Czytaj książkę: «Пираньи Неаполя»

Czcionka:

Мертвым преступникам.
Их невиновности

ROBERTO SAVIANO

LA PARANZA DEI BAMBINI

Издательство CORPUS ®

Все герои этой книги и их личные истории вымышлены, поэтому любые совпадения с реальными людьми или учреждениями, существующими или когда‑либо существовавшими, должны рассматриваться как чисто случайные. Исторические факты и происшествия, прозвища действующих лиц, а также названия компаний и фирм упоминаются в романе исключительно для придания достоверности повествованию, без какой‑либо предвзятости и намерения дискредитировать их владельца.

К моему роману подходит предупреждение, появляющееся в начале фильма “Руки над городом”: все персонажи и факты здесь вымышлены, подлинной является социальная реальность, положенная в их основу¹.

Действующие лица

Мараджа Николас Фьорилло

Бриато Фабио Капассо

Тукан Массимо Реа

Зубик Джузеппе Иццо

Драго Луиджи Стриано

Чупа-Чупс Винченцо Эспозито

Дохлая Рыба Чиро Сомма

Чёговорю Винченцо Эспозито

Дрон Антонио Старита

Бисквит Эдуардо Чирилло

Спичка Агостино Де Роза

Часть первая
Паранца приходит с моря

Где дети, там и золотой век.
Новалис

Слово “паранца”² – с моря.

Тот, кто родился у моря, чувствует его по‑особенному. Море дает работу, омывает, вторгается, властвует. Ты можешь всю остальную часть жизни провести вдали от моря, но будешь всегда пропитан им. Рожденный на море знает, что есть море тяжкого труда, море прибытия и отправления, море сточных вод, море, которое тебя отделяет от других. Есть море – клоака, море – путь побега, море – непреодолимый барьер. Есть ночное море.

Ночью выходят на рыбалку. Чернильная тьма. Проклятия вместо слов молитвы. Тишина. Только шум мотора.

Две лодки удаляются, маленькие, утлые, нагруженные прожекторами так, что кажется, вот-вот пойдут ко дну. Одна – налево, другая – направо, а фонарь светит, приманивая рыбу. Прожектор. Слепящий луч, солоноватое электричество. Резкий свет безжалостно разрывает воду до самого дна. Морское дно пугает: будто видишь, где конец всему. Вот здесь? В этом месиве камней и песка, покрытом толщей воды? И это все?

Паранца – название лодки, которая охотится на рыбу, приманивая ее светом.

Новое солнце электрическое; свет проникает в воду, овладевает ею, и рыба ищет его, доверяет ему. Доверяет жизни, плывет, открыв рот, ведомая инстинктом. Тем временем растягивается невод, быстро-быстро; сеть уже на страже по периметру косяка, обволакивает его.

Потом свет замирает, кажется, сейчас до него доберутся раскрытые рты. Между тем рыбы жмутся одна к другой, работают плавниками, ищут себе место. Как если бы вся вода вдруг стала лужей. Они подскакивают, а когда шлепаются, ударяются обо что‑то не такое мягкое, как песок, но и не такое твердое, как камни. Кажется, через него можно пробиться, но ничего не получается. Они мечутся вверх-вниз, вверх-вниз, вправо-влево, вправо-влево, но все слабее, и слабее, и слабее.

Свет гаснет. Невод идет вверх, и для рыб море внезапно опрокидывается, словно дно морское взлетает к небу. Есть только сети, которые вытягивают. Жадно хватая воздух, рты у рыб превращаются в маленькие, полные отчаяния кружочки, а раздутые жабры – как мочевые пузыри. Гонка к свету окончена.

Дерьмо

– Ты на меня уставился?

– Вот еще, сдался ты мне!

– А чё тогда уставился?

– Слушай, брат, ты меня с кем‑то путаешь! Мне вобще на тебя плевать.

Ренатино стоял в компании мальчишек, его давно высматривали в толпе, и не успел он опомниться, подошли эти четверо. Взгляд – это территория, это родина; смотреть на кого‑то – значит войти к нему в дом без приглашения. Смотреть пристально – дерзко вломиться. Выдержать взгляд – проявить силу, показать свою власть.

