Czytaj książkę: «Иностранная литература №07/2012»

Литературно-художественный журнал

Czcionka:

Ежемесячный литературно-художественный журнал

До 1943 г. журнал выходил под названиями “Вестник иностранной литературы”, “Литература мировой революции”, “Интернациональная литература”. С 1955 года – “Иностранная литература”.

Журнал выходит при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации, Министерства связи и массовых коммуникаций Российской Федерации и фонда “Президентский центр Б. Н. Ельцина”

От редакции

Во французской литературе эротическая тема формируется в эпоху Возрождения, хотя и в XII веке, в литературе куртуазной, у Кретьена де Труа, к примеру, или в “Романе о розе”, встречаются описания не только утонченно-духовных, но и вполне плотских любовных утех. Испокон веков Эрос являлся искрой, вдыхающей жизнь в неодушевленную материю и дарящей радость в ненадежном и опасном мире, где свирепствуют национальные, социальные, религиозные распри.

В течение столетий в этой области хозяйничали мужчины, а к редким женщинам, рисковавшим писать о любовной страсти, относились настороженно. Впрочем, когда эротическая тема была признана непотребной, то и мужчины стали подвергаться за нее преследованиям. Поэтов, сочинявших непристойные вирши, сажали в тюрьму и даже приговаривали к смертной казни, как Теофиля де Вио. И то сказать, в выражениях они не стеснялись; так сформировалась литература обсценная, а главную ответственность за ее появление возложили на Лафонтена, сочинителя скандальных “Аморальных историй”.

Но времена меняются, и в XX веке эротикой “балуются” многие литераторы, от Аполлинера до Жоржа Батая. Однако классиком жанра единодушно признан Пьер Луис со своей блистательной мистификацией “Песни Билитис” (некоторые из этих стихотворений положил на музыку Дебюсси) и другими весьма смелыми произведениями. Что касается женщин, тут происходит настоящий прорыв (особенно после мая 68-го, принесшего долгожданную свободу нравов). Возникает целый пласт женской эротической литературы, представительницы которой блещут в Париже: Колетт, Рашильд; в 50-е годы умы будоражит Полин Реаж; в наше время – Анни Эрно, Катрин Мийе, Франсуаза Ре, Виржини Депант, Мари Дарьёсек, Мари Нимье… Все сплошь интеллектуалки, ученые дамы, утонченные эстетки. Французские литературоведы с уверенностью предрекают: “За женщинами будущее эротической литературы”.

Так что в обществе на эротику по-прежнему спрос. Несмотря на то, что написаны уже тонны, несмотря на расширенные возможности телефона, интернета, кинематографа и, наконец, медицины (не говоря уже о живописи и скульптуре – традиционных областях, где эротика издавна узаконена), даже серьезные авторы нет-нет да сочинят что-нибудь “про это”. Вот ведь как велика потребность вербализации эротических переживаний. Тем более интересно проследить это явление на примере французской литературы, ведь Франция традиционно считается страной изощренной эротики.

Попутно возникает вопрос: как разграничить эротику и порнографию? Об этом рассуждали многие. Для одних “эротика – это то, что со мной, порнография – то, что с другими”. А кто-то применяет эстетический принцип: если красиво – то это эротика, грубо и отвратительно – порнография. На самом деле рубеж проходит через культуру и менталитет нации, через языковую традицию и сознание людей. Для французов эта грань очень гибка и подвижна, они гораздо лояльней относятся к выбору лексики и к тому, что именно описывается в тексте. Для более сдержанных и, может быть, зажатых северных (и не только) народов даже десятая доля этих вольностей просто немыслима.

То же и в языке. Ведь русский язык крайне целомудрен, и, если переводить на русский то, что по-французски звучит вполне литературно, получится вопиющая нецензурщина. Именно сложности перевода эротических сцен, изобилующих в наши дни в литературе, и привлекли наше внимание. Переводчику неизбежно приходится лавировать, что называется, “между матом и медициной”. Как, к примеру, именовать, не прибегая к перифразу, мужские стати? Можно следовать по пути, проторенному величайшим русским поэтом, а до него узаконенному Барковым, – правда, тогда текст неизбежно превращается в набор отточий. Но есть и другая возможность: тут надо учиться у Набокова – не занижать, а завышать стиль.

