Czytaj książkę: «Исторические судьбы женщин»

© ООО «Кучково поле», 2016

* * *

От редактора

XIX век во многом является переломным этапом для общества как в Старом, так и в Новом Свете. Менялись условия жизни, появлялись и развивались новые политические течения, позволявшие пересматривать гендерные роли традиционного общества. Общественное сознание способствовало тому, что к этому времени в ведущих странах Западной Европы произошла заметная перемена взглядов на социальное назначение женщины. Во Франции, Англии, Германии, США активизировалась борьба за уравнение в правах женщин и мужчин.

Само начало борьбе женщин за свои права относится к временам Великой французской революции, но термин «эмансипация», равно как и формулирование основных идей этого движения, сформировалось только к началу XIX в. Россия также не осталась в стороне от женского движения. Во второй половине XIX в. из женской среды, особенно из числа дворянок, вышло немало решительных, отважных женщин, которые открыто рвали со своим окружением, семьей, традиционным укладом, отрицали необходимость брака, семьи, активно участвовали в общественной, научной и революционной деятельности. Слом старых пониманий о предназначении женщины не мог не привлечь внимание современников, незаслуженно забытых к сегодняшнему времени. Речь идет о Серафиме Шашкове – русском историке и социологе, ключевые труды которого, посвященные «женскому» вопросу, представлены в настоящем издании.

Серафим Серафимович Шашков родился 17 ноября 1841 г. в Иркутске в семье священника. Уже сама обстановка его детства наложила отпечаток на мировоззрение будущего историка – несмотря на то, что мать принадлежала к знаменитому купеческому роду Сибиряковых, семья жила обстановке постоянной нужды из-за пристрастия отца к алкоголю. «В это время Шашков уже научился мучиться за людей и протестовать против грубости и насилия»¹, – рассказывал о товарище сибирский публицист, писатель и общественный деятель Н. М. Ядринцев. В девять лет Шашков поступил в духовное училище, затем в Иркутскую духовную семинарию, где одним из его учителей стал М. В. Загоскин, познакомивший юношу с «Современником» и «Колоколом», с книгами Радищева и Некрасова. Всего через восемь лет в местных газетах начинают появляться первые этнографические статьи Шашкова, посвященные этнографии бурят.

Параллельно с изучением быта сибирских народов, занимавших историка в первой половине его жизни – до середины 1860-х гг. – Шашкова начали волновать вопросы социального неравенства. Так, в 1861 г., всего через год после начала учебы, его исключили из Казанской духовной семинарии за участие в панихиде по убитым крестьянам с. Бездна. После исключения Серафим Шашков переехал в Санкт-Петербург для учебы в университете, где участвовал в собраниях «сибирского кружка», во главе которого стояли Н. М. Ядринцев и Г. Н. Потанин, опубликовал ряд работ по этнографии Сибири в различных изданиях, однако позднее оставил учебу из-за тяжелого материального положения.

В 1864 г. Шашков по предложению Н. М. Ядринцева и Г. Н. Потанина прочел в Томске пять публичных лекций по истории Сибири, пронизанных ненавистью к колонизаторской политике царизма. Сибирь рассматривалась лектором как колонизируемая окраина России с преобладанием в экономике региона крепостнических порядков. Лекции вызвали эффект разорвавшейся бомбы – в одном из полицейских донесений о лекторской деятельности историка сообщалось: «В числе слушателей много нашлось лиц, в особенности из низшего класса, одушевленных речью Шашкова, которые восторг свой и выразили ему сильными аплодисментами… Нельзя не пожалеть, что ему позволили заявить публике такие вредные тенденции».

Неудивительно, что через год, в 1865 г., Серафима Шашкова привлекли по делу о «сибирском сепаратизме» и приговорили к ссылке на север, в г. Шенкурск Архангельской губернии. Именно там историк отходит от областнических идей и обращается к историко-социологическому анализу давно волновавших его социальных проблем, что нашло отражение в работах данного периода – «Русские реакции», «Движение русской общественной мысли в начале XIX века», «Главные эпохи в истории русской женщины» и мн. др.

