Саид, сцены варварской гоньбы прошлого дня. Все по минуточкам, во всех подробностях. Будто по-настоящему очутился в том аду и опять спускался по всем кругам, пробегал тем же спасительным маршрутом…
Утро Дин встретил душевно окрепшим, вздохнул полной грудью – следов преследователей нигде нет: его действительно оставили в покое, теперь не нужно постоянно оборачиваться, как забитому зверенышу. Правда, плата за такую «свободу» оказалась слишком высока – ни за что не отмолиться, ничем не откупиться. Саид – мертв. Всяким светлым планам отныне не суждено сбыться. Конец. Вновь нужно как-то свыкаться с одинокостью, прокладывать неуверенные шаги вперед назло всему и всем, но так мало сил на это осталось и неоткуда их черпать. Лишь одна навязчивая мысль играла с рассудком, манила фальшивым облегчением – можно ведь в любую минуту прекратить эти страдания: достаточно просто упасть где-нибудь и больше не вставать. И будь что будет. Пускай замерзнет, задерет зверь или пристрелит и обокрадет бродяга – плевать. С тем, во внутреннем смятении, хаосе, и брел бесцельно дальше по бесконечной глуши, тщетно нащупывая в собственной жизни ту ниточку, за какую стоит крепко зацепиться, чтобы окончательно не провалиться в роковую бездну…
Распогодилось. С винно-красного неба уплыли пухлые тучи, обычно разрывающиеся пеплопадом. Ржавое солнце блекло отсвечивалось от серовато-зеленых снегов. Тихо пел ветер, пушилась даль. Таинственной тревогой пропитывался холодный воздух.
С середины дня внимание Дина привлек матерый волк-одиночка, постоянно держащийся на расстоянии выстрела. Притом он никогда не уходил слишком далеко, но и нападать не решался: то ли чего-то выжидал, то ли заманивал – бог его знает. Сам – плешивый, страшный, осунувшийся, а глаза что горящая медь: в желтизну, с гранатовым блеском. На охотника смотрел по-умному, не как на тупую овцу – осмысленно, с вызовом, сопернически. Дина эта азартная игра, конечно, отчасти забавляла, но голод, благо пока без жажды, непреодолим. Ни о чем не мог думать. Хотелось поскорее насытиться. Да загвоздка вышла: ружье-то потеряно, а с ножом к хищнику не подкрасться – не заметит, так услышит, унюхает.
Вот, обозленный, и ковылял за ним Дин битый час, кровожадно размышляя:
– Оружие нужно дальнобойное. Без него никак. Волк, зараза, умный зверь: так просто к себе не подпустит – бросится. Один на один легко не одолеть – загрызет или покалечит. Бить надо издалека и так, чтобы наверняка, с первого раза. Да из чего только?.. Ни черта же нет… – осмотрелся: с востока на запад – голая пустошь, холмики, лески. И ни намека на жилища. – Из пальца, что ли, стрелять по нему? Или снежки лепить?.. Господи, самому смешно… – и, исподлобья поглядев на потрошителя, задиристо машущего куцым хвостом, поправил лямку рюкзака – и жарко, раздирая тишину, прокричал с показным раздражением: – А этот вон стоит все, смеется надо мной, сволочь! Шел бы ты от греха подальше и не появлялся! Чего пристал?! Чего дразнишься?! Еда ты для меня! Не боюсь тебя! – и себе, остынув: «Да и сделать-то ничего не могу ему. Как быть? А вдруг он – единственный зверь в округе и никого больше нет? И что остается тогда? Медленно подыхать? Или вновь, как раньше, обувь варить и размоченную кору обгладывать?..»
И, убоявшись давно пережитого, весь передернулся, перекривился, подпустил к сердцу острые льдины. Не вдруг припомнилась позапрошлая вьюжная зима и дичайший выбор: скатиться до людоедства подобно многим или остаться человеком? Пересилила тогда закаленная воля, а не дремучий инстинкт. Но то – давность, а сейчас?..
