Czytaj książkę: «Сипсворт»

Simon Van Booy. Sipsworth

© Simon Van Booy, 2024

© Е. Владимирская, перевод на русский язык, 2025

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2025

© ООО «Издательство Аст», 2025

Издательство CORPUS ®

International Rights Management: Susanna Lea Associates

Джошуа и его отцу Дейлу

Увертюра

Хелен Картрайт была старенькая, судьба ее в свое время переломилась, как она и представить себе не могла.

Ходьба помогала, и Хелен старалась выбираться из дому ежедневно, даже в ливень. Но жизнь для нее кончилась – она это знала и принимала. Каждый день повторял предыдущий, лишь чуточку проползая вперед, как будто и к смерти стояла очередь.

Ни один из наблюдавших, как сухонькая старушка бредет вниз по Вестминстер-кресент, не мог сказать, что знаком с ней. Она оставалась просто частью фона, на котором постоянно протекали их собственные жизни. На самом-то деле Хелен Картрайт была местной уроженкой – родилась в старой больнице Парк-хоспитал, пока ее отец сражался на море. Больницу давно снесли, но кирпичный коттедж, где росла Хелен, все еще стоял на месте. Время от времени она ходила оттуда в городок. Палисадник залили бетоном, но свозь трещины в нем порой пробивались цветочки, знакомые ей по именам, как будто прямо под поверхностью этого мира продолжают существовать те, кого мы помним.

Домом ей теперь стал пенсионерский коттедж на отшибе, с дверью горчичного цвета. Она купила его через интернет, прожив шестьдесят лет за границей.

За шесть десятилетий много чего может случиться. Места меняются. Но сама она не изменилась.

Это Хелен поняла, как только выбралась из такси, которое привезло ее из аэропорта к новообретенному жилищу на Вестминстер-кресент. В дом, оставленный ею на другом конце света, наверняка уже въехали другие люди. Ей представлялось, как они разворачивают газеты, высвобождая ценные или хрупкие предметы, но по большому счету – просто звенья цепочки, ведущей тебя обратно к началу.

Нет, нисколько она не изменилась.

Просто знаний поднабралась от пережитого. И вопреки сказкам, которые ей рассказывали на ночь в детстве, все ценное, что вернулось с ней домой, оставалось для всех, кроме нее, невидимым.

После того как такси укатило обратно в Хитроу, Хелен зашла в дом и устало поставила чемодан у подножия лестницы. Как и в любом жилище, здесь стоял особый запах, который исчезнет, только когда она к нему привыкнет. Под ногами, на полу прихожей, валялись письма, адресованные незнакомым ей людям. Она задумалась о прежних здешних обитателях. Попыталась вообразить, как они жили, но память упорно возвращала ее к мужу и сыну, до которых теперь никак не дотянуться.

Не снимая пальто, пропахшего самолетом и звенящего монетками, которые вечно проскальзывают за подкладку, Хелен прошла через кухню и остановилась в пустой гостиной.

Засмотрелась в окно, выходящее на улицу.

Наверное, сто раз она девчонкой бегала, прыгала и каталась на дребезжащем велосипеде вокруг этого дома. Наверное, сто раз девчонкой не думала, что однажды вернется сюда, чтобы замкнуть свою жизнь в непрерывный круг.

В свой восьмидесятый день рождения Хелен с утра до вечера наводила порядок в кухонном шкафу. Протирала полки. Пылесосила ступеньки. Отворачивалась от всякого лица, являвшегося ей среди пыли или в темноте между жестяными банками.

Три года проходят, не наполненные абсолютно ничем.

А потом, однажды рано утром, кое-что случается.