Особый интерес Шашкова занимает «женский вопрос», исследованный в труде «Исторические судьбы женщины, детоубийство и проституция» (1871). Первое издание этой книги (как и многочисленные публикации в «Отечественных записках», журнале «Дело» и мн. др.) вышло в свет в то время, когда эмансипация женщин была одной из самых животрепещущих и широко обсуждаемых в России. Шашков пытается проследить положение женщины (в различные исторические эпохи) и процесс эмансипации к его истокам – временам становления государственности. Положение женщины и семьи автор анализирует в связи с формами собственности, религией, культурой, главенствовавшими в тот или иной исторический период – первобытное время, античность, Средние века, Ренессанс и т. д.

Не будучи единственным исследователем данной темы, Шашков, однако, по-новому смотрит на первопричины женской эмансипации. Он показывает, что эмансипация женщины имеет свои корни в глубине веков и история борьбы женщины с патриархальным гнетом проходит через всю историю человечества и тесно связана с историей семьи, государства и народа. Начиная с первобытных времен, процесс эмансипации женщин неизбежно шел и набирал обороты, и потому «женский вопрос» – не просто современное Шашкову движение – это лишь следствие исторических предпосылок, а не новейший феномен².

Другие проблемы, которым «историк женских судеб» Шашков посвятил отдельные страницы своего исследования – это проституция и детоубийство, вытекающие из бедности и угнетенного положения женщин. Историк делает однозначный вывод: задерживать дело женского освобождение из-под патриархального гнета – значит губить и развращать нравственность народа, разрушать семейство, совращать женщин на путь лжи, порока и преступления. Особенно интересны взгляды социолога на детоубийство в сравнении со взглядами сегодняшних сторонников феминизма. Для Шашкова «плодоизгнание» – суть несомненное (хотя и присущее бедноте) зло, в то время как сегодня оно трактуется как неотъемлемое право эмансипированной женщины.

Настоящая книга является переизданием именно этого знаменитого труда. При подготовке книги мы постарались максимально сохранить оригинальную стилистику, внеся необходимые изменения в устаревшее написание некоторых имен собственных и географических объектов.

