Czytaj książkę: «Лига перепуганных мужчин»

Czcionka:

Rex Stout

FTHE LEAGUE OF FRIGHTENED MEN

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency

Издательство Иностранка®

Глава 1

Днем в пятницу мы с Вулфом сидели в кабинете. Как потом оказалось, имя Пола Чапина и его остроумные представления о том, как отомстить всем и при этом избежать расплаты за содеянное, в любом случае привлекли бы наше внимание. Однако в ту ноябрьскую пятницу дождь и отсутствие выгодных дел, столь затянувшееся, что становилось тягостным, привели нас к прологу спектакля, который уже готов был начаться.

Вулф пил пиво и разглядывал рисунки снежинок в книге, которую ему прислали из Чехословакии. Я же перечитывал утреннюю газету. Сначала изучил ее за завтраком, потом полчаса просматривал после проверки отчетности с Хорстманом в одиннадцать утра. И вот теперь снова штудировал ее без особого энтузиазма в надежде отыскать статейку-другую, чтобы дать пищу для ума, который, по моим ощущениям, был весьма близок к усыханию. Да, я читаю книги, но пока ни одна из них не доставила мне удовольствия, поскольку меня не покидает чувство, что в них нет ничего живого, что все там мертво, кануло в былое. И какой же тогда в них смысл? С тем же успехом можно пытаться получать удовольствие от пикника на кладбище. Однажды Вулф спросил меня, какого черта я вообще притворяюсь, будто читаю книги, и я ответил ему, мол, из соображений культуры. В таком случае, заявил он, я могу не утруждать себя, ведь культура, как и деньги, легче всего приходит к тем, кто нуждается в ней меньше всего. Как бы то ни было, к середине дня я уже дважды прочел утреннюю газету от корки до корки, хотя она была немногим лучше книги, но я цеплялся за нее как за средство от дремоты.

Вулф как будто целиком погрузился в рисунки. Взглянув на него, я подумал: «Он борется со стихией. Пробивается сквозь бушующую пургу, удобно устроившись в кресле и разглядывая картинки. В этом и заключается преимущество быть художником, обладать воображением». Вслух же я произнес:

– Только не засыпайте, сэр, это очень опасно. Вы замерзнете до смерти. – Вулф перевернул страницу, проигнорировав меня, тогда я зашел с другой стороны. – В партии из Каракаса, от Рихардта, недоставало двенадцати клубней. Он никогда не возмещал недостачу, насколько я знаю. – По-прежнему безрезультатно, но я не унимался: – Фриц сказал, что присланная индейка – сорок один цент за фунт – слишком стара и будет жесткой, если ее не прожаривать два часа, а это, по вашим словам, ухудшает вкус. Так что индейка удовольствия не принесет.

Вулф перевернул следующую страницу. Посверлив какое-то время его взглядом, я принялся снова:

– Вы читали статью в газете о женщине, у которой есть ручная обезьянка? Она еще спит в изголовье ее кровати и обматывает хвост вокруг ее запястья. И так всю ночь. А другую, про мужчину, который нашел на улице ожерелье и вернул его владелице, а та заявила, что он якобы украл с него две жемчужины, и его арестовали? А про человека, выступившего свидетелем в деле о непристойной книжке? Адвокат спросил его, с какой целью он написал эту книгу, и тот ответил, что, мол, совершил убийство, а все убийцы должны рассказывать о своих преступлениях. Вот он и решил осуществить это таким образом. Все равно не понимаю замысла автора. Если книга непристойная, то она в любом случае непристойная, и какая тогда разница, зачем ее написали? Адвокат говорит, будто непристойность не имеет значения, если автор стремился к достойному литературному замыслу. С тем же успехом можно сказать, будто совершенно не имеет значения, если я намеревался швырнуть камень в консервную банку, а попал вам в глаз. И точно так же можно сказать, что я хотел подарить своей бедной старой бабушке шелковое платье, и ничего страшного нет в том, что я взял деньги из пожертвований Армии спасения. Или точно так же можно сказать…

Я умолк. Мне все-таки удалось достать Вулфа. Он не оторвал глаз от страницы, не качнул головой, и его массивное тело в специально изготовленном гигантском кресле за столом даже не шелохнулось, однако я заметил, как слабо дернулся его указательный палец – его грозный жезл, как он однажды отозвался о нем, – и понял, что достал его.