Пятница

1

Уже за полночь, но еще совсем темно, день от ночи пока не отделился. Хелен Картрайт стоит у окна спальни в ночной рубашке и тапочках. Отдернула занавеску, совсем чуть-чуть, только взглянуть на мир, пустующий в этот глухой час. Раз уж не спится, она, пожалуй, спустится вниз и включит телевизор – но тут улавливает какое-то движение. Придвинувшись поближе к холодному стеклу, она вдруг теряет улицу из виду – стекло запотевает от дыхания. Когда туманное пятно исчезает, становится видно соседа в халате и тапочках, он тащит черные мешки к утреннему сбору мусора. Хелен наблюдает, как он сбрасывает свою ношу на землю и затем возвращается в дом. Но калитку не запирает, а наоборот, подпирает кирпичом, чтобы не захлопнулась. Потом вперевалку выходит с огромным ящиком, который с величайшей осторожностью старается угнездить поверх пластиковых мешков.

За последние месяцы Хелен прониклась любопытством: что люди выбрасывают? Несколько раз даже ходила проверить, вдруг попадется нечто занятное, какой-нибудь предмет, по ошибке отправленный на свалку преждевременно. Глухой стук обычно означал деревянное изделие, фарфор отзывался нежным звяканьем. Если что-то хлюпает, лучше держаться подальше.

Так что, после того как сосед накинул на калитку щеколду, скрылся в доме и запер входную дверь, Хелен надевает свои клетчатые тапочки и идет на нижний этаж. Убедившись, что на улице ни души, она натягивает пальто и выскальзывает во чрево ночи. Видимо, прошел дождь – дорога выглядит мягкой влажной лентой. Мешки Хелен вниманием не удостаивает, ее влечет вынесенный соседом ящик, который и не ящик вовсе, а стеклянный аквариум, заполненный всяким барахлом. Ничего особенного, кроме вещицы, лежащей сверху. Эта детская игрушка ей знакома, кусочек декорации от давно прожитой жизни, словно отвалившийся осколок воспоминания, каким-то образом нашел обратный путь, прямо к ней в дрожащие руки.

Форма и текстура игрушки наводят Хелен на мысль, что, может, она на самом деле крепко спит в своей кровати и вот-вот откроет глаза в мутной тишине комнаты. Оторвавшись от созерцания выброшенной вещицы, она окидывает взглядом длинный ряд домов на Вестминстер-кресент. Вдруг что-нибудь – загоревшийся свет, хлопнувшая дверь или соседская кошка – проявится и разорвет ткань сновидения.

Но ничто не шевелится.

Никто не приходит.

Это обитатели улицы, женщины в ночных рубашках и мужчины в пижамах, погружены в сон, а она нет. Только ее сознание фиксирует этот момент.

Хелен переворачивает игрушку, пластикового аквалангиста. Трогает акваланг и ласты. Нарисованные глаза под дайверской маской как будто узнают ее. Точно такую же штуку она купила в подарок сыну на тринадцатый день рождения. Аквалангист тогда входил в игрушечный набор. Ей становится интересно, что там в картонных коробочках под ним. Может, этот тоже из набора и остальные детали появятся одна за другой, как будто нанизываясь на длинные нити печали.

Не раздумывая, Хелен поднимает аквариум вместе с аквалангистом и грязными картонными коробочками. Он тяжелее, чем ей казалось, и к тому же, хотя до дома недалеко, на полпути разверзаются небеса. Все содержимое аквариума мгновенно промокает насквозь. Водяные змейки сползают по щекам Хелен. Холод вибрациями отдается в голове, волосы липнут к коже. Идти-то совсем близко, метров пятнадцать еще, вот только дождевые капли, стремительно набираясь, утяжеляют груз. Но хотя ее узловатые руки уже трясутся от перенапряжения, опускать его на землю Хелен не намерена. В доме она сможет рассмотреть содержимое и решить, что делать дальше. Вот так, в рамках физического мира, воспоминания прежде к ней не являлись. Они всегда были невесомы, достаточно сильны, чтобы испоганить день, но ни разу еще не позволяли себя потрогать и подержать в руках.

Аквариум вместе со всем, что внутри, весит плюс-минус как крупный ребенок, и Хелен упрямо идет дальше, подогреваемая тлеющими углями инстинкта.