Мы постарались представить в этом номере наиболее известных авторов, “хорошо” зарекомендовавших себя в “большой” литературе или оставивших яркий след в истории и потому имеющих право на некоторые отступления от строгой морали. Вошли в номер не только произведения французов, но и бельгийцев, швейцарцев и канадцев, писавших на эротическую тему столь же интересно и “столь же” по-французски.

Мария Аннинская,

составитель номера

“В ласках неги сокровенной…”
(Пьер де Ронсар)

Жан Молине

Два стихотворения

Перевод Владимира Елистратова

Жан Молине [Jean Molinet; 1435–1507] – музыкант, композитор, поэт и хроникер герцогского бургундского двора. Считался одним из величайших поэтов своего времени, создателем бургундской школы поэзии; прославился еще и тем, что переложил на прозу “Роман о Розе”. На его могиле начертано “Овидий XV века”. Прежде чем овдоветь, получить религиозное образование и принять священнический сан, Молине написал большое число “фривольных” стихов и поэм.

Письмо к Бонне Эрсен

Ах, Боннет, цветок, милашка,
Здесь на днях услышал я,
Что решили стать монашкой
Вы, голубушка моя.

   Монастырь найти нетрудно:
   Есть Денен или Макур,
   Но все ждет вас славный, чудный
   Муж из рода Рашенкур.

Обо всем вам муж расскажет
И, обняв за нежный стан,
Обязательно покажет
Заповедный свой фонтан.

   Тот фонтан волшебный, Бонна,
   Наподобие гриба
   По ночам он, как колонна,
   Вырастает… до пупа.

А для будущих монашек
Ничего полезней нет.
Дай вам Бог детей-милашек
И удачи вам, Боннет!

Фигурная баллада

Ригу раз Марго открыла,
Чтобы Робина впустить.
Тут же Робин что есть силы
Стал овес ей молотить.
Бил до ночи – чок да чок! —
Толстым цепом мужичок.
Говорит ему хозяйка:
“А теперь, дружок, давай-ка
Мы над тазиком с соломой
Погрызем орешки дома”.

   Мужичка Марго не жалко:
   У него большая палка.
   Взяв за горло мужичка —
   Тресь несчастному тычка!

“Гран мерси, – сказал ей Робин. —
Если надо, я способен
В благодарность за тычок
Вбить вам в задницу сучок”. —
“Ну так что ж, – Марго сказала, —
Я вам тазик показала.
Будьте, Робин, молодцом:
Было б нам совсем неплохо,
Коль поели б мы гороха
Прям над тазиком с сенцом”.
Ветеран Великих Оргий,
Робин, как святой Георгий,
Устремился смело в бой.
И, начистив упряжь даме
Тем, что прятал меж ногами,
Горд остался сам собой.
Чуя вражеское рвенье,
Отдала на разоренье
Маргарита все места,
Говоря: “Паши, вояка,
От Кале да Салиньяка,
От Николы до поста.

   Если чаще ты над тазом
   Будешь лить в соломку пот —
   Победишь в турнирах разом
   Всех сеньоров и господ!”

Клеман Маро

Перевод Натальи Шаховской

Клеман Маро [Clément Marot; 1496–1544] – поэт эпохи Ренессанса, состоял на службе у Маргариты Наваррской, носил титул придворного поэта при Франциске I. В период гонения на протестантов был заточен в тюрьму, потом отправлен в изгнание. Автор боевых песен гугенотов. Противник религиозного фанатизма, он боролся за свободу и достоинство личности, был литературным новатором, оказал большое влияние на поэзию XVI–XVIII веков. Поэтическое наследие его разнообразно – от посланий в духе античности до сатиры и любовной лирики.

Перевод публикуемых стихов выполнен по изданию “Les classiques de la littérature amoureuse” [Paris: Omnibus, 1996].