Они стояли в центре небольшой площади, окруженной домами, сюда вела всего одна улица, на углу был единственный бар и пальма, придающая площади экзотический вид. Это растение, втиснутое на небольшой клочок земли, меняло облик фасадов, окон и дверей, как будто его случайно занесло сюда с площади Беллини порывом ветра.

Им было не больше шестнадцати. Они наступали, чувствуя дыхание друг друга. Они были уже на взводе. Нос к носу, готовые сцепиться, если б не вмешался Бриато. Он встал между ними, будто возвел рубеж.

– Ты еще не заткнулся?! Все болтаешь?! И смотрит он, ишь, уставился!

Ренатино не опускал глаз от стыда, но если б он мог выкрутиться из этой ситуации, проявив покорность, он сделал бы это с удовольствием. Склонить голову, даже встать на колени. Их было слишком много на одного: когда надо кого‑то отдубасить, кодекс чести не в счет. “Отдубасить” в Неаполе – это не просто “избить” или “стукнуть”. Как бывает в народной речи, глагол “дубасить” выходит за пределы своего непосредственного значения. Отдубасить может мама, избивает полиция; отдубасить может отец или дед, а стукнет учитель в школе; дубасит тебя твоя девушка, если ты засмотрелся на другую.

Дубасят, вкладывая всю злость, со всей дури, без всяких правил. А главное, как ни странно, дубасят того, с кем существует некая связь. Дубасят того, кого знают; избивают постороннего. Дубасят близкого по территории, культуре, отношениям, того, кто является частью твоей жизни. Бьют же того, кто не имеет к тебе никакого отношения.

– Значит, ставишь лайки фотографиям Летиции? Комментируешь, значит, а когда я подхожу, еще и пялишься на меня? – набросился Николас, пригвождая Ренатино, как букашку, черными булавками своих глаз.

– Сдался ты мне… я вообще на тебя не смотрю. А если Летиция выкладывает фото, значит, я могу их комментировать и лайкать.

– Думаешь, я не должен тебя за это отдубасить?

– О, ты меня достал, Николас.

Николас первым начал толкать Ренатино: тот спотыкался о ноги стоящих вокруг и отскакивал от окруживших его тел, как бильярдный шар от борта. Бриато толкнул его к Драго, тот схватил одной рукой и бросил на Тукана. Тукан хотел было боднуть его головой, но передумал и толкнул к Николасу. Они что‑то задумали.

– О, какого черта! Вы чё?! О!!! O!!!

Голос у него был, как у зверя, скорее даже испуганного щенка. Он повторял всего лишь один звук, который вырывался как крик о спасении: “О!!!” Только “о” – сухой звук. Хриплый, обезьяний, отчаянный.

Позвать на помощь – значит расписаться в собственной трусости, но в этой букве, всего в одной букве звучал призыв о помощи, который Ренатино максимально сократил, чтобы скрыть свое унижение.

Никто и пальцем не пошевелил. Девчонки стали расходиться, будто начиналось представление, в котором они не хотели и не могли принимать участие. Те, кто остались, внимательные зрители, делали вид, что заняты своим делом. Спроси их, ответят, что просто тупили в свои айфоны и ничего не заметили.

Николас окинул быстрым взглядом площадь, потом резко толкнул Ренатино так, что тот упал. Попробовал подняться, но Николас наступил ему на грудь и придавил к земле. Остальные четверо прикрывали их со всех сторон.

Бриато первым схватил его за ноги, за лодыжки. Время от времени одна нога вырывалась, верткая, как угорь, и взлетала в воздух, отчаянно пытаясь ударить Бриато по лицу, но тот уворачивался. В конце концов, ноги Ренатино были обвязаны легкой цепью, какой обычно пристегивают к столбу велосипеды.

– Нормально, крепко! – Бриато защелкнул замок.

Тукан надел на руки Ренатино металлические наручники с розовым мехом, должно быть, из секс-шопа, и пнул по почкам, чтоб не буянил. Драго бережно удерживал голову, как делают медсестры, надевая шину пострадавшему при аварии.

Николас спустил брюки, повернулся спиной и присел на корточки над лицом Ренатино. Быстрым движением схватил связанные руки и начал испражняться ему на лицо.

– Как, Драго, по‑твоему, говносос должен жрать говно?

– По-моему, да.

– Пошло… приятного аппетита.

