Czytaj książkę: «Две хризантемы»

Czcionka:

* * *

В романе использованы имена реальных исторических персон. Но их характеры, межличностные отношения и родственные связи, описание их жизни – вымысел автора. Некоторые названия замков и географических названий также вымышленные.

Часть 1. Изумление

Вновь встают с земли
Опущенные дождем
Хризантем цветы…
Мацуо Басё¹

Глава 1

1580 год, замок Адзути

Хитоми пробудилась рано, едва забрезжил рассвет и наступил час Зайца². Она сладко потянулась и снова укуталась шелковым одеялом. Через три дня у нее будет день рождения, и она станет взрослой девушкой, возможно, отец заключит выгодный союз и выдаст ее замуж…

Хитоми свернулась калачиком, ей вовсе не хотелось думать о замужестве, она еще слишком молода для того, чтобы возлечь на брачное ложе с мужчиной и удовлетворить его желания. Она вообще смутно представляла, как это делается, хотя знала, что все невесты перед свадьбой проходят специальное обучение, чтобы не опозорить свой род неумелыми действиями во время первой брачной ночи.

Хитоми, конечно, слышала, как молодые служанки шепчутся, обсуждая достоинства того или иного самурая, вассалов ее отца, князя Оды Нобунаги³, – на этом ее познания о любви заканчивались. Девочка, теперь уже можно сказать, девушка, ибо три дня до совершеннолетия пролетят быстро, сожалела, что ей не с кем посоветоваться – мать умерла вторыми родами. Пожалуй, Хитоми не постеснялась бы обратиться к наложнице отца, но он изгнал ее из замка уже давно. С тех пор Ода Нобунага не испытывал длительной привязанности к женщинам, постоянно меняя наложниц и довольствуясь ласками избранных служанок. Те же почитали внимание господина за честь и всячески старались доставить ему удовольствие.

Хитоми не хотелось больше лежать, она встала и накинула поверх ночного одеяния шелковое кимоно. Пояс оби⁴ завязывать не хотелось – слишком долгое и кропотливое занятие.

Девушка открыла заветный сундук, в нем хранились дорогие юному сердцу вещи, в том числе и «Кодзики», записи о деяниях древности, еще принадлежавшие покойной матери.

Она развернула первый свиток:

«В те времена, когда Хаос уже начал сгущаться, но еще не были явлены ни Силы, ни Формы, и не было ничему еще Имени, и ни в чем Деяния, кто мог бы познать его образ?
Но вот настало впервые разделение Неба-Земли, и три божества совершили почин творения; и раскрылись мужское и женское начала, и Два Духа стали родоначальниками всех вещей…»⁵

Хитоми часто читала «Кодзики», ей казалось, что божественные свитки навсегда сохранили тепло материнских рук и так она может соприкоснуться с духом матери.

– Слышишь ли ты меня, мама? Мне так не хватает тебя…

Девушка расположилась на татами⁶, прижала священную книгу к груди, закрыла глаза и попыталась вызвать из глубин памяти дорогой образ матери. Прошло почти шесть лет со дня ее смерти, и милые сердцу черты постепенно теряли четкость, размывались в памяти…

Хитоми тряхнула головой, отчего длинные волосы, скрученные на затылке в узел, рассыпались и разметались по татами. Она убрала свиток обратно в сундучок, закрыла его, раздвинула перегородки и выглянула из комнаты. В замке Адзути стояла тишина, даже Ода Нобунага, имевший привычку пробуждаться в час Тигра*, едва небосвод озарится всполохами восхода, спал после прибытия из Киото.

Хитоми выскользнула из комнаты и не торопясь, ибо длинное кимоно, не подхваченное поясом, не позволяло двигаться иначе, направилась к лестнице, ведущей на нижний ярус замка.

До слуха Хинокавы Моронобу донесся легкий шелест. Он, как истинный самурай, исполнявший свой долг, охраняя замок Адзути изнутри, мгновенно сосредоточился, приготовившись извлечь из-за пояса короткий меч вакидзаси. Но затем уловил тончайший аромат сирени, который мог принадлежать только госпоже Хитоми.

