Czytaj książkę: «Возвращение в СССР. Книга первая. Американский пирог»
Глава 1
Будущее не определено. Нет судьбы, кроме той, что мы творим сами – Джон Коннор The future is not set. There is no fate but what we make for ourselves – John Connor.
The Terminator -Терминатор 1984
Глупцы говорят: «Время лечит!» Время не лечит, оно убивает! Кого-то быстро, кого-то медленно, но неотвратимо! Единственное, что мы можем сделать – это сопротивляться! Так что не дай раньше времени обвести себя мелом!
Из неопубликованного: «Разговор с учителем и великим мастером Сунь-Цзы»
Это смерть потрясла меня! Она заставила по‑новому взглянуть на мою жизнь!
Случилось это на третьем году моей самостоятельной работы врачом‑анестезиологом‑реаниматологом. Иван Иванович находился в отдельной палате нашего госпиталя пятый месяц – у него обнаружили рак. Ему сделали одну за другой пять операций, борясь с расползанием метастазов по всему организму, но безуспешно. Понимая тщетность хирургических мер, консилиум врачей принял решение оставить в покое изнурённого до предела Ивана Ивановича, которого между собой мы уважительно звали Ван Ваныч.
В тот день дежурство выдалось тяжёлое: больные шли нескончаемым потоком, приходилось заниматься сортировкой поступающих пациентов и определять приоритеты лечения. В палату Ван Ваныча я смог добраться лишь глубокой ночью – совершенно вымотанный не только от суеты и беготни сегодняшнего дежурства, но и от общения с множеством физически и психически больных граждан.
Некоторое время я постоял перед дверью, пытаясь привести дыхание в порядок и собраться с мыслями. Затем решительно потянул на себя дверь и шагнул в темноту душной палаты, освещаемой только аппаратурой мониторинга пациентов и вспышками июльской грозы за окном.
Едва я вошёл в палату, как со стороны кровати на меня уставились совершенно нечеловеческие глаза. В черноте этих глаз, затянутых кровавым туманом невыносимых страданий, горели беспощадными инквизиторскими кострами неподвижные зрачки умирающего человеческого существа.
До этого дня Ван Ваныч находился под постоянным воздействием наркотических средств и снотворных препаратов, что исключало возможность его долгого сохранения в сознании. Он практически не приходил в себя.
Теперь же взгляд его был совершенно ясным, осознанным и пугающим.
– Сделай это, парень! – сказал он странно изменившимся голосом, который казался мне чужим, и попытался поднять свою руку.
Я потерянно смотрел в его глаза, горящие адским пламенем боли. Его зрачки словно притягивали мой взгляд. Угнетающее молчание заполнило комнату.
– Сделай! – тяжело прохрипел он. – Ты слышишь меня?
– Что сделать? – тупо переспросил я, пытаясь уклониться от тягостного для меня разговора.
– Помоги мне уйти!
В его голосе зазвенела сталь металлического троса, натянувшегося тугой струной от неподъемного груза.
– Что мне нужно сделать? – вновь переспросил я, стараясь хоть как‑то оттянуть время.
– Последний укол! – и его голос оборвался в приступе кашля.
Аппаратура мониторинга тут же отреагировала тревожными сигналами, указывая на критическое состояние пациента. Я подошёл ближе к его кровати, успокоил монитор, взял шприц со столика и уже собрался сделать Ивану Ивановичу новую дозу наркотика, но он перехватил мою руку.
– Сынок, – свистящим сиплым шёпотом проговорил он, – смерти нет! Есть только страдание слабой человеческой плоти! Ты не убьёшь меня, я уже мёртв! Как врачи, мы оба это знаем! Ты просто освободишь меня от этой разлагающейся заживо плоти! Ты же знаешь, как это делается?! Эта инъекция должна быть последней!
Он замолк и упорно смотрел на меня тяжёлым, полным невыносимой боли и отчаяния взором.
Конечно же, я знал, как быстро и безболезненно отправить человека туда, откуда никто не возвращается. Ведь по своей сути наркоз – это искусственно созданное состояние, при котором человек некоторое время балансирует на грани жизни и смерти. И в руках врача – вытащить его из этого состояния или же послать за грань того, что мы называем жизнью!