Ренатино крутился и кричал, но, увидев выходящую коричневую массу, внезапно замер и закрыл рот. Плотно сомкнул губы, задержал дыхание, зажмурился и напряг все мышцы лица так, словно хотел, чтобы оно превратилось в маску. Драго все еще держал его голову, но отпустил, когда на лицо шлепнулась первая порция.

Отпустил только потому, что боялся запачкаться. Голова снова стала крутиться, как безумная, вправо и влево, стараясь сбросить кусок дерьма, угодивший прямо между носом и верхней губой. Это удалось, и Ренатино снова стал кричать свое отчаянное “О!”.

– Парни, вторая на подходе… держите его.

– Ё, Николас, ну ты и жрать…

Драго с сестринской заботой обхватил голову Ренатино.

– Ублюдки! О!!! О!!! Ублюдки!!!

Бессильный крик оборвался, как только Ренатино увидел очередную порцию кала, выходящую из ануса Николаса. Волосатый темный глаз двумя спазмами разорвал змейку испражнений на два округлых кусочка.

– Черт, ты чуть в меня не попал, Нико!

– Драго, тоже хочешь немножко тирамису?

Второй кусок упал прямо на глаза. Ренатино почувствовал, что руки Драго отпустили его, истерично затряс головой, и тряс, пока не подступила тошнота. Николас захватил край майки Ренатино и обстоятельно, без спешки вытер себе зад.

Его оставили в покое.

– Ренатиґ, скажи спасибо моей маме, и знаешь почему? Потому что она хорошо меня кормит, а если б я ел ту гадость, которую готовит тебе твоя мамаша, облил бы дерьмом, как из душа.

Смех. Смех, сжигающий во рту весь кислород, удушающий. Не смех, а ослиный крик. Самый банальный смех напоказ. Смех подростков – грубый, наглый, невыразительный, в угоду приятелям. Сняли цепь с лодыжек Ренатино, освободили запястья:

– Держи, дарю!

Ренатино сел, сжимая в руках меховые наручники. Остальные уходили, горланя, запрыгивали на свои мопеды. Разноцветные жуки, газовали без дела, тормозили, чтобы не столкнуться, а потом разлетались с площади прочь. Только Николас до последнего упирался в Ренатино черными булавками своих глаз. Ветер трепал его светлые волосы, которые не сегодня-завтра, решено, он сбреет под нуль. Потом и он запрыгнул на мопед, помчался вдаль, и остались только черные силуэты.

“Новый махараджа”

Форчелла³ – ткань Истории. Вековая плоть Неаполя. Живая материя.

Она там, в морщинах переулков, прорезающих ее, как лицо, огрубевшее от ветра. Смысл имени: Форчелла. Веточка с развилкой на конце. Дорога в неизвестность, всегда знаешь, откуда начинается путь, но куда придешь и придешь ли – неизвестно. Дорога как символ. Смерти и воскресения. Она встречает тебя огромным изображением святого Януария⁴, написанным на стене. С фасада обычного дома он смотрит на входящих. Его глаза, все понимающие, напоминают тебе, что никогда не бывает поздно воспрянуть духом, что разрушение, как лаву, можно остановить.

Форчелла – это история отъездов и возвращений. В новые города из старых и потом из новых городов, которые становятся старыми. Из суетливых, шумных городов, построенных из вулканического туфа и пиперно. Камень, из которого воздвигнуты все стены, вымощены все дороги, изменил все, даже людей, что с незапамятных времен этот материал обрабатывают. Или, лучше сказать, возделывают. Потому что так говорят: возделывать пиперно, будто это виноградник. Камень добывать все сложнее, ведь возделывать пиперно – значит расходовать его запасы. В Форчелле и камни живые, они тоже дышат.

Дома теснятся, балконы целуются в Форчелле. Страстно целуются. Даже если между ними пролегла дорога. И если их не связывают бельевые веревки, их удерживают сплетающиеся голоса, будничная перекличка, словно между ними не асфальт, а река, через которую перекинуты невидимые мосты.

Всякий раз, когда Николас проезжал мимо Колонн Форчеллы⁵, ему становилось весело. Он вспоминал, как два года назад, хоть и казалось, что давным-давно, они вынесли огромную елку из галереи Умберто I и притащили ее сюда прямо со сверкающими шарами, которые, конечно, сверкали уже не так ярко, потому что не было электричества. Там ее и увидела Летиция. Она вышла из дома утром в канун Рождества и, завернув за угол, заметила еловую верхушку – как в сказках, когда вечером брошено зерно, а на рассвете раз – и выросло дерево, упирающееся кроной в небо. В тот день она его поцеловала.

