Czytaj książkę: «Последняя камелия»

Czcionka:

Посвящаю моей матери, Карен Митчелл, которая познакомила меня с камелиями и прочими значительными и прекрасными цветами в саду.

Примечание автора

Камелии из тех цветов, которым не трубят фанфары. Их любят не так, как розы. Они не вызывают у людей той ностальгии, что вызывают тюльпаны или лилии. У них нет аромата гардений и пышности георгинов. Из них получаются не слишком эффектные букеты, и довольно скоро их лепестки тускнеют и опадают. И все же камелии всегда поражали меня своей тихой недосказанностью.

Не могу припомнить, когда я впервые заметила камелию. Помню только, что они росли в бабушкином саду и цвели – одна розовая, другая белая – у входа в дом моего детства. Как-то так получилось в моей жизни, что камелии всегда присутствовали в ней, грациозно покачиваясь на ветерке.

Это не модные цветы (а по правде сказать, это деревья). В Сиэтле, где я живу, многие дома, построенные в конце прошлого века, можно отличить по старым камелиям, растущим в палисадниках. Когда мы с мужем купили наш первый дом в Сиэтле – викторианский, построенный в 1902 году, – он достался нам вместе с камелией. До сих пор помню этот огромный ствол и его ветви, достававшие до окна нашей спальни на третьем этаже.

Хотя и в современных садах порой можно увидеть эти роскошные деревья, камелии все же уступили свое место более популярным растениям – теперь любят ряды лаванды, декоративные травы, азалии и японские клены. Мода меняется, и садовые предпочтения тоже. И все же я до сих пор питаю слабость к камелиям.

Когда я собралась писать этот роман, у меня в уме возник образ одинокого дерева с цветами размером с блюдце и блестящими изумрудно-зелеными листьями. А потом на сцене появилось и остальное: ряды и ряды камелий. Целый сад.

Я задумалась: а не сделать ли дерево в воображаемом камелиевом саду редкой разновидностью, возможно даже, последней в своем роде? Как оказалось, в реальной жизни камелии встречаются очень редко – они скрываются в частных садах и общественных оранжереях по всему миру, по большей части в Англии.

Теперь, через несколько месяцев после написания романа, закрывая глаза, я по-прежнему вижу сад в Ливингстон-Мэноре. Должна признать, мне грустно оттого, что этого места на самом деле не существует, потому что мне больше всего на свете хотелось бы там побывать. Я бы сидела в саду, смотрела на сарай, расположенный за статуей каменного ангела, и любовалась камелиями.

Надеюсь, эта история сделает для вас более близким ваш собственный уединенный садик, где бы он ни был – тут же за дверью или в вашем сердце.

Моя судьба в ваших руках.

Именно это означает цветок камелии на викторианском языке цветов.

Пролог

Коттедж в английской деревне

18 апреля 1803 года

Старая женщина дрожащей рукой сжимала чашку. Она тяжело дышала, под ногтями чернела грязь. Она стояла у плиты и ждала, когда же засвистит чайник. От нечего делать женщина принялась рассматривать еще не зажившую ранку на пальце. Она случайно порезалась садовыми ножницами, и теперь палец ныл под окровавленной повязкой. Но ранкой она займется позже. Сейчас надо прийти в себя.

Она налила воды в маленький белый заварочный чайник с трещинкой вдоль края и подождала, пока чай заварится. Возможно ли такое? Она видела цветок ясно как божий день. Белый с розовой каймой по краям. Несомненно, это миддлберийская розовая. Ее муж, царство ему небесное, ухаживал за этой камелией двадцать лет – пел ей песни весной, даже накрывал одеялом ее изумрудные листья, чтобы их не тронул мороз. Он называл ее особенной. Жена не понимала этой суеты вокруг неказистого дерева, особенно когда было нужно вспахивать поле и копать картошку.

Увидел бы он это дерево теперь! Оно расцвело. А вдруг заметит кто-то из деревни? Нет, этого она не допустит. Это ее долг.