Пропихнуть аквариум в дверь не так-то просто, надо извернуться. Мышцы рук и шеи сводит, она готовится к удару разрывающей боли в грудь – но откуда-то берутся силы на это последнее испытание. Протиснувшись в дом, она тяжело топает в гостиную и с глухим стуком опускает аквариум на журнальный столик.

Обтерев лицо бумажной салфеткой в уборной на первом этаже, Хелен втаскивает себя наверх по лестнице и сбрасывает мокрую одежду. Набирает ванну, добавив немножко эвкалиптового экстракта. Дрожащее тело блаженно погружается в воду.

В теплой влажной тишине она задумывается об игрушечном аквалангисте. Теперь-то ясно, он всю ее жизнь до сих пор удерживал на месте, точно якорь, брошенный много лет назад и позабытый. Но с какой целью ее не пускают за край? Все, кто был нужен и любим, уже ушли, и за тонкой завесой страха в ней живет желание оказаться там же, где они.

А теперь внизу лежит предмет, норовящий оттащить ее от края, детская игрушка, которая принадлежит ее памяти не меньше, чем чьему-то чужому прошлому.

Вообще-то она с подобными вещами покончила. В этом доме и взглянуть-то не на что. Ни поздравительных открыток, ни писем. Даже фотоальбомы не отправились с ней в большой переезд три года назад. Ну то есть как – она их сожгла. На подъездной дорожке под террасой. Так надо было. Не уцелел даже тот, где запечатлено было путешествие в Новую Зеландию, с девятилетним Дэвидом, когда они всей семьей ели мороженое, сидя на низком парапете и наблюдая, как лодочки устремляются в открытое море, словно покидающие отчий дом дети.

Пар на лице ощущается как прикосновение рук. Хелен снова опускает голову на свернутое валиком полотенце. Закрывает глаза, отгораживаясь от пустых комнат своего дома.

Не будь ее тут, дом мог бы быть чьим угодно.

Когда она приехала, кое-какая мебель здесь была. Кровать без матраса, комод, в прихожей столик на латунных ножках. Ковры и занавески тоже имелись. Все остальное она заказывала по каталогу. Под присмотром Хелен двое мужчин и женщина затаскивали в дом тюки, которые им предстояло распаковать и собрать. Она налила им чаю и дала тарелочку печенья, но большую часть времени просидела наверху, чтобы они могли спокойно переговариваться и работать, не оглядываясь на хозяйку. Ранним вечером двое вынесли упаковочные материалы. Третий завел двигатель и сидел в грузовичке. Стоя на пороге, Хелен предложила дополнительно оплатить им нормальный ужин. В городке было много пабов – если Хелен открывала окно в ночь с субботы на воскресенье, до нее издалека доносились взрывы смеха и пение, точно рябь на поверхности ночи.

Когда она была маленькая, многие местные жители работали на заводах. Один находился неподалеку от ее дома, на другом берегу канала. В первый год жизни на Вестминстер-кресент Хелен каждый день слышала полуденный гудок. Но за шестьдесят лет ее отсутствия там все снесли подчистую, и гудок куда-то уехал среди кучи разбитых кирпичей.

Возвращаться спустя столь долгое время было непросто. Жизнь без нее продолжалась себе дальше, как будто Хелен не существовало вовсе. Уличный рынок, где мама любила поболтать с продавцом рыбы, превратился в автостоянку. На месте рыбного прилавка торчал высокий автомат, берущий деньги за парковку. Магазинчик возле школы, работавший допоздна, чтобы люди туда успевали по дороге домой с завода, никуда не делся, но выглядел и пах он теперь по-другому. Бордовый навес, трепыхавшийся на ветру, сменила белая пластиковая вывеска, подсвеченная изнутри. И касс стало несколько, а раньше только одна держала оборону перед стеной из мармеладок, леденцов и шербета.