Моронобу увидел девушку, спускавшуюся по лестнице. Первые лучи солнца, проникавшие через множество бумажных перегородок, придавали ей сходство с мифическим существом. Они падали на шелковое кимоно, отчего одеяние бледно-голубого цвета принимало оттенок фиолетового; черные волосы девушки отливали медью, ее белая матовая кожа, словно созданная искусным фарфористом, казалась прозрачно-бледной…

Самурай замер, он ощутил, как по спине пробежали мурашки, внизу живота начало пульсировать… Он устыдился своих чувств, но ничего не мог поделать – Хитоми вызывала в нем желание.

Девушка поравнялась с ним и улыбнулась. Ее необычный миндалевидный разрез глаз с неким кокетливым прищуром, который она унаследовала от матери, что происходила из древнейшего племени айнов⁷, завораживал.

– Госпожа! – обратился Моронобу, подавив волнение и едва узнав свой голос.

Девушка остановилась и взглянула на самурая, широко распахнув глаза от удивления – вассалы отца избегали разговаривать с ней.

Моронобу немного оробел, но быстро взял себя в руки:

– Вы рано пробудились, госпожа. Еще не наступил час Дракона…* В замке все спят…

– Я знаю. Как вас зовут?

Самурай поклонился:

– Хинокава Моронобу, моя госпожа.

– О! Так вы, верно, сын того самого храброго вассала, который пять лет назад спас отца от смерти?! – спросила Хитоми. Самурай скромно поклонился: действительно, Ода Нобунага был обязан его отцу жизнью. – Вы не так давно на службе?

– Да, моя госпожа.

Любопытство Хитоми было удовлетворено сполна, единственное, что она хотела бы еще узнать: сколько же лет красивому самураю? Она опять улыбнулась, решив, что, скорее всего, шестнадцать. Иначе отец не взял бы его на службу и не доверил охранять Адзути.

Хитоми направилась к раздвижной перегородке, ведущей в сторону небольшого замкового пруда.

– Госпожа желает помолиться в святилище? – дерзнул спросить Моронобу.

Хитоми, не поворачиваясь, кивнула, раздвинула перегородку и с удовольствием вдохнула свежий утренний воздух.

Наслаждаясь кратковременной прохладой, которая бесследно исчезнет к часу Змеи, и земля вновь раскалится так, что тяжело будет дышать, Хитоми направилась к замковому пруду, где на сваях возвышалось святилище, посвященное Богине Солнца Аматэрасу.

Девушка вошла в святилище, ее обдало запахом воды и сладковатым ароматом – каждый день оно украшалось свежими цветами, дабы задобрить Аматэрасу и Богиню Черепаху, дарующую счастье и спокойствие. Она опустилась на колени напротив алтаря, изображавшего лик Богини Солнца. По правую сторону от нее виднелась огромная Богиня Черепаха, по отношению к которой молодые обитательницы замка были особенно щедры.

Хитоми закрыла глаза и сосредоточилась: что же она желает попросить у Богини Черепахи? Счастья и спокойствия? Возможно…

Девушка и сама не знала, чего она хочет. Неожиданно, повинуясь некоему порыву, она поднялась, скинула с себя верхнее кимоно, оставшись лишь в легком ночном одеянии. Затем, сложив ладони вместе и прижав их к груди, поклонилась богам и начала исполнять ритуальный танец.

Юрико надела хлопковое кимоно цвета лимона, подвязав его тонким пояском оби-агэ. Затем пристегнула к поясу брошь, изображавшую стрекозу с огромными голубыми глазами из топазов, и ловко продела в нее декоративный шелковый шнурок. После того как наряд был закончен надлежащим образом, она собрала волосы на макушке и закрепила их тремя длинными шпильками.

Юрико пробудилась чуть свет, намереваясь посетить святилище. Девушка втайне надеялась, что в столь ранний час будет там одна, наедине с богами, и попросит Аматэрасу и Богиню Черепаху о милости.

Она раздвинула перегородки, правой ногой нащупала деревянные шлепанцы, машинально надела их и направилась в святилище.

