Czytaj książkę: «Двадцать третий пассажир»

Czcionka:

Passagier 23

Knaur GmbH & Co. KG, Munich Germany

* * *

Начиная с 2000 года во всем мире по меньшей мере 200 пассажиров и членов судовых команд круизных теплоходов и паромов оказались за бортом судна.
«Бесследно исчезли» (Тагесшпигель. 25.08.2013)

Круизный лайнер похож на небольшой городок. Но в обычном городе никто не в состоянии в один прекрасный день прыгнуть за борт, чтобы исчезнуть навсегда.
Американский конгрессмен Кристофер Сейз (Гардиан. Лондон, 2010)

Рекордное число пассажиров: круизная отрасль преодолела планку в 20 миллионов пассажиров. […] Отрасль отмечает прирост в 10 процентов, но ее потенциал еще далеко не исчерпан.
«Шпигель» онлайн. 11.09.2012

Пролог

Человеческая кровь:

• 44 процента гематокрит.

• 55 процентов плазма.

• И настоящее свинство, если она, выйдя из-под контроля, брызнет во все стороны из пульсирующей артерии.

Доктор, как он любил себя называть, хотя, совершенно определенно, не защищал докторскую диссертацию, вытер лоб тыльной стороной ладони. При этом он только размазал капли крови, попавшие на него, что, очевидно, выглядело со стороны довольно мерзко, но зато теперь кровь не попадала ему в глаза; как это случилось в прошлом году, при «обработке» проституток, после которой в течение шести недель он трясся от страха, боясь заразиться ВИЧ, гепатитом С или еще какой-нибудь гадостью.

Он терпеть не мог, когда что-то шло не по плану. Когда неправильно рассчитывалась дозировка обезболивающего средства. Или когда избранные в последний момент начинали сопротивляться и вырывали иглу из вены.

– Пожалуйста, не надо… нет, – пробормотал его клиент. Доктор предпочитал употреблять именно это слово. «Избранный» было слишком высокопарным, а «пациент» звучало не к месту, так как действительно больными были лишь немногие из тех, кто обращался к нему за помощью. И этот малый, лежавший на операционном столе, был здоров как бык, хотя в настоящий момент у него был такой вид, словно его подключили к высоковольтной линии электропередачи. Чернокожий атлет закатывал глаза и выгибал спину, тщетно пытаясь разорвать путы, которые удерживали его на кушетке. Из его рта пошла пена. Это был натренированный спортсмен, и в свои двадцать четыре года он находился на пике своей физической формы. Но какое значение имели теперь все эти годы тяжелых тренировок, когда теперь по его венам струился наркотик? Его было недостаточно, чтобы атлет полностью отключился, ведь подача анестезии прервана, однако этого вполне хватило, чтобы доктор без труда удержал его на кушетке, после того как самый тяжелый приступ миновал. И кровь не била больше фонтаном, после того как доктору удалось наложить давящую повязку.

– Тише, тсс, тсс, тсс, тсс.

Доктор положил руку на лоб спортсмена, чтобы тот успокоился. Его лоб пылал, на коже выступили мелкие капельки пота, блестевшие в свете галогенной лампы.

– Что это вдруг в вас вселилось?

Клиент открыл рот. В его глазах читался панический страх. Доктор с трудом разбирал слова, срывавшиеся с его запекшихся губ.

– Я… не хочу… уми…

– Но, но, мы же с вами договорились, – успокаивающе улыбнулся доктор. – Все уже устроено. Только не вздумайте идти на попятный незадолго до идеальной смерти.

Он бросил взгляд через открытую дверь в соседнюю комнату, на стол со скальпелями и электропилой для распилки костей, которая уже была включена в розетку.

– Разве я не разъяснил вам все до мелочей? – Он тяжело вздохнул. Конечно, он сделал это. Часами убеждал его. Снова и снова, однако, очевидно, этот неблагодарный болван так ничего и не понял. – Конечно, все будет очень неприятно. Но только таким образом я смогу заставить вас действительно умереть. По-другому просто не получится.

Легкоатлет жалобно застонал. Попытался вырваться из прочных петель, которые сковали его руки и ноги, правда уже далеко не так энергично, как прежде.

