Czytaj książkę: «МАИ. Пена юности»
Посвящаю
моим родителям
и сыновьям
Шуршат шелковистой
листвой шелестя
В саду моей памяти
дни промелькнувшие.
И шорох щемящий
шуршащей листвы
Во мне пробуждает
картины минувшего.
А поутру…
– И-иде-е я? – замычал мой сосед, накрывшийся с головой одеялом.
Я молчу. Может, ему что снится, зачем зря отвечать.
– И-иде-е я? – повторно замычал сосед.
«Где-где, – в вытрезвителе», – подумал я, но произносить вслух не стал. Все равно он, наверное, ничего не соображает.
– И-иде-е я?!
Однако сосед становится назойливым, но голову из-под одеяла по-прежнему высовывать не хочет.
– В вытрезвителе ты! – наконец резко отвечаю ему я, подчеркивая исключительность сложившейся ситуации.
– Э-эт-то я знаю, – спокойно отвечает сосед из-под одеяла, – в како-ом?
– В пятом, – к этому моменту я уже знаю номер медицинского заведения, в котором я волею судеб оказался.
– Эт-то родной! – довольно отреагировал сосед и повернувшись на другой бок умиротворенно засопел.
Это было мое первое, но, слава богу, и последнее посещение заведения подобного рода.
Неисповедимы пути, которые приводят нас в такие места. Но свой путь я знал.
В компании моих студенческих друзей Сашки и Андрюхи мы весело провели зимние студенческие каникулы на турбазе “Верхневолжская” под Калинином (Тверь). Прием нам обеспечил Сашкин дядя, который заведовал этой базой, а также соседним “Домом рыбака”.
Как мы проводили эти каникулы, в подробностях рассказывать не буду, но уж на лыжах точно не ходили. В основном, играли в карты, по вечерам ходили в местный клуб на танцы и другие увеселительные мероприятия. Иногда гуляли по окрестностям в поисках магазина.
Прогулки по лесу тоже были – до магазина в соседнем поселке, куда надо было идти километра два.
Мы с удовольствием проводили время на отдыхе и в результате пропили все деньги, которые у нас были. А ведь думали, что взяли достаточно… Андрюха неожиданно вспомнил, что родители дали ему какую-то сумму на покупку обуви, которую он тому времени купить не успел, но деньги нам пригодились. Однако сразу договорились, что в Москве мы с Сашкой вернем ему по одной трети – долг чести того требовал.
После возвращения в Москву перед нами неизбежно встал вопрос, где взять деньги. На «долг чести» не будешь просить у родителей, а стипендию никто из нас не получает – не заслужили.
– А давай кровь сдадим! – выпалил Сашка.
Это выход. На том и договорились.
На следующий день хмурым морозным утром мы встретились у дома Андрюхи на набережной Новикова-Прибоя. Там неподалеку был пункт приема крови.
Мы шли и обсуждали наши планы.
– Сейчас сдадим кровь, плотно пообедаем на полученные талоны, и у нас останутся деньги отметить это мероприятие.
Заманчивые перспективы бодрили и утро уже не казалось таким хмурым. Однако все вышло не совсем так, как мы ожидали.
Прежде чем у донора возьмут кровь, он должен пройти предварительный медосмотр. В результате ни Андрюху, ни Сашку к сдаче крови не допустили.
У Андрюхи кровь не стали брать из-за обильного насморка и температуры. Простудился он, когда мы уезжали из турбазы на попутной грузовой машине. Ждать автобуса, который довез бы нас до вокзала в Калинине, не хотелось, и мы решили поймать попутную машину. Месяц был февраль, машин на трассе не так много, как сейчас, да и останавливаться никто не спешил. Наконец, одна все же притормозила – это была бортовая машина ГАЗ-51 без тента, и в кабине – только одно место.