Вернувшись через шестьдесят лет, Хелен ощущала свои личные обстоятельства как особенные: когда-то она была избрана для счастья, а теперь точно так же стала мишенью для безысходности. Но позже, прожив столько месяцев подряд в одиночестве, она пришла к осознанию, что подобные чувства – неизбежное следствие старости и более или менее одинаковы для всех. Те, кто на протяжении жизни скупился на любовь, наверное, ожесточаются. А такие люди, как она, каждый свой день наполнявшие до краев, оказываются привязаны к россыпи воспоминаний. Так или иначе, на нее, как и на других, надвигалась великая буря. Вон уже поднимается на горизонте, готовая разразиться. Придет и снесет даже самые заурядные вещи, ни следа не оставит от всего, что, как казалось, ей, Хелен, принадлежит.

2

Хелен открывает глаза. Вода в ванне остыла. Пошевелив руками и ногами, она смотрит в сторону коридора. Ковер тоненький. Когда-то был синий, а теперь бледно-голубой, как утреннее небо. Дверь в санузел она всегда держит открытой – даже когда подтирается, сидя на унитазе, – потому что слушает дом. Услышать там, конечно, нечего, но пустота успокаивает: мысли могут спокойно бродить, разворачиваться, не сталкиваясь. Хелен вылезает из воды и вытирается полотенцем. Рассвет уже наступил, и утро улеглось на мир своей плоской бледной щекой.

Грязный аквариум стоит внизу, протекает.

Хелен одевается и расчесывает волосы. От украшений она давно отказалась, даже от обручального кольца. Это было самое трудное. Но Лен ушел и назад не соберется. Еще она променяла классические дамские тапочки на более грубые, клетчатые, с эластичными задниками и на резиновой подошве. Хелен, конечно, готова к уходу, довольно давно готова, однако если она рухнет с лестницы, утратив способность двигаться, и найдут ее, допустим, через год, это будет как-то несимпатично. Трудно в точности сказать, почему она так считает, – но в детстве ей довелось упасть в заброшенный колодец и просидеть там два дня.

Внизу Хелен заваривает чай, включив радио в прихожей. Молодой мужской голос читает утренние новости. Когда речь заходит о погоде, обещает периодические дожди по всем низменным равнинам. Ничего нового. Но голос заполняет дом, как будто он тоже здесь живет.

Слышал, дома в Англии день и ночь хлещет.

Это было чуть ли не первое, что сказал ей Леонард. Вопрос в форме утверждения.

Они танцевали.

На дворе был 1960 год.

Для танцев она купила новые туфли в «Гулливере» – на каблучках-рюмочках, с пряжками. Но никто не замечал ее пряжек и переливающихся в них крошечных отблесков жизни. С Леном Хелен познакомилась на остановке автобуса № 7 неделю назад, и вот они пришли на первое нормальное свидание.

– Осталась бы ты в Австралии, милая…

Юная Хелен в новых туфельках продолжала танцевать.

– Это еще зачем, Лен? Потому что здесь все время солнце?

Их тела растворились в музыке; они смотрели друг на друга из двух своих миров, движимых больше желанием, чем опытом.

– Не только из-за погоды, Хелен. Думаю, ты могла бы здесь устроиться, если бы захотела. Пойти в колледж. Выбрать себе занятие по душе. Может, в какой-то момент свить гнездо со славным парнем по имени Лен.

Наверное, это именно тогда, думает она. Не когда сказал «люблю тебя» позже на дощатом тротуаре, не еще позже, когда «согласен» прозвучало в деревянной церкви… Но там, тогда, в задымленном танцзале с бесплатным лимонадом и обтрепанными занавесками, в водовороте музыки, которой заканчивалось детство.

Воспоминание было таким живым, что Хелен могла бы опустить взгляд и потрогать пуговицу на его рубашке.

Она не выключает радио. Несет кружку в гостиную. Звучит английская опера, на которую она однажды ходила, очень давно. Она стоит у журнального столика, прихлебывая горячую жидкость, а со столика в прихожей стонет тихий, но полный страсти голос Дидоны. В комнате аквариум выглядит более внушительным. Хелен поражается, как сподобилась дотащить его до дома. Лен бы ей аплодировал. Но тут ее посещает раздражающая мысль: может, она упустила какие-то еще сокровища, лежавшие в черных мешках.

Не сходить ли еще раз?