Доктор с удовлетворением отметил, что наркоз начал наконец действовать. Еще немного – и можно было начинать «обработку» клиента.

– Видите ли, я мог бы остановить процесс, – сказал он, не убирая руки со лба спортсмена. Другой рукой он поправил стерильную маску. – Но тогда вся ваша жизнь будет состоять из страха и боли. Невообразимой боли.

Темнокожий спортсмен несколько раз моргнул. Постепенно его дыхание начало успокаиваться.

– Я же показывал вам фотографии. И видео. Со штопором и половинкой глаза. Вы же не хотите испытать нечто подобное, не так ли?

– Хмхмххммм, – простонал клиент, словно у него во рту был кляп, потом черты его лица расслабились и дыхание стало менее глубоким.

– Я буду считать, что это означает «нет», – сказал доктор и ногой снял каталку с тормоза, чтобы перевезти клиента в соседнее помещение.

В операционную.

Три четверти часа спустя первая и самая важная фаза «обработки» клиента была завершена. На руках доктора уже не было резиновых перчаток, а маску и одноразовый халат зеленого цвета, завязывающийся на спине как смирительная рубашка, он бросил в мусоропровод. Тем не менее в смокинге и темных лакированных туфлях, которые были теперь на нем вместо экипировки хирурга, доктор чувствовал себя так, словно оделся для маскарада.

Словно оделся для маскарада и был под хмельком.

Он уже не помнил, когда это началось, что после каждой удачной «обработки» клиента он позволял себе пропустить глоточек. Или десять, как только что. Проклятье, с этим надо завязывать, хотя он еще никогда не пил до операции, а только после нее. Тем не менее. Водка сделала его легкомысленным.

Навела на глупые мысли.

Как, например, на такую: «А не прихватить ли ногу с собой?»

Хихикнув, он посмотрел на часы.

Уже было двадцать часов тридцать три минуты; он должен был спешить, если не хотел опоздать к подаче главного блюда. Закуску он уже пропустил. Однако, прежде чем заняться жареной цесаркой, которая была сегодня в меню, ему надо было сначала утилизировать биологические отходы – так и не понадобившуюся консервированную кровь и правую голень, которую он отпилил сразу под коленкой. Это была отлично выполненная чистая работа.

Голень была завернута в саморазлагающийся пластиковый пакет, она оказалась такой тяжелой, что когда он вышел на лестничную клетку, то ему пришлось нести ее двумя руками.

Доктор чувствовал, что опьянел, но не настолько, чтобы не осознавать, что в трезвом состоянии ему никогда не пришла бы в голову мысль открыто таскать с собой части тела, вместо того чтобы просто выбросить их в установку для сжигания мусора. Но он так рассердился на своего клиента, что не смог отказать себе в удовольствии и рискнул. Да и риск-то был невелик. Совсем невелик.

Сегодня по судовому радио передали штормовое предупреждение. Он пройдет по запутанным переходам, минует узкую шахту, по которой можно было передвигаться только согнувшись, и по коридору с желтыми вентиляционными трубами доберется до грузового лифта, а на палубе наверняка не встретит ни души.

Кроме того, место, которое он выбрал для утилизации отходов, не просматривалось ни с одной из камер видеонаблюдения.

Возможно, я слегка пьян, но не глуп.

Он преодолел последний отрезок пути, оказался на площадке верхнего конца лестницы, которой ремонтная бригада пользовалась – если вообще пользовалась – лишь раз в месяц, и потянул за ручку тяжелой двери с иллюминатором.

Ему в лицо подул сильный ветер, и у него появилось такое чувство, словно он уперся в стену, которую ему предстояло преодолеть, прежде чем выйти на палубу.

На свежем воздухе у него резко упало давление. В первое мгновение ему стало плохо, но он быстро взял себя в руки, а соленый морской воздух вновь вернул его к жизни.

Теперь он пошатывался уже не из-за алкоголя, а из-за сильного волнения на море, которое благодаря стабилизаторам не так ощущалось внутри «Султана морей».

Широко расставляя ноги, он зашагал, пошатываясь, по деревянному настилу. Сейчас он находился на так называемой «палубе 8», промежуточной площадке, которая существовала только для красоты. Если смотреть издали, то она придавала кормовой части круизного лайнера более элегантную форму, так же как спойлер в спортивном автомобиле.