Минуя живописный мостик, соединявший пруд и небольшой искусственный водоем, Юрико остановилась и задумалась: будут ли боги снисходительны? Внемлют ли они ее просьбам? Она никогда ни о чем их не просила – боялась, что всесильная Аматэрасу прогневается за грехи матери.

Юрико попыталась вспомнить: когда же в последний раз она видела свою мать? По всему получалось – почти два года назад. То, чему она тогда стала свидетельницей, показалось ей страшным и постыдным. Еще молодая женщина, сохранившая остатки былой красоты, изгнанная когда-то из Адзути за предательство князя, жила в простой крестьянской лачуге, что рядом с дорогой, ведущей в Киото. Небогатые путники останавливались в домике на ночь, а хозяйка, став дешевой дзёро^*, оказывала им услуги определенного характера за весьма скромную плату.

Юрико помнила, как ее мать с позором изгнали из замка, а ведь та была наложницей самого Оды Нобунаги. Но бурный темперамент матери не знал разумных пределов, она была настолько любвеобильна, что в отсутствие князя соблазняла ради прихоти его же верных вассалов.

Юрико было пять лет, когда терпению Нобунаги пришел конец и он приказал изгнать неверную наложницу из замка в одном нижнем кимоно. Деваться несчастной было некуда, и с тех пор она поселилась в придорожной хижине, скатываясь в своих моральных принципах все ниже и ниже.

Нобунага знал, что его бывшая наложница ведет постыдную жизнь продажной женщины, дзёро, в душе считая, что она получила по заслугам. Ведь у нее было все – и любовь, и богатство, которыми она легкомысленно пренебрегла. Князь не мог простить предательства.

Юрико смотрела на сине-зеленую воду, настолько прозрачную, что виднелись золотые рыбки, бесконечно сновавшие в глубинах водоема. Она очнулась от горестных мыслей и продолжила свой путь.

По мере того как Юрико приближалась к святилищу, до слуха все отчетливее доносилась старинная песня айнов. Она сразу же поняла: так может петь только Хитоми. Девушка остановилась, раздумывая: стоит ли идти в святилище? И, приняв решение, все же поднялась по деревянным ступеням и, замерев на пороге, не торопилась заходить внутрь.

Хитоми кружилась в сложном ритме танца, напевая древний мотив. Юрико потихоньку, дабы не мешать, присела около входа под колоколами и многочисленными бумажными молитвенными полосками, залюбовавшись причудливым танцем младшей сестры.

Юрико невольно почувствовала, что испытывает зависть по отношению к ней. Конечно, князь не обижал Юрико, считая своей дочерью, ведь девочки были необычайно похожи и красивы, с той лишь разницей, что старшей уже исполнилось пятнадцать лет. Но Юрико тяготила жизнь в Адзути, где каждый обитатель замка знал правду о поведении ее матери. А значит, она никогда не выйдет замуж, если только за самурая, потерявшего службу. Впрочем, у нее был выбор – стать жрицей в одном из отдаленных храмов Аматэрасу. Увы, подобная жизнь совершенно не привлекала девушку: ей хотелось свободы и богатства. Но откуда им взяться?..

Хитоми завершила танец глубоким поклоном, предназначенным Богине Солнца, и наконец заметила сестру, скромно сидевшую у входа.

– Юрико? Ты тоже рано пробудилась? – удивилась она.

– Да. Хотела побыть в одиночестве, попросить богов о милости… – ответила девушка и поднялась с колен.

Она приблизилась к младшей сестре и пристально на нее посмотрела, с удивлением обнаружив, что они стали еще больше похожи.

– Ты хочешь помолиться о хорошем женихе? – полюбопытствовала Хитоми.

– Возможно… – уклончиво ответила Юрико.

– Что ж, не буду тебе мешать. Ведь уже скоро день моего совершеннолетия.

– Я помню, – спокойно ответила Юрико.

Неожиданно в душе поднялась обида: ее совершеннолетие прошло куда более скромно, чем планировалось предстоящее празднество.