– Ничего, – бодро сказал я, – поедем в кузове. Мне и в голову не пришло, во что я одет и обут, ведь Андрюшка скептически посмотрел на мои легкие осенние туфли, в которых я приехал зимой на турбазу и предложил мне сесть в кабину.
– Иначе в кузове у тебя ноги отвалятся, – серьезно заметил он.
Я не в первый раз удивился, насколько Андрюха взрослее меня и больше приспособлен к жизни. Мне и в голову не пришло подумать о самом себе: пока стояли у дороги, вроде, было не холодно. А он вот увидел и подумал…
Мороз на улице около 15 градусов, а в открытом кузове – еще и с ветерком. Но об этом же никто из нас не думал, а иначе бы дождались следующей машины.
Я послушно полез в теплую кабину, а ребята – в открытый кузов. Так и ехали – я в комфорте и с музыкой, а Андрюха с Сашкой – на промозглом ветру. В результате Андрюшка начал кашлять уже в электричке по дороге в Москву, не помогло даже выпитое перед поездкой согревающее, которым мы запаслись в Калинине у вокзала.
У Сашки кровь тоже не взяли, но не из-за простуды – ее он каким-то чудесным образом избежал, – а по причине переломов обеих бедренных костей, так как с тех пор как он встал на ноги, прошло еще очень мало времени – меньше года.
Находясь в сильно нетрезвом виде, он был сбит самосвалом. Восстанавливали ему ноги полгода в клинике Илизарова в Кургане. Тогда Илизаров еще был жив и сам наблюдал его. Лечащий врач сказал Сашке, что если бы он не был так пьян, то умер бы от болевого шока. Но я думаю, что если бы он не был пьян, то и не попал бы под самосвал.
Итак, годным для сдачи крови оказался один я.
До этого мне кровь сдавать не приходилось: почему-то на безвозмездную сдачу крови в институте меня не приглашали. Позже я узнал, почему.
При осмотре меня спросили: не болел ли я рядом заболеваний, в том числе гепатитом, или болезнью Боткина. Я ответил «нет», так как тогда еще не знал, что гепатит и желтуха – одно и то же, а желтухой я болел.
Сдав положенный стакан и еще 20 грамм на анализ, я получил заработанные 13 рублей 20 копеек и талон на обед в ближайшей диетической столовой. (Десятку долга я тут же отдал Андрюхе.)
Время подошло к обеду, и мы решили поесть.
Кто же не знает, что при бесплатной сдаче крови, кроме обеда, для восстановления красных кровяных телец дают еще и стакан кагора! Поэтому следуя медицинским рекомендациям мы приобрели в соседнем магазине две бутылки восстановительной жидкости: одну – кагора, для меня, а другую – портвейна “777”. Все это взяли в столовую, где отлично пообедали.
Вышли на улицу, посмотрели на часы: в институт уже поздно. Зачем идти на последнюю пару? Настроение прекрасное, погода замечательная, морозец! Запас красных кровяных телец явно восстановился – слабости никакой. Зачем же переводить деньги на бормотуху? Взяли водки, колбаски, хлеба, и пошли на берег Москвы-реки.
* * *
Впоследствии, неоднократно вспоминая студенческие выпивки, я пытался вспомнить, о чем мы все время говорили. Ведь не молчали же – говорили… Но о чем? Конечно, темы находились, но среди них явно не было тем о погоде и проблемах познания наук, ради чего, казалось бы, мы и поступали в институт…
После первой, наверное, пошла вторая, которую я уже не помню, где пили.
Память дает случайную вспышку, и я вижу себя с Андрюхой, но уже без Сашки, среди рабочих в ремонтируемом магазине. Вокруг козлы, стремянки, краска, кисти. Мы наливаем рабочим. Они предлагают луковицу для закуски.
Еще вспышка. Мы с Андрюхой на улице. Темно. Андрюха зовет к знакомым женщинам. Я упираюсь, но куда-то мы приходим. Сквозь пелену расфокусированного зрения вижу перед собой что-то непотребное и возмущаюсь.
