Czytaj książkę: «Витязь. Содружество невозможных», strona 4

Глава 4
Сама

Ирма открыла бардачок – оттуда посыпались разномастные очки; выбрала одни, нацепила и плавно тронула машину с места, все еще усмехаясь.

Пока они мягко ехали по окраинам, выбираясь в центр, витязь присматривался к людям на улицах. К самим улицам, к многооконным зданиям, похожим на испещренные насекомыми пни. И когда Ирма затормозила на небольшой стоянке около сплошь забранного темным стеклом ультрасовременного фасада, сам открыл бардачок, взял себе очки, надел.

Имидж получился еще более впечатляющим.

– О-хо-хо, – сказала Ирма, – какое счастье, что меня тут знают. Иначе бы не пустили, без шансов.

Следующие три часа превратились в сплошной кошмар.

Тайтингиль, безропотно надевший все, что ему принесли Макс с Алинкой, видно, действовал по присловью – «на войне как на войне». Теперь же он, понимая, что с новой одеждой ему жить придется достаточно долго, привередничал.

Ему не нравились логотипы, вышивки, пуговицы, цвета. Он нюхал ткань, разве что не пробовал ее на зуб; трикотаж «Лакост», на который ставила Ирма по причине качества и ассортимента, был забракован из-за крокодила – дракона! Прочие марки осуждались по схожим причинам.

Продавщицы плясали вокруг, как подскипидаренные; явился управляющий бутика, затем соседнего и потом еще одного. Все брюки и джинсы оказывались коротковаты, но Тайтингиль послушно примерял все новые и новые модели, сцепив зубы, с типичным мужским выражением лица.

На. Войне. Как. На. Войне.

Послали в соседние магазины; принесли еще рубашек, еще джинсов и брюк, курток. Бесчисленное количество пар обуви. Через упомянутые три часа выбрано было темное белье, темные неброские носки, серые кроссовки городского типа, три одинаковые серые майки качественного ноунейма, который догадался не выносить никаких надписей на лицевую сторону изделия, и одни джинсы светлой варенки, подошедшие на рост нолдоринца. Ирма подвывала, выкладывая за джинсы невероятную сумму тайтингилевых денег; управляющие трех бутиков, собравшись вокруг витязя, судорожно записывали его параметры и запросы, предвосхищая светлое и прекрасное финансовое будущее, связанное с этим клиентом.

Видя, что архангел еле сдерживается, чтобы не расшвырять их, как кегли, прекратив докучливое ощупывание и обсуждение его статей, Ирма выдернула витязя из круга новообретенных почитателей и за руку выволокла на улицу, удерживая в другой руке яркие глянцевые пакеты.

– А как же вы раньше одевались? Шили на заказ? – донесся вслед последний вопрос.

– Разумеется, – буркнул нолдоринец.

Ирма упала за руль, и глаза ее расширились.

На заказ! Ну конечно!

Еще спустя десять минут Тайтингиль шокировал своим фриковатым имиджем персонал кафе, в котором – Ирма знала – были отдельные кабинетики с диванчиками, а сама Ирма погрузилась в воспоминания, ковыряясь в чизкейке ложечкой.

– Если ты – Абрам Израилович, ты обязан первоклассно шить, – говорила бабушка, ведя маленькую Ирму по улицам огромной Москвы.

– Почему?

– Ах, не спрашивай. Просто обязан, и все. А если ты дама второй молодости, как я, – бабушка кокетливо скосилась, – то ты обязана одеваться только у Абрама Израиловича.

– Почему?

– Ах, не спрашивай! Мне нужно чудо, чтобы со спины ко мне обращались «девушка» еще лет двадцать, – выговорила бабушка.

– Зачем?

– В общем так, Ирмочка. Ты молчишь и заводишь полезные знакомства, а Абрам, ах, измеряет твою бабушку в отдельном кабинете, – строго сказала бабушка. – Абрам Израилович волшебник, и сын у него таким же будет. Если тебя зовут Лев Абрамович Беспрозванный, ты обязан быть первоклассным портным…