Несколько лет назад муж купил саженец за шестипенсовик, и это был просто прутик в горшке. Бродячий торговец сказал, что это побег миддлберийской розовой – самой красивой камелии во всей Англии, а возможно, и во всем мире. Уникальный сорт, цветущий самыми большими, самыми изумительными цветами – белыми с розовой каймой по краям, – занимал почетное место в розарии самой королевы. Конечно, жена не поверила этой истории, тогда не поверила, и ворчала на мужа за то, что тот заплатил такие деньги неизвестно за что. Этот прутик может оказаться просто сорняком; но в душе она радовалась тому, что видит мужа счастливым.

– В конце концов это лучше, чем пропить деньги, – говорила она. – Кроме того, если в самом деле появятся цветы, мы, может быть, сможем продавать их на рынке.

Но дерево не зацвело. Ни через год, ни через два, ни через три, ни через четыре. А к десятому году женщина потеряла всякую надежду. Она злилась, когда муж шептал что-то деревцу по утрам. Он говорил, что прочитал в садовом руководстве, как ухаживать за этим деревом, но когда она заметила, что он опрыскивает ветви смесью воды и ее потрясающего овощного супа, то пропустила мимо ушей его слова о том, что якобы это защищает растение от всяческих хворей. Ее терпение истекало. Иногда ей хотелось, чтобы в дерево ударила молния, расколола его пополам и муж перестал бы лелеять его. Не раз ей хотелось взять топор, вонзить его в древесину и излить таким образом свою досаду. Но она сдерживалась. И когда муж умер, деревце осталось в саду. Прошли годы, и вокруг ствола выросла высокая трава. Плющ обвил деревце своими причудливыми завитками. Старуха не обращала внимания на камелию, пока этим утром ее глаз не уловил что-то розовое. Единственный цветок, размером с блюдце, был великолепнее, чем она могла себе представить. Прекрасный цветок, нежнее всякой розы, этот цветок покачивался на утреннем ветерке с такой царственностью, что старуха ощутила желание сделать перед ним почтительный реверанс.

Она отхлебнула чаю. Надо же так подгадать! Всего несколько дней назад вышел королевский указ, извещавший, что во время бури в королевском саду погибла камелия редкого сорта. Узнав, что бывший придворный садовник взял от дерева черенок и продал саженец какому-то деревенскому фермеру, опечаленная королева велела слугам разыскать деревню, где растет отпрыск ее любимого дерева, и арестовать человека, скрывавшего растение все эти годы.

Женщина смотрела прямо перед собой. Услышав вдали топот копыт, она повернулась к окну. Через несколько мгновений раздался стук в дверь, и чай в чашке всколыхнулся. Хозяйка пригладила выбившиеся из узла редкие седые пряди и, вздохнув, отворила дверь.

– Добрый день, – проговорил опрятно одетый мужчина. Его голос звучал вежливо, но настойчиво. – По приказу Ее Величества мы обыскиваем деревню на предмет ценного сорта камелии.

Женщина осмотрела одежду пришельца – в общем, обыкновенная, простая. Самозванец, даже ей ясно. Муж предупреждал о подобном – о цветочных ворах. Конечно, для них эта ситуация оказалась очень кстати. Если воры сумеют добраться до камелии прежде королевских слуг, то смогут потребовать за нее целое состояние. Человек держал в руке листок, свернутый в тугой свиток. Развернув его с чрезвычайной осторожностью, он указал на нарисованный цветок – белый с розовой каймой.

Сердце женщины так колотилось, что она ничего вокруг не слышала.

– Может, вы выдели у кого-то такой цветок? – спросил незваный гость и, не дожидаясь ответа, повернулся, намереваясь лично осмотреть сад.

Он прошел по садовой дорожке мимо грядок с овощами и зеленью, топча морковную ботву, которая только-только пробилась сквозь недавно оттаявшую землю, и остановился, глядя вперед, где над черной землей приподняли свои головки тюльпаны. Там он опустился на колени, чтобы сорвать цветок, еще совсем молодой и зеленый, и тщательно его осмотрел.

– Если увидите такое дерево, – сказал он, повертев в руке тюльпан, прежде чем выбросить его, – сообщите мне. Спросите Харрингтона.

Старуха согласно кивнула. Человек указал на север. Тут рядом, за холмом, поместье Ливингстонов, Ливингстон-Мэнор. Любезная хозяйка предложила им остановиться в старом коттедже рядом с сараем, если они позаботятся об огороде.

– Но никому не говорите, где я остановился.