Доктор добрался до самого дальнего края левого борта кормы и перегнулся через поручни. Под ним бушевал Индийский океан. Направленные назад прожекторы освещали горы пены, которые оставлял позади себя круизный теплоход.

Собственно говоря, доктор хотел еще громко продекламировать какое-нибудь подходящее изречение, типа «Hasta la vista, Baby» («До встречи, детка») или «Буду готов, когда будете готовы вы», но ему в голову не приходило ничего веселого, поэтому, размахнувшись пошире, он молча бросил пакет с голенью спортсмена за борт.

«В теории это воспринималось в некотором смысле лучше», – подумал он, постепенно трезвея.

Ветер так громко свистел в его ушах, что он не мог слышать легкий всплеск, с которым голень упала в волны океана с высоты пятидесяти метров. Зато он четко услышал голос у себя за спиной:

– Что это вы здесь делаете?

Он быстро обернулся.

Особа, перепугавшая его до смерти, слава богу, не являлась взрослым сотрудником корабельной команды или службы безопасности, а оказалась всего лишь юной девочкой; не старше той малышки, которую он «обработал» вместе со всей ее семьей у западного побережья Африки два года тому назад. Она сидела, скрестив ноги, рядом с кондиционером или еще каким-то агрегатом. Доктор не разбирался в технике настолько же хорошо, насколько хорошо умел обращаться со скальпелем.

Он не заметил ее, девочка была совсем маленькой, а на палубе было довольно темно. Даже сейчас, когда доктор пристально всматривался в темноту, он мог видеть только смутные контуры ребенка.

– Я кормлю рыбок, – ответил он, радуясь тому, что ему удалось произнести это спокойным тоном, не обнаруживая охватившее его волнение. Девочка не представляла для него угрозы, но все же свидетели ему не нужны.

– Вам дурно? – спросила она. На ней была светлая юбка с темными колготками и спортивная куртка с капюшоном. Из предосторожности она надела красный спасательный жилет, такие жилеты лежали в шкафу в каждой каюте.

Славная девчушка.

– Нет, – ответил он и ухмыльнулся. – Мне хорошо. Как же тебя зовут?

Постепенно его глаза привыкли к темноте. У девочки были длинные волосы до плеч и немного оттопыренные уши, что ее совсем не портило. Наоборот. Он мог бы поспорить, что при свете дня в ней можно было бы рассмотреть привлекательную молодую женщину, в которую она однажды превратится.

– Меня зовут Анук Ламар.

– Анук? Это французское уменьшительное имя от Анны, верно?

Девочка улыбнулась.

– О, вы и это знаете?

– Я много чего знаю.

– Ах так! Тогда, может быть, вы знаете, почему я сижу здесь?

Ее дерзкий голосок звучал очень высоко, ей приходилось повышать голос, чтобы перекричать ветер.

– Ты рисуешь море, – догадался доктор.

Она прижала к груди альбом для рисования и усмехнулась:

– Это было легко. Что вы еще знаете?

– Что тебе здесь нечего делать и давно пора быть в постели. Куда подевались твои родители?

Она вздохнула:

– Моего отца уже нет в живых. А где моя мать, я не знаю. По вечерам она часто оставляет меня одну в каюте.

– А там тебе скучно?

Девчушка кивнула.

– Она всегда возвращается очень поздно, и тогда от нее воняет. – Затем, понизив голос, она добавила: – Табаком. И вином. И она храпит.

Не выдержав, доктор рассмеялся:

– Иногда это случается с взрослыми.

Послушала бы ты, как храплю я. Он показал на ее альбом:

– Неужели ты смогла сегодня что-то нарисовать?

– Нет. – Она покачала головой. – Вчера были видны чудесные звезды, но сегодня все небо затянуто тучами.

– И сегодня к тому же холодно, – согласился с ней доктор. – Как ты считаешь, не пора ли нам поискать твою маму?

Анук пожала плечами. По ее виду было заметно, что она не очень обрадовалась, однако ответила:

– О’кей, почему бы и нет.

