Тихон Матвеевич сидел на лавочке около Сельсовета, закрыв глаза и прижавшись к теплой бревенчатой стене. Огромные ступни в изрядно поношенных кирзовых сапогах безмятежно раскинулись в разные стороны. Тихон Матвеевич, не открывая глаз, достал из одного кармана небольшой обрывок газеты и коробок спичек, из другого – щепотку табака и ловко скрутил папироску. Он лениво подтянул к себе ноги, чиркнул спичкой и закурил. Потом медленно выпустил через нос огромную струю едкого дыма и снова занял первоначальное положение.

«Бабье лето…» – разморенно подумал он, подставляя под ласковые полуденные лучи то одну, то другую небритую щеку. Он уже и не помнил, когда вот так нежился на солнышке. Хоть и длинное в деревне лето, с самых «февральских окон» до октябрьских заморозков, хоть и жаркое, только проплывает оно незаметно для тех, кто на земле трудится. Не то, чтобы солнышком побаловаться, взглянуть на него некогда. Разве только, когда сено сохнет, попросить его посильней пожарить, а когда пройдет сенокос – отдохнуть и уступить дождичку летнему, чтобы дать земле напиться, силы набраться.

Тихон Матвеевич улыбнулся своим мыслям, вспомнив, как на общем собрании только что образовавшегося колхоза сельчане единогласно выбрали его председателем. Вот страху-то было! Даже подумал: «А не сбежать ли часом?» Ну, какой он председатель? Благо, читать-писать умеет. Землю, конечно, знает, но чтоб людьми управлять? А вот, поди же, ничего. Справляется. Да, вроде бы, и неплохо справляется-то! Почти за десять лет колхоз на первое место в районе вывел. Опять же грамоты разные, почет. Вот, путевку предложили…

– Тихон Матвеевич! – громкий голос раздался над распаренным ухом председателя.

Он лениво приоткрыл глаза и снова их закрыл.

– А, Пашка, опять чего-то придумал? Завтра приходи, – Тихон Матвеевич отвернул голову в другую сторону.

– Не могу завтра, сегодня надо! – Пашка переступил на шаг в сторону, снова загородив председателю солнце.

– Вот настырный, ядрена-матрена! Чего надо-то? – он снова приоткрыл глаза.

– Расписаться надо! Таська, подь сюда!

Из-за дерева несмело вышла молодая девушка, смущаясь и теребя в руках перекинутую через плечо толстую русую косу.

– Тебе что, тоже надо расписаться? – Тихон Матвеевич, прищурившись, пристально посмотрел на девушку. – С этим?

Он кивнул в сторону Пашки и привычным движением достал из кармана нехитрые табачные принадлежности.

– Что значит, «с этим»? – громко возразил Пашка. – Я жених-то завидный! За меня любая пойдет!

Тася отпустила косу и выжидающе посмотрела на парня.

– Ладно, Таська! Это я так. Не боись! На тебе женюсь. Сказал – точка!

– Да, благодетель! – Тихон Матвеевич выпустил очередную порцию дыма. – А жить-то как будете?

– Да что я, без рук что ли? Работать буду. Кузнец всегда нужен. Прокормлю. А там, может, еще на «механические» устроюсь. Не пропадем!

– Не пропадем, – ворчливо повторил председатель. – А сестру Таськину, Антонину, куда денете? Она одна не сможет.

– Так что теперь, Таське из-за нее и замуж не выходить? – горячился Пашка. – С нами пусть живет. Не проест. Опять же лишние руки в доме. Все, какая-никакая польза!

Он подошел к девушке. Та смотрела на него влюбленными глазами, водя по щеке пушистым кончиком косы.

– Эх, молодежь, ядрена-матрена! Человек отдыхает, а им приспичило: распиши да распиши…

Тихон Матвеевич тяжело поднялся со скамейки.

– Ладно уж, пойдем. Запишу вас.

2

«Двадцать третье сентября одна тысяча девятьсот сорокового года», – бормотал Тихон Матвеевич, выводя буквы и заполняя графы в большой амбарной книге.

– Давай, жених, подходи ближе.

Он провел погрубевшим ногтем по строчке, где были записаны Пашкины фамилия, имя и отчество, и в конце ее поставил жирную галку.

– Вот, здесь.