– Да, сэр, – поспешно проговорила женщина. Застыв, она наблюдала, как он направляется к своей лошади. Когда цоканье копыт стихло, старуха прошла по садовой дорожке мимо грушевого дерева у забора и приблизилась к камелии, украшенной единственным восхитительным цветком.

– Нет, – сказала она себе, дотрагиваясь до нежных лепестков. Королева может обыскать все здешние сады, а цветочные воры осмотреть лепестки всех растений, но она не допустит, чтобы кто-то нашел эту камелию.

Глава 1. Эддисон

Нью-Йорк-Сити

1 июня 2000 года

На кухне звонил телефон, настойчиво и как-то ехидно. На гранитной столешнице он напоминал брикет динамита.

Если я не возьму трубку через три звонка, включится автоответчик. Этого допустить нельзя.

– Ты что, не слышишь? – крикнул с дивана мой муж Рекс, оторвав глаза от своей тетрадки.

У него очаровательная склонность к старомодным аппаратам. Пишущие машинки, магнитофоны и автоответчики года эдак 1987-го. Но в данный момент мне хотелось голосовой почты. Была бы у нас голосовая почта!

– Я слышу! – Я вскочила из-за стола и поморщилась, ударившись ногой о ножку стула.

Один звонок. Два.

Мои руки покрылись гусиной кожей. А вдруг это он? Он начал звонить две недели назад, и при каждом телефонном звонке я испытывала знакомый страх. Успокойся. Дыши глубже. Может быть, это один из моих клиентов. Например, ужасная миссис Этуэлл, заставившая меня три раза переделывать ее розарий. Или налоговая служба. Пусть это будет налоговая служба. Я была рада кому угодно, кроме одного человека… Но мне казалось, что на другом конце провода именно он.

Если я повешу трубку, он позвонит снова. Как акула, учуявшая в воде кровь, он будет кружить рядом, пока не получит свое. Придется ответить.

– Алло? – беззаботно проговорила я в трубку.

Рекс улыбнулся и вернулся к своей тетрадке.

– Здравствуй еще раз, Эддисон, – раздалось в трубке.

От его голоса у меня мурашки побежали по коже. Конечно, я не могла его видеть, но ясно представляла себе его рожу – клочковатую щетину на подбородке, нахальное удовольствие в глазах.

– Знаешь, мне наплевать, как тебя зовут теперь. Имя Аманда шло тебе куда больше.

Я молча открыла застекленную дверь и шагнула в патио, выходившее в сад, – редкость для большого города, но это была наша полная собственность. С высокой камелии, которую мы с Рексом посадили год назад в честь годовщины нашей свадьбы, счастливо чирикнула птичка. Меня тошнило от мысли, что он вторгся в мое святилище.

– Послушай, – прошептала я, – я же просила тебя больше не звонить.

Взглянув на многоквартирный дом рядом с нашим особняком, я подумала, не смотрит ли на меня он из одного из окон.

– Аманда, Аманда, – проговорил он, забавляясь.

– Прекрати называть меня этим именем!

– Ах да, я забыл, – продолжал он. – Ты теперь зазналась. Я читал в газете о твоей свадьбе. – Он насмешливо прищелкнул языком. – Просто счастливый конец сказки для девочки, которая…

– Пожалуйста, – перебила его я, не в силах выносить его голос, который погружал меня в прошлое, а мне этого очень не хотелось. – Почему ты не оставишь меня в покое? – взмолилась я.

– Ты хочешь сказать, что не скучаешь по мне? Возгордилась, что вышла за английского короля? Думаешь, ты действительно что-то из себя представляешь? Тогда позволь спросить: твой муж знает, кто ты на самом деле? Знает, что́ ты когда-то сделала?

Мне стало дурно, подкатила тошнота.

– Ради бога, оставь меня в покое, – взмолилась я, чувствуя, как перехватывает горло.

Он самодовольно рассмеялся:

– Не могу. Нет и нет. Видишь ли, я провел в тюрьме десять лет. Это достаточно долгий срок, чтобы подумать. И я много думал о тебе, Аманда. Почти каждый день.