Но сейчас, глядя в глаза нашего Ван Ваныча, который был моим самым строгим и авторитетным наставником, и видя, во что превратился этот недавно казавшийся несгибаемым человек, я не находил в себе сил и решимости совершить то, о чём он меня просил.
Ван Ваныч всегда презирал смерть; мало того, он всегда с ней сражался, как разъярённый берсерк. Больных, которые умирали на его глазах – будь то операционный стол, или противошоковая палата, или ещё какое‑то место больницы, – он реанимировал с каким‑то маниакальным упорством, пытаясь вырвать их из холодных рук смерти. И только трупные пятна и окоченение заставляли его отступить.
Сейчас же он сам был во власти своего вечного и непримиримого врага; мало того, он решил сдаться ему и просить у него пощады. Мой разум боролся с чувствами, а те, в свою очередь, разбивались о гранит морали. Ван Ваныч всегда учил меня никогда, ни при каких обстоятельствах не идти на убийство, какие бы железные аргументы ни были предложены.
А сейчас он сам толкал меня перейти эту запретную черту.
Я понимал, что он прав и я разговариваю, по сути, уже с мёртвым человеком, потому что всё, что у него осталось в этой жизни, – это постоянная нестерпимая, выматывающая боль. Стоило ли держаться за эту жизнь, если это жизнь – сплошная непрекращающаяся невыносимая боль, после которой ты всё равно умрёшь?
К горлу подкатил ком, на глаза выступили слёзы. Дрожащими руками я взял шприц и, пропальпировав локтевой сгиб Ван Ваныча, сделал ему внутривенную инъекцию обычной дозой наркотического анальгетика. Вдруг я почувствовал, как он легко коснулся моей руки. Подняв полные слёз глаза, я увидел, что он улыбнулся и ободряюще кивнул мне.
И тут меня осенило!
– Чёртов Ван Ваныч! Это была проверка. Последний экзамен от моего строгого учителя!
Его не сломали: ни многочисленные операции, ни месяцы непрекращающейся, невыносимой, нечеловеческой боли. Он остался несломленным и уходил настоящим бойцом: проигравшим свою последнюю схватку со смертью, но не сдавшимся. До самого последнего мгновения он был верен своим медицинским принципам: «Не навреди!» и «Не убей!». Он всё видел, всё понял и остался доволен своим учеником!
Больше я уже не мог сдерживаться и, чтобы не разрыдаться перед своим учителем, как сопливый мальчишка, опрометью выскочил из палаты на лестничный марш. Заскочив в пустую курилку, я прислонился к стене; слёзы катились неудержимым потоком, в горле стоял ком, а в голове была пустота. Сознание обожгла шальная мысль: только бы никто не вошёл в курилку и не увидел меня в таком состоянии. Прислушался.
Из‑за стены, где находился кабинет завхоза, доносился ядреный многоэтажный мат. В этом замысловатом вологодском кружеве непереводимых идиоматических выражений иногда проскакивали вполне осмысленные фразы на общепринятом литературном языке:
– Михалыч! Ты когда свой строительный мусор уберёшь с моей территории?! – спрашивал завхоз своего невидимого собеседника.
И после минутной паузы вновь слышался его раздражённый голос:
– Михалыч! Ты радуйся, что твои долбозавры успели закончить ремонт крыши до дождей, а то бы я сейчас с тобой так ласково не разговаривал!
– Ну да! Ну да!.. – вторил завхоз своему невидимому оппоненту, по‑видимому, разговаривая с ним по телефону.
– Михалыч, объясни‑ка ты мне, старому дурню: за каким ху… (раскат грома) твои джамшуты обрезали контур заземления на больничном корпусе?!
– Что? – переспросил удивлённым голосом завхоз.
Дальше снова раздался убойный поток забористого русского мата, которым с незапамятных времён на Руси изгоняли из человека бесов и прочую вселившуюся в него нечисть или просто несусветную дурь.