Дождь перестал, но наверняка начнется снова. И люди уже будут гулять с собаками. Дети потопают в школу.

Нет. Этот этап дня для нее бесповоротно завершен. Если она и выйдет на улицу, то в роли покупательницы в магазине или гуляющей старушки, а не старьевщицы, копающейся в мусоре.

Хелен решает растянуть удовольствие от добычи на все выходные, пока большинство людей торчат перед телевизором или петляют по ярко освещенным магазинам в поисках чего бы прикупить и увезти домой. В субботу утром она начнет выуживать коробочки по очереди, изучать содержимое, тщательно отмывать каждый предмет и откладывать для более подробного анализа в воскресенье – пока что-нибудь будет печься в духовке. У Хелен как раз припасены несколько пар колготок, недавно угодивших в опалу по причине дырявости на больших пальцах, так что дефицита очистительных тряпиц не предвидится.

В кухню она возвращается до странности бодрой. Наполняет водой чайник, чтобы сделать еще чаю. Когда все готово, Хелен снимает с полки жестяную коробку с печеньем и уносит с собой в гостиную несколько хрупких кружочков вместе с источающей пар кружкой. Просто созерцать игрушечного аквалангиста на его аквариуме – достаточно на сегодня, думает она. Главное – иметь план и не торопиться.

Когда с печеньем покончено и сладкий чай наполовину выпит, Хелен поднимает ноги на диван и опускает голову на подушку. Смотрит на стоящий перед ней аквариум. Под пластмассовым аквалангистом и картонными коробочками видны цветные предметы, тоже пластмассовые, непонятных ей форм. Хелен пытается представить себе человека, который прикасался к этим штукам последним. Где сейчас эти руки, чем они заняты?

Как случается очень часто, последняя ее мысль перед сморившей дремой возрождается в виде сна: она стоит рядом со своим сыном Дэвидом. Они вышли на террасу второго этажа. Солнечно, ужасно жарко. Одежда на них разноцветная, в кронах деревьев за домом переругиваются большие птицы. На птиц никто никогда не обращает внимания, это просто привычный звуковой фон. Трава на некошеном газоне во дворе темная и шелковистая, множества оттенков. Лен в солнцезащитных очках, которые она для него выбрала в аптечной витрине. Терраса тянется вокруг всего дома, выйти на нее можно из любой комнаты, кроме туалета. Хелен тридцать восемь лет, она стоит босиком. Ступни выглядят миниатюрными и мягкими на плитках пола. Их сын готовится открыть подарок. Он знает, что там, ведь неделю назад родители торжественно сопроводили его в зоомагазин, чтобы помочь все выбрать и упаковать. Но они все равно завернули подарок, потому что с детьми так положено. И торт где-то есть. Во сне Хелен его не видит, но знает, что он на стойке, сразу за раздвижной дверью. Спустя все эти годы. После всего, что произошло. Подумать только: есть место, где торт ко дню рождения твоего ребенка все еще ждет, когда его съедят.

3

Хелен спит далеко за полдень. Дожди, как и было обещано, не прекращаются. Мир снаружи мягкий, весь промокший. Радио все играет, и фортепианная мелодия журчит по дому, как будто она тоже дождь, только другой.

Кружка с чаем холодная на ощупь – так Хелен определяет, сколько продремала. Иногда кажется, что несколько часов, а на самом деле минут десять. Но тут легко разобраться, тогда бы кружка еще была чуть теплая.

Однажды, пару месяцев назад, Хелен проспала весь вечер, почти до ночи. Проснулась в деловитой компании десятичасовых новостей Би-би-си. Вот уж досада: ужинать уже поздно, а сна ни в одном глазу. Куда деваться, пришлось смотреть телевизор, пока новая волна усталости не загнала ее наверх. В прежние времена, вспоминает она, телевещание в надлежащий час заканчивалось. Сотрудники телеканала отправлялись по домам, в объятия накрахмаленных постелей. А теперь программы идут всю ночь. Бесконечная череда голосов. Даже если в студии никого и у экранов ни одного зрителя, вещание продолжается, пытается заполнить пустоту, но лишь делает ее ощутимее.