Меня передернуло. Пока он был за решеткой, я чувствовала себя в безопасности. Его посадили за отмывание денег и еще одно мелкое преступление, но пока он находился за решеткой, я ощущала себя укутанной в толстое мягкое одеяло. А теперь он вышел на свободу и это одеяло сдернул. Я была напугана и чувствовала себя беззащитной.

– Есть одна штучка, милая, – продолжал он. – Я обладаю очень ценной информацией. Ты ведь не можешь упрекать меня за то, что я тоже хочу такой сытой и уютной жизни, как у тебя.

– Я сейчас повешу трубку, – сказала я, поднося палец к красной кнопке.

– Ну что ж, пожалуйста. Но ты знаешь, чего я хочу.

– Я уже сказала тебе, что у меня нет таких денег.

– У тебя, может, и нет, но у родственников твоего мужа есть точно.

– Не надо, не впутывай их.

– В таком случае, – проговорил он, – у меня не остается выбора.

Я услышала на другом конце сигналы развозчика мороженого и вспомнила, как девочкой, выпучив глаза, в надежде бегала за такими развозчиками. Не знаю, зачем. У меня никогда не было доллара на мороженое, и все же они притягивали меня к себе как магнит.

Я опустила трубку и поняла, что мороженщик приближается, он совсем рядом, может, в квартале от меня. Рядом. Совсем рядом. Я ужаснулась.

– Ты где? – спросила я, погружаясь в панику.

– А что? Хочешь меня увидеть? – забавлялся мой мучитель. Я представила угрожающую ухмылку на его лице.

У меня задрожал подбородок.

– Пожалуйста, отстань от меня, – взмолилась я. – Почему ты не можешь оставить меня в покое?

– Это было бы слишком просто, – ответил он. – Но ты испытываешь мое терпение. Если к концу недели у меня не будет денег, я все расскажу твоему мужу. А когда я говорю «все», это значит все.

– Нет! – вскричала я. – Не надо, пожалуйста!

Я обошла дом и заглянула через ограду в боковой двор. Мимо медленно проехал развозчик мороженого. Дети радостно визжали при звуках мелодии, льющейся из громкоговорителя, но у меня каждая нота вызывала парализующий страх.

– У тебя пять дней, Аманда, – раздалось в трубке. – И, кстати, ты потрясающе выглядишь в этом платье. Синее тебе идет.

Связь прервалась, и я, прежде чем взглянуть на улицу, посмотрела на свое синее платье. Вдали виднелся каштан. Рядом припарковалась старая «Хонда» с тонированными стеклами и ржавым капотом. Остановка автобуса отбрасывала на тротуар неровную тень.

Я побежала обратно в дом, закрыла застекленную дверь и крепко заперла ее.

– Слушай, давай поедем в Англию, – я обратилась к Рексу, едва дыша.

Поправив на носу темные очки, он ошарашенно спросил:

– Ты серьезно? Ты вроде бы не собиралась путешествовать. С чего такая перемена?

Родители моего мужа недавно приобрели историческое поместье в английской деревне и приглашали нас с Рексом провести там лето, пока они путешествуют по Азии, где работал отец Рекса, Джеймс. Рекс же писал роман, действие которого происходило именно в английском поместье, и эта поездка казалась ему прекрасной возможностью для погружения в материал. И мы оба любили старые дома. Из того, что рассказала по телефону его мать, Лидия, мы знали, что поместье буквально переполнено историей.

Но время для поездки было совсем неподходящим. Мой бизнес в ландшафтном дизайне набирал обороты, и я обхаживала четырех новых клиентов – в том числе с заказом на грандиозный проект по разбивке садов на крышах Манхэттена. Уехать в такое время – непоправимая глупость. Однако у меня не было выбора. Шон ничего не знает про поместье. Там он меня не найдет. А поездка даст мне время все как следует обдумать.

Я нервно обвела комнату глазами.

– Ну, я не то чтобы… То есть да, не хотела. – Я глубоко вздохнула, чтобы взять себя в руки. – А потом еще раз подумала, и мне показалось, что, возможно, нам бы следовало развеяться. Приближается наша годовщина. – Я села рядом с Рексом на диван и стала накручивать на палец его блестящие волосы. – Я бы могла изучить в тех местах все сады, может быть, даже кое-чему научиться. Знаешь, здесь все сходят с ума по английским садам. – Я говорила очень быстро, как всегда, когда волновалась. Наверняка Рекс заметил это, потому что сжал мою руку.