Исторические судьбы женщин

Вступление

Покойный Михайлов в своей превосходной статье о женщинах обещал со временем подробно обработать историю женского элемента в человечестве. Судьба не дозволила ему выполнить этой прекрасной задачи, отчего, конечно, русская публика очень много потеряла. Не только в русской, но даже в заграничной литературе до сих пор нет хорошего опыта по истории женщин, и благодаря этому распространено мнение, что женская эмансипация есть молодое растение, появившееся только в позднейшее время, что во все предыдущие века женщина была несчастной, безличной, бесправной рабыней, что ни она сама, ни ее владыки не думали тогда об улучшении ее судьбы, о ее свободе, о признании за ней прав человека. Если бы это было совершенно справедливо, то притязания современной женщины и доводы ее защитников потеряли бы значительную долю своей силы. Женщина оказалась бы существом вроде прирученного домашнего животного, которое, раз потеряв свободу и сделавшись собственностью человека, лишилось всякого сознания своей прежней воли. Если бы такие мнения были верны, то хотя женщины и могли бы, во имя справедливости, во имя всеобщего блага, требовать улучшения своей участи, но их противники имели бы в истории основание для доказательства их естественной ограниченности, слабости, неспособности к самостоятельной жизни. К счастью, это не так. Через всю историю человечества идет борьба женщины с мужчиной, борьба за свободу или преобладание, и есть много фактов, доказывающих, что победа не всегда доставалась мужчине; даже при настоящей неразработанности истории женщин, исследователь видит ясные следы таких первобытных порядков, при которых в жизни царили материнское право и гинейкократия, но грубая физическая сила разрушила такие порядки. Ошибка людей, держащихся мнения о новейшем происхождении эмансипации, заключается, главнейшим образом, в том, что они дают понятию эмансипация чересчур узкие границы и, определяя его в смысл современных эмансипационных доктрин, забывают о тех ужасных положениях, от которых женщина избавилась уже навсегда, освобождаясь от них с упорной настойчивостью в продолжение тысячелетий. Кроме того, видя эмансипацию только в одной новейшей форме ее, они говорят лишь об одних известных средствах, употребляемых ныне лучшими людьми женского общества для достижения своей цели, игнорируя или не понимая те полные глубокого смысла социальные феномены, которые служат для семьи и женщины чем-то вроде осадной артиллерии, разбивающей своими гибельными ядрами крепкие стены патриархального семейства. В истории женщины, как вообще в истории социальной жизни, некоторые ступени прогресса состоят не в создании нового, а в порче старого. На это историки женщин обыкновенно обращают мало внимания и, горько сетуя о развращенности некоторых эпох и разложении семейства, не указывают ни на истинные причины этих феноменов, ни на их значение в деле самоосвобождения женщины. Далее многие авторы, излагая истории женщин, не касаются истории семейства, а женщина и семья – это такие же исторически родственные понятия, как гражданин и государство, солдат и войско, священник и церковь. Эмансипация женщин тесно связана с реформой семейного института; патриархальное семейство владеет женщиной, как монополист, и первые звуки песни освобождения доносятся до нее только с публичного форума. Чем патриархальнее семейство, чем более семейный характер лежит на всей общественной жизни, тем менее может женщина ожидать от общества и государства улучшения своей судьбы. Только там, где семейные принципы не совершенно овладели социальными учреждениями, где общество и государство основаны не на одних семейных, а также и на политических началах, только там возможно существенное улучшение семейного быта и женской судьбы. Таким образом, история женской эмансипации тесно связана с историей семейства, государства и народа.

Доказать, что женщина идет вперед также давно, как и мужчина, что женское дело стоит на прочном историческом основании, выяснить значение семейства и женщины в истории цивилизации, обозначить ту цель, к которой стремятся они в своем прогрессивном развитии, укоренить веру женщины в свои силы и в успех своего дела, – вот задача, которая для достойного своего выполнения ждет первостепенного исторического таланта, соединенного с громадной эрудицией. Это предмет еще совершенно непочатый. Многочисленные авторы, сочинения которых поименованы нами выше, занимаются или исключительно изложением разнообразных исторических материалов, как, например, Клемм, Мэри Чайльд, Шерр, Бернар, Гризингер, Гонкур, Райт и другие, или же подгоняют материалы под свои изношенные и рутинные теории, как, например, Риль, Россбах, Уигер и пр. Все эти авторы более или менее враждебны женской эмансипации, и поэтому напрасно будете вы искать у них ясных взглядов на историю женщин. Партизаны же эмансипации под влиянием благородного энтузиазма партии обыкновенно отдаются другому увлечению, видят в истории только мартирологию женщин и, обращая исключительное внимание на великость женских страданий, вовсе упускают из вида ту борьбу, которую постоянно вела женщина за свою свободу, и те победы, которые уже одержала она. Наши настоящие очерки есть опыт исторического обозрения этой борьбы и этих побед.

Глава I

Первобытный брак. Борьба женщин за независимость. Полиандрия и общность женщин. Материнство и гинейкократия