Пашка взял ручку, обмакнул в чернила и крупным, почти детским почерком вывел свою фамилию.

– Теперь – невеста, – почти торжественно произнес председатель.

Тася расписалась чуть ниже.

– Ну, что, молодые! Чего сказать-то вам? Жаль, родителей ваших нет Порадовались бы, посоветовали что на жизнь-то. Вот, Таську с детства знаю. Пашка, ты у нас парень новый, но тоже, вроде бы, своим стал. Не считая Антонины, нету у вас никого на этом свете. А вот, оказывается, и есть теперь! Сегодня, вроде, как день рождения вашей семьи. Понял, Пашка? Семья, она, вроде бы, как живая. И рождение у нее есть, и жизнь, и смерть бывает. Только не все это чувствуют. А надо бы! Иначе трудно будет. Держитесь друг друга. Как пчелки. Вот, кажись, много их. У каждой своя сотка, свой цветок. А все равно вместе собираются. Потому что – семья! Слово это для вас теперь самое главное. И никуда теперь вам друг от дружки не деться. Понимаешь? И никого роднее нет. Ну, вот и все, молодежь. Как говорится, совет да любовь! Ступайте с миром!

– Спасибо, Тихон Матвеевич! Приходите завтра. Жена пирогов напечет, – Пашка уверенно кивнул в сторону Таськи.

– Вона, быстро освоился. Молодец!

– Тихон Матвеевич, правда, приходите! Извините, что отдохнуть не дали, – Тася ткнулась носом в колючую щеку председателя и выбежала за дверь. Пашка поспешил за ней.

– Да ладно уж, какой тут отдых! На счастье бы, а отдохнуть успеем, – Тихон Матвеевич опустился на стул и полез в карман за табаком.

3

Они шли по деревне в обнимку. Теперь – можно! Теперь они – муж и жена. Чудно́! Час назад были просто Пашкой и Таськой, обычными деревенскими молодыми ребятами, чуть раньше времени повзрослевшими от того, что детство и юность их пришлась на самые трудные для страны годы. Но, не смотря ни на что, такими безмятежными и счастливыми в своем молодом задоре. Что же изменилось? А, может, ничего и не менялось? Просто – игра?

Нет! Это – не игра! Это – они! Их семья. И их новая жизнь. А какой она будет? Этого не знал никто. Ни Павел, ни Тася, ни Тихон Матвеевич. Никто!

И никому этого знать не дано. А иначе зачем тогда жить, если знать наперед, что будет? Тогда можно было бы просто отмечать те вешки, которые прошли сегодня и смотреть «расписание на завтра». И никакой «работы над ошибками». Но как же тогда научиться их не делать, эти ошибки? И к чему стремиться? И как любить? И что ненавидеть?

Лиля

1

– Поехали, Олег!

Лиля захлопнула дверцу машины и удобнее устроилась на заднем сиденье.

– Поехали, Лилия Андреевна. До полуночи дома будем! – он повернул ключ зажигания и тихонько стал напевать старую мелодию: «от Питера до Москвы…»

«Да, – думала Лиля. – сколько же раз за последнее время я ездила по этой дороге от Питера до Москвы? Раз десять? Нет, наверное, больше. Так, филиал открыли два года назад. Раз в квартал, плюс… А, да не все ли равно? – остановила себя Лиля. – Красота-то какая!» – перевела взгляд за окно.

Заканчивался сентябрь. В этом году он был теплым. И, как всегда, ярким. Такое разноцветье может быть только в сентябре. Деревья стояли в ослепительных одеяниях, каждое – в своем, сшитом осенью только для него. От этого смешения красок веяло такой силой и тягой к жизни! «Бабье лето…» – подумала Лиля.

Она почему-то не любила это словосочетание. От него веяло какой-то стариковской безвозвратностью. А ведь осень – это не угасание, не покой, а всплеск, взрыв. Взрыв энергии и красоты! Совершенно конкретное воплощение всего прекрасного, что зарождалось и росло в своем великолепии долгие весенние и летние месяцы. Это – момент, когда уже невозможно сдерживать безумный напор этого сумасшедшего танца природы. Нет, осень – это как завершающий аккорд одного произведения. А за ним будет пауза и родится нечто новое, еще более красивое и совершенное.

– Лилия Андреевна, за штурвал? – спросил Олег, глядя на нее в зеркало.