– Ты нервничаешь из-за авиаперелета, да, милая? – спросил он.

Я на самом деле побаивалась летать самолетами, и врач прописал мне для таких случаев успокоительное. Но Рекс не догадывался об истинной причине моей тревоги, и я бы никогда не позволила ему узнать правду.

Когда-то я думала, что расскажу ему о себе все. Но чем дольше я откладывала, тем невозможнее казалось открыть рот и произнести трудные слова. Поэтому я так ничего ему и не рассказала. Вместо этого я спряталась за историей, которую сама же и сочинила. Девушка из зажиточной нью-гемпширской семьи, чьи родители погибли в автокатастрофе несколько лет назад. Все семейные деньги пропали из-за жульнической инвестиционной схемы. Рекс все это проглотил, не задумываясь, он безоговорочно верил мне. Ему не казалось странным, почему я не получаю рождественских открыток и никто не звонит мне на день рождения. Он не спрашивал, не хочется ли мне повидать дом моего детства. Он говорил, что восхищается моей силой, тем, что я умею жить настоящим, а не скорблю по прошлому. Если б ты только знал!

Я положила руку ему на ладонь и сказала:

– Со мной все будет хорошо. Помнишь, ты говорил, что тот дом будет идеальным местом для написания романа? Ну, так давай, Рекс. Поехали.

Он улыбнулся и легонько погладил меня по щеке:

– Знаешь, я буду счастлив поехать в Англию вместе с тобой, но только если ты сама так решила.

– Да, я так решила, – ответила я, взглянув на стоящую на улице ржавую машину. Потом встала и зашторила окно. – Сегодня такое солнце. – Я взяла телефон. – Вот прямо сейчас позвоню в турагентство и закажу билеты на завтра.

– Серьезно? – удивился он. – Так скоро?

Я натужно улыбнулась:

– А что? Мы прекрасно проведем лето.

– Что ж, – он отложил свою тетрадку, – я позвоню родителям и сообщу о нашем решении. Подожди, а как же твои клиенты?

Я внутренне содрогнулась, вспомнив замысловатый дворик, огороженный самшитом, который планировала для клиента, и прилегающий сад бабочек¹ для двух его девочек. Я обещала, что все будет готово к концу следующей недели, ко дню рождения его дочки. Но я могу поручить завершение этой работы Каре, моей помощнице. Она прекрасно справится, хотя я, конечно, сделала бы лучше. Астильбы вряд ли будут высажены идеально. Хебе не будут подстрижены в гладкие шары, как мне хотелось. Я вздохнула. Все равно я не могла здесь остаться, тучи неумолимо сгущались надо мной. Надо постараться сделать так, чтобы они не увязались за мной в Англию.

– Готова? – на следующий вечер спросил Рекс, стоя у входа в дом.

Мне удалось заказать два билета на девять вечера – прямой рейс в Лондон.

– Да, – ответила я с порога, потуже укутывая шею шарфом. Сделав несколько шагов к такси, ожидавшему нас у тротуара, я оцепенела.

Рекс взглянул на меня:

– Звонит телефон?

Дрожа, я оглянулась на дом. Звонок звучал приглушенно, но его было отчетливо слышно.

– Мне взять трубку?

– Не надо, – ответила я, торопливо шагая к машине. – Не будем задерживаться, а то опоздаем на самолет.

Глава 2. Флора

Нью-Йорк-Сити

9 апреля 1940 года

– Ты не забыла упаковать свое твидовое пальто? – с усталым видом спросила меня мама. Ветер растрепал ее седые волосы, и она убрала их перепачканным в муке рукавом.

– Мама, – ответила я, поглаживая свой серый пиджак. – У меня есть вот это. Пальто не понадобится.

– Но пиджак слишком легкий, – возразила она. – А в Англии холодно, Флора.

– Все будет хорошо, – заверила ее я. Я знала, что мамино беспокойство вызвано вовсе не моим выбором одежды, и отчетливо понимала, что она вот-вот зарыдает. – Пожалуйста, мама, не беспокойся. – Я обняла ее одной рукой.

Она закрыла лицо руками.

– Мне просто не хочется, чтобы ты уезжала.