Лежа на диване и постепенно возвращаясь в реальность, Хелен упрекает себя в глупости: как можно было приволочь домой нечто столь явно просящееся на свалку? Ну смотрите: огромный грязный аквариум, наверняка в нем трещина где-то под коробками, в которых, скорее всего, лежат унылые немытые запчасти от какого-нибудь прибора, более не подлежащего сборке.

Но аквалангист… в нем определенно что-то есть.

Хелен садится на диване и рассматривает игрушку. Никогда еще к ней таким путем не возвращалось что-то настолько личное. Интересно, не связано ли это как-то с тем, что она находится в родном городке. А вдруг еще каких осколков прошлой жизни сюда принесет?

Оставшееся до вечера время Хелен сначала расставляет по цветам продукты в холодильнике, потом смотрит детские передачи, которые начинаются в четыре, а в пять сменяются мыльной оперой.

Искусственный пафос шестичасовых новостей (они есть на всех каналах) уступает место телеигре. Потом комедия или драма. Иногда бывают программы, где в студии сидит публика. Эти еще ничего. Если машинально смеяться вместе с людьми, ты немножко как будто рядом, попалась в одну с ними сеть.

Когда сгущаются сумерки, Хелен смотрит в садик за домом. Он изрядно зарос, но в конце лета, когда ветер переворачивает все вверх дном, смотрится очень даже мило. Хорошо хоть площадку перед домом давно замостили, так что проходящие мимо пешеходы не бросают озабоченных или укоризненных взглядов.

В пятницу на ужин обычно замороженный пирог, приготовленный в духовке. На этикетке написано, что он рассчитан на две порции, но на самом деле его хватило бы только полутора едокам. Хелен подумывает сварить к нему картошки, но картофелечистки в положенном месте не обнаруживается, а когда удается ее найти, пирог уже пропекся.

По завершении девятичасовых новостей пора отправляться в кровать.

Но, поднимаясь по ступенькам, Хелен зависает на полушаге, точно заводная игрушка, у которой кончился завод. Не принять ли еще разок ванну? Обычно, когда возникает такое желание, она спускается обратно, выходит за французское окно и стоит там минут двадцать, чтобы хорошенько промерзнуть.

Но уже поздно – и по факту, и по ощущениям.

Свет внизу выключен, а завтра предстоит потрудиться, аквариум разобрать. Если заставить себя лечь, время пролетит мигом, и вот она уже будет за чаем с тостом нарезать колготки для ожидающего ее приключения.

Хелен продолжает подъем, ступеньки как будто бы кряхтят под ногами. Не включая лампу, она нашаривает ночную рубашку, затем ныряет между прохладных, чуть влажных простыней. Спит она, как правило, на боку, но если очень устала, то на спине.

Посреди ночи она открывает глаза.

Хелен сама не понимает, отчего проснулась, и просто плывет дальше по равномерным волнам дыхания. Может, это оно. Окончание. Но тут она слышит что-то внизу.

Она снова прислушивается. Очень слабый звук, но совершенно отчетливый.

Она не шевелится – точно так же ее сын Дэвид притворялся спящим, когда она поздно возвращалась домой с работы. Мальчик не открывал глаз, но знал, что мама уже пришла.

Звук негромкий, но настойчивый.

На первом этаже ее дома на Вестминстер-кресент происходит нечто такое, чего прежде не случалось. Кто-то лезет внутрь? Ограбления в городе бывают, это ей известно из местных газет. Но что у нее красть? Все ценное отсюда забрали давным-давно.

Хелен выбирается из-под одеяла и крадется к открытой двери спальни. Двигаться приятно, это помогает стряхнуть страх и затолкать его подальше. Теперь ей уже очевидно, что звук производится намеренно и в нем есть какой-то смысл. Это не ветки скользят по французскому окну, не вода капает из плохо закрученного крана в нижней уборной. Это стук – тихое-тихое постукивание, как будто кто-то крошечный или ужасно застенчивый стоит снаружи и хочет войти.