Лиля любила водить машину, и у нее это хорошо получалось. Но за руль своего «Пежо» в последнее время приходилось садиться очень редко. Поэтому в дальних поездках они с Олегом делили трассу пополам.

– Пожалуй, сегодня не стоит. Устала очень.

– Отдыхайте, Лилия Андреевна.

– Сейчас, только детям позвоню, – она достала мобильный телефон.

– Юлечка, здравствуй, дорогая! Как там у вас?

– Мамуля, привет! У нас все хорошо! Я уже из института пришла. Мам, у нас сегодня такая тема интересная была! Сейчас расскажу!

– Милая моя, я приеду, и ты мне все подробно расскажешь! Хорошо?

– Хорошо, хорошо! – не унималась Юля. – Сейчас за ребятами пойду. Ты не волнуйся! Мамуля, ты не забыла? Нам завтра к бабушке ехать!

– Ну, как я могу забыть? На машине поедем. Мы с Олегом уже договорились.

– Здорово! На машине лучше, чем на поезде! Я ребятам вещи соберу. А ты подарки купила?

– Не всем пока. Посмотрю еще по дороге.

– Ну, счастливого пути! Приезжай скорее! Мы тебя ждем!

– Мы уже едем! – ответила Лиля. – Целую вас. Ложитесь спать, я буду поздно. Пока!

Лиля выключила телефон и, откинув голову на спинку сиденья, закрыла глаза.

Колеса с легким шуршаньем скользили по серому асфальту. Машина раскачивалась в такт неровностям дорожного покрытия. Приглушенно и монотонно урчал мотор.

– Олег, у тарелочек не забудь остановиться.

– Не беспокойтесь, Лилия Андреевна, остановимся!

2

«Тарелочками» Лиля называла торговые ряды, которые выстроились прямо у дороги. Здесь продавали посуду. Глиняные и фарфоровые сервизы, тарелки, кружки, бокалы, вазы. Недорогие и, чаще всего, с аляповатым ярким рисунком. Но Лиле почему-то доставляло удовольствие бродить среди всей этой безвкусицы. Сначала просто рябило в глазах, потом взгляд начинал что-то выделять из этой однообразной массы, а потом это «что-то» начинало нравиться. Каждый раз Лиля привозила отсюда какую-нибудь незамысловатую вещицу.

Машина плавно припарковалась у обочины дороги.

– Лилечка, здравствуйте! – зычно прокричала продавщица, едва завидев Лилю.

– Здравствуйте, Валентина, здравствуйте, – Лиля подошла ближе. – Что у вас новенького?

– Да сколько угодно! – широко улыбнулась та ярко накрашенными губами, показывая рукой на запыленную посуду.

Ассортимент тут почти не менялся. Но таковы правила жанра: покупатель должен спросить, а продавец должен продать.

Сегодня перед Лилей стояла довольно трудная задача: нужно было купить подарки для всей семьи. В общем-то, она и не рассчитывала купить все подарки именно здесь, разве что «именные» кружки, которые сейчас уже совсем не диковинка. Нет, кружки – это уже не интересно. Что же взять, что взять?..

Лиля не спеша переходила от одного стеллажа к другому. Нет, похоже, с прошлого раза ничего нового не добавилось.

– Лилечка, посмотрите вот это! Пойдет? – Валентина держала в руках картонную коробку.

Она открыла крышку и вынула изящный кофейник. По бокам его в синих тонах был изображен старинный замок. Формы кофейника на удивление были очень пропорциональными и даже элегантными.

– Тут еще сахарница, сливочник и две чашечки с блюдечками.

– Красиво, – Лиля открыла синюю крышечку и заглянула внутрь кофейника.

– На днях привезли. Приберегла, как чувствовала, что вы приедете, – Валентина пытливо заглянула ей в глаза.

– А вы, оказывается, прорицательница, – улыбнулась Лиля, доставая кошелек.

Она отсчитала сумму, чуть большую, чем была указана на коробке, и протянула деньги продавщице. – Спасибо!

– Пользуйтесь на здоровье! Приезжайте еще.

– Конечно, приеду. До свидания.

«Ну, вот, еще один есть. Завтра по дороге еще купим».

– Что Лиля Андреевна, не зря останавливались? – Олег широко распахнул перед ней дверцу машины.