– Не пойду! Они старые и грязные!
– Да, ладно, – говорит Андрюха, – какая тебе сейчас разница?
– Не-е. Я лучше пойду…
Куда я хотел пойти, не помню, но пошел очень быстро, потому что Андрюха, выйдя следом за мной из подъезда, где проходил наш разговор, меня уже не увидел.
Как я узнал утром из протокола, нашли меня в сугробе на одной из Песчаных улиц в невменяемом состоянии, в каковом и доставили в вытрезвитель № 5.
* * *
Начал я возвращаться в сознание издали и постепенно. То, что мы пили с Андрюхой и Сашкой, я вспомнил. Дальше включился логический аппарат.
«Если мы пили вместе, а сейчас я лежу и, наверное, сплю, то рядом справа спит Сашка, а слева Андрюха. Так? Кажется так! Ну, вот и хорошо!»
Снова проваливаюсь в сон. Неутолимая жажда и сухость во рту побуждают наполовину проснуться, встать и подойти к двери. Почему-то дорогу к ней я уже знаю. Стучу. Дверь открывается. Человек в форме указывает на дверь напротив. Там стоит большой оцинкованный бак с краном и кружкой на цепочке. Выпиваю полную кружку. Немного отпускает. Вхожу в свою дверь. Человек в форме зажигает свет, чтобы я мог найти свою кровать, и снова, погасив свет, закрывает дверь. Через небольшое круглое отверстие в двери пробивается свет тусклой коридорной лампочки.
Ложусь в кровать, а мозг постепенно начинает раскручивать мыслительный процесс.
«Если мы спим рядом, то значит в чьей-то квартире. Наверное, в Андрюхиной, потому что Сашка живет в Немчиновке. Так? Кажется так.
Но когда я шел к кровати, под ногами была кафельная плитка. Почему? Что ж непонятного? Места в квартире мало, и Андрюха положил меня в ванной. Так? Кажется так. Можно еще поспать.»
Постепенно начинают просыпаться и другие обитатели просторной комнаты. Так же, как и я, они идут и стучатся в дверь, а утолив жажду, возвращаются в комнату. И также служивый человек зажигает им свет.
Я уже проснулся и могу осмотреться. Постепенно понимаю, что я не у Андрюхи дома и просторная комната – не его ванна. Даже, кажется, я начинаю догадываться, как называется то заведение, где я в данный момент нахожусь. Но то, что мои друзья рядом, не вызывает у меня сомнения: и слева и справа от меня лежат мужики, укрывшиеся с головой одеялами.
Однако жажда не отпускает, и я снова иду к двери, к которой тянется уже вереница постояльцев, и навстречу такая же. У бачка очередь. Дверь не закрывается и свет в комнате горит постоянно. Напившись воды, возвращаюсь в комнату и вижу идущего навстречу постояльца в совершенно мокрых трусах, прилипших к телу. Прохожу мимо кровати, с которой он встал, – на ней целое озеро. Панцирная сетка продавлена и матрас провис. Поверх матраса на всех кроватях постелена клеенка горчичного цвета, а на ней простыня. Эта-то клеенка и не давала озеру растечься.
– Однако – подумал я и лег, с интересом повернув голову в сторону этой кровати.
Вернувшись в комнату, мужик в мокрых трусах с недоумением уставился на свою кровать.
– Это кто мне нассал? – безадресно обратился он с риторическим вопросом.
Ответа не было. Потом кто-то буркнул:
– Ты же и нассал…
– Но я бы столько не смог… – Его недоумение было вызвано количеством вытекшей из него жидкости. Действительно, было трудно представить, как это все могло в нем поместиться.
Постепенно все обитатели проснулись, кроме моего соседа, о котором я говорил в начале. Я уже видел, что справа от меня был не Сашка, но оставалась надежда, что слева, укрывшись с головой, спит Андрюха. После вопроса о номере вытрезвителя и эта надежда отпала.