Хитоми всецело понимала тяжелое душевное состояние сестры. Девушки были похожи не только внешне, обе росли без матерей, им в равной степени не хватало женской поддержки.

Хитоми, поддавшись некоему внутреннему порыву, обняла Юрико. Та растерялась.

– Приходи в мои покои, я подарю тебе новое кимоно, что привез отец из Киото. Будешь на празднике самой красивой, наверняка гости обратят на тебя внимание. Ты такая же дочь Оды Нобунаги, как и я…

Юрико заглянула сестре прямо в глаза:

– Ты же знаешь, что – нет… Но все равно я тебе благодарна.

1580 год, Киото

Недвно юный император Гендзи стал совершеннолетним. Облаченный в шелковые просторные одежды, поджав под себя колени, он расположился на татами и со всем тщанием каллиграфически выводил кисточкой иероглиф, означавший «Пожелание богатства». Он нанес последний мазок, аккуратно поставил кисточку в небольшую глиняную тушечницу. Подождал, пока тушь высохнет, после чего, взяв лист рисовой бумаги в руки, внимательно, если не сказать придирчиво, вгляделся в получившийся иероглиф.

Гендзи вздохнул: увы, он не добился желаемого результата и расстроился. В такие минуты правитель вспоминал отца, который часто говаривал: «Сын мой, тебе предстоит продолжить династию, поэтому умей добиваться поставленной цели…»

Император положил руки на колени и глубоко вдохнул, чтобы обрести душевное равновесие, ибо он не мог выказывать слабость даже в те минуты, когда находится один. Ему это удалось, он взял новый лист бумаги, обмакнул кисточку в тушечницу и начал наносить изображение иероглифа «Достижение цели».

Гендзи обладал острым слухом, отчетливо уловив, что по коридору кто-то идет, и, скорее всего, в направлении его покоев. Самураи из личной охраны императора приняли боевую готовность, привычным движением обхватив рукоять меча вакидзаси.

Но предосторожность телохранителей была напрасной: к покоям императора приближался Фусю, его доверенный советник, – старый и хитрый лис, служивший еще почившему отцу и прекрасно знавший, кто и чем дышит во дворце.

Фусю осторожно подошел к раздвижной перегородке, искусно расписанной цветами сакуры, отделявшей покои Гендзи от бесконечного дворцового коридора. Охрана без лишних вопросов распахнула перегородку, вельможа опустился на колени прямо в коридоре, выказывая тем самым покорность и терпение, так как прекрасно знал, что император после часа Дракона предпочитает совершенствоваться в каллиграфическом письме.

Гендзи не хотелось выслушивать наставления Фусю, но, увы, это приходилось принимать как неизбежность, ибо отец перед смертью завещал внимать советам вельможи. Император закончил свое занятие, окинул взором последний иероглиф «Искренность» и посмотрел на смиренно ожидавшего Фусю.

– Небесный государь Гендзи! Князь Ода Нобунага нижайше просит вашей аудиенции.

Император хоть и не достиг того момента, когда мальчик официально становится мужчиной, и пребывал еще в нежном возрасте, но вот наивным его назвать было никак нельзя. Юный Гендзи унаследовал от своего отца незаурядный ум, а от матери – терпение. Император не понаслышке прекрасно знал, что такое – киотский двор, и если аудиенцию просит князь, то ему явно что-то нужно… Вопрос: что именно?

– Ода Нобунага… У него – обширные владения вокруг озера Бива. И к тому же две прекрасные дочери… Не так ли? – уточнил юный император.

Фусю закивал в ответ.

– Что прикажете передать, Небесный государь?

– Прежде чем я соглашусь принять этого князя, то хотел бы знать суть его просьбы.

– О да! Конечно! – Фусю подобострастно улыбнулся.

Гендзи передернуло от этой неестественной улыбки, он поймал себя на мысли, что Главный советник похож на старую обезьяну. Это сравнение невольно привело императора в прекрасное расположение духа: он открыл для себя новое занятие, причем о котором никто никогда не узнает, – мысленно насмехаться над своими придворными…

– Говорите, советник, я вас слушаю, – сказал император и жестом пригласил Фусю войти в комнату.