– Ничего в этой жизни не бывает зря, Олежек! – Она аккуратно положила коробку на сиденье рядом с собой. – Поехали!

Антонина

Сегодня Антонина решила сделать генеральную уборку. В доме и так всегда был полный порядок, но Тоня постоянно придумывала себе дела. Жили они с сестрой Таськой в старом отцовском доме. Соседские мужики помогали, чем могли. Кто доску подобьет, кто крышу починит. Свет не без добрых людей, как говорится. А так, по хозяйству, девушки управлялись сами.

Тоня была младшей. На несколько минут. Но этих минут хватило, чтобы нерасторопная акушерка ее вначале не заметила, а потом и вовсе уронила. И сделала на всю жизнь калекой.

Росла она маленькой, хрупкой девочкой. Говорить начала намного позже своей сестрички-блезняшки. И ножка одна была чуть короче другой. А потом – еще беда. Где-то годикам к трем на спинке появился небольшой горбик, который с возрастом все увеличивался и делал ее похожей на гороховый стручок. В школе ее так «стручком» и дразнили, если, конечно, Таська не слышала. Потому что слово это, сказанное в адрес сестры, приводило ее в такую ярость, что обидчики сразу же разбегались в разные стороны.

Когда девочки закончили «семилетку», родители уехали на заработки, да так и сгинули в необъятных просторах Севера. Продолжать учебу в городе было некогда. Остались в деревне. Тася на ферму пошла, а Антонина по хозяйству хлопотала.

Так и жили бы, если б не этот Пашка. «Ох, окрутит он Таську, как пить дать, окрутит, – грустила Тоня. – Столько девок вокруг, закрыв глаза, за ним побежали бы. Так нет. Таська ему понадобилась! Конечно, Таська у нее – красавица! Коса вон какая, почти до пят. Добрая, умная. А он что? Детдомовский, ни кола, ни двора. Да это бы еще полбеды. Шаловливый больно, балабол, одно слово. Ни одной юбки не пропустит. Да и Таське, вроде бы, он приглянулся. К Пантелеймонихе сходить, что ли? Может, отвадит?»

Тоня, стоя на коленях, сосредоточенно терла одну и ту же половицу, перебирая в уме, что можно было бы еще предпринять, чтобы отлучить этого несносного Пашку от сестры.

Она поднялась с колен, прополоскала в ведре тряпку и с силой отжала ее. «Надо воду сменить», – подумала Тоня, взяла ведро и вышла на улицу.

– О, Господи, что же это делается-то? – воскликнула Тоня, увидев с крыльца подходящих к калитке Тасю с Пашкой. – Совсем сдурел парень! Средь бела дня, в обнимку! Ни стыда, ни совести нету!

– Тонечка, это – мы! – завидев сестру, громко крикнула Таська.

– Радость-то какая, только этого дурня мне здесь и не хватало, – проворчала Тоня и, прихрамывая, спустилась со ступенек.

Она вылила воду под огромную яблоню, поставила ведро на землю и стала вытирать руки о передник. Таська и Пашка расположились на лавочке около крыльца. Они сидели, прижавшись друг к другу. Пашка одной рукой обнимал девушку, а другой – нежно перебирал ее, уже успевшие загрубеть от тяжелой работы, пальцы.

Тоня со вздохом отвернулась, взяла грабли, которые были прислонены к дереву, и начала собирать сухие листья.

– Тонечка, оставь ты это. Иди к нам!

– Вам и без меня хорошо, – Тоня яростно скребла пожелтевшую траву, внутренне почувствовав, что произошло что-то непоправимое.

– Нет, Тонечка, – Таська подбежала к ней, – мне без тебя очень плохо!

Она отставила грабли в сторону и обняла сестру.

– Как же мне без тебя-то? – Таська крепко прижала ее к себе, проведя рукой по уродливой спине.

– А как же он? – кивнула Тоня на Пашку.

– И без него не могу, – Таська посмотрела на парня, потом снова повернулась к сестре, – расписались мы. Муж он мне.

– Как муж? – Тоня отступила на шаг и посмотрела ей в глаза. – Когда? Зачем ты?

– Люблю я его. Он – хороший. Поверь мне, Тонечка!

– Мне-то что? Тебе жить, – вдруг как-то смиренно произнесла Тоня и, повысив голос, уверенно добавила, – только знай, Таська, в обиду я тебя не дам!