За елкой ходили ночью всей группой. Дождались, пока родители лягут спать, и ушли из дома. Все вместе, десять человек, с невероятным усилием взвалили ее на свои щуплые плечи, стараясь не шуметь, ругались вполголоса. Потом привязали елку к мопедам: Николас и Бриато, Чёговорю и Зубик спереди, остальные сзади поддерживали ствол. В тот день был жуткий ливень, потоки воды изрыгались из канализационных стоков, стояли на дороге болотом, по которому оказалось не так‑то легко проехать на мопедах. Мопеды катили, шагая рядом и держа за руль, сесть на них верхом не позволял возраст, но, по их словам, они и так все умели и водили даже лучше, чем взрослые. Однако ехать по этой толще воды было нелегко. Они часто останавливались перевести дыхание и поправить веревки, и в итоге все получилось. Елку поставили у Колонн – среди домов, среди людей. Там, где ей место. К вечеру приехали полицейские и забрали ее, но это уже мало кого волновало. Дело было сделано.

Николас, улыбаясь, проехал Колонны и припарковался у дома Летиции. Он хотел забрать ее с собой в бар. Она уже успела посмотреть посты на Фейсбуке: фотографии измазанного дерьмом Ренатино; друзья не замедлили прокомментировать его унижение. Летиция знала Ренатино и знала, что нравится ему. Единственный грех, который он совершил, – лайки, поставленные кое‑каким ее фотографиям, после того как она добавила его в друзья: непростительная ошибка в глазах Николаса.

Николас стоял у дома, звонить в домофон он не собирался. Домофоном пользуется почтальон, дорожный инспектор, пожарный, полицейский, врач скорой помощи, чужой человек. Если же нужно позвать мать, отца, друга, невесту, соседку – любого, кто занимает в твоей жизни хоть какое‑то место, нужно кричать. Все открыто, распахнуто настежь, все слышно, а если не слышно – плохой знак, значит, что‑то случилось.

– Летиґ! Летиция! – заорал снизу Николас.

Окно комнаты Летиции выходило не на дорогу, а в глухой и темный внутренний дворик. Взгляд же Николаса был обращен на окно, за которым находилась большая лестничная площадка. Обычно жильцы, идущие по лестнице, слышали крик, стучали в квартиру Летиции и шли дальше, не дожидаясь, когда дверь откроется. Стучали и шли своей дорогой, это был условный язык: “Тебя зовут!” Если Летиция, открыв дверь, никого не видела на площадке, она знала, что тот, кто ее ищет, стоит на улице. Но теперь Николас так орал, что она услышала его даже из своей комнаты. Вышла на лестничную площадку и сердито прокричала в окно:

– Уходи. Я никуда не пойду.

– Ну, выходи же, я жду.

– Я сказала, не пойду.

Обычное дело. Все знают, что вы ссоритесь. Должны знать. Гневные слова и эмоции отскакивают от привыкшей к перепалкам влюбленных мостовой.

– Что тебе сделал Ренатино?

– А, знаешь уже новость? – В голосе Николаса смешались радость и робость.

Вообще‑то ему достаточно было того, что его девушка в курсе. Подвиги воина передаются из уст в уста, весть становится легендой. Он смотрел на Летицию и понимал, что эхо его поступка разнеслось среди облезлой штукатурки, алюминиевых рам, водосточных труб, балконов и поднималось все выше, к крышам и телевизионным антеннам. Летиция стояла, опершись о подоконник; волосы ее, влажные после душа, вились сильнее обычного. И тут пришло сообщение от Агостино. Сообщение срочное и загадочное.