– Арчи, заткнись! – произнес он.

– Ни за что, сэр, – ухмыльнулся я. – Великий Боже, мне что, сидеть здесь, пока я не отдам концы? Мне позвонить в Агентство Пинкертона и спросить, не надо ли им последить за номером в гостинице или что-нибудь вроде этого? Если уж вы храните в доме ящик с динамитом, то извольте ожидать, что рано или поздно раздастся «бум!». Вот что я такое – ящик с динамитом. Мне пойти в кино?

Огромная голова Вулфа чуть наклонилась вперед, что для него означало выразительный кивок.

– Сделай такое одолжение. И немедленно.

Я поднялся из кресла, но на полпути из комнаты швырнул газету на свой стол, развернулся и вновь взялся за свое.

– Что было не так с моими аналогиями? – потребовал я объяснений.

Вулф перевернул следующую страницу.

– Скажем так, – прошептал он терпеливо, – по части аналогий тебе нет равных. Скажем так.

– Ладно. Скажем так скажем. Я вовсе не ищу ссоры, сэр. Черта с два! Я просто вот-вот надорвусь от напряжения, пытаясь выдумать третий способ, как скрестить ноги. Это изводит меня уже больше недели. – Тут у меня мелькнула мысль, что самого-то Вулфа подобная проблема никогда не донимала, ведь ноги его были такими толстыми, что никаким на свете приемом скрестить их не удалось бы. Я решил не вдаваться в подобные детали и переменил тему: – Я настаиваю: коли книга непристойная, то она и будет непристойной, пускай у автора хоть вереница замыслов длиной с дождливый день. А тот парень на свидетельском месте вчера – псих. Разве нет? Ну скажите же! Или он просто любой ценой хотел получить заголовки на всю полосу газеты? А цена вышла пятьдесят зеленых за неуважение к суду. К тому же получилась недорогая реклама для его книги. Он мог бы хоть полвека покупать четыре дюйма на литературной странице «Таймс», но это и рядом не стояло бы. Но пожалуй, этот парень все-таки псих. Он сказал, будто совершил убийство, а все убийцы обязаны исповедаться, и тогда он написал книгу, изменив имена и обстоятельства, чтобы не подвергнуть себя опасности. Судья был просто кладезем остроумия и язвительности. Сказал, что, хотя парень и сочиняет истории и предстал перед судом, ему вовсе не обязательно добиваться должности судейского шута. Готов поспорить, адвокаты от души посмеялись. А? Но автор заявил, что это вовсе не шутка и именно поэтому он написал книгу, а какая-либо непристойность в ней лишь случайность. Он и в самом деле кого-то там кокнул. Так что судья облегчил его на пятьдесят баксов за неуважение к суду и прогнал со свидетельской трибуны. Псих он или нет? Скажите же мне.

Исполинская грудь Вулфа поднялась и опустилась. Он вложил в книгу закладку, закрыл ее, водрузил на стол и осторожно откинулся в кресле. Потом дважды моргнул:

– Ну?

Я подошел к своему столу, взял газету и открыл ее на нужной странице:

– Может, и ничего. Уверен, он просто псих. Его зовут Пол Чапин, и он написал несколько книжек. Эта называется «К черту неудачников!». В тысяча девятьсот двенадцатом году окончил Гарвард. Он кривой. Тут говорится, что он доковылял до трибуны на искалеченной ноге, но не говорится на какой.

Вулф поджал губы.

– Неужели, – поинтересовался он, – «кривой» – это сокращение от «кривобокий» и ты используешь это слово в качестве метафоры к «калеке»?

– Не знаю, что там до метафоры, но в моем кругу «кривой» означает «калека».

Вулф снова вздохнул и приступил к процедуре подъема из кресла.

– Слава богу, – заявил он, – времени на дальнейшие аналогии и разговорные выражения у меня нет.

Часы на стене показывали без одной минуты четыре – время подниматься в оранжерею. Вулф встал, одернул жилет, но ему, как обычно, не удалось прикрыть им складку выбившейся ярко-желтой рубашки, и двинулся к двери, но на пороге остановился:

– Арчи…

– Да, сэр.

