Czytaj książkę: «Патриот планеты»

Czcionka:

Любое использование текста, оформления книги – полностью или частично – возможно исключительно с письменного разрешения Автора. Нарушения преследуются в соответствии с законодательством и международными договорами.

1124-3

_____________________________

О природе лучшего

Ни одно заблуждение так

не страдало от истины,

как от своих последователей.

– Кутта Мл.

Однажды в далеком-предалеком звездном скоплении жил большой черный волк. Все было у него хорошо и все получалось, пока в один неудачный день не попал он в капкан. Три дня и три ночи бился он за свою жизнь, призывая на помощь свою хитрость и опираясь на свой ум, – не потому, что надеялся на лучшее, а потому, что это все, что он умел делать. Так испытывал он свое искусство оставаться в живых. Но на утро последнего дня он был так же далек от своей цели, как и на вечер первого, старое чужое железо ничего не имело против него, оно просто следовало своему назначению. Так начиналось утро летнего дня, и для него хотел он сохранить себя прежним.

Он придумывал решения и пути отхода, рассчитывал время и соотносил переменные, просто делая, что делал всегда, пока не устал и не решил отдохнуть. Это был матерый и терпеливый волк, он продолжал бы и дальше, и даже голод трех дней значил для него не много, но без воды даже ему продержаться было не под силу. Он был из тех волков, кто умел трезво смотреть на вещи и обходиться малым, и он знал, что скоро умрет. Кости лапы были раздроблены, и даже если бы ему каким-то чудом удалось отсюда уйти, жить бы ему оставалось недолго. Потому, все взвесив, стараясь лишний раз не беспокоить зажатый в железных зубьях сустав и не нарушать внутреннего порядка вещей и явлений, он осторожно положил морду меж лап, прикрыл глаза и стал ждать.

Пробирался через тот же Лес по своим делам один Хомяк, точно знающий свое место в жизни; он понял, что на полянке не один, еще до того, как увидел в траве капкан и большого волка, чутье на такие вещи было у него лучше других. Но он не сразу понял, что там лежал именно Черный Волк. А когда понял, было уже поздно. Хомяк умел говорить мало, и он умел говорить прямо, не навязывать себя, не стоять над душой, не преувеличивать и не обобщать, когда обобщать было нечего. Единственное, чего он не умел, это не выражать свое мнение. Все получалось у него в жизни, чего он хотел, а что у него не получалось, того он и не хотел. Достигнув к светлой осени своей тихой жизни понимания всего, он расположил рядом запас продуктов, что нес на себе, сел и стал с упреком смотреть в глаза Черного Волка.

– Знаете, в чем ваша проблема? – спросил он.

Черный Волк усмехнулся.

– Еще нет, но, видимо, сейчас узнаю.

Хомяк смотрел долгим взглядом в равнодушные мертвые глаза матерого хищника, даже не пытаясь донести до них, что он в этот момент чувствовал.

Черный Волк без особого удовольствия наблюдал, как Хомяк наблюдал за ним, сидя и ожидая. У Хомяка тоже имелись свои прерогативы, и это была одна из них.

– Вы слишком много имеете.

Хомяк помолчал, давая понять, как много он вкладывает в понятия нужных слов.

– У вас слишком много всего, слишком вас любят звезды.

Хомяк помолчал снова.

– Вы чересчур много знаете обо всем, даже ничего не зная об этом. У вас какой-то настолько другой принцип организации, что вашего здоровья хватило бы на сотню нормальных хомяков средней комплекции. У вас столько стремительности в повадках, что обычные нормальные существа понимают это, только когда уже поздно. В вас столько холодной расчетливости, что даже мне не под силу до конца уловить ее логику. В вас столько непонятностей, что в других это рано или поздно возбуждает желание укоротить вам жизнь. У вас столько амбиций, что иногда просто не знаешь, на что еще надеяться и где можно укрыться…

Хомяк с сожалением глядел, как большой потенциал остается без должного применения.

– В вас столько желания жить, что это создает проблемы вам самим. Столько жестокости, что вы даже свою судьбу – свою судьбу – решаете сами… Вот вы лежите и в вас столько наглой, равнодушной надменности аристократа, что любой, пытающийся в меру своего ума пройти вашей тропой, рано или поздно попадает в глупое положение. В вас столько невыносимой, звериной, ледяной заносчивости, что даже огромные расстояния, нас разделяющие, не кажутся основанием достаточным, чтобы питать к вам благодушие.

Хомяк тяжело вздохнул.

– В вас столько удачливости, что ловушки, расставленные на ваших путях, видятся лишь данью уважения справедливости.

Хомяк смотрел, ожидая какой-то реакции, готовности к открытому диалогу, потом покачал головой.

– Столько невыносимой искренности хищника, что всему миру остается только учиться искусству изворотливости, закрывать глаза и предаваться отчаянью.

Хомяк смотрел, печально собирая в ладонь семечки.