Тот поднялся с колен и, семеня маленькими шажками, подошел ближе к Солнцеподобной особе, расположившись напротив.

– Дело в том, что земли Нобунаги представляют собой слишком уж лакомый кусок для князей-соседей. Через владения проходят многие торговые пути, которые, в свою очередь, позволяют Нобунаге устанавливать слишком высокую пошлину. Многие князья и богатые торговцы выказывают недовольство по этому поводу. Нобунага же считает, что имеет право устанавливать на своих землях любой размер дорожной пошлины…

– А разве нет? – удивился император.

– Так и есть, Небесный государь. Но Нобунага установил пять рё* с торгового каравана, четверть рё – с проезжающих горожан и…

– Я достаточно услышал, чтобы понять: князь желает слишком много.

– Да, Небесный государь Гендзи, вы совершенно правы. Это и приводит к недовольству соседей. Нобунага богатеет с каждым днем, его замок Адзути на озере Бива считается одним из самых богатых и самых красивых.

– Удивительно! – воскликнул юный император. – Оказывается, рядом с Киото находится прекрасный замок. Кажется, в годы правления моего отца о замке Нобунаги и слышно не было!

– Да, мой государь, князь почти пятнадцать лет строил свое новое родовое гнездо. И лишь три года назад окончательно завершились строительные работы и с высокого дозволения покойного императора поместье украсили новым гербом – Парящим драконом.

– Три года… Ровно столько же я нахожусь на троне Аматэрасу… Так чего же желает этот князь?

И вот Фусю дождался самого главного, кульминационного момента, когда следовало приложить все свое убеждение, лесть, хитрость…

– Ода Нобунага – храбрый воин, верно служивший вашему отцу. Он осмелился просить вашей милости лишь потому, что желает скрепить свои законные права императорской печатью.

Гендзи задумался: поставить печать на свиток бумаги несложно. Но каковы могут быть последствия? Как отнесется к этому сёгун Тоётоми Хидэёси? Ведь он – регент, и Гендзи обязан согласовывать с ним все важные вопросы, пока не достигнет совершеннолетия.

Искушенный в подобных делах Фусю, уже получивший от Нобунаги приличное вознаграждение за посредничество, произнес:

– Небесный государь, по закону вы обязаны согласовывать с сёгуном лишь дела государственной важности, но никак – свою милость и расположение к тому или иному князю или вельможе.

Император с удивлением воззрился на советника, начиная понимать, куда тот клонит.

– Так как Ода Нобунага верно служил покойному императору, – продолжил ловкий советник, – вы как преемник имеете право вознаградить его за верность трону, подтвердив своей печатью право князя на установление пошлин… Тот же, в свою очередь, обязуется отчислять ежегодно в казну ее некоторую часть. Я дам поручение казначейской палате, дабы произвели надлежащие расчеты. Дополнительный приток денежных средств в императорскую казну совершенно не излишен. Как вы считаете, мой государь?

– Я с вами согласен, советник. Я приму князя завтра, в час Овна, в Серебряном павильоне.

Фусю понял: аудиенция пройдет в неформальной обстановке – Гендзи в силу своей юности еще тяготился многочисленными правилами придворного этикета.

Час Овна выдался чрезмерно душным, каменная площадь перед дворцом исторгала жар на каждого вступившего в ее пределы, будь то придворный, чиновник или самурай. Солнце раскаленным дыханием давило на плечи, особенно страдали императорские войска, охранявшие Киото: тяжелые доспехи прилипали к промокшим от пота кимоно, из-под шлемов, украшенных причудливыми рогами, также струились дорожки пота.

Начальник императорской стражи отдал приказ сменять посты у всех городских и дворцовых ворот как можно чаще, но и это помогало с трудом. Киото замер под натиском невиданного зноя.