– Позвони в магазин Мюрже, чтобы немедленно выслали экземпляр «К черту неудачников!» Пола Чапина.

– Возможно, они не смогут. До решения суда книга запрещена.

– Вздор! Поговори с Мюрже или Баллардом. Какой смысл в судебном процессе по непристойности, если не в популяризации литературы?

Он направился к лифту, а я сел на свое рабочее место и взялся за телефон.

Глава 2

На следующее утро, в субботу, после завтрака я какое-то время развлекался с отчетностью по оранжерее, а затем вернулся на кухню допекать Фрица.

Вулф, естественно, до одиннадцати не спустится. Крыша старого особняка из бурого песчаника на Западной Тридцать пятой улице, где он проживал вот уже двадцать лет, а последние семь из них и я, была застеклена и разбита на секции, в которых под бдительным присмотром Теодора Хорстмана поддерживались различные температурные и влажностные режимы для десяти тысяч орхидей, выстроившихся рядами на стойках и стеллажах. Вулф как-то заметил мне, что орхидеи суть его наложницы: бессодержательные, дорогостоящие, паразитические и темпераментные. Он доводил их, во всем многообразии форм и окрасок, до пределов совершенства и затем просто раздавал – ни одной ни разу не продал. Его терпение и искусность, подкрепляемые преданностью Хорстмана, приводили к потрясающим результатам и прославили оранжерею в разнообразнейших кругах тех, чьи интересы сосредоточивались на кабинете внизу. В любую погоду и при любых обстоятельствах четыре часа в день на крыше с Хорстманом – с девяти до одиннадцати утра и с четырех до шести дня – оставались непреложными.

В то субботнее утро я в конце концов вынужден был признать, что добродушие Фрица мне не по силам. К одиннадцати часам я снова оказался в кабинете и старательно делал вид, будто там есть чем заняться, если поискать, однако в притворстве преуспел не особо. Меня одолевали следующие мысли: «Леди и джентльмены, друзья мои и клиенты, я вовсе не требую от вас настоящего дела со всякими хлопотами, деятельностью и наживой. Просто подкиньте нам хоть что-нибудь! Я даже выслежу для вас хористку или устрою засаду в ванной на вора зубной пасты, все вплоть до промышленного шпионажа. Все…»

Вошел Вулф и пожелал доброго утра. Просмотр почты много времени у него не отнял. Затем он оставил автограф на паре чеков, что я выписал на счета, отложенные им днем ранее, со вздохом поинтересовался, каков банковский баланс, и продиктовал несколько коротких писем. Я перепечатал их и вышел из дому бросить в почтовый ящик. Когда я вернулся, Вулф, откинувшись в кресле, как раз принимался за вторую бутылку пива, и мне показалось, что я заметил его взгляд из-под прикрытых век. По крайней мере, утешился я, он хоть опять не взялся за эти прелестные снежинки. Я уселся за стол и убрал пишущую машинку.

Вулф начал лекцию:

– Арчи, можно узнать все на свете, что только возможно узнать, если достаточно долго ждать. Единственный недостаток в буддийском недеянии как в способе приобретения знаний и мудрости – это прискорбно малый срок человеческой жизни. Он отсиживает первую строфу первой песни прелюдии и затем отправляется на встречу с… скажем так, с неким аптекарем.

– Да, сэр. Вы хотите сказать, мы всего лишь будем сидеть здесь и многое узнаем.

– Не многое. Но с каждым веком чуточку больше.

– Вы – может быть. Но только не я. Если я просижу здесь еще хоть два дня, то, черт возьми, настолько отупею, что больше ничего не узнаю!

В глазах Вулфа мелькнула слабая искорка.

– Не хотел бы показаться загадочным, но в твоем случае не означало бы это рост?

– Конечно, – проворчал я. – Если бы вы однажды не велели мне никогда больше не посылать вас к черту, сейчас я именно так и поступил бы.

– Хорошо. – Вулф залпом выпил пиво и вытер губы. – Ты обижен. Значит, вероятно, и пробужден. Мое вступительное высказывание было чем-то вроде комментария на недавнее событие. Ты наверняка помнишь, что в прошлом месяце пробыл десять дней в командировке, оказавшейся весьма неприбыльной, и что в твое отсутствие твои обязанности здесь выполняли два молодых человека.