– В вас столько насмешливости, злобы и эндорфина, что это убивает даже то немногое из теплого, что еще можно было к вам испытать. И столько животной готовности откровенно смеяться над обстоятельствами, что удел остальных – только мертвая серьезность. Наконец, в вас столько бесстыдства и спокойствия, что уже перестаешь понимать, что есть добро – и есть ли оно где-нибудь…

Приведя обширный список обвинений (Черный Волк давно лежал, закрыв глаза), Хомяк смотрел, еще где-то в глубине своего сердца надеясь на какой-то признак контакта и понимания.

– Вам есть что привести в свое оправдание?

Волк, не раскрывая глаз, не без усилия размыкая непослушные губы, произнес, усмехнувшись:

– Это становится интересным. Я тут лежу, а вы, пользуясь моим положением, начинаете меня грузить своим вздором.

Хомяк в некотором недоумении приподнял брови.

– А что делать? Вы полагаете, это можно было бы сделать в какое-то другое время? – заметил он довольно резонно. – Итак, слушание по вашему делу объявляется открытым. Если я хоть в чем-то пойду против истины, небо мне будет свидетелем.

Волк через силу спросил, не раскрывая глаз:

– А кто у вас будет товарищем секретаря?

Хомяк с неодобрением раскладывал рядом большие семечки, устраиваясь удобнее, всерьез и надолго.

– Лес, – коротко ответил он. Его трудно было пробить сарказмом. – Пойдем по порядку. Если нет отводов и других предложений.

Хомяк в раздумье глядел на густые заросли папоротника, из которых бесстыдно торчали коренастые липкие шляпки грибов. Он решил разрешать проблемы по порядку.

– Вы не помните, что у нас шло вначале?

Волк выглядел спавшим. Хомяк задумчиво ерзал.

– Что-то про здоровье, – ответил Волк после долгого молчания.

– Правильно, – согласился Жирный Хомяк. – Сотня несчастных хомяков, обделенных крепким здоровьем. Видит небо: будь у меня на руках даже список самых тяжких преступлений против человечности, я не сумел бы выбрать более тяжкого.

ГОСПОДЬ БОГ. Я все слышу. Список наиболее тяжких преступлений может быть представлен вам в развернутом виде прямо сейчас. Это будет нетрудно. Только вряд ли он ограничит ваше красноречие.

– Оно у нас неисчерпаемо, – охотно согласился Хомяк. – Но не будем забегать вперед. Я предлагаю всем непредвзято ознакомиться с точкой зрения и версией событий каждой из заинтересованных сторон. Мы вас внимательно слушаем.

Он приглашающе кивнул Черному Волку. Волк лежал, словно не слыша.

Жирный Хомяк терпеливо ждал.

– Начните с самого главного, – ободряюще произнес он. – Не торопитесь. Может быть, у вас по ходу возникли какие-то вопросы…

Черный Волк осторожно облизал пересохшие губы.

– Помогите мне выбраться, – сказал он без всякого интереса.

Жирный Хомяк разочарованно помолчал, потом покачал головой.

– Я патриот планеты, – ответил он с сожалением. – Я не могу этого сделать.

Волк закрыл глаза.

Хомяк вздохнул.

– А работать кто будет? Двигаться дальше? – Он смахнул с ладони упавшую шелуху. – Давайте: вы выберетесь, я выберусь, он выберется… И к чему мы так придем? А прийти мы к чему-то должны, чтобы не останавливаться, двигаться дальше. Я бы сказал, что у нас с вами много работы.

– Впрочем, не исключено, у вас будет один такой шанс, – добавил он, помедлив. – И я думаю, что с чистой совестью смогу вам его дать.

Волк словно окончательно погрузился в глубокий крепкий сон.

– Но для этого вам придется еще очень много над собой поработать. Приложить максимум усилий. Вам нужно постараться изменить себя, свое отношение к окружающим. Здесь не надо впадать в крайности, раньше времени предаваться отчаянию, но вам еще только предстоит вырасти в наших глазах. Путь этот не близок и дается он нелегко и не всем, но, я думаю, у вас все получится. Вы всерьез можете рассчитывать на нашу поддержку, на наше самое искреннее, дружеское участие. Это как раз то, зачем я здесь.

ГОСПОДЬ БОГ. Может, он отключился уже?

Хомяк, вытянув короткую шею, с безопасного расстояния пытался на глаз определить, так ли это.

– Вы у меня спрашиваете? – спросил он. – Я думал, вам лучше знать. Не похоже, – добавил он потом без большой уверенности. – Я знаю этих хищников, он еще всех нас переживет.

Господь Бог в задумчивом настроении что-то решал.

– Не богохульствуйте, – попросил он.

– Не буду, – пообещал Хомяк.

Он вздохнул.

– Только чтобы мероприятие не превратилось в надгробное слово, – предупредил Господь Бог.

– Сам не хочу, – уверил Хомяк с неподдельным беспокойством в глазах. – Пусть он живет долго и счастливо.