Упрямка-грудь

Грудь беленькая, как яичко,
Грудь, врозь торчащая с сестричкой,
Грудь левая, милашка-грудь,
Бывало ль краше что-нибудь?
Грудь шелковистая, белее
И белой розы, и лилеи,
Тверда, как тверд и крутобок
Слоновой кости кругляшок.
Венчает вишенка тот купол:
Ее не видел и не щупал
Никто, но вот порукой честь —
Я знаю, что она там есть.
Итак, у грудки кончик алый;
Ту грудь не вынудит, пожалуй,
Ходить вверх-вниз, туда-сюда
Ни бег, ни тряская езда.
Грудь, предстающая персоной
Едва ли не одушевленной!
Тебя увидеть стоит раз —
И руки чешутся тотчас
Коснуться, взять тебя в ладонь…
Но разум говорит: не тронь!
Откроешь путь одним касаньем
И не таким еще желаньям.
О грудь в соку, кругла, бела,
Не велика и не мала,
Грудь, что взывает день и ночь:
Скорее замуж, мне невмочь!
Грудь, что, вздымаясь, как прилив,
Едва не разрывает лиф!
Счастливым будет человеком
Тот, чрез кого, налившись млеком,
Девичья грудь, обрящешь ты
Всю цельность женской красоты.

Пьер де Ронсар

Два стихотворения

Перевод Натальи Шаховской, Михаила Яснова

Пьер де Ронсар [Pierre de Ronsard; 1524–1585] – “принц среди поэтов и поэт на службе у принцев”, основатель и глава Плеяды, преобразователь французской поэзии, определивший ее путь на два последующих столетия, в юности был пажом сыновей Франциска I. Он готовился к дипломатической карьере, но тяжелая болезнь, приведшая к глухоте, помешала его замыслам. В 1543 году Ронсар принял духовный сан, не позволивший ему в дальнейшем жениться. В 1556 году стал придворным каноником, а в 1560-м – придворным поэтом Карла IX. Эпикуреец по мировосприятию, бóльшую часть своей лирики Ронсар посвятил воспеванию любви и любимой (которая воплотилась в трех женщинах: Кассандре, Марии и Елене). Помимо невинных радостей любви он восторженно воспевал и плотские утехи.

Перевод публикуемых стихов выполнен по изданию “Les classiques de la littérature amoureuse” [Paris: Omnibus, 1996].

Миф о пещере

Хвала тебе, о аленькая прорезь,
Мерцающая в гнездышке своем!
Хвала тебе, о в счастие проем,
Мою отныне утоливший горесть!

Теперь с крылатым лучником не ссорюсь,
Что был моим жестоким палачом:
Мне власть его почти что нипочем,
Раз ночью я опять к тебе пристроюсь.

О прелесть-дырочка, опушена
Кудряшками нежнейшего руна,
Ты и строптивца превратишь в овечку;

И все любовники перед тобой
Должны б колени преклонять с мольбой,
Зажав в кулак пылающую свечку.

Перевод Натальи Шаховской

Сонет

О мой ланцет – порою нежно-алый,
Порой вовсю таранящий копьем;
Чуть тронь – и опалишь таким огнем,
Что лишь во сне готов пылать, пожалуй;

Ты сладостный ликер – до капли малой —
Смакуешь в исступлении своем
С той, что готова ночью пить и днем
Забвенье этой страсти небывалой;

Воспрянь и не жалей своих щедрот,
Я только полпути прошел, и вот
Усталый, кротко жду теперь, покуда

Смогу войти в сокрытый прежде рай,
Где мы вдвойне познаем, так и знай,
Не только чудо – предвкушенье чуда!

Перевод Михаила Яснова

“Страсть – единственный оратор, чьи доводы всегда убедительны”
(Франсуа де Ларошфуко)