Я кивнул. И ухмыльнулся. Один из них был телохранителем Вулфа от столичного агентства, а другой – стенографом от Миллера.

– Конечно помню. На короткой дистанции смогли управиться двое.

– Совершенно верно. В один из этих дней сюда пришел мужчина и попросил спасти его от нависшего рока. Он выразился не так, но суть заключалась именно в этом. Взяться за его заказ оказалось невозможным…

Я уже открыл ящик своего стола, извлек из него скоросшиватель, пролистал бумаги.

– Да, сэр. Нашел. Я прочитал этот отчет дважды. Он немного обрывочен: стенограф Миллера оказался не слишком расторопным. Он не смог записать…

– Фамилия – Хиббард.

Пробежавшись по напечатанным страницам, я кивнул:

– Эндрю Хиббард. Преподаватель психологии в Колумбийском университете. Приходил двадцатого октября, в субботу, то есть ровно две недели назад.

– Прочти это.

– Viva voce?¹

– Арчи, – Вулф устремил на меня взор, – где ты этому нахватался, где ты научился произношению и что, по-твоему, это означает?

– Мне прочитать эту запись вслух, сэр?

– Но только не громко, черт возьми! – Вулф осушил бокал, откинулся в кресле и сплел пальцы на животе. – Приступай.

– Понял. Сначала идет описание мистера Хиббарда. «Невысокий джентльмен, около пятидесяти лет, острый нос, темные глаза…»

– Хватит. Для этого я могу напрячь свою память.

– Да, сэр. Судя по всему, мистер Хиббард начал со слов: «Здравствуйте, сэр, меня зовут…»

– Пропусти любезности.

Я пробежал глазами страницу:

– Отсюда пойдет? Мистер Хиббард сказал: «Мне посоветовал обратиться к вам один друг, чье имя упоминать нет необходимости, но движущей силой послужил обычный страх. Меня привел сюда ужас».

Вулф кивнул. Я начал читать с отпечатанных листов.

М и с т е р В у л ф. Да. Расскажите о них.

М и с т е р Х и б б а р д. Как вы могли понять по моей визитке, я работаю на кафедре психологии в Колумбийском университете. Поскольку вы специалист, то, возможно, замечаете на моем лице и в манерах стигматы страха, граничащего с паникой.

М и с т е р В у л ф. Я вижу лишь, что вы расстроены. И я не могу знать, хроническое это состояние или нет.

М и с т е р Х и б б а р д. Хроническое. По крайней мере, становится таковым. Поэтому-то я и прибегнул к… к вам. На меня обрушилось непосильное бремя. Моя жизнь в опасности… Нет, не так, еще хуже: я лишен права на жизнь. Я признаю это.

М и с т е р В у л ф. Конечно. Я тоже, сэр. Все мы.

М и с т е р Х и б б а р д. Чушь! Простите. Я не подразумеваю первородный грех. Мистер Вулф, меня хотят убить. Некий человек собирается меня убить.

М и с т е р В у л ф. Вот как. Когда? Как?

Тут Вулф вмешался:

– Арчи… Можно обойтись без «мистеров».

– Да, конечно. Этот стенограф потрудился на славу, ни одного не пропустил. Наверное, его вышколили всегда относиться к своему нанимателю уважительно, примерно сорок четыре часа в неделю, в зависимости от обстоятельств. Ладно.

Х и б б а р д. Этого я не могу вам сказать, потому что не знаю. В этой истории есть также некоторые аспекты, о которых я вынужден умолчать. Я могу рассказать вам… Что ж… Много лет назад я причинил вред, и вред непоправимый, одному человеку. Я был не одинок. В этом замешаны и другие, но волей случая основная ответственность лежит на мне. По крайней мере, я так считаю. То была мальчишеская выходка… С трагическим исходом. Никогда себе этого не прощу. Равно как и другие причастные – по крайней мере, большинство из них. Не то чтобы я так болезненно к этому относился, ведь это произошло двадцать пять лет назад. Я психолог, а потому слишком занят болезнями других, чтобы отвлекаться на свои. Так вот, мы покалечили того мальчишку. Погубили. По сути. Естественно, мы ощущали свою вину, и на протяжении всех этих двадцати пяти лет некоторые из нас вынашивали мысль загладить ее. Мы действовали в соответствии с этой мыслью… Иногда. Ну, вы понимаете: мы занятые люди, большинство из нас. Мы никогда не отказывались от этого бремени, и время от времени кто-нибудь из нас старался его нести. Это было нелегко для дола… Другими словами, по мере взросления мальчик становился все более странным. Я выяснил, что еще в начальной школе он проявлял признаки таланта, и, несомненно, в университете… то есть, насколько мне известно, после травмы, он обладал сущей гениальностью. А потом гениальность его хотя и сохранилась, однако извратилась. В определенный момент…