В комнате появился капитан милиции. Присев на ближнюю от двери кровать начал задавать вопросы ее обитателю: фамилия, имя, отчество, год рождения, адрес, место работы и т. д.
А вот об этом я и не подумал.
«Сейчас ведь он подойдет ко мне и начнет задавать те же вопросы… А потом сообщит в институт и меня тут же выгонят!» – пмгновенно пронеслось в голове.
Перспектива не радовала. Решил притвориться, что сплю – не будет же он меня будить. А значит, ничего и не узнает и не пошлет в институт. Как видно, хмеля во мне оставалось еще много и сознание не вполне вернулось.
Я прикрыл голову одеялом и старательно сделал вид, что сплю. И кто бы мог подумать?! Капитан опросил моего соседа справа, обошел меня и начал опрашивать моего соседа слева.
Во мне разлилась волна благодарности. «Надо же, какой хороший человек! Видит, что молодой человек попал сюда случайно. Зачем ему портить жизнь!»
В шесть часов утра, получая свои вещи, я понял, почему капитан меня “пожалел”. Среди них был паспорт (ведь я же кровь сдавал!), студенческий билет и пропуск в институт. О чем еще у меня надо было спрашивать?
Здесь надо сказать, что перед тем как получить назад свои вещи и остаток денег на дорогу (у кого он был), клиент вытрезвителя должен был написать в протоколе объяснение и причину произошедшего.
* * *
Почти любая советская семья в то время выписывала журнал “Крокодил”, где на предпоследней странице была рубрика “Нарочно не придумаешь”. Несмотря на название я, как и многие, был уверен, что ее сочиняют юмористы. Так было до тех пор, пока я уже в милиции через неделю не прочитал, что сам написал в том протоколе. Конечно, помню не дословно, а от своей копии по понятным причинам я избавился тут же, как только получил ее на руки. А написано там было приблизительно следующее.
“Повинуясь высокому долгу отдать свою кровь, я это сделал! Но тут же ощутил острый дефицит красных кровяных телец. Я знал, что их можно восполнить только крепким красным вином типа “Кагор”. Красные кровяные тельца восстанавливались плохо, и приходилось их постоянно компенсировать. Для их закрепления в организме я использовал чистый напиток типа водки. Организм не справился с потерей.”
Прочитав в милиции этот шедевр, я искренне удивился.
– Это что, я написал?!
– А кто же?
– Но ведь почерк не мой.
– У вас у всех почерк чужой, когда вы наутро пишете.
* * *
Прежде чем направиться в милицию я “вымыл шею”, то есть оделся как можно приличнее, чтобы произвести благоприятное впечатление. Темное пальто, костюм, белая рубашка с аккуратно повязанным галстуком. Посмотрев очень внимательно, девушка выписала мне минимальный штраф три рубля и подсказала, где находится ближайшая сберкасса.
– Идите прямо сейчас, – порекомендовала она, – до обеда успеете. И не забудьте квитанцию!
В одно мгновение я сбегал в сберкассу, заплатил штраф и принес квитанцию. Голосом, полным смирения и раскаянья в содеянном, я стал просить не посылать извещение в институт. Девушка – как мне показалось, от возмущения, – даже встала и со всем административным пафосом объявила мне, что обязана это сделать. Я понял, что просить дальше бессмысленно, и вышел из отделения.
Закурив, я стал думать о своей будущей свободной жизни. У меня не было сомнений, что когда в институт придет извещение из милиции, меня тут же отчислят. А Герман Николаевич будет этому только рад. Его предсказание сбудется – он же меня предупреждал.
В это время в отделении начался обед, сотрудники стали выходить на улицу. Вышла и строгая девушка, увидела меня, курящего у входа.
– Ну что же ты меня просишь?! Разве не видишь, что напротив майор сидит? Как еще я могла тебе ответить! Не пошлю я ничего в институт, не переживай.