– Милая ты моя, дорогая моя сестричка! То я тебя защищала, а теперь – ты меня. Только от Пашки не надо защищать. Он – свой. Понимаешь? Наш. Я такая счастливая!

Они подошли к скамейке. Пашка сидел, закинув ногу на ногу, лихо потягивая папироску.

– Ну что, наговорились? – сказал он, вставая навстречу девушкам.

– Смотри, Пашка! Не балуй! – Тоня сурово посмотрела на него снизу вверх.

– У тебя побалуешь, – Павел обнял прижавшуюся к нему Таську.

– А я тебе не пугало. Ты вон за Таськой смотри. Ладно, пошли в дом. Ноги вытирай! Да окурки где попало не раскидывай!

– Не буду, Тонечка!

– Какая я тебе Тонечка? Нашелся шустрый какой.

– Ладно, Тонечка, не сердись. Привыкнет. Все будет хорошо. Пойдем, Пашенька, – ласково проговорила Таська.

– Посмотрим, посмотрим, – не унималась Антонина, расставляя по местам стулья и расстилая на чистый пол домотканые половики. – Сейчас на стол соберу. Проголодались, поди.

Тарелки и рюмки поставили прямо на выскобленный добела стол. Посередине дышала горячим ароматом огромная чугунная сковорода с жареной картошкой и грибами. Рядом в алюминиевых мисках лежали овощи с огорода и прошлогодние соленья.

Тоня достала из шкафчика бутыль домашней «сливовки» и наполнила граненные маленькие рюмки. Все молчали.

– Тонь, ты б поздравила нас что ли? – протянул Пашка, крутя в руке рюмку с вином.

– Правда, Тонечка, скажи что-нибуь, – в тон ему проговорила Таська.

Тоня взяла свою рюмку и встала. Потом, смутившись за свой маленький рост, снова села на стул. Посмотрела на сестру, перевела взгляд на Павла. «А, вроде бы, и ничего, симпатичный. Может, и сладится все. Дай-то, Бог!»

– Да, ладно, чего уж тут говорить. Живите, коль надумали. От родителей наших благословляю вас!

– Спасибо! – в один голос отозвались молодые.

Все выпили.

– Ешьте, пока горячее, – Тоня принялась раскладывать по тарелкам картошку. – Знала бы, пирогов напекла. Эх, не такую свадьбу хотела Таське устроить!

– Вкусно как! – проговорила Таська, поддевая на вилку и отправляя в рот маленький опенок. – А пирогов завтра напечем, Тихон Матвеевич придет, девчонок позовем.

– И Ваську с Гришкой надо позвать. Дружки, как-никак.

– Про дружков забудь! – Тоня вновь приняла строгий вид. – Какие теперь дружки? У тебя жена есть!

– Тонечка, ну что ты? Пусть придут. Веселее будет!

– А, как хотите. Дело ваше! Давай еще выпьем!

– Вот это по-нашему! – оживился Пашка.

Они выпили. Тоня поставила на стол рюмку и посмотрела на сестру. Русые волосы, выжженные жарким летним солнцем, мягкими волнами вились вокруг разрумянившегося лица. Глаза излучали бесконечную любовь и счастье!

Тоня встала, подошла к комоду и вытащила из ящика маленькую резную шкатулочку. Открыла ее и достала колечко. Такое тоненькое, как ниточка, что казалось, вот-вот порвется. Затем подошла к Пашке.

– На, надень жене. Так положено. Серебряное оно. В городе купила.

Пашка неуклюжими пальцами взял кольцо, зачем-то повернул его другой стороной и надел на безымянный палец правой руки Таськи.

– Ну вот, теперь – так! – Тоня вернулась на свое место, взяла рюмку и залпом выпила. – Ох, и горькая, зараза! – сказала она, поставив рюмку на стол. Потом подняла глаза на молодых, – горько мне. Горько!

Пашка нежно поцеловал Таську. Напряжение немного спало. Молодость и вино сделали свое дело. Пашка рассказывал про свой детдом. Вспоминали смешные случаи из деревенской жизни. Вечер пролетел нзаметно.

– Ну все, спать пора, – сказала Тоня, собирая со стола. – Завтра дел много.

Таська с Пашкой смущенно переглянулись.