На низшей ступени общественного развития человек не имеет еще исключительной собственности; ведя кочевую жизнь, не заботясь о будущем, он только временно пользуется предметами, необходимыми для него. Между владельцем и обладаемой вещью нет прочной связи. Точно такой же характер носят и половые отношения людей. Женщина не принадлежит исключительно ни одному мужчине; она ни жена, ни наложница, а просто самка, и любовные отношения к ней мужчин ограничиваются только одним половым актом. Так живут до сих пор некоторые папуасы в северной Австралии. «Здесь, – рассказывает Фоку в своей «Histoire de travail», – можно встретить общества женщин, живущие совершенно особо от мужских обществ. Весной половой инстинкт пробуждается и самцы начинают гоняться за самками; детей, рожденных от таких скоротечных связей, матери выкармливают грудью и затем, если они не принадлежат к женскому полу, выпроваживают их из своего общества». У многих народов сохранились предания о первобытной жизни без брака и без собственности; так жили, например, по греческим известиям, троглодиты. Боги вывели людей из этого полуживотного состояния; по сказаниям японцев, египтян, перуанцев и многих других народов, одновременно с учреждением брака, боги ввели между ними и собственность. В Китае, например, Фоги, научивший людей строить жилища, в то же время учредил между ними и браки. В Перу, говорит легенда, люди сначала вовсе не имели правильных жилищ, а жили в пещерах, ямах, на деревьях; брак был совершенно неизвестен им. Но вот сходят на Землю дети Солнца и учат людей жить в браке, строить дома, обрабатывать землю и пользоваться плодами ее. Может быть, и случалось, что выходцы какого-нибудь цивилизованного народа, которых предание превратило впоследствии в богов, выводили совершенно диких людей из состояния первобытного индивидуализма и приучали их жить в семейственном союзе. Но такие случаи были исключениями, и все заставляет нас предполагать, что первобытный брак возник везде путем борьбы, войны и рабства, вследствие насильного обращения женщины в неволю. Первобытные жены были военнопленными рабынями. А так как обращение в неволю врагов начинается лишь тогда, когда дикарь, выйдя уже из совершенно животного состояния, почувствует нужду в работнике и помощнике для успешного ведения своего первобытного хозяйства, то упомянутые нами древние легенды совершенно справедливо относят к одному и тому же времени возникновение брака и собственности. Первичная, известная нам форма социальной жизни есть самостоятельность изолированных друг от друга семейств, на которые распадается племя. Так жили, например, циклопы; «у них нет, – говорит “Одиссея”, – ни народных собраний, ни судебных приговоров, а каждый творит суд и расправу над своими женами и своими детьми, и они совершенно не подчинены одни другим». И до сих пор еще некоторые народы ведут такую жизнь, например, австралийцы и эскимосы крайнего севера. Племя эскимосов рассыпано по своим снежным пустыням совершенно отдельными семействами; «между ними, – говорит новейший путешественник капитан Голль, – нет никакой иерархии, никакой зависимости. Каждый юноша, чувствующий в себе довольно силы и ловкости для самостоятельной жизни, обзаводится женой, выходит из своего семейства и начинает совершенно ни от кого не зависимое существование».