Окрыленный, я полетел домой.
Да, есть на свете хорошие люди!
Получив в вытрезвителе свои вещи, металлический рубль на дорогу, а также вместо двух рублей, которые у меня были, два билетика, где было написано: “За медицинское обслуживание. 1 рубль”, я всерьез призадумался о своем будущем. У меня были крайне не простые отношения с заместителем декана, о чем я позже расскажу, поэтому я не без оснований полагал, что как только к нему придет бумага из вытрезвителя, он тут же поставит вопрос о моем исключении из института.
В вытрезвителе на «ресепшене», как сказали бы сейчас, сидели двое офицеров милиции, которые и давали мне подписать протокол. Упавшим голосом я поинтересовался:
– Вы теперь пошлете протокол в институт?
– Если вовремя не оплатишь, пошлем.
– А когда надо заплатить?
– В течение двух недель.
– Значит, если я заплачу, то не пошлете?
– Да мы вообще не посылаем. Это милиция… Мы отсылаем протокол им, они тебе выпишут штраф.
– А большой?
– Разный. От 3 до 25 рублей, в зависимости от того, что ты натворил. И они же посылают извещение на работу. Так что ТАМ проси, чтобы не послали. Лови свой протокол – он будет у них через неделю.
Несколько ободренный я поехал домой.
Меру своего свинства перед родными я понял, когда приехал домой.
Оказывается, на следующий после моего загула день отец уезжал в командировку, о чем я не мог знать, так как она была внезапной. А у нас в семье накануне его отъездов обычно устраивался праздничный ужин.
Я позвонил домой только утром, от метро.
Когда я пришел, ужин с шампанским и тортом стоял на столе нетронутый, и спать никто не ложился…
Пришлось сказать, что после сдачи крови почувствовал себя плохо и заночевал в общежитии.
Маме об этом эпизоде я рассказал правду только через сорок лет, а папа о нем так и не узнал.
От автора
В раннем детстве ребенок познает мир вокруг себя и самого себя в окружающем мире. Для него все удивительно, потому что ново. Память фиксирует результаты его познания, но ошибки этого процесса не сохраняются. И потому детство для всех остается в памяти ярким и волшебным, каким бы оно ни было на самом деле. Таким я и описал свои детство и отрочество в первой книге “Отрок”.
Юность же молодого человека – это уже не «школьные годы чудесные, с дружбою, с книгою, с песнею»… В юности открыты все дороги, его манят все соблазны – ума, души и тела, хотя, скорее, в обратной последовательности. И в это время память сохраняет наиболее яркие отклонения от гладкого и позитивного пути развития. Естественно, у тех, у кого такие отклонения были. У меня они были, и в немалом количестве.
Я и сейчас не понимаю, почему в юности мне интереснее было исследовать боковые ответвления позитивного развития, чем манящие своими перспективами проторенные многими пути. Буду стремиться описывать сами события, без рассуждений о причинах такого их развития, то есть так, как я их запомнил. Или в том виде, в каком я их вообразил и потом запомнил.
По прошествии многих лет трудно отделить реальные события от эвентуальных, то есть возможных и воображаемых, но сохранившихся в памяти так, как будто они происходили на самом деле. Мне дороги и те и другие, ведь это мои воспоминания, а значит, частица меня.
«Вниз по лестнице, ведущей вверх»
Школа. Окончание
Шел 10-й класс, школа подходила к концу. Перед каждым вставал вопрос, куда поступать. Дело в том, что наш класс был не совсем обычным: учеников в него отбирали по конкурсу, и считался он «классом программистов», поэтому всех нас готовили к поступлению в институты.