Беспрозванные, скупившие три или четыре квартиры старого дома с парадным на Красных Воротах на первом этаже, были известны по всему миру. Их одежда и правда обладала колдовской силой – скромная ручная вышивка, затейливый вензелек на уголке рукава или полы автоматически обозначал, что ты в состоянии заплатить за гардероб стоимостью автомобиля и при этом выглядишь как лорд, даже не убиваясь в спортзале. Платья и костюмы выпрямляли осанку, убирали животы, возраст, садились второй кожей – и при этом Беспрозванные сроду не выходили на подиум со своими вещами. «Как шить на этих девочек, как, – сокрушался Абрам Израилович, – у них же ничегошеньки нет, кроме дезодоранта под мышками, я не смогу, не смогу…»

Очередь на пошив стояла до полугода; все делалось там же, в соединенных воедино квартирах первого этажа на Красных Воротах. Столы, мастерицы, ножницы, ткани валом, рулоны и вешалки; покосившиеся комодики пуговиц и ниток, манекены и утюги. Маленькая Ирма толка в этом не понимала, но Лев Абрамович, который тогда считался юным и неразумным, сорокалетним всего, сшил ей пару костюмов, которые она не оценила, и платье на выпускной бал, которое привело к скоропостижному браку с физруком.

Эта квартира никогда не знавала урагана евроремонтов, никогда не обвешивалась вывесками – наследник традиций Малой Арнаутской по старой памяти прятался не только от закона, но и от любых лишних и нежелательных глаз и граждан. Абрам Израилович поразил тогда Ирму – невысокий, с крупным носом, пучками разнородной растительности на лице, толстенький, с пальцами-сосисками, непонятно как управляющимися с тончайшими иглами и шелковыми нитками, он привлек, обнял, облобызал бабушку так, словно имел на это полнейшее право, и увел в упоминавшийся кабинет, плотно притворив за собой дверь. Измерения всегда длились долго, и мешать было нельзя – при любом вопросе или стуке Абрам Израилович ругался, не открывая, – так, что краснели даже стены.

Лев Абрамович выглядел очень похожим на отца – та же приземистая фигура, те же сивые уже в сорок лет, разросшиеся брови, тот же крупный нос. Глаза его всегда сияли, и Ирма, уже делаясь девушкой, недоумевала, отчего настолько страшный коротышка способен шить такие умопомрачительные вещи и отчего к нему так липнут женщины.

Абрам Израилович вроде бы даже не почил, хотя лет был преклонных, а убыл на историческую родину, так как в национальной принадлежности тут не усомнились бы даже самые строгие генетики. Но Лев-то Абрамович оставался там же – в квартире, заполненной запахами горячего утюга, тканей, старого деревянного пола, старых бумажных обоев, которые отходили кое-где, обнажая пожелтевшие газеты за 1935, 1936 и 1937 годы.

– Ирма!

– А? – Ирма вздрогнула.

Витязь смотрел ей в глаза и улыбался.

– Ты куда-то ушла, Ирма. Что ты вспоминаешь?

– Ты поел?

– Я попил. – Нолдоринец показал на три бутылки разных марок воды; одна была пуста. – Мне достаточно.

– Я чувствую себя обжорой, – призналась Ирма.

– Ты человек. – Остроухий пожал плечом.

Последний раз Ирма переступала порог квартиры на Красных Воротах перед своей последней свадьбой. Все решалось стремительно, на нервах; гости ожидались самые полезные и высокопоставленные. Лев Абрамович за трое суток сшил ей невероятную вещь, напоминающую ночную сорочку и платье принцессы одновременно, и взял за нее как за вертолет. Последние сутки ушли на то, чтобы три юные девушки, которыми себя любил окружать пожилой портной – и никак не стилист и не кутюрье, никак! – вручную вышили наряд тончайшими нитками в тон.

Ирма вздохнула.

– Что ты придумала? – с любопытством спросил Тайтингиль.

– Сейчас домой на пару минут, – решительно сказала Ирма, – и потом ко Льву Абрамовичу. Я не буду звонить, если там старые порядки, меня должны узнать.

– Лев-абрамович?

– Он шьет одежду, – улыбнулась Ирма. – С твоими запросами иного варианта не вижу, витязь. Поедем.

Нолдоринец кивнул.

Ирмина машина мягко прошуршала шинами в тесно заставленном дворике. Странно, везде уже платная парковка, а тут все еще можно втиснуться… Вот и задняя дверь подъезда – высокое парадное со стороны Садового кольца наглухо закупорено. Домофон не работает. Подъезд пахнет истинной московской стариной; витые чугунные перила идут наверх, к пролету лифта с сетчатой дверью, открываемой вручную. Не переделали еще.

И слава богу.