И дальность расстояний, разделяющих эти семейства одно от другого, и физические препятствия для сообщений, и постоянная взаимная вражда этих семейств обыкновенно держат их в полной изолированности друг от друга. Взрослому неженатому мужчине трудно, часто даже невозможно достать себе женщину из чужой семьи, и он естественно старается удовлетворить свой половой инстинкт посредством сестры или другой родственницы, живущей с ним в одном шалаше. Исторические памятники и известия путешественников о современных дикарях, несомненно, свидетельствуют, что на заре народной истории такие кровосмесительные связи в большом ходу и часто удерживаются национальными обычаями, даже в то время, когда всякая необходимость в них исчезает. Древние ассирийцы и персы женились даже на родных матерях, а египтяне на сестрах. Еврейские хроники рассказывают не только о первобытных браках между братьями и сестрами, но также о связях отцов с дочерями. В сагах перуанцев, египтян, греков и многих других народов первобытный брак часто является в форме упомянутого нами кровосмешения. У многих современных дикарей кровосмесительные связи не только братьев с сестрами, но даже отцов с дочерями далеко не редки. Довольно хорошо выясняет причины происхождения этого брака камчадальская мифология. Земля была еще необитаема, когда в Камчатку спустился с неба бог Кутху со своей сестрой-женой. Вскоре у них родились сын и дочь, которые, по примеру родителей, вступили между собой в супружество. Кутху, сын его и их жены носили платье, сшитое из древесных листьев, питались сначала только березовой и таловой корой, пока не изобрели лодок и рыболовных сетей, сплетенных из крапивы. Наконец Кутху исчез из Камчатки; его дети продолжали размножаться, и за неимением в стране женщин братья долго еще женились на своих сестрах. У островитян Южного океана до сих пор случается, что ребенок имеет в одном и том же лице мать и бабушку или мать и тетку. В одной из индустанских каст братья женятся обыкновенно на сестрах, а дяди на племянницах. Но у культурных народов такие кровосмесительные браки и связи продолжают существовать только в виде исключений и удерживаются почти одними владетельными лицами, которые, опасаясь осквернения своей якобы божественной природы телом обыкновенной женщины, вступают в брак со своими сестрами или другими родственницами, имеющими также притязание на священность своей крови. Этого обычая держатся, например, калмыцкие князья, почему в народе и существует поговорка, что «князья и собаки вовсе не знают родства». Кацики Новой Англии и перуанские императоры, эти божественные сыновья Солнца, не могли вступать в брак ни с кем, кроме своих сестер, и это делалось исключительно для поддержания чистоты их священной крови, для того чтобы государь и по мужескому и по женскому колену был божественного происхождения.