– Вы здесь располагайтесь, а я в сени пойду. Потом решим, как размещаться будем. Мне, Пашка, привыкнуть к тебе еще надо. Спокойной ночи! – и она вышла из дома.

Баба Тася

Таисия Петровна открыла глаза. За окном было еще совсем темно. Прямо напротив окна среди ярких звезд висел молодой месяц. Желтый, сочный такой. Почему-то вспомнилась заставка к детской телевизионной передаче. Там на таком же рожке месяца раскачивался маленький полосатый тигренок. Он сидел на нем, скрестив ножки и свесив вниз длинный-длинный хвост. Смешной такой, словно хотел зацепиться своим хвостом за что-нибудь, чтобы не упасть. Таисия Петровна улыбнулась, вспомнив, как перед сном внучки всегда бежали к ней: «Баба Тася! Баба Тася, сказка начинается!» Они сажали ее между собой. И она смотрела, хотя дел было – непочатый край.

Таисия Петровна снова закрыла глаза. «Внученьки мои, Лялечка, Лилечка. Двойняшки, а совсем не похожи. Ни внешне, ни характером. Особенно, по молодости. И не скажешь, что сестры родные. Лиля – та гордая, заносчивая всегда была. А Лялечка – сама простота. И не было меж ними тепла сестринского. Месяцами могли не видеться. Не то, что у них с Тонечкой, царство ей небесное! – Таисия Петровна тяжело вздохнула и перевернулась на другой бок. – Слава Богу, что сейчас меж внучками все наладилось! И то хорошо!»

«Тик-так, тик-так…» – ходики на стене мерно отстукивали секунды. «Сколько же лет этим часам? – ни с того, ни с сего подумалось Таисии Петровне. – Еще Андрейка был маленьким. Все сторожил, чтобы кукушка не улетела. Теперь она уже и не кукует вовсе, а часы – ходят себе. Время отмеряют, а сами не стареют. Тик-так, тик-так…не уснуть теперь никак…»

Таисия Петровна села на кровати. Ох, уж эти бессонные ночи… О чем только не передумаешь, чего не переберешь в памяти, с кем не поговоришь, тихо, без слов. Сама спрашиваешь, сама отвечаешь. За всех. Бессонное время течет медленно. Мысли то разбегаются в разные стороны, то возвращаются, перебивая друг друга, неожиданно всплывая из самых дальних уголков, чаще всего, восстанавливая в памяти то, о чем хочется забыть вовсе и не вспоминать никогда. Почему бессонные мысли такие навязчивые, такие тягучие, такие прилипчивые?

Таисия Петровна выпила несколько глотков воды из стакана, стоящего на прикроватной тумбочке, и снова легла.

«Тонечка, сестричка моя родная!» – снова подумалось ей.

Как они с сестрой берегли друг друга! И когда остались одни, без родителей. И потом, когда появился Пашка. Тоня тогда ничего никому не сказала, в город уехала. Решила, что помешает молодым. Дом-то маленький. Комнатка да сени. Вот чудна́я, ей-Богу.

Таисия Петровна вспомнила, как бегала по всему городу, искала ее. Нашла на вокзале – замерзшую, маленькую такую, беззащитную. Как они плакали прямо там, на огромной деревянной лавке, среди снующих пассажиров, чемоданов, тюков, узлов. А Пашка стоял в сторонке и не вмешивался. Ждал, пока наплачутся.

А потом все вместе поехали домой. Хороший он был…

«Пашенька», – прошептала Таисия Петровна и крепко зажмурила глаза. Как-то сами собой появились слезы. Они скатывались по изъеденным временем щекам, омывая и наполняя каждую морщинку живительной влагой памяти.

«Чего это я», – Таисия Петровна приподнялась на локте и достала из-под подушки носовой платочек. «Столько лет прошло, о-хо-хо», – она вытерла глаза дрожащими пальцами. Потом аккуратно сложила платок и положила его на прежнее место.

«Ладно, Пашенька, не серчай на меня. Уж больно я тебя любила, – Таисия Петровна медленно опустила голову на подушку и натянула на себя одеяло. – Завтра – наш день. Не забыла я твой наказ. Через всю жизнь пронесла. Детям передала. А помру, так их дело: помнить, или нет. Но… пока я жива… – она закрыла глаза, – пока жива…»