Жан де Лафонтен

Два стихотворения

Перевод Татьяны Чугуновой

Жан де Лафонтен [Jean de La Fontaine; 1621–1695] – выходец из провинциальной буржуазной среды, состоял на государственной службе в должности хранителя вод и лесов, благодаря чему был принят при дворе. Под свое крыло его взял Никола Фуке, суперинтендант короля, а после падения Фуке герцогиня Орлеанская. В Париже Лафонтен сблизился с кружком молодых литераторов – “рыцарей круглого стола”, сочинял пьесы и басни. Однако его эстетические воззрения самостоятельны, в частности, взгляд на традиции Возрождения и на проблемы языка. Появившиеся в 1665 году эротические “Истории и новеллы в стихах” [“Contes et nouvelles en vers”] имели оглушительный успех, но отсрочили его прием во Французскую академию. В предисловиях, предпосланных первым выпускам “Историй и новелл в стихах”, Лафонтен постулирует верность примеру писателей Возрождения, приверженность естественности и “прелести старого языка”. Он считает, что красота исполнена неуловимой, не поддающейся измерению сущности, а следовательно, в стихосложении допустимы вольности. Источники сюжетов “Историй и новелл” – рассказчики всех времен и народов, причем автор и не думает скрывать этого и даже указывает, у кого позаимствован тот или иной сюжет. По поводу размера, которым они написаны, Лафонтен говорит: “Автор счел, что неправильный, нерегулярный стих, весьма схожий с прозой, наилучшим образом подходит для задуманного им”. А вот что говорит он по поводу языка: “Старинный язык обладает бóльшим изяществом, нежели современный, когда речь идет о создании вещей такого рода”. Секрет, как понравиться читателю, не всегда состоит в том, чтобы все было складно да ладно, нужно подпустить пикантного, приятного. Сколько уж видели мы этих правильных красот, которые никого не трогают и в которые никто не влюбляется!”

Перевод публикуемых стихов выполнен по изданию “J. de La Fontaine. Contes et nouvelles en vers”. En 2 vol. [Paris: Jean de Bonnot, 1982].

Очки

К чему испытывать читателей терпенье
И все монашек поминать в стихах?
Давно уж дал зарок направить вдохновенье
В иное русло: сей сюжет навяз в зубах.
Ну что заладил, будто на амвоне:
Апостольник, обет да пост!
Уж Муза ропщет, рвется прочь, на волю.
И верно, меру перешел. Ответ мой прост:
Хочу, чтоб и затворницы-монашки
Сполна вкусили радости любви.
Готов для вас я осветить, мои бедняжки,
Предмет со всех сторон. Однако ж вы
Поймите и меня: он столь неистощим,
Что – случай редкий в опыте словесном —
Кто из собратьев по перу ни занялся бы им,
Ему не преуспеть. Притом, известно,
Возьмись за дело я, пожалуй, все решат:
То неспроста, мол, к юности привычкам
До старости все тянется душа.
Ну, словом, точкам и кавычкам
Вручаю я себя. Вступлению конец.