Она легко встала без помощи рук.

– Иногда она торчит в казино, – сказала девочка.

– О, это как нельзя кстати.

– Почему?

– Потому что я знаю короткий путь туда, – с улыбкой ответил доктор.

Он бросил последний взгляд через леерное ограждение на океан, который в этом месте был таким глубоким, что нога легкоатлета, возможно, еще не достигла дна. Потом он взял девочку за руку и повел ее к лестничной клетке, которую только что сам покинул.

Глава 1

Берлин

Дом, в котором должна была состояться смертельная вечеринка, выглядел точно так же, как домик, о котором они раньше мечтали. Стоящий в отдалении от других коттеджей, с красной черепичной крышей и большим садом за аккуратным забором из белого штакетника. По выходным они бы жарили мясо или сосиски на гриле, а летом поставили бы на лужайку надувной бассейн. Он пригласил бы друзей, и они болтали бы о работе, о причудах своих вторых половинок или просто лежали бы в шезлонгах под зонтиком и смотрели на резвящихся детей.

Они с Надей уже присмотрели себе такой домик, Тимми как раз только что пошел в школу. Четыре просторные комнаты, две ванные, камин. С оштукатуренными стенами кремового цвета и зелеными ставнями. Совсем недалеко отсюда, на границе между берлинскими районами Вестэнд и Шпандау, всего лишь в пяти минутах езды на велосипеде до начальной школы Вальдгрундшуле, где тогда преподавала Надя. Поблизости от спортивных площадок, где его сын мог бы играть в футбол. Или в теннис. Или заниматься каким-нибудь другим видом спорта.

Но тогда такой домик был им не по карману.

А сегодня уже не осталось никого, кто бы мог где-нибудь поселиться вместе с ним. Надя и Тимми были мертвы.

Как вскоре будет мертв и двенадцатилетний подросток в доме, за которым они сейчас наблюдали и который принадлежал некоему господину по имени Детлеф Прига, если они будут и дальше попусту терять время, сидя здесь в своем черном вэне.

– Ну все, я иду к ним, – сказал Мартин Шварц. Он сидел сзади, в лишенной окон задней части фургончика. Мартин бросил в пластиковое ведро для мусора одноразовый шприц, молокообразное содержимое которого он только что ввел себе в вену. Потом он встал и на мгновение задержался перед столиком с компьютером, на экране которого был виден внешний вид объекта полицейской операции. Его лицо отразилось в затемненных стеклах автомобиля. «Я выгляжу как наркоман, которого лишили очередной дозы», – подумал Мартин, и это было оскорблением. Для любого наркомана.

Он сильно похудел за последние годы, значительно сильнее, чем это можно было бы считать полезным для здоровья. Только его нос оставался таким же массивным, как и прежде. Здоровенный паяльник, который из поколения в поколение передавался всем мужчинам их рода и который его покойная жена находила очень сексуальным, что Мартин считал бесспорным доказательством того, что любовь действительно ослепляет. Вообще-то этот носяра придавал его лицу добродушное, вызывающее доверие выражение; время от времени незнакомые люди кивали ему на улице, лежавшие в коляске младенцы улыбались, когда он склонялся над ними (возможно, они принимали его за клоуна), а женщины иногда начинали откровенно флиртовать с ним даже в присутствии своих мужей.

Но сегодня они не стали бы этого делать, наверняка нет, пока на нем были эти шмотки. Плотно облегающий черный кожаный костюм, который он напялил на себя, неприятно похрустывал при каждом вдохе. Когда Мартин протискивался к выходу из фургона, его костюм так громко хрустел, словно кто-то завязывал узлом огромный воздушный шарик.

– Стой, подожди! – воскликнул вдруг Армин Крамер, полноватый комиссар, который руководил операцией и уже несколько часов сидел напротив Мартина за компьютерным столиком.

– Чего ждать?

– Подожди, пока…

В этот момент зазвонил мобильник Крамера, и он запнулся на полуслове, так и не закончив фразу, и поприветствовал звонившего красноречивым «Хм?». В ходе дальнейшего разговора он ограничился только короткими репликами: «Что?», «Нет!», «Ты издеваешься надо мной!», «И скажи засранцу, который запорол все дело, чтобы он потеплее оделся. Почему? Потому что в октябре на улице собачий холод, а он в течение нескольких часов будет валяться перед участком, когда я его отделаю».

