– А смотрите, этот юнец, который с ними; он еще держится; одна рюмка, и он также покатится по наклону беспамятства, но пока еще держится; и как уважает речистого товарища. Уважает за его пьяность, за авторитетную логику его пьяности, за высокие предметы его пьяного разговора, а главное – за убежденность; смотрите, как он рад, что не ему вопрос ребром поставлен; он себя спрашивает, что бы он ответил.
– Да, он понимает, что можно на Шаляпина положить полтинник, но он не понимает еще, что можно за Шаляпина душу положить.
– А тот продолжает полагать?
– Слов не слыхать, но душу кладет.
– Счастливые…
– А вы разве не бывали?
– Причин к счастью было, конечно, больше, чем у этих бедных, но…
– Самого счастья меньше?
– Ведь счастье измеряется не тем, большое или маленькое, а тем, полное или неполное. Ну а при анализе разве может быть полное счастье?
– Да, анализ… не отдам.
– И я не отдам.
– Ну как же отдать – половину жизни.
– Лучше всю отдать.
– Уж это никогда!
– Верно! Ничего не отдавать! Все в памяти хранить, в настоящее переселять, и насыщать, и пресыщать данную минуту, чтобы прошлое не увядало, чтобы настоящее распухло от прошедшего, а прошлое вбирало бы в себя каждую новую секунду, ею вырастало, ею расцветало; чтоб не было последнего аккорда, а чтобы первый всегда звучал сквозь вереницу!
– И чтоб немолчность вереницы превращала прошлое в настоящее!
– Чтоб настоящее, поглощаемое прошлым, самим собой питаясь, насыщало будущее, предназначенное на съедение!
– А что, кроме Музыки, осуществит это взаимное питание на смерть и взаимное съедение на жизнь?
– Из дел человеческих – только Музыка. Единственное текучее искусство, единственное одного измерения, единственное, которое как точка: все сходится, все расходится.