Немного успокоившись, я вытер лицо внутренней стороной своего медицинского халата и на ватных ногах побрёл обратно в палату.
Ван Ваныч был мёртв! Монитор пронзительно пищал; по экрану двигались две одинаково ровные линии, напоминающие боковые разметки дороги – той самой, которую называют дорогой в один конец. Его голова на подушке чуть повёрнута к двери. Складки и морщины на лице Ван Ваныча разгладились, и в полутьме палаты лицо казалось ровным и помолодевшим. В его распахнутых глазах застыло вселенское спокойствие; тьма из них исчезла, заполнив их полным умиротворением. Глаза смотрели на белый потолок палаты.
Как заворожённый, я смотрел на это преображение – «Смерть‑избавительница». Ван Ваныч обрёл своё долгожданное избавление от страданий и вечный покой.
Я медленно подошёл к окну. Немного постояв в задумчивости перед запотевшим окном, я открыл его и распахнул настежь. В палату ворвался свежий, влажный воздух, густо пропитанный озоном июльской грозы. На улице лил дождь.
Так я и стоял у окна, держась руками за обе створки распахнутого настежь окна, когда совсем рядом ослепительно сверкнула молния, а мне в грудь ударил её высоковольтный разряд. Моё сознание сжалось в одну маленькую светящуюся точку, словно изображение на отключившемся после короткого замыкания экране монитора.
Когда через секунду прогремел гром, палата уже погрузилась в непроглядную мглу. В углу чадила обуглившаяся проводка медицинской аппаратуры, серые клубы дыма вырывались на улицу из открытого настежь окна. Воздух помещения наполнился сероватыми снежинками пепла, которые, кружась под потолком палаты, в медленном хороводе плавно оседали вниз, покрывая равномерным слоем всё вокруг.
На запотевшем оконном стекле осталась надпись, которую я написал пальцем в задумчивости стоя у окна:
Смерть достанет тебя рано или поздно!
Единственное, что ты можешь сделать – это сопротивляться! – Ван Ваныч.
Глава 2.
Терминатор: Мне нужна твоя одежда, ботинки и мотоцикл.
Байкер: Ты забыл сказать «пожалуйста».
Terminator: I need your clothes, your boots and your motorcycle.
Biker: You forgot to say «please».
Terminator 2: Judgment Day. (Терминатор 2: Судный день)
Разбудила меня громкая музыка. Звучала песня «Smoke On The Water» группы Deep Purple.
We all came out to Montreaux
Мы все вышли в Монтрё
On the lake Geneva shoreline
То что на берегу озера Женева
To make records with a mobile
Чтобы записаться в студии на колесах
We didn't have much time
Времени у нас было не так и много
Frank Zappa and the Mothers
Фрэнк Заппа и его группа «Мамаши»
Were at the best place around
Заняли самое лучшее место в округе
But some stupid with a flare gun
Но тут какой-то придурок с ракетницей
Burned the place to the ground
Взял и сжег все это место в чистую
***
Smoke on the water
И только дым над водою…
And fire in the sky
И пламя до небес…
***
Smoke on the water
И только дым над водою…
Deep Purple – Smoke On The Water («Дым над водой» 1972 год – перевод автора)
– Что за ерунда?
– Не помню, чтобы ставил эту песню на будильник.
Пошарил рукой в поисках своего мобильного телефона и, не найдя его, открыл глаза.
Оглядевшись вокруг, я на мгновение завис.
Это была не моя комната; эта комната была оформлена в каком-то ретро-стиле «а-ля семидесятые годы». В глаза бросались плакаты рок-музыкантов на стенах. Тут же стоял импортный черно-белый телевизор «мохнатых» годов выпуска, на нем хаотично лежали какие-то виниловые диски в ярких обложках, раритетный плеер «Сони Волкмэн» (Sony Walkman) и кассеты к нему. На полу и на кресле была разбросана чья-то одежда, а также другой старый хлам.
– Не понял?!
– Мы что, вчера бухали в подсобке комиссионного магазина, и я там уснул?!
– Так, надо напрячься и вспомнить: кто из моих друзей работает в комиссионном магазине и как я здесь оказался.