Крамер отключил телефон.

– Твою мать.

Комиссар любил выражаться как американский коп из отдела по борьбе с распространением наркотиков. И так же выглядел. Он носил стоптанные ковбойские сапоги, рваные джинсы и рубашку, рисунок которой в косую красно-белую клетку напоминал кухонное полотенце.

– В чем проблема? – поинтересовался Шварц.

– В Йенсене.

– А что с ним?

И как этот тип может доставлять нам какие-то проблемы? Он же сидит у нас в одиночной камере.

– Не спрашивай меня как, но этот ублюдок умудрился послать Приге СМС-сообщение.

Шварц кивнул. Эмоциональные взрывы, подобные тем, что случались с его начальником, который в ярости буквально рвал на себе волосы, были ему чужды. Кроме укола адреналина прямо в сердечную мышцу вряд ли что-то могло бы заставить его пульс биться чаще. И уж никак не сообщение, что какому-то бывшему зэку удалось заполучить в одиночной камере наркотики, оружие или, как этому Йенсену, сотовый телефон. Жизнь в тюрьме была организована лучше, чем в любом супермаркете, с более богатым выбором товаров и с более удобным временем обслуживания клиентов. В том числе по воскресеньям и праздничным дням.

– Он предупредил Пригу? – спросил Мартин Крамера.

– Нет. Подонок позволил себе пошутить, однако это равнозначно тому, что он его предупредил. Он хочет, чтобы ты попал в ловушку.

Комиссар помассировал мешки под глазами, которые с каждой новой полицейской операцией становились все больше. «Если бы я захотел отправить их по почте, то мне пришлось бы отправлять их бандеролью», – пошутил недавно Крамер.

– Это как же?

– Он написал ему, чтобы Прига не пугался, если он вдруг тотчас заявится к нему на вечеринку.

– Почему не пугался?

– Потому что он якобы споткнулся и выбил себе резец. Вверху слева.

Крамер прикоснулся своими пухлыми пальцами к соответствующему месту во рту.

Шварц кивнул. Он никак не ожидал такой креативности от мерзкого извращенца.

Он посмотрел на свои часы. Было несколько минут шестого.

Еще немного, и уже будет слишком поздно.

– Проклятье! – В сердцах Крамер стукнул кулаком по крышке компьютерного столика. – Так долго готовились, и все коту под хвост. Нам придется отменить операцию.

Комиссар привстал со своего места, чтобы перебраться на переднее сиденье.

Шварц уже открыл рот, чтобы возразить, но тотчас понял, что Крамер был прав. Почти полгода они готовились к этому дню. Все началось со слуха в среде педофилов-извращенцев и геев, который казался таким невероятным, что долгое время его считали городской легендой. Однако, как выяснилось позднее, подобные «баг-парти»¹ были не страшными сказками, а действительно существовали. На так называемых «баг-парти» ВИЧ-инфицированные вступали в незащищенный половой контакт со здоровыми людьми. Чаще всего это происходило с обоюдного согласия партнеров, что делало такие мероприятия, на которых опасность заразиться должна была способствовать повышению остроты ощущений, скорее случаем для психиатра, а не для прокурора.

По мнению Шварца, взрослые люди могут делать с собой что угодно, если это происходит добровольно. Его лишь возмущало то обстоятельство, что из-за безумного поведения сексуального меньшинства излишне усиливались глупые предрассудки, которые имелись у многих в отношении ВИЧ-инфицированных. Так как, разумеется, подобные «баг-парти» являлись абсолютным исключением, в то время как подавляющее большинство инфицированных осознавало свою ответственность перед обществом, а многие из них даже вели активную борьбу против болезни и социальной стигматизации ее жертв.

Это была борьба, призванная искоренить самоубийственные «баг-парти».

Тем более подобные психопатические варианты.