Перебранка закончилась. Летиция видела, как Николас вскочил на свой скутер и резко сорвался с места. Стремительный кентавр – получеловек, полуколеса. Ездить в Неаполе – значит обгонять где угодно, не соблюдая правил, запретов, не обращая внимания на пешеходные переходы. Николас спешил в ресторан “Новый махараджа”, где уже собрались остальные. Роскошный ресторан на Позиллипо с просторной террасой, выходящей на залив. Заведение могло безбедно жить только благодаря террасе, сдаваемой по случаю свадеб, первых причастий и других праздников. С детства Николаса притягивало это возвышающееся на Позиллипо белое здание. Николасу нравилась бесцеремонность “Махараджи”: укорененная на скале неприступная крепость, белая-белая. Белыми были окна, двери и даже ставни. Как величественный греческий храм, смотрел ресторан на море. Словно из воды росли его белоснежные колонны, поддерживающие террасу, где, как представлялось Николасу, прогуливались люди, одним из которых он мечтал стать.

Николас часто проезжал мимо, замечая роскошь припаркованных машин и мотоциклов, любуясь женщинами, мужчинами, их элегантностью и показным богатством, и поклялся себе, что однажды войдет в этот круг любой ценой. К этому он стремился, и об этой мечте знали его друзья, вот почему брошенное однажды прозвище Мараджа навсегда прилипло к нему. Попасть в тот мир не простым официантом и не по любезному одолжению типа “заходи, посмотри, а потом убирайся”: он и его друзья мечтали стать не гостями, а постоянными клиентами заведения, важными клиентами. Сколько лет понадобится, спрашивал себя Николас, чтобы получить возможность зависнуть там на всю ночь? Что для этого нужно сделать?

Время – категория в мечтах весьма относительная: ты прикидываешь, что будешь экономить на всем лет десять, выиграешь в каком‑нибудь конкурсе, если повезет, и если приложишь все усилия, тогда, быть может… Но отец Николаса работал учителем физкультуры, а у матери была небольшая прачечная. Таким, как его семья, понадобится вечность, чтобы попасть в “Махараджу”. Нет, Николас хотел сейчас, немедленно. В пятнадцать лет.

И все оказалось просто. Часто бывает, что самым простым становится выбор пути, раз ступив на который, ты уже не сможешь свернуть. Вечный парадокс: обратимое решение – это всегда обоснованный, продуманный, взвешенный шаг. Необратимое же принимается спонтанно, мгновенно, инстинктивно, не встречая сопротивления. Николас был обычным подростком: тусовка на мопедах перед школой, селфи, одержимость модными кроссовками – доказательства того, что ты нормальный пацан, крепко стоящий на земле, иначе трудно чувствовать себя человеком. Но где‑то в конце сентября Агостино вызвал на разговор Копакабана, важный человек клана Стриано из Форчеллы.

Копакабана подошел к нему на правах родственника: он приходился отцу Агостино двоюродным братом.

Еле-еле дождавшись окончания уроков, Агостино помчался к друзьям. Его лицо, раскрасневшееся от бега, было почти такого же цвета, как волосы. Издалека казалось, что выше шеи он весь полыхает пламенем, неслучайно его прозвали Спичкой. Тяжело дыша, Агостино пересказал весь разговор, слово в слово. Этот момент они запомнили навсегда.

– Понимаете, кто это?

По правде говоря, они слышали имя, только и всего.

– Ко-па‑ка-ба-на! – произнес по слогам Агостино, – один из боссов cемьи Стриано. Он говорит, ему нужны помощники, нужны надежные парни. Он хорошо платит.

Никто не испытал особого восторга. И Николас, и остальные не считали босса каморры героем, как когда‑то их сверстники. Их совершенно не волновало, как достаются деньги. Важно иметь их и всячески демонстрировать это: машины, модная одежда, часы плюс любовь красивых женщин, зависть мужчин.

Агостино знал чуть лучше историю Копакабаны, чье имя было связано с гостиницей на пляже в Новом Свете. Бразильская жена, бразильские дети, бразильские наркотики. Важничал, уверенный в том, что может принять в своем отеле кого угодно – Марадону и Джорджа Клуни, Леди Гагу и рэпера Дрейка, фото с которыми выкладывал в Фейсбуке. Эксплуатировал красоту принадлежавшей ему собственности, зазывая именитых гостей, этим и выделялся среди боссов клана Стриано, переживавшего не лучшие свои времена. Чтобы дать мальчишкам работу, Копакабана мог и не встречаться с ними. Он единолично заправлял в Форчелле последние три года после ареста дона Феличано Стриано по прозвищу Граф.