Однажды к молодым монашенкам пришлец,
Как волк в овчарню, под шумок пробрался.
Еще брады не стриг – пятнадцать-то годков.
                                               Колеттою назвался.
Похоже, времени он даром не терял.
Сестру Агнессу так уестествлял,
Что вскорости ей ряса сделалась мала,
Раздалась талия, а там уж к лету
И разрешилася от бремени она.
Лицом дитя – в сестру Колетту.
Аббатство словно подожгли,
                                 такой переполох поднялся!
И перетолкам счету нет,
                           им лишь ленивый не предался.
“Занéсть нам споры ветер мог во время оно,
А нынче, вишь, и столбик шампиньона
Возрос, каких здесь прежде не бывало,
Дождем ведь почву напитало”, —
Судить-рядить промеж себя взялись девицы.
Отбилися от рук подвижницы-сестрицы:
Ни дать ни взять батальная картина,
Хоть страшным гневом пышет приорина:
“Так осквернили Божий дом! Что скажут выше!?
И кто отец? Как он проник? Как вышел?
Решетки, башенки, запоры.
Несет привратница недремные дозоры”.
Агнессу тотчас под замок: грозит ей наказанье.
“Призвать к ответу!” Но кого? Назначено дознанье.
А может, кто-то из девиц и вовсе не девица
И волк сумел к овцам обманом подселиться?
“А ну раздеться всем!” Сейчас узнают!
И лже-овца уж в западне – вот-вот поймают.
“Загонщиков на ловле не избегнуть сети.
Сидеть тебе, мой дорогой, в тюремной клети”, —
Так будоражит ум мать хитрости – опасность.
И юноша перевязал его. Внести бы ясность…
Тьфу пропасть! Где найти словцо, чтоб кратко, емко,
Назвать нам то, что между ног носил отец ребенка?
Древнейши люди, между тем, окно имели,
Чтоб лекарям верней читать болезни в теле.
Но в сердце форточку носить – прошу уволить!
И мог ли женский пол себе сие позволить?
Природа-матушка умна, обоих пожалела
И два равной длины шнура для них предусмотрела.
Чтоб женщины зияние прикрыть,
Пришлось концы связать потуже
И гладко их заделать. Видно, прыть
Ее тому виной, да и неверность мужу.
А вот мужчину в том не обвинишь,
И с ним природа просчиталась:
Ему б поменее шнура, глядишь…
Конца б и не осталось.
Так каждому из двух полов свое досталось.
Надеюсь, разъясненье дать сумел,
И каждый из читателей уразумел,
Что именно перевязал с испугу наш юнец.
Ну да, вот этот именно конец,
Оставленный, как видно, про запас
Природой щедрою. Не утаю от вас:
Смекнув немного, он его приладил ловко,
Как у другого пола, лишь осталась щелка.
Однако что ты ни возьми – пеньки иль шелка,
В узде уймешь едва ли долго,
Коль рвется что-то с силою пружины.
Подать велю для опыта дружины
Хоть ангелов, а хоть святых отцов,
И выстроить всех этих молодцов
Напротив двух на десяти девиц,
Во всеоружье прелестей юниц,
Которыми природа наделила,
А ко всему еще в чем мать родила.
А я же погляжу и в самом деле
Сочту то поведенье ненормальным,
При коем не увижу измененье в теле,
Позыв навстречу прелестям повальный.
Те прелести доступны глазу в Новом свете,
А в Старом наготы не прячут разве дети.
Подслеповатая, но ушлая старушка
Серьезно к делу подошла и водрузила
Очки на нос. Колетта-дружка
В шеренгу встала, и такая сила
В шеренге дев внезапно объявилась,
Что грациям трем легендарным и не снилась.
Все в них: и перси наливные,
И маковки, венчающие их,
И очеса, и беломраморные выи,
И жар местечек потайных
Взывало: и сработал механизм!
Покуда матушка рассматривала низ
Колетты, с силой тетивы рожок
На волю вырвался: не усидел дружок.
(Скакун срывается так с недоуздка,
Там рвется, где излишне узко.)
И по оправе бац! Она и отлетела,
Еще спасибо, приорина уцелела.
Не сладко ей. Юнца меж тем связали
И в руки пожилых святош предали.
Они его схватили – и во двор.
Да все то время, что свой приговор
Почтеннейший капитул выносил,
Виновный рвался. Выбившись из сил,
Застыл он, повернувшись к древу носом,
Спиной к толпе. Самой уж этой позой
Предрешено, казалось, наказанье,
Но тут судьба – наперсница повесы —
Вдруг приложила все свои старанья,
Мучительниц убрав, сняв роковы завесы:
Одну отправила по кельям загонять
На жалость падку молодежь,
Другую – в арсенал, дабы набрать
Плетей, бичей. – “Знай, нас не проведешь,
Поставлены дела на ять!”
А третью – ту засовы проверять.