Путем таких кровосмесительных браков семейство разрастается в род и племя, и тогда браки начинают заключаться между членами не одной и той же семьи, а разных семей одного племени. Известная враждебность диких народов друг к другу и основанное на ней междуплеменное взаимное презрение развивают у многих племен обычай эндогамии, запрещающий браки с людьми чужих племен. Мы предполагаем, что эндогамия стоит в тесной связи с упомянутыми кровосмесительными браками и естественно выродилась из них при размножении племени и при распадении его на отдельные семейства, что дозволило жениться и выходить замуж за членов чужой семьи, а не своей собственной. Впрочем происхождение эндогамии и противоположного ей обычая экзогамии, повелевающего жениться непременно на женщине чужого рода или племени, – происхождение этих обычаев и их историческая преемственность почти не исследованы. Скажем только словами лучшего из авторов, касавшихся этого предмета, Мак Леннэна, что, по всей вероятности, первобытные народы сначала вовсе не держались исключительно ни эндогамических, ни экзогамических правил, а после этого безразличного состояния одни пошли к эндогамии, другие к экзогамии. Из числа первых, некоторые, вероятно, перешли к эндогамии от упомянутых кровосмесительных браков между домочадцами, после того, как осознали их вредоносность для потомства и нашли возможным, запретив их, не оскверняться союзами с чужестранцами, а брачиться с единоплеменниками, только не с близкими родственниками. Тейлор предполагает, что падению семейной эндогамии содействовал, главным образом, простой опыт тех зол, какие могут произойти от брака между близкими родственниками. Этого взгляда держится и компетентный знаток первобытных народов профессор Лазарус, справедливо замечая при этом, что «наблюдения и рассуждения диких бывают часто весьма точны в практических вещах». Запрещение брака между родственниками входит, наконец, в такую силу, что у некоторых народов, например у манджуров, китайцев, индусов, мужчине нельзя жениться на девушке, носящей одно с ним фамильное прозвище. Запрещение это распространяется и на все виды фиктивного родства; в Древнем Риме усыновление, а у мусульман молочное родство такие же препятствия к браку, как и кровное родство. Два члена какого-нибудь черкесского братства, хотя бы нельзя было доискаться между ними никакого родства, не могут брачиться между собой. У диких тупинамбасов Бразилии двум мужчинам, уговорившимся называть друг друга братьями, запрещается жениться на дочерях или сестрах друг друга. У кондов нельзя вступать в брак даже с иностранцами, усыновленными племенем одного из супругов или живущими среди его. Нарушение этих экзогамических правил наказывается чрезвычайно строго; конды казнят виновных смертью, а баттасы рубят их живыми и едят их мясо, изжаренное или сырое, с солью и с красным перцем. Эти запрещения единоплеменных браков существуют у множества народов: у черкесов, калмыков, ногайцев, киргизов, индейцев, остяков, самоедов, австралийцев, африканцев и т. д. Кроме упомянутых уже нами обстоятельств этому содействует численная недостаточность женщин, замечаемая у всех первобытных народов и являющаяся, главным образом, вследствие чрезвычайно распространенного по всему земному шару обычая убивать девочек. Многие народы умерщвляют большую часть их тотчас после рождения, чтобы не тратиться на убыточное прокормление их до зрелого возраста. Такое детоубийство у некоторых племен Индустана доходит до того, что в иных общинах не найдется и одного ребенка женского пола. По всей Азии, Африке, Америке, Австралии также щедро льется детская кровь и бедность заставляет истреблять массы новорожденных девочек, тратиться на воспитание которых дикарю не расчет, так как женщина, потребляя почти столько же, сколько мужчина, не может равняться с ним в делах войны и охоты – этих главных занятиях дикой жизни, а неразвитость торговли женщинами препятствует окупать издержки прокормления девушки ее продажей в замужество. Экономический расчет и сила нужды в этом отношении доходит до того, что у бошисманов матери убивают своих детей для того, чтобы кормить своей грудью щенят, которых они воспитывают и дрессируют для ловли двуутробок и кенгуру. Не меньшее число девочек истребляется вследствие разных суеверий и из желания родителей угодить кровожадным божествам, покормив их мясом своих зарезанных детей. В древних Финикии, Карфагене, Египте, Палестине, Греции, Аравии, у современных индусов, индейцев, австралийцев, китайцев, японцев, африканцев, – словом, почти у всех диких и малоцивилизованных народов мы видим такое жертвенное истребление девочек в самых громадных размерах и по самым разнообразным побуждениям. Сам способ ведения первобытной войны часто лишает