Дальше продолжил, воспротивившись возможной будущности:
– Нет-нет… не смогу так больше. Пытка это, дремучесть. Пускай крысы это жрут, но не я!.. Я – человек… – стиснул зубы, кулаки. Челюсть заскакала пружиной, заныли от натуги скулы. Тело, дух, рассудок – все призывало к борьбе за жизнь, отгоняло гибельные позывы. – Надо держаться. Изо всех сил…
Волку чихать на душевные столкновения человека: он – раз! – и еще на двадцать – двадцать пять шагов в пустыню. Потом оттуда гавкнул завлекающе – и зайцем пустился наутек. Снег из-под тонких лап вспорхнул изумрудными хлопьями, закружился, засверкал.
«Уйдет же… – как камнем стукнуло Дина по черепу, и тут же: – Надо за ним!»
Бросился вдогонку. Да разве ж угнаться за волком? Вскоре выбился из сил, вспотел, перед глазами – муть, перепляс. Ноги сделались чужими, одеревенели. Взял передышку, схватился за молотящееся сердце, осмотрелся и остолбенел – потрошителя-то и нет, исчез. Что делать? В груди зажгло, в спину студенисто дыхнуло отчаяньем. А живот крамольно бурчал, просил еды…
– Удрал, сукин сын. Поигрался в догонялки – и удрал… – со злобой просипел Дин, чертыхнулся, рассерженно топнул, задрал голову. Солнце еще высоко, но уже надо думать и об укрытии: проводить ночь на открытой местности или в бедном на деревья лесе – самоубийство. Если уж потрошитель, мясодер или прочие звери не приметят спящего путника, то обязательно разглядят костоглоты. Глаза у них острые, даже тьма не спасет.
И вдруг просиял весь: невдалеке, укравшись за пологим холмиком, утыканным разлапистым кустарником, к нежданной радости, зачернел крохотный сиротливый домик. Вначале даже и не узнал – спутал с выжженными зарослями. На просевшей, в рифлях, крыше посверкивала наледь, бледнело хмурое оконце, затянутое серой пленкой. Внешне он, как показалось Дину, добротно обит резиной или другим плотным материалом. Словом, спасение, грех не заглянуть.
– Да неужели? – с какой-то облегченностью проговорил Дин, словно изгнанник, углядевший далекий оазис. Голос вроде повеселел, но копни глубже – сквозил недоверием: заветное жилье, вполне вероятно, – ловушка, важно не потерять бдительности, сохранять хладнокровие. – А вдруг поджидают меня? А если западня?.. – и раздвоился мысленно: с одной стороны, понуждали условия – помимо пищи нужна хоть какая-то крыша над головой, с другой – недобрые предчувствия. И никак не мог определиться, метался от плюса к минусу. Наконец решился: – Надо осмотреть. Да и как будто у меня есть выбор. А там уж чего – выскочит кто, выпрыгнет – разберемся с божьей помощью. Силы-то есть еще, отпор дать смогу, – и здесь же: – Людям уж точно…
С тем наготове и направился к дому. На подходе замедлился, прощупывающим, с прищуром, взглядом следопыта осматривая каждый подозрительный куст, снежную кучу, вроде бы безобидные по первому впечатлению бревнышки – где угодно могли поджидать растяжки, капканы, замаскировавшиеся стервятники.
Дин шел с недобрым ожиданием, приговаривал:
– Раньше лески на растяжках издали замечал – глаза видели, как у филина, – с великим трудом вздохнул, – сейчас что-то подводят: четкость пропадает, расплывается все. Дряхлею, что тут сказать…
Но обошлось. Опасения оказались излишни – человек здесь не бывал давно. На всякий случай несколько раз обошел домик по периметру, придирчиво изучил все, что лежало не так или чем-то смущало. Нет, чисто. Как так? Какой-то дьявольский розыгрыш, что ли? Заглянул в окно: ничего не рассмотрел – темь, а у входной двери, обшитой пластиковыми пакетами, резко сделался выжидательным домушником – ссутулился, напружинился. За ручку, обмотанную целлофаном, хвататься сразу не спешил: легко «вспугнуть» самострел – и тогда прощай голова. С саперской аккуратностью поводил ножом по щелям, поелозил под петлями, по низу – ничего.