Наш любимый математик Борис Иванович Гуськов настраивал нас поступать в серьезные институты: МГУ, МФТИ (Физтех), МИФИ. Для этого, по его личной программе, весь курс школьной математики мы должны были пройти в 9-м классе и даже заглянуть в первый семестр институтской математики. И все это для того, чтобы 10-й класс уже полностью посвятить решению задач из экзаменационных сборников для вступительных экзаменов в эти самые институты. Попутно, на фоне решаемых задач, нам предстояло также осваивать наиболее сложные понятия математики.
План замечательный, и нас он вполне устраивал. Но сбыться ему, к сожалению, было не суждено. Бориса Ивановича выгнали из школы из-за жалобы завуча (о чем я писал в предыдущей своей книге), а пришедшая ему на смену математичка, имени которой я даже не запомнил, учила нас по методичке Минпроса СССР. Весь десятый класс мы тупо повторяли учебник Кочетковых, который прошли от корки до корки еще в девятом.
И здесь наши шансы на поступление в желаемые институты обвалились.
* * *
Дома над моим столом была приклеена вырезка из какой-то газеты “Для поступающих в Московский физико-технический институт” с адресом и перечнем факультетов. Сидя за столом я периодически смотрел на нее и раздумывал, на какой факультет буду поступать. К какому-то решению я так и не пришел, но адрес запомнил.
Об этом институте мне рассказывал вожатый из пионерского лагеря, которого я случайно встретил в трамвае. Он сам окончил этот институт и охотно рассказал мне о нем, объяснил перспективы обучения и какие это дает преимущества.
Я уже представлял себе, как буду там учиться и жить в общежитии, потому что на первых курсах все студенты живут в общежитии, буду активно участвовать в студенческой жизни и упорно заниматься. Но после ухода из школы Бориса Ивановича я понял, что с этой мечтой надо расстаться и выбирать что-нибудь попроще. Благо, институтов в Москве много, есть из чего выбрать.
Как и я, все мои друзья выбирали какой-нибудь институт: Сашка – МАМИ (Московский автомеханический институт), Мишка и Борька – МАДИ (Московский авто-дорожный институт), Виталий – МЭИ (Московский энергетический институт). Олег выбрал МИИТ (Московский институт инженеров транспорта).
Я же вспомнил о маминой мечте: она хотела, чтобы я был связан с авиацией. Тем более, что после восьмого класса я собирался поступать в авиационный техникум.
Что ж, МАИ – тоже неплохой институт. Правда, уже того настроя на участие в полнокровной студенческой жизни и углубленное изучение наук у меня не было.
Что такое авиация, я представлял весьма смутно – даже ни разу не летал на самолете пассажиром. Романтика пилотирования самолетов и космических путешествий осталась в ушедшем отрочестве, вместе с книгами о самолетах и авиаконструкторах.
К этому времени я уже неплохо представлял свои способности и не заблуждался на этот счет. То, что у меня нет склонности к конструированию, я понял еще в детстве, когда мне подарили большой и дорогой конструктор в деревянном ящике, из которого я собрал пару самых простых моделей по инструкции из прилагавшегося альбома, после чего полностью потерял к нему интерес.
Рисовать я не умел и не хотел, чертить тоже. А какой же конструктор без черчения?
Значит, размышлял я, факультеты «Летательные аппараты» и “Двигатели летательных аппаратов” для меня отпадают. Что же еще делают в авиации? Есть факультет радистов, но к радио у меня тоже нет склонности, хотя простейший детекторный приемник на одном диоде я в шестом классе собрал и даже некоторое время в наушник его слушал. Не проняло.
Экономический факультет я вообще не рассматривал – это для девчонок. Да и что такое экономика, я не только не понимал, но даже, как говорят, “вообразить себе не мог”.
Еще в институте есть факультет “Системы автоматического управления летательных аппаратов”. Я не понимал, что это такое, но догадывался, что это явно не относится к тому, что я не хочу. «Значит, пойду туда, – решил я, – если, конечно, примут».