Примерно минуту я серьезно напрягал свою память, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить. Бесполезно. Моя память наотрез отказалась помогать мне найти ответы на эти вопросы.
– Может, я сплю?!
– Ага! Нужно, чтобы кто-нибудь меня ущипнул, и тогда я тут же проснусь?!
– Что за бред!
– Типа: «Дед Мороз! Дед Мороз! Не щипай меня за жопу! Ущипни меня за нос!»
– Нет, в эти дебильные игры я не играю!
– Нужно просто встать. Найти кого-то из моих друзей, которые помогут мне восстановить картину вчерашнего дня и ответят на все мои вопросы.
– А вопросов у меня не так уж много.
– Я хочу знать, где я и как я здесь, черт возьми, оказался?
Через минуту я резко сел на кровати и понял, что для похмельного утра чувствую себя уж как-то очень странно. Не было головной боли – верной спутницы похмелья. Не болели старые спортивные травмы. Не ныло плечо, из-за травмы которого в молодости мне пришлось распрощаться со спортивной карьерой в боксе. Не першило в горле от выкуренных накануне десятка сигарет. Дыхание было свежим, а никак с похмелья, когда, проснувшись, начинаешь оглядываться в поисках кошки, которая тебе ночью в рот насрала. Как я понял, у меня даже был утренний стояк, про который я уже и забыл, что он по утрам бывает. Опустил свой взгляд вниз я – ох (в общем, охнул). Моя голая грудь была тщательно выбрита, без единого волоска, как попа грудного младенца. Мой живот был плоским, без намека на «пивной животик», который у меня появился после того, как я завязал с активным спортом и к которому я уже привык, как к родному. Я схватил себя за подбородок. Он был совершенно голый, как пятка того же, мать его, младенца!
– Что, черт возьми, здесь происходит?!
Встав с кровати, почувствовал во всем теле давно забытые ощущения бодрости и энергии, которые так свойственны молодому спортивному телу, о которых я уже успел подзабыть. У двери было зеркало, я рванулся к нему. Из зеркала на меня смотрел подросток с длинными белыми волосами.
– Значит, я подросток.
– Но как это возможно?!
– Боюсь, я к этому не готов!
Застыв перед зеркалом, я смотрел на свое отражение.
В дверь постучали, это заставило меня вздрогнуть.
– Майкл! – донесся мамин голос. – Ты уже встал? Пора собираться в школу!
– Боже ты мой! Какая еще школа? – растерянно пробормотал я, глядя на дверь.
– Майкл! – дверь распахнулась, и я увидел свою мать. Это была женщина лет тридцати пяти, склонная к полноте, довольно симпатичная, но не та, которой сигналят проезжающие мимо ее автомобили, а скорее та, которой гудят проходящие мимо поезда.
Взгляд ее наткнулся на мой член, торчавший в трусах, как Статуя Свободы. Слегка покраснев, она в смущении отвела взгляд в сторону.
– Все в порядке, Майкл? – спросила она, подозрительно глядя на меня.
– Да, все в порядке! – с досадой, вызванной неожиданным появлением непрошеной гостьи, ответил я и попытался закрыть дверь.
– Твоя сестра уже освободила душ. Поторопись, а то опоздаешь в школу, – донеслось из-за закрываемой двери. Затем я услышал удаляющиеся шаги и приглушенные закрытой дверью голоса.
До меня вдруг дошло, что я воспринимаю эту женщину своей родной матерью и только что общался с ней на английском, который для меня был родным языком. Как будто я на этом языке говорил с раннего детства, и он всегда был мне родным.
– Но как это возможно?
– Мой уровень английского языка даже в институте всегда был чуть выше уровня «Лондон из зе кэпитал оф Грейт Британ».
– Шутка тут в том, что «London» произносится как «Ландан», а не как «Лондон». А «Великобритания» – это географическое название острова, а не страны.
Я снова впал в ступор.
Через какое-то время я осознал, что стою посередине комнаты и тупо повторяю:
– Чит, чит, чит… (shit – дерьмо).
Вероятно, со стороны я выглядел как чахоточный чихуахуа, который зашелся в приступе неудержимого чихания.