– Может, с той стороны струна натянута от таких гостей, как я? Кто-то на хитрость пошел? – рассыпался в вопросах Дин – и охладел: а вдруг не увидел чего и привел в действие затаенный смертоносный механизм? И как быть теперь? И про себя рассудительно: «Нет, что я, совсем, что ли? Так попадаться глупо…» – усмехнулся даже, отгоняя пугающее наваждение, продолжил: – А дверку-то отпереть все-таки надо – не на пороге же торчать…
Секунду-вторую подождал, подумал, решился: всунул костяной клинок в замочную скважину, взломал, потом откупорил защелку, легонько толкнул дверь – и отпрыгнул пугливым зайцем. Нет, не шмальнуло. Дом молчал, словно гробница. Дин на радостях перекрестился, захлопал глазами, осторожно высунулся: посередине стул, слева – стол с примусом, сломанная раскладушка без матраца, подальше – еще две дверки, меж ними – древний гардероб без стекол. Полусумрак. Солнечные лучи едва протискивались через окно, мелкими крапинами, как мухи, садились на древесный пол. По гостиной кружила всполошившаяся многолетняя пыль, нестерпимо тянуло мертвечиной. Жить, в общем-то, можно, только сперва хорошо бы поскорее найти труп…
– Крыша над головой есть – и ладно, – высказался Дин, осмотревшись, и по-собачьи понюхал воздух – из-под левой двери ощутимо несло сладковатым дурманом. И догадался, мрачно покривил рот: «Вот и нашелся. Будем вытаскивать…»
Бывший хозяин, потемневший, высохший до ребер, босой, в одних штанах, встретил Дина, сидя на табуретке с запрокинутой головой. Под ногами – пистолет и две бутылки спиртного. Свел счеты с жизнью не так давно – несколько недель назад. Причину Дин истолковал по-своему: голодал, мучился и в конце концов сломался, перешел черту.
Прикрываясь рукавом от трупного зловония, охотник прикрыл тому веки, высказался упавшим голосом:
– Не мне тебя судить… Сам когда-то чуть было до такого не дошел… – поднял пистолет, повертел, проверил обойму – патронов нет, последний потрачен. Расстроился, само собой, что не доведется пострелять, сунул за пазуху: пригодится, лишним нынче ничего не бывает, на худой конец можно продать или обменять. – А за пистолет тебе громадное человеческое спасибо…
Мертвеца Дин вытащил в гостиную, засуетился в поисках лопаты, каких-нибудь подручных средств, чтобы смастерить подобие санок. Все необходимое, включая утварь и кое-какую незаношенную сезонную одежду, нашлось в соседней комнатке, задуманной под маленький склад. Там же, в невысоком шкафчике, на нижней полочке, лежал, притаившись, разобранный составной лук без тетивы и колчан, старательно обернутый защитной пленкой, с пятью стрелами с ярко-зеленым пластиковым оперением.
«Вот так привалило счастья! – возрадовался Дин. – Теперь уж точно волчара никуда не денется – если, конечно, вернется. Еще бы наловчиться стрелять из него, а то в последний раз из такого в детстве присосками пулял».
Из крупного металлического листа и бечевки соорудил санки, уложил самоубийцу ниц, прихватил лопату – и повез хоронить. Могилу вырыл подальше от дома, в канаве, утыканной мертвыми кустами, притоптал снегом. Крест ставить не захотел, лишь постоял из приличия со скорбно свешенной головой, не скидывая капюшона.
Одно только проронил напоследок:
– Больше ничего для тебя сделать не могу. Бывай… – и заспешил в дом.
Дверь запирать не стал – пусть жилище хоть немного проветрится от мертвого духа. Грязную лопату и санки, не отбивая, зашвырнул в угол, тяжко, с угрюмым лицом, потерянный, в мрачных раздумьях, опустился на стул, раскидал затекшие ноги. Замечтался о табаке, чей вкус уже начал забывать. Вскоре о себе напомнил голод, живот скрутило до скулежа. Накатила жажда. Допил из бутылки последние остатки живительной влаги. Все. Запасов воды не осталось – предстоит топить снег, подолгу фильтровать… Меры отчаянные, но куда деваться?