– Ой, мама… – Я вытащила из кармана носовой платок. В правом углу виднелись вышитые красной нитью мои инициалы – Ф. А. Л. Она только что закончила паковать вещи, а за несколько часов до моего отъезда сложила всю одежду в идеальные плотные стопки.

– Не надо расходовать на меня платок, – сказала мама, хлюпая носом. Папа взял ее за руку. – Посмотри на меня еще раз. – Она вздохнула и взяла меня за руки. – Моя маленькая девочка, ты стала совсем взрослой.

Я была их единственным ребенком. Маме и папе, наверное, хотелось, чтобы я жила с ними вечно, просыпалась до рассвета, чтобы хозяйничать в пекарне под нашей квартирой в Бронксе, с первыми лучами солнца готовила тесто, выкладывала на поднос батоны и булочки для столпившихся покупателей. Я умело вела дело в пекарне, и все шло как по маслу.

Я даже представить себе не могла, как они будут без меня обходиться. Мамины руки уже ослабли, а плечи согнулись от многолетней возни с тестом. И папины способности к бизнесу тоже вызывали беспокойство. На прошлой неделе какой-то школьник вытащил из кассы семь долларов. Папа даже не бросился его догонять: он заметил дырявые ботинки парнишки и позволил ему убежать. Все это было бы хорошо, если бы не протекающая крыша и счета за электричество, которые нужно было оплачивать. Мама всегда говорила, что будь его воля, папа бы просто раздавал весь хлеб направо и налево. Такой уж он был человек.

И все-таки кто-то должен был вести дела. Квартирку над пекарней тоже нужно было оплачивать. В последний месяц хозяин квартиры не раз появлялся со злым и красным лицом. Мистер Джонсон требовал оплатить задолженность за три месяца. Я унимала его пыл батоном хлеба с корицей и обещаниями заплатить.

Я с тревогой посмотрела на пароход.

– Я так горжусь тобой, – торжественно произнес папа, прижав руки к моим щекам.

– Наша девочка, – добавила мама. – Едет в Лондонскую оранжерею, чтобы стать ботаником.

Я не могла смотреть им в глаза. Казалось, они неминуемо разгадают мою тайну. Обманывать их было невыносимо.

– Совсем скоро она сделает там карьеру, – вставил отец.

Я с трудом изобразила улыбку. В Лондонской оранжерее не было никаких вакансий. Даже для учеников. Я сочинила эту сказку, чтобы скрыть истинную причину поездки. Да, я мечтала стать ботаником, мечтала всю жизнь, это правда. Заплетая тесто для халы, я все время думала о разных породах клена и рододендрона, и еще посадила в большой горшок лозу глицинии, которая благополучно принялась и вскоре протянула свои лианы через навес пекарни. А ночью, когда мы закрывали булочную, я бесплатно работала в Нью-Йоркском ботаническом саду. Мне приходилось подбирать прутья и подметать опавшие листья, но зато я вдоволь могла любоваться пионом Белый Феникс или розой Леди Хиллингдон с лепестками цвета консервированных абрикосов.

Да, моей страстью было садоводство, а вовсе не выпечка хлеба. Думаю, мистер Прайс знал об этом, когда два месяца назад пришел сделать мне это предложение.

– Меня зовут Филип, – представился он. – Филип Прайс. – Он протянул мне белую визитную карточку. – Насколько мне известно, по вечерам вы работаете в ботаническом саду?

Я кивнула:

– Да, но как вы…

– Я ищу кого-нибудь с острым глазом ботаника, – продолжил он, отправляя в рот кусок рулета с подноса, стоящего на витрине, – для очень важной работы.

Мама предостерегала меня от подобных мужчин с прилизанными волосами, блестящими под ярким светом ламп. Даже не дослушав его до конца, я замотала головой и, выставляя на витрину шесть заказанных пончиков, быстро проговорила:

– Нет, спасибо.

Он надкусил один пончик и протянул мне хрустящую долларовую бумажку.

– Эту булочную держат мои родители, – продолжала я, – и мне нужно им помогать.

Он осмотрел тесное помещение, задержался взглядом на трещине на столешнице, на облупившейся краске над дверным косяком.

– Значит, у вас прибыльный бизнес?