известные племена всех женщин, уводимых в плен победителями. Многие дикари, видя неминуемость победы врагов своих и не желая, чтобы их семейства были захвачены в плен, перерезывают своих жен и детей и с отвагой отчаяния идут на смертный бой с неприятелем; так делали, например, камчадалы во время своей борьбы с русскими в XVIII веке. Независимо от всех подобных истреблений, женщины дикарей, задавленные тяжелыми трудами, истощаемые общими с мужчинами лишениями и особенными, свойственными только их полу, болезнями, умирают чаще и раньше мужчин. Это подтверждается множеством наблюдений над первобытными племенами всех частей света. Драгоценные указания в этом отношении мы имеем о сибирских инородцах, чуть ли не единственных дикарях в мире, подлежащих ведению статистики. В Березовском округе, например, с 1816 по 1828 год мужское инородческое население увеличилось (Здесь и далее курсив авт. – Примеч. ред.) на 260 человек, а женское уменьшилось на 1609. Благодаря такой слабой устойчивости женщин против нападений смерти, их всегда было мало сравнительно с числом мужчин, хотя сибирские инородцы и не ведут истребительных войн и редко убивают девушек. В Томском округе на 100 инородцев приходится женщин 84,4, а по местам только 63,6; в Бийском округе – 83,3, а кое-где 60,1; в Березовском округе в некоторых местах максимум 95,7, в других местностях минимум 72,4, и т. д. У других дикарей количество женщин должно быть еще меньше, так как, независимо от смертности, оно убывает еще от детоубийств, умыкания и продажи девушек. При родовой вражде, при недостаточности своих женщин и при отвращении от кровосмесительных браков мужчины естественно принимаются за насильственный захват или умыкание женщин из других племен. Эта первобытная форма брака – умыкание девиц – долго продолжает существовать даже и после того, как народ, перестав жить отдельными семействами, образует из себя многочисленные роды, даже государства. Племенная враждебность препятствует заключению мирных браков с женщинами чужого племени, а своих женщин или недостаточно, или жениться на них мешает обычай. Умыкание на низшей ступени развития так всеобще и служит таким единственным основанием прав мужа, что даже после исчезновения его из жизни символическая форма все-таки продолжает существовать как необходимое условие для законности брака. Почти у всех народов сохранись воспоминания об этой первобытной форме брака и указания на нее в сагах, песнях и брачных обрядах, изображающих нападение жениха на невесту, сопротивление последней и насильственный увоз ее; на основании этих несомненных свидетельств мы имеем полное основание заключить, что брак совершали в древности исключительно посредством умыкания у всех инородцев Сибири, у негров, арабов, горцев Кавказа, дикарей Полинезии, индусов, кондов, туземцев Америки, негров, тунгусов, арабов, камчадалов, татар, монголов, финнов, греков, римлян, поляков, литовцев, прусов, германцев, малайцев, киргизов, ногаев, евреев, сирийцев, жителей Франции, Англии и т. д. О существовании этого обычая у славян есть положительные свидетельства Нестора и Козьмы Пражского. То же самое говорит о скандинавах Олай Великий, а брат его Иоанн приводит много примеров, доказывающих, что этим промыслом нередко занимались члены фамилий, царствовавших в Дании и Швеции. Подданные подражали им, и похищение невест долго существовало там даже после введения христианства. Свадебные свиты состояли обыкновенно из вооруженных людей, и бракосочетания совершались в церквах преимущественно по ночам – для большей безопасности. В одной старинной готландской церкви хранится до сих пор пук, составленный из пик, в которые втыкались факелы. Оружие это служило и для освещения, и для защиты. Насильственное приобретение жен не вывелось и до сих пор в Азии, Америке, Новой Зеландии, на островах Тихого океана и во многих других странах. Этот обычай так укоренился в жизни караибов, что, по словам Гумбольдта, там нельзя найти замужней женщины, умеющей говорить на языке того племени, посреди которого она живет. Беспрерывные войны каранбов доставляют им много пленников, из которых мужчины приготовляются в пищу, а женщины – для супружеского дела и работы. В Австралии жених ночью вторгается в хижину, где спит его возлюбленная, колотит ее родителей и, оглушив невесту ударом дубины, с торжеством уносит ее в свой табор. То же самое и в Новой Зеландии. Некоторые дикари умыкают даже цивилизованных женщин. Патагонцы, например, живущие исключительно охотой и грабежами, при своих набегах на Аргентинскую республику похищают не только скот и съестные припасы, но также и женщин. Из северных штатов Мехико не менее 600 женщин и детей ежегодно похищаются куманчами, апачами и другими разбойничьими племенами.