Часть моего сознания отказывалась поверить в то, что со мной произошло; однако холодная логическая часть требовала принять сложившуюся ситуацию как обстоятельства непреодолимой силы:
– Я вновь стал подростком – и еще в другой стране!
Я присел на край кровати, мой разум был в состоянии эмоциональной перегрузки. В моей голове африканскими барабанами «Дунунба» гулко бухали вопросы, на которые я не находил ответов:
– Что я могу сделать в этой ситуации?
– Могу ли я что-то изменить?
– Неужели я застрял здесь навсегда?
– Так, мне срочно нужно успокоиться, пока моя «крыша» напрочь не съехала и я не наделал глупостей.
– Если я сейчас начну задавать странные вопросы или вести себя ненормально, то могу привлечь к себе излишнее внимание и запросто оказаться в психушке.
– Чем это все может закончиться, – легко себе представить, вспомнив фильм Милоша Формана «Пролетая над гнездом кукушки». Там в конце фильма Макмерфи-симулянта и бунтаря поймали и подвергли лоботомии, превратив его в овощ.
– Так что, как говорил юный Ленин после того, как повесили его брата-террориста: «Мы пойдем другим путем!».
Для начала нужно понять, куда я попал; лишь после этого можно решить, что же мне делать со всем этим.
Несколько раз я глубоко вздохнул и выдохнул. Немного успокоившись, я прислушался: нарочито бодрым голосом радиоведущий Бобби Волар радиостанции ККДЖ, самой популярной рок-станции во Фресно, сообщал о погоде, а затем передал слово своему коллеге Майклу Фельдману.
*Примечание: KMJ-FM (KKDJ 105,9 МГц) – коммерческая радиостанция во Фресно, Калифорния.*
Экономический обозреватель Майкл Фельдман подробно рассказывал о мерах по борьбе с энергетическим кризисом, введенных недавно созданным Министерством энергетики США по инициативе президента Джимми Картера. После он довольно эмоционально прокомментировал реакцию американского фондового рынка на захват американских заложников в Иране.
Фельдман продолжал еще что-то рассказывать, а у меня в голове начали складываться первые пазлы картинки под названием «Где я или куда меня занесло!».
Сразу стало понятно, что меня занесло в Америку или, как бы сказал наш школьный преподаватель НВП, «на территорию вероятного противника».
Еще несколько минут я пытался вспомнить годы президентства 39-го президента США Джимми Картера, но потом плюнул на это бесполезное занятие.
Услышав раздавшийся из глубины дома строгий голос моей матери:
– Майкл!
Я подхватил махровый халат из первой попавшейся кучи одежды, разбросанной по всей комнате, надел его на себя и отправился в душ.
Проходя мимо комнаты, дверь которой была открыта, я увидел девчонку, которая собирала свой школьный рюкзак. Она равнодушно взглянула в мою сторону и продолжила собираться. Но, заметив, что я остановился и смотрю на нее, она с вызовом глянула на меня и резко спросила:
– Чего тебе, придурок?
Ее голос был звонким и сочился холодным подростковым презрением.
«Да, дал бог родственницу», – подумал я про себя, а вслух сказал:
– И тебе доброе утро, сестренка!
Ванную комнату я нашел быстро. Она была совмещена с санузлом. Ноги сами привели меня туда. В ванной комнате я интуитивно отыскал свою зубную щетку. Интуитивные подсказки в моем случае работали просто: в моем сознании формировался вопрос, и из глубин подсознания тут же возникал правильный ответ. Примерно как появляются уши кролика из волшебной шляпы фокусника.
Чистя зубы и глядя в запотевшее зеркало на свое новое отражение, я попытался вспомнить, слышал ли я что-нибудь о подобных случаях. Но кроме фантастической книжки, прочитанной мной в далеком детстве, вспомнить ничего не удалось. В той книге герой попал в параллельный мир, где многие обладали сверхспособностями и, став учеником местного мага, научился метать молнии из рук, глаз и даже… задницы. Думаю, мне такое умение здесь вряд ли бы пригодилось.