Процесс против клана Стриано почти не задел его. Большая часть обвинений, предъявленных организации, относилась к периоду, когда Копакабана был в Бразилии, и его участие в организованной преступной группе – наиболее опасное для него и ему подобных обстоятельство – доказать не удалось. Это был суд первой инстанции. Прокуратура собиралась обжаловать решение. То есть Копакабана оказался в затруднительном положении, ему нужно было скрыться, но при этом найти новых мальчишек, которым он мог бы частично передать дела и показать, что держит удар. Его парни – паранца “волосатых”, Капеллони – были неплохие, но не слишком надежные. Так обычно бывает, когда взлетаешь – или думаешь, что взлетел, – слишком высоко и слишком быстро. Главарь их, Уайт, держал банду в узде, но сам крепко подсел на наркотики. Эти парни умели хорошо стрелять, а надо было искать новые точки сбыта. Чтобы начать все сначала, требовался более податливый материал. Но где его взять? И сколько запросят эти люди? Сколько он может вложить в дело? А главное, из какого кармана брать средства, ведь одно дело – инвестиционные деньги, другое – твои собственные? Если б Копакабана продал даже часть своего отеля в Южной Америке, он мог бы держать на зарплате человек пятьдесят, но это его личный капитал. Для вложения в дело требовались деньги клана, а их не было. Форчелла находилась под колпаком: прокуратура, телевидение, политики – все интересовались кварталом. Дурной знак. Копакабане приходилось все выстраивать заново: никто не занимался делами в Форчелле. Структура была разрушена.

Тогда он пошел к Агостино и всучил ему брикет гашиша, вот так, с ходу. Они встретились перед школой, и Копакабана спросил: “Сколько тебе нужно, чтобы толкнуть этот кирпич?”

Толкнуть дурь – первый шаг, позволяющий стать сбытчиком, хотя дослужиться до этой ступени не так просто; толкнуть дурь означает продать ее друзьям, родственникам, знакомым. Прибыль довольно скромная, но и риска практически никакого.

– Ну… месяц, – подумав, сказал Агостино.

– Месяц? Тебе едва ли хватит этого на неделю.

Агостино недавно исполнилось четырнадцать, в этом возрасте получают права на вождение скутера, то, что нужно Копакабане.

– Приводи всех своих друзей, всех, кто хочет потрудиться. Парней из Форчеллы, которые вечно торчат у ресторана в Позиллипо. Хватит чесать яйца… а?

Так все и началось. Копакабана назначал им встречу в одном из домов при въезде в Форчеллу, но сам никогда там не появлялся. Вместо него приходил человек болтливый, но недалекий по имени Альваро – из‑за схожести с комиком Альваро Витали. Ему было около пятидесяти, но выглядел он много старше своих лет. Почти неграмотный, большую часть своей жизни провел в тюрьме: отбывал срок совсем юным во времена Рафаэле Кутоло и организации “Нуова Фамилиа”, сидел за решеткой в период файды между кланами районов Санита и Форчелла, между семьями Мочерино и Стриано. Он прятал оружие, был информатором. Ютился с матерью в полуподвале, в карьере не преуспел, платили ему сущие гроши и в качестве подарка присылали иногда проститутку из Восточной Европы, с которой он встречался, отправив мать к соседям. Однако Копакабана доверял Альваро, как немногим. Дело он знал хорошо: развозил товар, передавал “кирпичи” Агостино и другим ребятам.

Альваро показал им место работы. Квартира, в которой хранилась “дурь”, находилась на последнем этаже. Продавать нужно было внизу, во внутреннем дворике. В отличие от Скампии, ни решеток, ни заграждений, ничего подобного. Копакабана хотел продавать свободно, без преград.

Задача была несложной. Они приходили на место незадолго до того, как начиналось оживление, чтобы ножом нарезать “дурь” на куски. Альваро вместе с ними резал куски и скатывал шарики. Порции по десять, пятнадцать, пятьдесят. Для удобства гашиш заворачивали в обычную фольгу, траву раскладывали по пакетам. Клиенты заезжали во двор на мопедах или приходили пешком, платили и уходили. Механизм был отлажен, за кварталом присматривали надежные люди, которым регулярно платил Копакабана, а на улице всегда крутились те, кто немедленно сообщил бы о полицейских, карабинерах, финансовой полиции, будь они хоть в форме, хоть в штатском.