Но после поступления я больше всего не хотел остаться в институте один, без друзей. Мои приятели по лагерю Женька Шилов и Димка Овсянников жили рядом с МАИ, поэтому у них не было сомнений, в какой институт поступать. К тому же Димкин отец заведовал кафедрой в МАИ, а Женькин – был крупным чиновником в Министерстве высшего и среднего специального образования СССР и жил в одном подъезде с его министром, Елютиным Вячеславом Петровичем. Я был уверен, что они поступят, а значит, если я поступлю, мне не будет скучно.
О какой только ерунде я тогда не думал …
Кстати, приятели также подтвердили мой выбор, сказав, что надо поступать на факультет № 3 “Системы автоматического управления ЛА”. Их аргументация была для меня вполне убедительной: во-первых, не надо чертить, во-вторых, количество девчонок такое же, как и мальчишек. А на 1-м, 2-м и 4-м факультетах их почти нет, а те что есть – наверняка зубрилки.
Студенческую жизнь, в которой бы не было девчонок, я представить не мог. Итак, решение принято – МАИ. Экзамены в августе.
* * *
В то время, а это был 1967 год, в Советском Союзе не было ЕГЭ, зато была разумная организация вступительных экзаменов. В наиболее сильных и популярных вузах экзамены проводились в июле, чтобы те, кому не удалось в них поступить, могли попробовать свои силы в других вузах.
Опыт мой и моих знакомых показал, что, те, кто не поступил в июле, все поступили в другие институты в августе.
Где-то в глубине подсознания мечта все же жила. Если уж и не ставить для себя цели поступить в Физтех, то хотя бы попробовать и посмотреть, как туда поступают… Экзамены в июле. Действительно, почему бы не попробовать? Хотя бы потренироваться, без всякой надежды на поступление. Я подумал, пусть будет хоть какое-то развлечение – схожу на экзамены, перепишу задачи, посмотрю обстановку, а дома эти задачи порешаю.
К середине 10-го класса у меня почти полностью исчез интерес к учебе. Точные предметы давались легко, а остальные были малоинтересны, тем более что в то время средний балл аттестата при поступлении в институт во внимание не принимался. Оценки интересовали только тех, кто претендовал на серебряную или золотую медаль, что, разумеется, мне не грозило.
Не будучи комсомольцем, я не был вовлечен в комсомольскую жизнь школы, и лишь изредка, из-за Женьки оставшись на комсомольском собрании, переругивался с Бэллкой Бородовской, которая выгоняла меня с этих собраний.
В комсомол я все же вступил в самом конце 10-го класса. Наша учительница истории и обществоведения Майя Григорьевна Дубровина, благодарность к которой я сохранил навсегда, отвела меня в сторону после урока и объяснила, что будет очень глупо, если меня не примут в институт из-за того, что я не состою в этой организации. Сказано это было очень спокойно, по-дружески и безо всякого пафоса. Видно было, что и у нее эта организация не вызывает большого уважения, несмотря на то, что она была членом партии. Я же считал эту организацию и ее лидеров лицемерными и фарисейскими и выносил с трудом, хотя понимал, что люди есть люди и среди комсомольских активистов есть немало умных и порядочных.
Но впоследствии неоднократно убеждался, что порядочных отсеивает иерархический фильтр, а всплывают всегда иные, причем иногда умные.
Так или иначе, но все мы думали о поступлении в институт, тем более что наш год в определенном смысле был особенным. Годом раньше, в 1966-м, из-за реформы образования десятиклассники окончили школу вместе с одиннадцатиклассниками, то есть был двойной выпуск, а значит, вдвое больше, чем обычно, и абитуриентов. Конкурсы во все институты тоже возросли вдвое. Естественно, не поступившие в том году составили конкуренцию нам.
Однако это не очень пугало. У нас были более свежие знания, к тому же целенаправленно готовиться к поступлению целый год способны немногие.
Наконец прозвенел последний звонок и начались экзамены.