Вулф прервал меня:

– Секундочку. Вернись-ка назад на несколько предложений. Начиная с «Это было нелегко для дола»… Там действительно стоит «дол»?

Я нашел место.

– Именно так. «Дол». Не понимаю.

– Стенограф тоже не понял. Продолжай.

– …В определенный момент, где-то лет пять назад, я пришел к вполне определенному выводу: он психопат.

В у л ф. И после этого вы продолжали с ним общаться?

Х и б б а р д. О да. Многие из нас продолжали. Кто-то виделся с ним часто, а один-двое даже близко с ним общались. Примерно в это же время его скрытая гениальность, судя по всему, и созрела окончательно. Он… хм… он делал вещи, вызывавшие восхищение и интерес. Как бы ни был я убежден, что он психопат, я все же беспокоился о нем меньше, нежели долгое время до этого, ибо он, как мне казалось, по-настоящему добился достаточного – по крайней мере, компенсирующего – успеха. Пробуждение пришло внезапно. Произошло воссоединение – собрание – нашей группы, и один из нас погиб… умер… Несомненно, как мы единодушно решили, в результате несчастного случая. Но он – я имею в виду человека, которого мы покалечили, – присутствовал там, и через несколько дней каждый из нас получил по почте сообщение, в котором говорилось, что он убил одного из нас, за ним последуют и остальные. Что он взошел на корабль мести.

В у л ф. Вот как. Определение «психопат» наверняка стало представляться едва ли не эвфемизмом.

Х и б б а р д. Именно. Но мы не могли ничего поделать.

В у л ф. Поскольку у вас было доказательство, то обратиться в полицию было бы не так уж и рискованно.

Х и б б а р д. У нас не было доказательства.

В у л ф. А сообщение?

Х и б б а р д. Оно было отпечатано на машинке, без подписи и выражено в таких двусмысленных фразах, что совершенно не годилось для использования в качестве доказательства. Он даже изменил свой стиль, и весьма искусно. Но у нас это письмо сомнений не вызвало. Его получил каждый – не только присутствовавшие на собрании, но и все члены лиги. Конечно же…

В у л ф. Лиги?

Х и б б а р д. Я оговорился. Это пустяк. Много лет назад, когда некоторые из нас обсуждали происшествие, кто-то, расчувствовавшись естественно, предложил нам назваться Лигой искупления. Ну, выражение в некоторой степени и привязалось. Последнее время его только и использовали что в шутку. Теперь, полагаю, шутки закончились. Так вот, я хотел сказать, что, конечно же, не все из нас живут в Нью-Йорке, примерно половина. Один получил точно такую же угрозу в Сан-Франциско. Некоторые из нас, живущих в Нью-Йорке, собрались и обсудили положение. Мы провели нечто вроде расследования, увиделись… с ним и поговорили. Он отрицал, что разослал угрозы. Нам показалось, что он забавляется в своей темной душе, хотя внешне оставался спокойным.

В у л ф. «Темная душа» – довольно необычное выражение для психолога.

Х и б б а р д. По выходным я выступаю на поэтических собраниях.

В у л ф. Тогда понятно. И?..

Х и б б а р д. Какое-то время ничего не происходило. Три месяца. Потом погиб еще один член нашей лиги. Его нашли мертвым. Полиция сочла его смерть самоубийством, и как будто все указывало на это. Однако через два дня мы все получили второе предостережение; то же самое содержание и, несомненно, тот же самый источник. Оно было составлено весьма талантливо, просто гениально.

В у л ф. На этот раз, естественно, вы обратились в полицию.

Х и б б а р д. Почему «естественно»? У нас по-прежнему не было доказательств.