Интересно: можно ли считать тридцатисантиметровый член сверхспособностью? И я, рукой оттянув резинку на своих трусах, посмотрел вниз. У меня вырвался вздох разочарования. Мой член оказался как минимум на два сантиметра меньше, чем был раньше. «Проклятые американцы подсунули мне член на два размера меньше! Я стал американцем всего лишь 20 минут назад! Но как же я вас, «пиндосов», всех ненавижу!»
Вернувшись в свою комнату, я выглянул в окно: на улице было ярко и солнечно. Судя по всему, день обещал быть жарким. Я стал перерывать свой комод, вытаскивая всю найденную одежду. Мне попались две пары джинсов и несколько футболок с принтами популярных рок-групп семидесятых годов.
– Чертов американский Second Hand!
– Хорошо, что футболки без Микки Мауса, – подумал я, натягивая чистые джинсы и белую футболку. Надеюсь, я не буду выглядеть в этом как белая ворона. Мне меньше всего хотелось сейчас привлекать к себе внимание.
Когда я пришел на кухню, вся семья уже сидела за столом. Отец пил кофе и читал газету. На завтрак мне пришлось довольствоваться миской кукурузных хлопьев, залитых молоком, парой тостов с ореховой пастой и стаканом апельсинового сока. Моя сестренка Бекки сидела за столом напротив. Весь завтрак она подозрительно смотрела на меня, но ничего не сказала. Я же, глядя на мою новую семью, пытался активировать свою интуитивную память. Дело в том, что когда я увидел свою сестру, у меня в памяти возникли визуальные образы, связанные с ней: вот она задувает свечи на торте, испеченном мамой по случаю ее дня рождения, а вот мы качаемся вместе на качелях во дворе нашего дома. Сейчас, сидя за столом, я смотрел на своего отца и пытался так же активировать свою интуитивную память, которую для удобства назвал Алиса. Был у меня опыт общения в той жизни с очень удобным виртуальным голосовым помощником, созданным компанией Яндекс. Алиса жила у меня в каждом телевизоре и двух колонках: одна находилась в гостиной, другая – на кухне. Самое интересное заключалось в том, что у меня получалось активировать мою Алису. И я увидел, как отец учит играть меня в бейсбол, бросая мне мяч. А вот он объясняет мне разницу между two-seam и four-seam и показывает обхваты мяча, придающие разный характер его вращения.
С Мамаситой, как я назвал про себя свою новую маму, увы, этот фокус не получился: она уже допила свой кофе и скрылась в родительской спальне.
Мамасита (mamacita) – испанское слово, уменьшительно-ласкательная форма слова «мама». В дословном переводе – «мамочка, мамуля».
По-быстрому покончив с завтраком, я поднялся в свою комнату и после небольших поисков нашел свой школьный рюкзак, в котором были все мои учебники и рабочие тетради. Не сильно надеясь на свою интуитивную память, решил дождаться, когда Бекки выйдет из дома, и пойти за ней следом. Таким образом, я рассчитывал добраться до школы. Вряд ли мы с ней учимся в разных школах.
Но получилось даже лучше, чем я планировал.
Раздался стук в дверь, и мама крикнула мне, чтобы я спускался вниз. За мной зашел мой школьный приятель Джеймс Хант.
– Вагван, – пробубнил он себе под нос, увидев меня.
– Нагван, – на автомате отозвался я, стараясь с первой минуты не выглядеть странно и не обеспокоить своего старого-нового друга своим поведением.
Wagwan – неформальное приветствие. Сокращение от «What’s going on?» (как жизнь молодая?). Стандартный ответ – «nagwan» («nothing is going on» или, говоря по-русски, – «фигово»).
Мамасита, тихонько сунув мне в руку двухдолларовую банкноту, чмокнула меня в щеку, и мы с другом вышли на улицу.
Пожелав нам удачи, она закрыла за нами дверь. Неожиданно активировалась моя Алиса и сообщила: «Расстояние до школы – три километра».