Мне не понравился его снисходительный тон, да и вообще это его не касалось.

– Да, мы не Рокфеллеры, если вы об этом, – нахмурилась я. – Родители открыли эту булочную двадцать три года назад. Я здесь выросла.

– Понятно, – насмешливо произнес мистер Прайс. – Как это трогательно.

Раздраженная, я отвернулась к подносу с выпечкой.

– Послушайте, – заговорил он снова, – я знаю, что у ваших родителей сейчас непростое время.

Наши глаза снова встретились.

– Я слышал, что аренда помещений в этой части города недешева, – продолжал он, стряхнув с усов сахарную пудру. – А вы, конечно, беспокоитесь о родителях.

Я действительно беспокоилась за них. Папа из принципа отказывался поднимать цены на свою выпечку. Но если торговля не приносит прибыли, скоро булочную придется закрыть. Все это я прекрасно понимала. Нахмурившись, я отвернулась к подносу с лепешками, чтобы выложить их на витрину.

– Больше ничего не хотите, мистер Прайс?

Финансовые проблемы моей семьи – не его дело.

– Я могу помочь, – сказал он.

Я с трудом улыбнулась:

– Не обижайтесь, но мы не нуждаемся в помощи.

– Я могу предложить вам работу. Хорошую работу – там вы сможете применить свои способности.

– Но я же вам только что сказала: я работаю здесь.

Над дверью зазвенел колокольчик.

– Цельнозерновой еще остался, Флора? – спросила миссис Мэдисон, наша постоянная покупательница.

Эта старая вдова жила на ужасающе маленькую пенсию, и папа велел мне всегда давать ей свежий хлеб бесплатно.

– Да, мэм, – ответила я, с улыбкой оборачиваясь к ней. – Только самое лучшее. – Я протянула ей буханку цельнозернового, еще теплую, и она начала рыться в кошельке.

– Не нужно, – улыбнулась я. – Папа просил не брать с вас денег.

Ее глаза засветились.

– Спасибо, милая моя, – сказала она, укладывая буханку в корзинку.

Мистер Прайс обернулся и тоже улыбнулся:

– Разве не прекрасно проделывать это изо дня в день, понимая, что деньги – ничто?

Я саркастически рассмеялась.

– Послушайте, сэр, не знаю, что вас не устраивает, но, пожалуй, пора нам распрощаться.

Он засунул руку во внутренний карман пиджака и вынул конверт. И я увидела, что он набит деньгами. Мистер Прайс положил его на прилавок.

– Выполнив работу, сможете получить в десять раз больше.

Я разинула рот.

– Я вам уже дал мою карточку. Позвоните, когда будете готовы.

Я открыла конверт, пересчитала купюры и вытаращила глаза. Денег с лихвой хватало, чтобы заплатить за аренду. Кивнув мне на прощание, мистер Прайс направился к выходу.

Я позвонила ему через неделю, после того, как на аллее позади булочной на папу набросился громила, который выколачивал долги. Отец прибежал на кухню с окровавленным лицом.

– Мистер Прайс, это Флора Льюис, – дрожащим голосом произнесла я в трубку. – Я готова поговорить с вами о той работе.

– Вот и хорошо, – ответил он. – Я чувствовал, что вы позвоните.

Ветер обдувал мое лицо на причале, возвращая меня в настоящее. Нет, родители никогда не должны узнать правду о моей поездке в Англию. Мама вытерла слезу и сказала:

– Я так горжусь тобой.

Я поцеловала ее в щеку и, подойдя к трапу, показала контролеру свой билет. Последний раз взглянув на родителей, я ощутила свою вину перед ними. Папа с мягкой улыбкой на круглом лице; мама с руками, деформированными артритом. Как они справятся без меня? Но я знала, что мне надо уехать. Мне не терпелось увидеть мир за пределами булочной, хотя бы узнать, что такой на самом деле существует.

– Обещай мне, что будешь осторожной, – крикнула мне с причала мама, а папа двинулся в мою сторону. – Обещай, что не останешься там слишком долго.

Я кивнула. Ветер сдул в сторону пелену дождя, обдав мое лицо крупными брызгами.

– До свидания, – крикнула я. – Я напишу вам, когда устроюсь.