В у л ф. Это вы не обратились. Один или даже несколько из вас все-таки поступили так.

Х и б б а р д. Да. Я был против, но они все равно обратились…

В у л ф. Почему вы были против?

Х и б б а р д. Мне представлялось это бессмысленным. Кроме того… хм… я не смог заставить себя присоединиться к требованиям расплаты – возможно, даже жизнью – от человека, которого мы покалечили… Вы понимаете…

В у л ф. До некоторой степени. Во-первых, для полиции не было доказательств. Во-вторых, она могла бы их найти.

Х и б б а р д. Что ж, я вовсе не сочиняю эссе по логике. Человек способен не допустить бессмыслицу в хранилище своего разума, но отнюдь не в сферу собственных побуждений.

В у л ф. Хорошо сказано. И что полиция?

Х и б б а р д. Они ничего не добились. Он выставил их полными ослами. Он пересказал мне их вопросы и свои ответы…

В у л ф. Вы продолжали с ним встречаться?

Х и б б а р д. Конечно. Мы были друзьями. О да. Полиция занялась расследованием, допросила его, всех нас, изучила все, что только могла, и осталась ни с чем. Некоторые из них – из группы, я хочу сказать, – наняли частных детективов. Это было две недели назад, точнее, двенадцать дней назад. Детективы добьются того же, что и полиция. Я уверен в этом.

В у л ф. Безусловно. Что за агентство?

Х и б б а р д. Это не имеет отношения к делу. Важно то, что кое-что произошло. Я мог бы распространяться о мрачных предчувствиях, предупреждениях и так далее, мне известно множество слов подобного характера, и я даже мог бы описать ситуацию в психологических терминах, но дело просто-напросто в том, что я слишком напуган, чтобы продолжать распространяться. Я хочу, чтобы вы избавили меня от смерти. Я хочу нанять вас для защиты своей жизни.

В у л ф. Да. Что же произошло?

Х и б б а р д. Ничего. Ничего существенного для всех, кроме меня. Он навестил меня и кое-что сказал. Вот и все. Повторять это не имеет смысла. Мое постыдное признание заключается в том, что на протяжении вот уже долгого времени я до смерти напуган. Я боюсь ложиться спать и боюсь вставать. Боюсь есть. Мне нужны все меры безопасности, какие только вы можете предоставить за плату. Я привычен к упорядочиванию слов, и необходимость разумной беседы с вами воссоздала видимость порядка и учтивости в некоем отделе моего мозга, однако вокруг и ниже этого порядка царит сущая паника. После всех моих исследований – научных и псевдонаучных – сего исключительного феномена, человеческой души, одержимой бесами или воспаряющей к небесам, я низведен до единственного простого и примитивного беспокойства: я ужасно боюсь быть убитым. Друг, который посоветовал мне прийти сюда, сказал, что вы обладаете поразительным сочетанием талантов и что у вас только одна слабость. Она не назвала ее алчностью, я не помню, как она выразилась. Я отнюдь не миллионер, но, помимо оклада, я обладаю и достаточным личным состоянием, а потому торговаться не намерен.

В у л ф. Деньги мне всегда нужны. И это дело, конечно же, по мне. Я обязуюсь высадить этого джентльмена с корабля мести, прежде чем он причинит вам какой-либо вред, за сумму в десять тысяч долларов.

Х и б б а р д. Высадить его? Это невозможно. Вы его не знаете.

В у л ф. Равно как и он не знает меня. Можно устроить встречу.

Х и б б а р д. Я вовсе не имел в виду… Ха-ха! Потребуется больше чем встреча. Потребуется больше, как мне представляется, чем все ваши таланты. Но это к делу не относится. Увы, мне не удалось ясно изложить свою позицию. Я не собираюсь платить десять тысяч долларов или любую другую сумму, чтобы вы передали этого человека… правосудию. Ха! Назовем это правосудием. Слово, отдающее вонью гниения. Так или иначе, в этом участвовать я не намерен, даже перед лицом собственной смерти. Я не назвал вам его имени. И не назову. Я и без того, пожалуй, рассказал слишком много. Ваши услуги мне нужны для обеспечения моей собственной безопасности, а не в качестве средства его уничтожения.

В у л ф. А если одно потребует другое?