Паника схватила Дина за сердце, внутри все опустилось, оледенело, в голове – горячка, лихорадочная коловерть спасительных идей, одна абсурднее другой. Ни одного путного решения, никаких выходов. Тучей нависла полная безнадега.
– Не хочу, как тот. Не хочу… – шепотом забредил он, встал, старчески сгорбился, заходил по комнате, как полоумный, со сложенными на груди руками. Глаза, больные, озверевшие, метались по дому, переворачивали его вверх дном, перепутывали цвета. В ушах – тупой металлический звон, точно рядом долбили по водосточной трубе, пульсировала лихая кровь. – Не хочу… Я сюда не умирать пришел…
Мимо пропыленного окна – неясный силуэт, шуршание снега, знакомое порыкивание. Дин опомнился, оживился – вот он шанс! – и – за луком. В спешке собрал его, из мотка прочной рыболовной лески, найденной здесь же, в выдвижном ящичке, сплел витую тетиву. Опробовал – даже закололо в пальцах, плечо свело судорогой, со лба покатился пот: натягивался туго, мощь невероятная.
– Надо догонять. Или все – хана мне… – подхватил колчан и – за санками.
Вернувшийся волк на сей раз вел Дина на восток, через истлевшие чащи. Тот дважды мог зацепить его стрелой, но хищник, будто чуя намерения человека, мгновенно менял направление, прытко скрывался за деревьями. Дин безбожно матерился, клял белый свет, но все же не отставал, упорно пробирался бездорожьем, совершенно забывая о том, как далеко отходит от убежища…
Вечерело. Играл переливистым рубином далекий закат, таяли ленивые облака. Прежде зеленые снега омылись кровью, как после побоища. Совсем зачернели леса. Над пустошами зашевелилась незримая опасность. Враждебными стали земля и небо.
Наконец волк привел Дина к полянке. Вокруг стеной вздыбилась кошмарная чащоба. Страх неимоверный. Потрошитель, дразнясь, прыгнул два раза влево, зарычал и замер, по-кошачьи повернувшись боком. Если стрелять, то сейчас. Дин бросил санки. Крадучись с натянутым луком, взятым горизонтально, ближе подступил к волку, прицелился в полысевшую шею, приготовился спускать стрелу. Тетива трещала, наконечник победно заблестел, руки тряслись, как у пьяницы.
Перед выстрелом высказался злорадно:
– Добегался, – присел на корточки, коснувшись трухлявого пня. – Теперь-то уж не уйдешь…
Что-то глухо лопнуло, взорвался фонтаном снег. Дин запоздало прочувствовал фатальный просчет, пустил стрелу в «молоко», отпрянул вправо – и с хрустом в левой коленке, как подкошенный, с воплем повалился навзничь, выронил лук. Боль ворвалась в мозг, в кости, ошпарила мышцы. Из глаз – искры, слезы. Собственный крик не слышал: вроде рот открыт, а звуков нет, точно онемел. Увечье оценить не успел, нащупал только рядышком инистый булыжник – орудие коварной охотничьей ловушки. Потом в багровой шатающейся пелене разглядел несущегося волка. На миг вернулся слух – потрошитель ревел кабаном, скалил черную пасть.
«Знал, скотина, о ловушке… ждал момента… – закралась парализующая мысль, – теперь не отпустит…»
Волк накинулся неистово, придавил передними лапами грудь, попытался разом перегрызть чудовищными клыками глотку. Дин, не ощущая покалеченной ноги, дал зверю железным кулаком в челюсть и, закрываясь от когтей, рвущих рукава в клочья, вытащил костяной нож и всадил в брюхо по самую рукоять. Хищник ослаб, проскулил, сплюнул кровь со слюнями в лицо и рухнул бездыханной тушей, вывалив бледно-розовый язык. Он мокрой тряпкой прилип к правой щеке Дина, коснулся губ.