Понятно, что такое вооруженное сватовство не может обойтись без борьбы и сопротивления, как со стороны самой невесты, так и со стороны ее семейства. Умыкаемой девушке приходится идти буквально в рабство к чужому и враждебному племени, и вот основание тех невестиных причитаний и плачей, которые, сохранившись до последнего времени в свадебных обрядах некоторых народов, живо рисуют перед нами душевные волнения и тревогу невесты первобытной эпохи. И не одна только боязнь «чужого рода-племени» мучила невесту, а часто также и разорение своего дома, истребление или полон своего семейства, которыми сплошь и рядом сопровождалось умыкание. В одной русской песне, например, невесте не советуется сидеть под окном, потому что:

 
Быть саду да полоненному,
Всему роду да покоренному.
 

В другой песне невеста поет, что:

 
Завтра чем-свет
Приедут ко батюшке
С боем да со грабежом,
Что ограбят же батюшку,
Да полонят мою матушку,
Повезут меня молоду
На чужую да на сторонушку!
 

В третьей песне невеста просит спрятать ее «от лихого наездника», то есть жениха, и в некоторых местах до сих пор сохранился обряд этого прятанья.

Обрядовое сопротивление невесты жениху, как памятник первобытной борьбы с ним, до сих пор удерживается лапландцами, черкесами и многими другими народами. У гренландцев, например, невеста с воплями и с распущенной косой убегает из дома в пустыню; долго ищут ее здесь агенты жениха и, наконец, насильно увлекают в его дом. По всей вероятности, все эти обряды остались от того времени, когда борьба первобытной женщины за свою свободу приходила уже к концу и решалась в пользу мужчины. Несомненно, что в глубокой древности, когда женщина была почти также сильна и воинственна, как и мужчина, борьба невесты против нападающего на нее жениха нередко кончалась побеждением последнего. Женщины Нибелунгов так самостоятельны, воинственны и сильны, что самые знаменитые богатыри принуждены употреблять неимоверные усилия, чтобы сделаться их мужьями или любовниками. Зигфрид сватается и долго ухаживает за прекрасной королевой Брунгильдой; он разбивает 70 ворот в ее замке, но гордая королева не сдается и прогоняет героя. Одному поклоннику, добивавшемуся ее руки, Брунгильда предложила поединок с условием, если он победит, то будет ей мужем, если будет побежден, то лишится головы, – последнее и случилось. Такое же условие было предложено и ее жениху Гунтеру; но на этот раз она была побеждена Гунтером с помощью Зигфрида, наносившего ей тяжкие удары из-под своего плаща-невидимки. Тотчас же по выходе замуж Брунгильда вступила с Гунтером в бой, связала его по рукам и по ногам и, повесив на целую ночь под самым потолком, преспокойно легла спать на роскошной постели. В легендах других народов мы также находим воспоминания о подобных Брунгильде женщинах, которые могли постоять за себя и отбиться от рабского брака. Есть также указания и на то, что иногда не жених с помощью своих сподвижников умыкал невесту, а, наоборот, невеста ловила или умыкала жениха. Так, в русской былине Добрыня Никитич встречает в поле всадницу, «паленицу, женщину великую» и хочет вступить с ней в бой. Но она схватила Добрынюшку за кудри, посадила его во глубок карман и повезла к себе домой, объявив, что если он «в любовь ей придет», то она выйдет за него замуж. И, действительно, заставила пленного богатыря жениться на себе. Боплан, оставивший описание Малороссии в половине XVII века, говорит, что здесь наперекор всем народам не мужчины сватаются за девиц, а девицы за мужчин. Вместе с тем в число свадебных обрядов до сих пор входит здесь ловля жениха. В то время как жених с боярами едет мимо дома невесты, родные последней выходят на улицу с палками и стараются загнать его на двор к невесте. Жених ускакивает от них с боярами до трех раз, потом его ловят и ведут в дом, в сенях которого встречает его невеста. И если церемония насильного увоза невесты несомненно доказывает ее умыкание в древности, то обряд ловли жениха точно так же убеждает нас в том, что в первобытной жизни женщины не всегда насильно вступали в брак, а иногда сами искали себе подходящего жениха и умыкали его с помощью своих родных, которые, принимая его в свое семейство, получали в нем нового члена и работника. Подобно тому, как одни племена делали походы и набеги для приобретения себе жен, другие такими же точно средствами добывали мужей для своих девушек. И в древних сагах и в известиях о современных дикарях мы читаем, что нередко известное племя принимает в свой состав захваченных им на войне пленников и женит их на своих дочерях. Первобытному семейству, вырастившему девушку, конечно, выгоднее было принимать ее будущего мужа в свой дом, чем отдавать ее в чужие руки: семья нуждалась в мужчинах для приплода и для работы. А что принятие в дом зятя нисколько не противоречит принципам и характеру первобытной жизни, доказывается тем обстоятельством, что у многих народов после превращения умыкания невесты в покупку ее жених часто поступает в работники к своему будущему тестю, зарабатывает себе невесту и, вступив в брак с ней, делается членом ее семьи.