Несмотря на испытания природы, в час Овна через южные городские ворота в Киото въехал всадник, окруженный свитой преданных вассалов. По его доспехам, имитирующим чешую дракона, изысканно украшенному шлему и ярко-красному кимоно можно было с легкостью определить весьма богатого князя. В руке одного из вассалов виднелся флажок с гербом клана: желтая голова дракона с веерообразными крыльями, так называемым Парящим драконом. Этот герб взамен старого, принадлежавшего провинциальным и не столь знатным предкам князя, буквально перед смертью утвердил сам покойный император.

Князь, как и его самураи, страдал от летней жары, но не мог остаться в тенистых садах своего имения, ибо ему была назначена величайшей милостью Небесного государя Гендзи аудиенция.

Князь и его самураи достигли императорских ворот и спешились. Он протянул старшему стражнику свиток, где за личной подписью советника Фусю указывалось, что податель письма должен оставить лошадь, оружие и своих людей, а сам же будет препровожден к Серебряному павильону.

Князь вынул из-за пояса мечи, катану и вакидзаси, передав их одному из своих людей. Затем он уверенно пересек раскаленную дворцовую площадь и направился к Серебряному павильону, расположенному на берегу живописного пруда.

Дорога, выложенная камнями, петляла среди деревьев, дающих вожделенную тень. Князь остановился, от жары ему было тяжело дышать, но правила этикета не позволяли предстать перед императором без военной амуниции. Сняв шлем, Нобунага почувствовал некоторое облегчение. Приблизившись к пруду, он ощутил непреодолимое желание сбросить с себя «драконью чешую» и прямо в кимоно погрузиться в живительную воду.

Соблазн оказался настолько велик, что князь нагнулся, зачерпнул ладонью спасительную прохладу и сполоснул лицо.

Неожиданно за его спиной послышался шорох… Князь напрягся: неужели наемный убийца в стенах самого императорского дворца?.. Увы, но за последние несколько лет у него значительно прибавилось врагов, готовых заплатить любые деньги за его смерть…

– Господин Нобунага, – раздался вкрадчивый голос.

Князь безошибочно определил, кому он принадлежал.

– Приятная встреча, советник Фусю.

Сановник появился из тени дерева и поклонился.

– Вы готовы встретиться с императором? – поинтересовался он.

– Да, безусловно…

– Тогда идемте, я провожу вас. Император в прекрасном настроении, я убедил его, что личные симпатии не подвластны регенту.

– Значит, император поставит печать на документе, подтверждающем мои права? – беспокоился князь.

– Конечно, на тех условиях, о которых мы говорили. Но если вы пожелаете изменить их со временем…

– Советник, – перебил его князь, – я служил покойному императору. Мое слово – слово самурая!

Фусю остановился и примирительно поклонился:

– Я не сомневаюсь в вашей чести, господин Нобунага.

– И правильно делаете, советник! – резко заметил князь и надел шлем.

После непродолжительной перепалки они проследовали к Серебряному павильону и поднялись на нижнюю веранду, защищенную от изнуряющего зноя кроной разросшихся деревьев. Нобунага почувствовал, как его обдало прохладой и ароматом цветов.

Посредине веранды сидели три молодые девушки и наигрывали на бива⁸ приятный протяжный мотив.

– Эту мелодию сочинил сам император, – пояснил советник.

Князь лишь одобрительно кивнул в ответ. Он любил музыку, несмотря на свой жестокий и воинственный нрав, – ничто прекрасное ему не было чуждо. Но сейчас Нобунагу заботила встреча с Гендзи, которого он в последний раз видел еще при жизни покойного императора, и многое с тех пор изменилось.

По мере того как Нобунага в сопровождении советника Фусю поднимался на второй этаж павильона, до его слуха доносились стихи.

Наконец перед ними открылась просторная веранда, украшенная множеством серебристых гирлянд, которые оплетали деревянные колонны, балки, свисали с потолка подобно блестящему дождю…

Молодой придворный поэт в кимоно цвета акации декламировал свои сочинения перед Гендзи, его матерью, вдовствующей императрицей Аояги, и несколькими придворными. При виде советника и князя он ретировался, удалившись вглубь веранды.