Хомяк утомленным движением прикрыл глаза пальцами, подбирая близкие сердцу слова. В Лесу он считался крупнейшим экспертом по части нравственных категорий.

– Брат мой, – произнес он, отнимая пальцы от глаз. Господь Бог приготовился слушать. – Что есть добро? Многие мыслители прошлого и современности не раз, не два и не три задавали себе этот основополагающий вопрос мироздания. Чем доброе лучше злого, и если оно лучше, то почему его так мало? Разве не было бы лучше, если бы его было много? А, может быть, его не так уж и мало или, может, мы не так смотрим? Или смотрим так, но не туда? Возможно так же, оно вовсе не так уж и лучше того, что принято называть злым, а та присущая модальность качества, закрепленная за ним традициями и тысячелетиями, есть просто результат инерции границ мышления размером в несколько десятков тысячелетий? А если зло не так уж многим отличается от добра, то в чем тогда такая очевидная привлекательность одного и устойчиво негативная оценка другого? И если вопрос принципиального отличия Зла, злого начала в аспекте вводных феноменологии имеет под собой основания в смысле законов построения логики, но не имеет прикладного аспекта, то на чем же, говорю я, основаны в таком случае все войны истории против Зла и все реки крови истории во имя Добра? Все это не праздные вопросы…

Хомяк помедлил, опуская лицо, в раздумье умывая ладони и примериваясь к новой мысли с красной строки.

– Это надолго? – спросил Господь Бог.

Хомяк с недоумением поднял глаза.

– А вы что, куда-то торопитесь?

– Да не то чтобы торопимся, но просто хотелось бы хотя бы в общих чертах составить себе, что нас ждет. Как-то соразмерить свои силы. На случай если что.

– На случай если что я окажу вам свое самое искреннее участие. На чем мы остановились?

– Мы как раз только начинали.

– Тема доброго и злого начал в традиции эволюции культур. Да, правильно.

Господь прервал его:

– Позвольте сделать небольшое уточнение по ходу дела: если я правильно понял, в качестве злого начала у нас будет – понятно, кто. А кто тогда будет за начало доброе?

– Давайте не будем забегать вперед, – вновь предложил Хомяк.

– Давайте, – согласился Господь. – Но мы потом будем иметь возможность с ним познакомиться?

– Несомненно.

– Тогда не будем терять времени.

Хомяк подумал.

– В ходе сегодняшнего слушания я намереваюсь показать, что благодаря лишь наличию категории Добра в традициях категории становления было возможно до сих пор существование Зла – именно как категории реалий дня. И что именно существование в традициях ценностных координат категориальной конструкции добра, именно Добро как иррациональное начало всего повинно в тех реках истории, полных крови и безысходности.

Задумчиво обнимая ладонью нижнюю часть лица, Господь со вниманием слушал.

– Интересная мысль, – сказал он.

Хомяк сдержанно поклонился.

– Благодарю вас. – Он вновь умыл ладони. – Таким образом, состав по первому пункту обвинения следует считать доказанным. Как раз ненормально крепкое здоровье экземпляров, подобных данному, и неумеренность в качественной стороне последнего послужили появлению на свет категориальной конструкции типа «добра» – со всеми вытекающими. Можно со всей определенностью, я бы даже назвал это пугающей определенностью, утверждать, что само наличие здоровья у данного экземпляра в среде многострадальной биоты предопределило отсутствие здоровья у сотни хомяков.

– Это еще достаточно умеренная калькуляция, – заметил Господь, выходя из оцепенения.

– Умеренность – это то, что лучшими знаками высечено на отражающем мече нашей мудрости, – со значением отозвался Хомяк. – На том и стоим.

Какое-то время все хранили молчание. Хомяк, заложив одну руку на широкую поясницу и задумчивым движением другой обняв себя за подбородок, стоял, опустив взгляд к земле. Затем он поднял печальные глаза к солнцу и так говорил:

– Не к добру буду говорить я, но к сердцу. Зачем страдает беспокойный – когда умеренность тела и благоприятие климата зовут оставить томление души и отдаться покою и созерцанию? В чем причина, когда движения мира суетны, а разум легок? В чем суета желаний? Когда мягкость поступи и кротость взгляда укрощают и хмурость неба – зачем напрягает мышцы быстрый и зачем укорачивает он жизнь кротким? Вот в чем вопрос…

Хомяк снова опустил взгляд к земле, но затем поднял его вновь. Глаза были полны далекого блеска звезд. Голос стал строже:

– Не знаю я – и другие не знают. Но что знаю я, это что если параметрические характеристики чьих-то реакций превышают допустимые настолько, что они начинают мешать остальным жить, то уже только простой здравый смысл подсказывает рекомендовать в качестве терапии таких характеристик железные печати общественного порицания, кои бы надежными тисками послужили носителю означенных реакций с дальнейшей целью благополучия многих и душевного здоровья кротких.

Darmowy fragment się skończył.