Новым направлением в этой субкультуре были «мероприятия», во время которых насиловались и заражались вирусом иммунодефицита невинные жертвы. Чаще всего несовершеннолетние. И перед публикой, которая платила за зрелище. Новый аттракцион на ярмарке гнусности, палатки которой были открыты в Берлине круглые сутки. Часто в приличных районах и в домах добропорядочных граждан, о которых нельзя было даже подумать, что они способны на что-либо подобное. Как, например, сегодня здесь, в Вестэнде.

Детлеф Прига, человек, который в обычной жизни продавал различные медицинские товары, был желанным партнером городского Управления по делам молодежи, ведь он регулярно забирал к себе самых трудных приемных детей. Детей, подвергавшихся домашнему насилию, имевших проблемы с наркотиками и алкоголем, которые повидали в своей жизни больше приютов, чем обычных классных комнат. Заблудшие души, которым часто не оставалось ничего другого, как соглашаться на секс, чтобы им позволили где-нибудь переночевать. Никого не беспокоило, когда они через некоторое время вновь сбегали и скитались по стране, пока их, больных и одичавших, вновь не подберут социальные работники. Они были идеальными жертвами, нарушителями спокойствия, избегавшими встреч с полицией, которым уже редко кто верил, если они были вынуждены вновь обратиться за помощью.

Также и Лиам, двенадцатилетний беспризорник, который уже месяц жил в доме Приги, вскоре после сегодняшней вечеринки будет снова выброшен на улицу. Но прежде ему придется на глазах присутствующих гостей заняться сексом с Куртом Йенсеном, сорокатрехлетним ВИЧ-инфицированным педофилом.

Прига познакомился с Йенсеном через специальные сайты в Интернете и в результате попал в сети полиции.

Между тем педофил уже две недели находился в предварительном заключении. За это время Шварц подготовился к тому, чтобы выступить в роли Йенсена, что было относительно легко, так как Прига и Йенсен не обменивались фотографиями. Мартину пришлось лишь напялить на себя облегающий кожаный костюм (так пожелал Прига, который хотел снять все на видео) и обрить наголо голову, так как Йенсен описал себя высоким, худым, зеленоглазым и лысым. Эти приметы вполне подходили и к Мартину Шварцу благодаря тому, что он побрил голову и вставил контактные линзы.

Самой большой трудностью в маскировке агента оказался положительный тест на ВИЧ, наличие которого потребовал Прига. И не заранее, а его нужно было провести прямо на вечеринке. Прига сообщил, что уже приготовил для этого ускоренные пробы из голландской интернет-аптеки. Достаточно одной капельки крови – и через три минуты результат появится в смотровом окошке контрольной полоски.

Шварц знал, что именно из-за этой, самой по себе неразрешимой проблемы его и выбрали для проведения этой операции. С момента гибели его семьи он считался в полицейских кругах своего рода ходячей «бомбой замедленного действия». Тридцативосьмилетний тайный агент, работающий под прикрытием, неумолимо приближался к своему пенсионному возрасту. К тому же он обладал таким важным качеством, которое в экстренных случаях не раз спасало жизнь ему лично и его команде, как абсолютное отсутствие чувства страха.

Уже четыре раза полицейские психологи проверяли его. И все четыре раза они приходили к выводу, что он так и не справился с самоубийством своей жены – и особенно с тем обстоятельством, что она до самоубийства сначала лишила жизни их сына. Четыре раза психологи рекомендовали отправить его на досрочную пенсию, так как человек, который не видит смысла в своей жизни, может пойти на безответственный риск при исполнении своих служебных обязанностей.

И все четыре раза они были абсолютно правы.

И тем не менее сегодня он снова сидел в полицейском фургончике, и не только потому, что был лучшим в своей профессии. Но прежде всего потому, что никто не согласился добровольно ввести себе в кровь антитела ВИЧ, чтобы фальсифицировать результат ускоренной пробы на наличие вируса иммунодефицита. И хотя благодаря специальному методу стерилизации сыворотка крови была очищена от возбудителей, вызывающих СПИД, но полицейский врач не гарантировал ему стопроцентную безопасность, поэтому сразу после завершения операции Шварц должен был в течение четырех недель пройти курс медикаментозного лечения, так называемую постэкспозиционную профилактику, сокращенно ПЭП. Однажды ему уже пришлось испытать на себе этот метод, после того как один наркоман уколол его в шею окровавленным шприцем. В инструкции к пилюлям, которые надо было принять не позднее чем через два часа после контакта с ВИЧ-инфицированным, было написано, что могут возникнуть такие побочные явления, как головные боли, понос и рвота. Очевидно, Шварц оказался более восприимчивым, чем другие испытуемые. И хотя он не блевал и не сидел дольше, чем обычно, на горшке, зато сильнейшие приступы мигрени доводили его до потери сознания.