Занимались этим после школы, иногда пропускали уроки, поскольку плата была сдельная. Пятьдесят-сто евро в неделю, для начала неплохо. Цель была одна: “Фут Локер”⁶. Они буквально штурмовали магазин. Вваливались толпой, вот-вот снесут, потом уже рассеивались внутри. Футболки брали по десять-пятнадцать штук. Тукан натягивал их одну на другую. “Just Do It”. “Адидас”. “Найк”. Марки мгновенно сменялись. Николас взял себе сразу три пары кроссовок “Эйр Джордан”. Высокие, закрывающие лодыжку, белые, черные, красные – главное, чтобы там был Майкл с мячом в руке⁷. Бриато нацелился на баскетбольные бутсы, зеленые с флуоресцентной подошвой, но стоило ему взять их, как Чупа-Чупс осек его фразой: “Зеленые? Ты чё, гомик?” Бриато положил их на место и схватил бомберы с нашивками “Yankees” и “Red Sox”⁸.

Постепенно все мальчишки, которые крутились у “Нового махараджи”, стали толкать “дурь”. Зубик пытался остаться в стороне, но продержался лишь пару месяцев, а потом тоже начал сбывать наркоту на стройке, где работал. Чупа-Чупс барыжил в спортзале. Даже Бриато втянулся работать на Копакабану, для Николаса он вообще сделал бы все что угодно. Рынок был не таким огромным, как в восьмидесятые-девяностые: сначала Секондильяно подмял под себя все, потом сбыт оттянулся из Неаполя в Мелито. Теперь все перемещалось в исторический центр. Альваро собирал их каждую неделю и платил: получал больше тот, кто больше продавал. Они всегда могли подзаработать вне точки сбыта, быстро освоили нехитрые приемы: припрятать козявку гашиша, надуть приятеля, у которого водились деньги, или совсем откровенного простака. Но только не в Форчелле. Там цена за определенный вес была фиксированной. Николас нечасто приходил на точку, он сбывал “дурь” на дискотеках, ученикам отца, но деньги поплыли к нему, когда он начал продавать травку в своем художественном лицее. Продавал всем. В аудиториях, пока нет преподавателей, в спортзале, на лестнице, в коридорах и туалетах. Везде. Цены росли по мере того, как увеличивалось число лицейских вечеринок. Вот только приходилось вступать в политические дебаты. Однажды он даже подрался из‑за своих слов.

– Я считаю, что Муссолини был сильным человеком. Все, кто добивается уважения, сильные люди. И Че Гевара мне нравится, – сказал он.

– Ты Че Гевару не трогай. – Вперед вышел длинноволосый парень в расстегнутой рубашке.

Они сцепились, но Николасу было плевать на этого мажора с улицы Милле, и вообще он был из другой школы. Что он знал об уважении и силе? Если ты с улицы Милле, уважение достается тебе по рождению. Если ты живешь на юге Неаполя, ты должен завоевать уважение. Тот парень говорил что‑то о нравственных категориях, но для Николаса, который видел лишь несколько фотографий Муссолини да пару телепередач, такого понятия не существовало. Он врезал головой этому типу в нос, что означало: вот что я тебе скажу, недоумок, никакой истории не существует. Праведники и грешники, хорошие и плохие. Все одинаковы. На страничке в Фейсбуке у Николаса они были в одном ряду: дуче выступает с балкона, король галлов преклоняет колени перед Цезарем, Мохаммед Али рычит на поверженного соперника. Сильные и слабые. Вот настоящее различие. Николас знал, на чьей он стороне.

На этой своей личной точке сбыта Николас познакомился с Дохлой Рыбой. Они крутили косяки, когда один парень произнес волшебное слово:

– А я тебя видел у “Нового махараджи”!

– Ну и что? – ответил Николас.

– Ну, у меня там тоже дела. – А потом добавил: – Послушай, послушай эту музыку. Так Николас, который до этого момента слушал только итальянскую попсу, приобщился к жесткому американскому хип-хопу: в непонятную блевотину слов время от времени вклинивается “fuck”, расставляя все по местам.

Николасу понравился этот тип – наглец, конечно, но с понятиями. Так что иногда они звали его поработать во дворе известного дома в Форчелле, хоть тот и жил в другом районе.

Раньше или позже их все равно накрыли бы. Облава случилась под Рождество. Работал Агостино. Николас как раз подъезжал, чтобы сменить его. Их не успели предупредить. Дежурный наряд полиции остановил машину якобы для проверки, а потом неожиданно обрушился на них, они даже не успели избавиться от “дури”.