– В добрый путь, милая, – сказал папа, засовывая мне в карман рулет с корицей, завернутый в вощеную бумагу. – А то пароход отчалит без тебя.

Я помахала рукой и пошла на судно, на этот раз не оборачиваясь.

– Плывете в Англию, одна?

Я повернулась и увидела мужчину, прислонившегося к перилам на верхней палубе в нескольких футах от меня. Примерно моего возраста – может быть, на несколько лет старше, в сером костюме и низко надвинутой на лоб шляпе в елочку. Я кивнула и пошла дальше – в конце концов, какое ему дело до моих планов? – но он обезоруживающе улыбнулся.

– Помню, как я первый раз плыл один через Атлантику, – сказал незнакомец, приближаясь, словно мы были старые друзья.

Мне понравился его британский акцент, и я задумалась о том, что он делал в Нью-Йорке.

– Мне было девять лет, и я перепугался до смерти.

– Вот как? – каменея, проговорила я. Я надеялась, что скрываю свои чувства, а чувствовала я себя, как маленькая девочка, которую оторвали от родителей. – А вот я совсем не боюсь.

Он кивнул, взглянув на мой чемодан, но я быстро спрятала его за спиной. Папин чемодан выглядел не очень эффектно, но другого у нас не было. Холщевина износилась и ободралась, а медные петли потускнели и стали бурого цвета.

– Так что вас влечет в Англию? – спросил он, сняв шляпу и вертя ее на указательном пальце.

Я судорожно искала ответ. Что сказать?

– Я, я… – замялась я. – Собираюсь работать в Лондонской оранжерее.

Глаза незнакомца заинтересованно расширились.

– Правда? Значит, вы ботаник?

– Ну, – начала я в надежде, что он не заметит моего смущения, – я…

– Моя мать любила ходить в Лондонскую оранжерею, – произнес он. – Это место заслуживает внимания.

– Да. Ну, я должна буду…

– Где вы будете работать? – спросил он, шагнув ко мне. – Я имею в виду, в какой теплице?

– М-м-м… ну, наверное, во всех.

Он кивнул и протянул руку:

– Меня зовут Десмонд.

Его зеленые глаза искрились теплым светом.

– Флора, – ответила я, быстро спрятав полоску бумаги, на которой был напечатан номер моего скромного места, явно далекого от воображаемой отдельной каюты, которую занял мой собеседник. – Я, пожалуй, пойду.

Подошел стюард.

– Могу я проводить вас до вашей каюты, мисс?

Я кивнула, оглядывая огромный океанский лайнер.

– Увидимся, – сказал Десмонд, снова надев шляпу и коснувшись края полей, и стал подниматься на верхнюю палубу.

– Вы в первом классе? – с сомнением в голосе поинтересовался стюард, посмотрев на трап, где скрылся Десмонд.

– Нет. Боюсь, что я, ммм, в третьем.

Он хмыкнул и подозвал другого стюарда, помоложе, который провел меня на нижнюю палубу, а потом еще ниже, в самое чрево корабля. Мы спустились в грязный полутемный коридор, и стюард остановился у какой-то двери без надписи.

– Ваша каюта, – равнодушно произнес он.

Внутри была койка с потертым одеялом и маленький столик, на котором в стеклянной вазе с мутной водой стояла увядшая желтая хризантема. Каюта была размером с кладовку в булочной, но и этой каморке я была рада, как пентхаусу: это было первое место, которое я могла назвать своим. Я удовлетворенно вздохнула, а мое «спасибо» прозвучало слишком восторженно. Стюард кивнул и удалился.

Я прижалась носом к крошечному иллюминатору, вытерев запотевшее стекло рукавом платья. За стеклом виднелся мол. Какое-то время я смотрела на него, пока не прозвучал рожок и машина не начала греметь и вибрировать. Пароход медленно вышел из гавани, словно ему не хотелось отправляться в путь. Но вскоре он набрал ход, и я смотрела, как морской туман медленным, ровным и глубоким глотком проглатывает город. Что говорила моя мать? Да: «Кошелек всегда держи при себе. На этих пароходах воруют». Как будто она что-то знала о пароходах!

1.Сад бабочек – сад с растениями, которые привлекают бабочек. Есть такое направление в садоводстве. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания переводчика.)