Х и б б а р д. Надеюсь, нет. Молю, чтобы не потребовало… Могу я помолиться? Нет. Я разучился молиться. Естественно, я не ожидаю, что вы гарантируете мне полную безопасность. Однако ваш опыт и умение… Уверен, они стоят того, сколько бы вы ни запросили…

В у л ф. Вздор! Мое умение ничего не будет стоить, мистер Хиббард. Я правильно вас понимаю: вы хотите нанять меня защищать вашу жизнь от враждебных замыслов этого человека, не предпринимая никаких шагов по его разоблачению и заключению?

Х и б б а р д. Да, сэр. Именно так. И еще мне сказали, что стоит вам применить ваши таланты в деле – и любая попытка перехитрить вас окажется тщетной.

В у л ф. У меня нет талантов. Я либо гений, либо ничто. В данном случае ничего. Нет, мистер Хиббард. Хотя мне действительно нужны деньги. В чем нуждаетесь вы, если так упорствуете в своем донкихотстве, так это, во-первых, в приличной страховке жизни, если у вас имеются иждивенцы, и, во-вторых, в смиренном признании факта, что ваша смерть – всего лишь вопрос времени. Это, конечно же, верно в отношении всех нас, все мы разделяем с вами эту болезнь, вот только ваша, судя по всему, уже достигла острой стадии. Я бы посоветовал вам не тратить времени и денег на меры предосторожности, раз уж он решил убить вас. Если он обладает заурядным интеллектом, не говоря о той гениальности, что вы ему приписываете, вы умрете. Существует столько способов убийства ближних! Гораздо больше, нежели для большинства наших обычных занятий вроде подрезки деревьев, молотьбы пшеницы, заправки постели или плавания. За свою карьеру я часто поражался той легкости и беззаботности, с которыми совершается обычное убийство. Сами посудите: чтобы прихлопнуть муху, зачастую требуется минут восемь-десять, в то время как обычное убийство, насколько я могу судить, занимает десять-пятнадцать секунд от силы. При использовании медленного яда и прочих подобных средств смерть, конечно же, затягивается, но сам акт убийства в большинстве случаев весьма недолог. И еще вот над чем поразмыслите: существует всего лишь два-три способа убийства свиньи, а вот человека лишить жизни можно сотнями методов. Даже если ваш друг хотя бы наполовину гениален, каковым вы его считаете, и, в отличие от обычного преступника, не ходит по проторенной дорожке, то от него можно ожидать самых неожиданных действий, причем раньше, чем ваша лига сократится наполовину. Может, он даже изобретет что-нибудь новенькое. И еще одно: мне все-таки представляется, что у вас есть хороший шанс. В конце концов, он может до вас отправить на тот свет еще нескольких. И вполне вероятно, что где-то в этой череде он совершит ошибку или ему просто не повезет. Или какой-нибудь другой член вашей лиги, менее обремененный донкихотством, чем вы, воспользуется моими услугами. Это могло бы вас спасти.

Я оторвался от страницы и взглянул на Вулфа:

– Великолепно, сэр. Просто замечательно. Я даже удивлен, что это его не проняло, наверняка тот еще упрямец был. А может, вам следовало зайти дальше. По сути, вы упомянули только яд, а могли бы обратиться к удушению, кровопусканию, проломленному черепу, конвульсиям…

– Продолжай.

Х и б б а р д. Я буду платить вам пятьсот долларов в неделю.

В у л ф. Нет, простите. Вплоть до данного момента моя казуистика вполне довольствовалась убеждением, что деньги, которые я кладу в банк, заработаны. И я не осмелюсь отягощать ее подобным.

Х и б б а р д. Но… Вы ведь не отказываетесь? Вы не можете отказываться от такого. Боже мой! Вы моя единственная надежда. Я не осознавал этого, но так оно и есть.

В у л ф. И все же я отказываюсь. Я могу взяться за обезвреживание этого человека, чтобы снять угрозу…

Х и б б а р д. Нет! Нет!

В у л ф. Очень хорошо. Небольшой совет: если будете страховать жизнь на крупную сумму, причем на совершенно законных основаниях, по возможности постарайтесь, чтобы этому событию нельзя было придать правдоподобный вид самоубийства. А поскольку вы не узнаете о событии задолго, вам придется постоянно быть начеку. Это всего лишь практичный совет, чтобы страховку не смогли аннулировать и ее получатели не оказались ни с чем.