– Я должен идти, – сказал он Крамеру, глядя на монитор.

В течение последних десяти минут в дом никто больше не входил. За время наблюдения они насчитали семь гостей, пять мужчин и две женщины. Все они прибыли на такси. Практично, если не хочешь, чтобы кто-то записал номера припаркованных автомобилей.

– А что, если Прига принял во внимание все возможности и пригласил кого-то на замену на тот случай, если я пойду на попятный? – спросил Шварц. По всей вероятности, гости были здоровы. Разумеется, не в психическом, а в физическом смысле. Но наверняка они этого, конечно, не знали.

Крамер покачал головой:

– Вряд ли найдется много инфицированных педофилов, готовых на что-либо подобное. Ты же знаешь, как долго Приге пришлось искать Йенсена.

Да. Он это знал.

Тем не менее. Риск был слишком велик.

Но они не могли также просто взять дом штурмом. Они не смогли бы ничем обосновать свои действия. Изнасилование должно было произойти в подвале. У Приги были собаки, которые уже успели облаять каждого посетителя. Даже если бы они действовали молниеносно, им бы не удалось взломать двери и поймать преступников с поличным. А тогда за что они должны были бы арестовать присутствующих? Это же не преступление – закрыться в котельной и установить видеокамеру перед матрасом. Даже в том случае, если на этом матрасе лежал обнаженный по пояс двенадцатилетний мальчик. В лучшем случае они могли бы лишь на несколько часов взять под стражу Пригу и его гостей. В худшем случае это послужило бы для психопатов предупреждением.

– Мы не можем допустить, чтобы двенадцатилетний мальчик был изнасилован и заражен ВИЧ-инфекцией, – возмутился Шварц.

– Я не знаю, может быть, до этого я говорил слишком быстро, – сказал Крамер и с ударением повторил каждое слово так медленно, словно разговаривал со слабоумным: – Ты не сможешь туда войти. У тебя. Еще. Все. Зубы. На месте!

Шварц поскреб подбородок, заросший трех- или семидневной щетиной. Он не мог точно сказать, когда в последний раз ночевал дома.

– А что с нашим доком, где Малхов?

– Врач нашей опергруппы? – Крамер посмотрел на Шварца так, словно тот попросил у него памперс для взрослых. – Послушай, я знаю, что у тебя не все дома, но даже ты не можешь быть чокнутым настолько, что позволишь вырвать себе здоровый зуб. А если даже и так… – Он посмотрел на часы. – Малхов будет здесь не раньше чем через двадцать минут, для анестезии потребуется еще минуты три, и операция займет не менее пяти минут. – Комиссар показал на монитор с видом дома спереди. – Кто сказал тебе, что самое большое через полчаса вечеринка не закончится?

– Ты прав, – сказал Шварц и устало опустился на скамью с мягкой обивкой у боковой стенки фургона.

– Итак, даем отбой? – спросил Крамер.

Шварц не ответил и запустил руку под сиденье. Он вытащил свой зеленый армейский вещмешок, который брал с собой на каждую операцию.

– Что ты задумал? – насторожился комиссар.

Шварц выбросил на пол фургона свои старые шмотки, вместо которых надел кожаный костюм, и начал рыться в глубине мешка.

Прошло несколько секунд, и он уже отыскал среди мотков проволоки и рулонов клейкой ленты, среди батареек и инструментов искомый предмет.

– Скажи мне, пожалуйста, что это только шутка, – сказал Крамер, когда Мартин попросил у него зеркало.

– Забудь об этом, – спокойно ответил Шварц, пожимая плечами. – Я справлюсь и без зеркала.

После этих слов он поднес клещи к своему левому верхнему резцу.

1.От английского bug – вирус и party – вечеринка.