Рома едет. Вокруг света без гроша в кармане

Путешествие вокруг света научило меня важному правилу – не питать иллюзий относительно того, что где-то будет лучше, чем там, где ты сейчас. Нет на планете идеального места. Ни в Нью-Йорке, ни в Бангкоке, ни в Тегусигальпе тебе не станет здорово, если внутри горит склад боеприпасов

О людях, которые встречались на пути:

Большинство его учеников из бедных семей. Монашество для них – хороший способ не париться о своем будущем. За них уже все решили – трехразовое питание, бесплатное жилье и горловые песнопения. На вопрос, кем бы он хотел быть по жизни, парень отвечает, что хотел бы стать ламой.О свободе

Отсутствие потребности в материальных ценностях, социальных связях и духовном развитии есть подлинная свобода. Свободный человек соблюдает экзистенциальный нейтралитет – отказ от коммуникации с миром. Он остается наедине с собой в невыносимой легкости бытия. Нормы стираются, опоры сознания рушатся, инстинкты замолкают – любое действие не имеет значения и одновременно судьбоносно. Абсолютная свобода граничит с безумием. Встретившись с ней лицом к лицу, ты либо добровольно пропадаешь без вести, либо перестаешь петь ей песни.

Свобода – идеал для слабаков.

Есть такое слово, которое нельзя произносить вслух, – “свобода”. Оказывается, свобода дурит нас не хуже денег! Быть свободным и быть миллионером по сути одно и то же – у тебя есть все. Только что делать с тем, у чего нет границ, никто толком не знает. Умножай бесконечность, дели бесконечность, вычитай, складывай, извлекай корень, возводи в степень – все без толку. Любое действие бесполезно, пока тебе не на чем стоять, пока у тебя нет “для чего”, “для кого” или “с кем”.

О Китае

Наконец я прощаюсь с Китаем. Не вышло у меня найти общий язык с теми, чьими руками сделано все мое имущество за плечами. Я не помню ни одного китайца, с которым бы я рассуждал о чем-то, и при этом складывалось ощущение, что мы говорим об одном и том же. Между нами пролегла Великая Китайская стена ментальной несовместимости.О трудностях в дороге

Двадцать четыре часа в сутки быть ответственным за все, что с тобой происходит, разговаривать с людьми только формальными фразами, на которых строятся случайные знакомства, и не иметь возможности делегировать кому-нибудь хотя бы часть своих ежедневных обязанностей – вот основная трудность. Я уверен, что каждый, кто жил в дороге, в первую очередь научился ценить близких и просто своих.О мечтах

Такая глупая ситуация случается уже в тысячный раз. Ты знаешь, что где-то далеко-далеко существует нечто недоступное, но очень дорогое твоему сердцу. Ты лелеешь это в себе. Оно помогает тебе жить и драться с обыденностью. И вот вдруг ты набираешься смелости и бросаешься в недосягаемость, чтобы хотя бы секунду побыть вместе с ним. Через вечность ты приползаешь к своему идеалу, растерянный, запыхавшийся, грязный, не в лучшей своей рубашке, и все портишь. Абсолютно все!О последсвиях

Я устал от дороги. Изменение рельефа больше не приносит радости. События, которые еще совсем недавно манили и вдохновляли, превратились в рутину. Мне очень хочется домой, к себе в Минск на станцию метро “Автозаводская”. Я мечтаю выгулять своего пса и обнять родителей. Я так хотел бы напиться со своими друзьями! Но есть одна мелочь, которая меня пугает и останавливает. Я знаю, что у меня не получится жить на первой пониженной. Я не смогу мириться с тиранией правил, законов и традиций. Я безумно хочу лишиться собственного имени и паспорта. Я хочу быть простым человеком безотносительно любого государственного строя и статуса.

Я ничего не знаю о войне и только чувствую уважение к тем, кто прошел ее и остался человеком.

Женя сильно обжигается в горах борщевиком, но мы не сразу понимаем, что это за волдыри у него на ногах и решаем, что Женя скоро умрёт

"Арам начинает играть, и я вижу, как его сносит куда-то далеко. Когда старик возвращается на землю, мы продолжаем разговор. Арам рассказывает мне, что начал осваивать инструмент после распада Союза. Сам взял в руки гармонь и научился играть:

– Ты, Ромка, думаешь, что я здесь ради денег играю? Нет! Я для тебя играю, для людей. Мой век скоро закончится, я хочу делать добро. Ты думаешь музыка – это просто? Это очень сложно. Я не могу больше двух часов играть. У меня внутри сил больше не остается.

Этот старик живее меня. У него блестят глаза, он все понимает.

Я припоминаю, как пару дней назад, в Батуми, пролез через дыру в заборе на стадион, где проходил джаз-фестиваль. На сцене выступал Ларри Грэм со своей командой. Звезды скакали по площадке с пустыми глазами и считали свою музыку настоящим искусством. Я ушел оттуда через двадцать минут, потому что эти старые пердуны не верили в то, что делали. В тот момент я решил для себя, что впредь буду ходить на концерты только молодых музыкантов, которые еще не научились ссать в уши со сцены. И вот я сижу рядом с семидесятилетним дедом, который даже не знает, как называется его инструмент, и меня продирает до внутренностей.

Я записываю музыку Арама на диктофон. Прослушав самого себя в записи, старик начинает волноваться:

– Ты знаешь, я впервые слышу себя со стороны. Очень много ошибок! Мне нужна такая штука, как у тебя, – он показывает на диктофон. – Чтобы отточить игру. Она, наверное, дорого стоит?

– Баксов пятьдесят. А можно мне попробовать поиграть?

– Ты не обижайся, пожалуйста, но так мой инструмент скорее испортится. Он не любит чужих рук. Я, пока научился играть, три таких испортил. А на этом уже больше десяти лет играю. Он вообще-то детский. Знаешь, что мне один человек сказал? Не меняй этот инструмент, в нем еще и юмор есть."