Х и б б а р д. Но… мистер Вулф… послушайте… вы не можете так поступить. Я пришел к вам. Говорю вам, это несправедливо…

Вулф прервал меня:

– Достаточно, Арчи.

Я поднял на него взгляд:

– Осталось совсем немного.

– Знаю. Мне тягостно выслушивать это. Коль скоро я отказался от пятисот долларов, а возможно, и тысячи. Я отстоял свою позицию, и твое чтение вызывает у меня излишнее расстройство. Не заканчивай. Дальше ничего нет, кроме сбивчивых протестов мистера Хиббарда и моей восхитительной непреклонности.

– Да, сэр. Я читал. – Я бросил взгляд на оставшиеся строчки. – Но я удивлен, что вы позволили ему уйти. Как-никак…

Вулф потянулся к столу, нажал кнопку вызова Фрица, немного поерзал в кресле и снова откинулся:

– Сказать по правде, Арчи, я забавлялся идеей.

– Ага, я так и знал.

– Но из этого ничего не вышло. Как тебе известно, чтобы моя кобылка скакала, ее нужно пришпоривать, но вот бока ее так и остались непотревоженными. Тебя тогда не было, а после твоего возвращения данный случай не обсуждался. Довольно странно, что ты невольно и по чистой случайности послужил причиной, что мы все-таки вернулись к нему.

– Не понимаю.

Вошел Фриц с пивом. Вулф достал из ящика открывалку, наполнил бокал, залпом его опорожнил и снова откинулся на спинку кресла, потом продолжил:

– Ты донимал меня тем человеком на свидетельской трибуне. Я смирился с твоей вспышкой гнева, потому что было почти четыре часа. Как ты знаешь, пришла книга. Я прочел ее прошлой ночью.

– Зачем же вы ее прочли?

– Не изводи меня. Я прочел ее, потому что это книга. Я как раз закончил «Возвращение туземца» Луиса Адамича и «Принципы человеческой природы» Альфреда Росситера², и я вообще читаю книги.

– Ну да. И?..

– Это тебя позабавит. Пол Чапин, человек на свидетельской трибуне, автор «К черту неудачников!», и есть злодей из истории Эндрю Хиббарда. Психопатический мститель за старую тяжелую травму.

– Черта с два! – Я посмотрел на него с подозрением, так как знал, что порой он любит приврать. – Почему же он?

Веки Вулфа чуть приподнялись.

– Мне что, объяснить тебе устройство Вселенной?

– Нет, сэр. Дубль два. Как вы поняли, что это он?

– Без всяких полетов. Прозаичными мыслительными процессами. Тебе они нужны?

– Был бы весьма признателен.

– А как же. Достаточно лишь нескольких деталей. Мистер Хиббард употребил необычную фразу – «взойти на корабль мести», и она дважды встречается в книге «К черту неудачников!». Мистер Хиббард вовсе не сказал, как записал стенограф, «это было нелегко для дола…», что, конечно же, бессмысленно, он сказал: «Это было нелегко для Пола» – и спохватился, что произнес имя, которое не собирался раскрывать. Так же он сообщил кое-какие факты, указывающие, что этот человек – писатель: например, когда говорил об изменении его стиля в угрозах. Далее, мистер Хиббард упомянул, что пять лет назад этот человек добился компенсирующего успеха. Этим утром я созвонился с несколькими людьми. В тысяча девятьсот двадцать девятом году была издана первая успешная книга Пола Чапина, а в тысяча девятьсот тридцатом – вторая. Кроме того, Чапин – калека вследствие травмы, полученной им двадцать пять лет назад в Гарварде. Если этого мало…

1.В устной форме (лат.). – Здесь и далее примеч. перев.

2.Луис Адамич (1899–1951) – американский писатель и переводчик словенского происхождения, друг Рекса Стаута; по-видимому, именно влиянием Адамича на Стаута Ниро Вулф и обязан своим черногорским происхождением. Альфред Росситер (1882–1960) – американский психолог, муж Рут Стаут-Росситер (1884–1980), сестры писателя; скорее всего, названная книга – вымышленная.