Госпожа Аояги невольно улыбнулась и, делая вид, что обмахивается веером, слегка прикрыла им лицо. Внутри Нобунаги поднялись давно забытые чувства – Аояги была по-прежнему прекрасна, несмотря на то что накануне минула ее тридцать четвертая весна. Кимоно бледно-розового оттенка, расшитое кистями гиацинта, придавало женщине некую девичью свежесть; ее черные блестящие волосы, ниспадавшие на плечи, струились подобно великолепному водопаду.

Князь невольно вспомнил, как боготворил молодую императрицу, восхищаясь ее красотой, умом, умением вести беседу и порой направлять помыслы императора в нужное русло. Ему не хотелось признаваться, что своей преданной службой династии он обязан прежде всего прекрасной Аояги.

Советник Фусю сделал несколько шагов вперед и почтительно поклонился.

– Небесный государь, явился господин Нобунага с нижайшей просьбой, – негромко сказал он.

Император пристально воззрился на просителя. В свою очередь, князь заметил, насколько ему знаком этот взгляд – Гендзи был как две капли воды похож на покойного императора-отца.

Нобунага приблизился к татами, на котором расположились Гендзи, госпожа Аояги и придворные. Он опустился на колени, снял шлем, поставил его рядом с собой и, нагнувшись в поклоне, коснулся лбом пола.

Гендзи молчал, взвешивая, стоит ли удовлетворять просьбу князя. Будет ли этот вассал верно служить ему?

– Я рад видеть вас, господин Нобунага, – наконец произнес Гендзи.

Начало разговора означало, что проситель может подняться с колен и внимать словам императора.

– Благодарю вас, Небесный государь. Для меня великая честь видеть вас и госпожу Аояги.

Вдовствующая императрица снова улыбнулась.

– Что вы думаете о стихосложении молодого поэта? – неожиданно спросила госпожа Аояги.

Нобунага невольно ощутил дрожь по всему телу.

– Они весьма изысканны, моя госпожа.

– Насколько я помню, вы также упражнялись в этом благородном ремесле.

Аояги пристально воззрилась на князя, поигрывая веером, терпеливо ожидая ответа.

– Да, госпожа, но это было очень давно… – наконец изрек он.

– Вы правы… – согласилась красавица и вздохнула.

– Никогда не думал, что господин Ода Нобунага, верный самурай покойного императора, – Гендзи многозначительно посмотрел на даймё⁹, – питал слабость к поэзии.

– Это так, мой государь, – подтвердил князь.

– А сейчас? Прекрасные строфы, ласкающие слух, не приводят вашу душу в трепет? – поинтересовалась госпожа Аояги.

– Вы позволите мне… прочесть?

Гендзи милостиво кивнул. Князь отрешенно вглядывался в даль, словно не был в Серебряном павильоне императорского дворца, а наслаждался красотой холмов, раскинувшихся вокруг Бива.

Нобунага продекламировал короткую поэму о цветах сакуры.

Госпожа Аояги невольно вспомнила другое произведение, которое князь сочинил почти десять лет назад. Аояги даже записала строки и хранила свиток в своих покоях.

Юный император интуитивно ощутил, что между его матерью и господином Нобунагой существует некая неизвестная ему связь. Но какая? Как давно она была? И была ли вообще? Ведь так могут разговаривать мужчина и женщина, которым есть что вспомнить… Впрочем…

Гендзи взглянул на свою матушку – несомненно, она еще красива и достойна любви. Отец умер, он занял трон Аматэрасу, что останется ей – просто женщине?

Гендзи хлопнул в ладоши, советник Фусю, ожидавший своего часа, тотчас приблизился к императору. Тот отдал короткое распоряжение, Нобунага уловил смысл – оно касалось прошения.

Сановник удалился вглубь веранды и вернулся, держа в руках шкатулку из резного дерева, затем опустился на колени перед юным императором и открыл ее.

– Ваша просьба, господин Ода, рассмотрена, – произнес Гендзи. – Этот документ скрепляет законное право, согласно которому вы вольны устанавливать размер пошлины по своему усмотрению…

Нобунага в знак благодарности поклонился.