– Ну, ничего себе, – удивился я про себя, – а где же, мать вашу, знаменитые желтые школьные автобусы, или как их тут называют, «яллоу скулбас» (yellow school bus)? Такие автобусы я в той жизни часто видел в американских фильмах. Не знаю почему, но чаще всего они мелькали в ужастиках.
Вспомнилось, что система общественного транспорта в США настолько неразвита, что ходящий раз в день автобус в родной российской глубинке, где-нибудь между Мухосранском и Усть-Пердыщенском, – это заветная, но несбыточная мечта для любого американца из провинции. В американской глубинке ты просто никуда не доберешься без собственного автомобиля. Междугородние рейсы, конечно же, есть, но это скорее аналог наших пригородных электричек, чем привычных нам автобусов и маршруток.
– И за каким Хулио Иглесиасом меня занесло в эту долбаную Америку? – размышлял я, идя рядом с моим новым-старым другом по шоссе в сторону школы, на котором даже не было пешеходных тротуаров. Пока не услышал, как мой друг заговорил что-то о ночной грозе.
– Гроза? – переспросил я.
– А ты вроде как и не в курсе, – удивленно проговорил Джеймс. – У вас же рядом с домом сгорела трансформаторная будка. В нее молния шарахнула. Ее еще пожарные приезжали тушить: вся улица собралась поглазеть на это представление. И только к утру восстановили подачу электричества. Я тебя в толпе видел, несколько раз пытался подойти, но ты все время исчезал прямо на глазах.
– Ты что, ничего не помнишь? – удивленно спросил Джеймс.
– Помню смутно. Видимо, заспал, – попытался неуклюже отмазаться я.
Когда мы приблизились к школе, чувство легкой тревоги нахлынуло на меня. С интересом я разглядывал школьников и школьниц, которые шли группами по два-три, иногда даже по шесть человек. Мои глаза останавливались на стройных фигурках шестнадцати-семнадцатилетних девочек. Взгляд невольно задерживался на обтягивающих их крепкие попки коротких клетчатых юбках в стиле семидесятых годов и твердой груди под белыми блузками и рубашками.
И вдруг мне в голову пришла крамольная мысль: «А может, тут не так уж плохо?»
Погруженный в свои мысли, я не сразу заметил, что мой друг остановился и тянет меня за рукав в сторону. Остановившись, я вопросительно посмотрел на него.
– Майк, нам лучше перейти на другую сторону улицы, – встревоженно сказал он, – впереди толстощекий Райан и его приятели!
Посмотрев, куда указывает Джеймс, я увидел компанию из пяти парней примерно семнадцати лет. Они стояли кружком, курили и громко смеялись. Среди них выделялся один крепкий подросток, на полголовы выше остальных. Видимо, это был тот самый толстощекий Райан.
Неожиданно проснувшаяся Алиса шепнула мне, что эта компания во главе с Райаном постоянно внушает ужас всем ученикам в школе. Они частенько избивали кого-нибудь ради забавы, а по утрам они стояли у входа, отбирая деньги на обеды у детей, которые по неосторожности слишком близко приближались к их компании. Пару раз от этой компании доставалось и Майклу с его другом.
– Что мне сейчас нужно, так это как можно меньше привлекать к себе внимание, – сказал я себе. И мы с Джеймсом перешли на другую сторону улицы.
Мы уже поднимались по ступеням к главному входу, когда я услышал до боли знакомый девичий крик:
– Убери свои грязные лапы, ублюдок!
Мы с Джеймсом оглянулись:
– Твою же мать! – непроизвольно вырвалось у меня. – Ну конечно! Кто же еще это мог быть? Моя новая сестренка Бекки!
Она стояла в окружении компании Райана и отчаянно отбивалась, словно муха, угодившая в паутину. Райан же под смех своих приятелей пытался тискать ее за сиськи.
– Майк! – встревоженно крикнул Джеймс; но я уже направлялся на помощь Бекки. Джеймс неохотно последовал за мной. Надо отдать ему должное: он был по-настоящему верным другом, готовым поддержать меня в момент опасности.
Наше приближение осталось незамеченным: компания была слишком увлечена бесплатным эротическим представлением, происходящим на их глазах.