Позвонили отцу Николаса, тот пришел в полицейское управление. Стоял и отрешенно смотрел на сына, но постепенно взгляд его тяжелел и наполнялся злостью. Николас же потупил глаза и долго не решался взглянуть на отца. Когда же наконец он поднял голову, в этом взгляде не было смирения, и отец отвесил ему две оплеухи – сильно, наотмашь, ударом теннисиста. Николас не проронил ни звука, только на глазах выступили слезы – от боли, не от раскаяния.

Вскоре прибежала разъяренная мать. Заняла собой весь дверной проем – уперлась руками в дверной косяк, будто подпирала здание. Муж отошел в сторону, уступая ей сцену. Она подошла к Николасу, медленно, как подкрадывается зверь. Приблизившись вплотную, как будто хотела обнять, зашипела ему в ухо: “Стыд, позор!” И еще: “С кем ты связался, с кем?” Муж слушал и не слышал ее. Николас рванулся в сторону, тогда отец снова набросился на него, прижав к стене:

– Полюбуйтесь! Пушер малолетний. Да как ты мог?!

– Пушер хренов, – прошипела мать, оттащив отца. – Позорище.

– А откуда, по‑твоему, – вырвалось у Николаса, – все эти вещи из “Фут Локера” у меня в шкафу? Я что, по выходным на заправке подрабатывал?

– Дерьмо. В тюрьму сейчас отправишься, – сказала мать.

– В какую еще тюрьму?

И тут она дала ему пощечину, хлесткую и звонкую, хоть и не такую сильную, как отец.

– Замолчи. Больше никуда тебя не отпущу, только под контролем. – Это сыну, а потом мужу: – Никакого пушера нет, понятно? Нет и не должно быть. Сейчас все уладим и вернемся домой.

– Проклятье, этого еще не хватало, – пробормотал отец. – Адвоката теперь нанимать!

Николас вернулся домой под конвоем родителей. Отец шел чуть впереди, задрав подбородок в праведном гневе, думая о тех, кто встретит их дома: Летиция и Кристиан, младший сын. Пусть полюбуются на негодяя, пусть вглядятся ему в лицо. Мать же шла рядом с Николасом, потупившись.

Едва завидев брата, Кристиан выключил телевизор и вскочил с дивана, преодолев расстояние до дверей в три шага. У них был свой ритуал рукопожатия, как в фильмах, – ладонь, рука, плечо – верные друзья, братья. Но отец остановил его испепеляющим взглядом. Николас едва сдержался, чтобы не рассмеяться. Для младшего брата он был кумиром, он представил себе, что вечером в спальне им будет о чем поговорить. Проболтают допоздна, а потом Николас взъерошит братишке волосы, как всегда, перед тем как пожелать ему спокойной ночи. Летиции тоже хотелось обнять Николаса и спросить: “Ну как? Из-за кого это?”

1.“Руки над городом” – кинофильм режиссера Франческо Рози, вышедший на экраны в 1963 году; социально-политическая драма. (Здесь и далее примеч. перев.)

2.Паранца – рыбацкий одномачтовый баркас; невод для ловли рыбы; мелкая морская рыбешка, приготовленная в кляре. И банда в структуре каморры.

3.Форчелла – историческая зона в центре Неаполя. Название происходит от характерной формы перекрестка, напоминающей греческую букву ипсилон (Y) или вилку.

4.Святой Януарий – священномученик, покровитель Неаполя. Самый известный случай заступничества Януария – спасение города от извержения Везувия в 1631 году, когда по молитвам горожан каменная статуя святого одним жестом поднятой руки остановила извержение.

5.Колонны Форчеллы – огороженная археологическая зона в центре площади Винченцо Календы. Камни, предположительно, были частью стены, окружавшей античный Неаполис.

6.“Фут Локер” – сеть магазинов одноименной компании, торгующих широким ассортиментом спортивной одежды и обуви.

7.“Эйр Джордан” – именной бренд, разработанный американской компанией “Найк” для легендарного американского баскетболиста Майкла Джордана.

8.“Yankees”, “Red Sox” — профессиональные бейсбольные клубы из Нью-Йорка и Бостона соответственно.