Об эту пору в монастырь въезжает мельник
На муле. Местных вдов и молодиц
Гроза, но добрый малый, не бездельник,
Игрок в шары и кегли сносный.
Увидев пару голых ягодиц,
От изумления детина рослый
Перекрестился и воскликнул: “Вишь ты!
Святой живьем! А хоть и так! (Нелишне
Спросить, что бедный парень натворил?
Неужто же с монашкой согрешил?)
Чем дольше на тебя гляжу,
Тем больше по себе сужу:
Доподлинно, что ты сестриц угодник,
Хоть молод, а уж точно греховодник”. —
“Увы, напротив, – постреленок отвечал. —
Напрасно о любви меня молили.
Всему внимал я и молчал,
Покуда розог мне не присудили.
Я что кремень, такое оскорбленье
Нанесть не в силах я невестам во Христе,
Хоть сам король проси, хоть на кресте
Распни – противу совести я не пойду”.
“Что ж, дуй и дальше ты в свою дуду.
Ты, видно, не в себе иль дурачина.
Вот наш кюре, тот был бы молодчина…
Ей-бо, пригоден, как ничей другой,
Мой организм к повинности такой.
Меняемся, мне не нужна пощада.
Пусть сотнями идут, – клянусь, награда
Ждет всех. Не подвела б мошонка”, —
Смеется мельник, убежден, что тонко
Вкруг пальца обведен зеленый сей юнец.
И что ж – прикручен к древу удалец.
А юноша, свободен от оков,
С ним распрощался, да и был таков.
И вот, могуч, в плечах косая сажень,
Мужские стати распустив, детина ражий
Монашек ждет-пождет, усладу предвкушая.
Тут эскадрон нагрянул, с флангов окружая,
Пошел в атаку без предупрежденья,
И ну плетьми вбивать свое внушенье.
А мельник им: “Сударыни мои!
Ошиблись вы, постой же, не лупи.
Я не заклятый ненавистник жен,
Что от трудов отлынивал. Не он!
Опробуйте меня, и я, кудесник,
Вам докажу: отличный я наместник
Под небом вашего-то жениха.
Как и кюре, не вижу в том греха.
Коль лгу – пусть поразит падучая.
А вот к кнуту, увы, я не приучен”.
“Что там бормочет деревенский обалдуй? —
Вскричала вдруг беззубая невеста. —
Преступник где? Ату его! Ату!
Пришли снаряженными до зубов,
А он не тот? Явился на чужое место?
Так получай сполна за грешную любовь”.
И ну давай его чем попадя тузить.
Живот спасая, мельник взялся разъяснить:
“Извольте моего вы естества отведать,
Чтобы о рае вам поведать,
Сударыни, все сделаю я в лучшем виде,
Не будете, ручаюсь вам, в обиде”.
Но в ярость впал старушек легион
И не на жизнь, а нá смерть бьется он…

Тем временем мул беззаботности предался,
На зелени лужка и прыгал, и катался.
Однако, долго ли резвилася скотинка
И крепко ли прошлась по мельнику дубинка,
Вам не скажу. Меня то не заботит,
Лишь дальше все от темы нас уводит.
Бьюсь об заклад: затворницей прелестной
Не соблазнить читателей моих,
Коль участь мукомола им известна.

Колечко Ганса Карвеля

Ганс Карвель на склоне лет
В жены взял девицу,
А впридачу столько бед,
Что впору удавиться.
Вот ведь правило какое:
Где одно, там и другое.

Гансу нет Бабó милей,
Имя славное у ней!
И приданое богато —
Дочь байи¹ ведь Конкордата.
Только очень егозлива,
Чем супруга разозлила.
Испугался, что с рогами:
То-то людям будет смех!
Да еще вперед ногами
Вынесут. Решил он грех
В собственной жене пресечь:
На Евангелья налечь,
Кавалеров гнать взашей,
Кокетству дать отпор,
Помолиться у мощей
И двери на запор.
Трудно справиться с плутовкой —
Чердачок у той хоть пуст,
Но охоча до рассказов,
Был бы молод златоуст.
Приуныл наш бедный Ганс,
Дан ему последний шанс.
Как-то закусил он плотно,
В ход пошло винцо,
Захрапел и видит черта,
Тот сует кольцо:
“Угодил ты, брат, в беду,
Я ж тебя не подведу.
Жаль тебя, на вот, надень,
Да носи и ночь и день.
Но смотри же, не снимай,
Слушай черта да смекай:
Ты с кольцом покуда будешь,
Блуду не бывать,
Что страшит тебя, забудешь,
Мирно станешь спать
Да жену вперед стеречь”.

Я веду правдиву речь:
Так черт мужа догадал.
Ганса тут черед настал:
“Господин мой Сатана,
Милость ваша враз видна.
Пусть же щедрою десницей
Вам воздаст Господь сторицей”.
От такого сновиденья
Ганс очнулся в изумленье.
И, едва продрал глаза,
Глядь: под боком егоза,
Ну а палец – тот пострел
Кое-что заткнуть успел.

О, прошу вас, не смущайтесь,
Чтó заткнул он – догадайтесь.