Не останавливаясь, я сходу пробил ближайшему подростку, стоящему ко мне спиной, с правой ноги по его американским Фаберже. Так, будто это был одиннадцатиметровый в матче Аргентина – Ямайка. Парня вынесло в центр круга, где он столкнулся с Райаном.
Остальные начали разворачиваться ко мне: два прямых, и еще двое, так и не успев понять, что происходит, срубленными деревьями упали под ноги своим друзьям. Да здравствует советская школа бокса! Отточенные годами тренировок до автоматизма удары засели глубоко в моем подсознании. И в нужный момент сработали как надо. Пусть я исполнил их не так красиво, как в лучшие годы моей спортивной карьеры в той жизни, но зато эффективно. И с этим не поспоришь.
– Бекки, беги! – крикнул я, а сам приготовился схлестнуться с оставшимися на ногах противниками.
Надо отдать должное Бекки: она не растерялась!
Пнув носком ботинка в голень Райана, который продолжал держать ее за руку, она подхватила свой рюкзак и быстрым шагом направилась к школе. В ее глазах блеснули слезы.
– Бекки, ты в порядке? – крикнул я ей вдогонку.
Но она только махнула рукой, не оборачиваясь.
– Всегда пожалуйста, – растерянно проговорил я.
До меня вдруг дошло, какой страх и унижение она перенесла. Это меня взбесило. Словно пуля, я подлетел к Райану, который, присев на корточки, растирал ушибленную голень. Я уже замахнулся, чтобы пробить ему с ноги по его тупой щекастой башке. Но увиденный в его глазах страх немного меня остудил.
Сделав еще один шаг к нему, я негромко, чтобы никто другой, кроме него, не мог меня услышать, сказал:
– Райан, если ты еще раз прикоснешься к моей сестре, я вынужден буду тебя убить, – и я медленно провел ногтем большого пальца себе по горлу от уха до уха.
Райан смотрел на меня как на дождевого червя, который на его глазах вдруг превратился в смертельно опасного удава.
– Надеюсь, ты упомянул меня в своем завещании?
– Дерьмо собачье!
И, не сдержавшись, я покрыл его отборным русским матом. После чего Райан окончательно впал в ступор. Повернувшись к нему спиной, я уже направился к школе, как вдруг наткнулся на стоящего у меня за спиной моего друга Джеймса, про которого уже как-то подзабыл. Вид у него был воинственный: ноги широко расставлены. Двумя руками он крепко сжимал какую-то палку на манер биты. И если бы не его отвисшая челюсть, то его можно было бы и испугаться.
– Джеймс, черт тебя побери! Ты напугал меня до усрачки! Разве можно так пугать своих друзей! Быстро выкинь палку! Ты как моя собака. Стоит только мне отвернуться, как она в зубах держит уже какую-нибудь грязную палку! И закрой свой рот, Джеймс! Во-первых, это неприлично, а во-вторых, ты так всех мух переловишь! Чит! Ну вот, еще одна муха тебе в рот залетела! Быстро закрой рот и выплюнь муху! И ради Бога, пойдем скорее в школу, пока мы из-за тебя на уроки не опоздали.
И я пошел в школу, не оглядываясь. Джеймс плелся за мной следом, растерянно бормоча себе под нос:
– Майкл, но у тебя же нет собаки.
– Ну, значит, была, – не оглядываясь, ответил я.
– Когда? Я знаю тебя с самого детства. У тебя никогда не было собаки!
– Джеймс, ты меня вообще слышишь? Я тебе сказал: «если бы у меня была собака»! Я что, неразборчиво говорю? Или у тебя проблемы со слухом? Давай, закрыли тему! И шевели булками, а то мы точно опоздаем!
Подходя к входу, я заметил, как две симпатичные девчонки моего возраста с интересом рассматривают меня.
«Ого, – подумал я, – кажется, у меня появились поклонницы. Классные девчонки. Особенно вон та, темнокожая мулатка! Хотя и рыженькая девочка тоже ничего! Надо будет у Бекки узнать, как их зовут, и познакомиться с ними поближе».
И я озорно подмигнул им обеим, проходя мимо.