Подниматься наверх было не нужно – вот дверь. Толстая, деревянная, много раз крашенная. У Ирмы возникло ощущение, что машина времени стремительно отматывает не просто годы, а десятилетия назад, в прошлое.

Позвонила.

Дверь приоткрылась – девушка в маечке, сплошь заколотой иглами с хвостами разных ниток и английскими булавками, робко спросила имя и исчезла внутри. Минута. Тайтингиль выглядел напряженным в своем бэтмене и зеленых кроссовках. Оглядывался с изумлением.

– Проходите, Ирма Викторовна, – пискнула появившаяся в дверях девочка.

Да-да. Кривоватые вешалки и стеллажи с разнородной растоптанной обувью, никакого тебе ресепшна. Антикварные буфеты, диванчики по пятидесяти лет от роду, крытые лоскутными покрывалами, пошитыми из остатков заказов; на вид – вопиющая богемная, портняжная нищета, неуловимо пропитанная духом очень больших денег. Витязь шел, прямой как меч, с любопытством озираясь. Остановился, тронул пальцами сшитое вручную покрывало, отстроченное тесьмой и кружевами. Улыбнулся.

Ирма дышала тяжело, слишком много воспоминаний – о любимой бабушке, о последней свадьбе; она долго, очень долго не посещала Беспрозванных.

Везде какие-то люди – немного, но и их достаточно. Гламурная парочка, одетая почти как Тайтингиль, целуется у окна; белошвейка греет турку в песке на бывшей кухне; стучат машинками две мастерицы постарше; тощий подросток, крашенный в оранжевое и черное, прилежно утюжит переливающийся лоскут на огромном столе.

– Ирмочка, Ирмочка, сколько лет, сколько зим!

И Лев Абрамович.

Ирма ощутила, что к глазам подступают слезы. Вот так, Москва. Вот так. Кое-где – традиции твои живы еще. Как же хорошо…

Бросилась вперед, дала старому еврею себя обнять – он всегда так обнимал, двумя руками и где-то на уровне талии-ягодиц, прижимая даже не к похотливому сгорбленному телу, а сразу к душе. И все ему прощалось – нос картошкой, брови неухоженного эрделя, зашморганная рубашечка с заплатками на рукавах, клочковатая жилетка из овчины, вытянутые на коленях треники, растоптанные матерчатые «ни шагу назад»…

Руки портного дрогнули и налились неожиданной сталью. Ирма шарахнулась, оторвалась – под свисающей с трехметрового потолка люстрой-абажуром Тайтингиль стоял прямой, словно выточенный из куска золота, засыпанный волосами, облившими плечи, и смотрел прямо на старого еврея.

На Льва Абрамовича.

– Дверг, – сказал эльф ровно, с удивлением. – Дверг, подгорный, ты!

Лев Абрамович бросил Ирму и, расставив руки, пошел чудноватой присядочкой к витязю.

– Светлейший! Батюшки мои, великие праотцы! Дождались, дождались чуда! Заступник… – Из глаз потекли слезы, и портной, точно так же, как и Ирму, крепко обнял витязя за бедра, вжавшись щекой в Бэтмена.

Нолдоринец смотрел сверху на сивую макушку и не вырывался.

– Беда у вас тут, дверг?

– Беда, светлейший. Никто уж не надеялся, – всхлипнул в дешевый трикотаж Лев Беспрозванный. – Все утеряно, утрачено, что делать, никто не знает, растерялись все. Да и вериться уже перестало – наша семья одна из последних. А ты пришел, значит…

– Э-э-э, – сказала Ирма.

– Детка, – с чувством объявил Лев Абрамович, отпуская Тайтингиля, – витязя светлейшего одену бесплатно я, и тебе, тебе презент; придумывай, что ты хочешь. И ступайте за мной.

Извитая, угловатая старомосковская квартира обладала черной лестницей, ведущей вниз. Пройдя закоулки своего швейного мирка, Беспрозванный отпер замок, открыл крашеную-перекрашеную дверь и широким жестом пригласил Ирму и Тайтингиля спускаться в переплетение узкой лесенки, охваченной летящими перильцами.

По пути вниз по лестнице голова у Ирмы закружилась. «От запахов, что ли? Какие тут странные запахи…» – мельком удивилась она. Наверху пахло обычно, старой московской квартирой. Нижний ярус, огромный полуподвал был насыщен странными, диковинными ароматами.

Удивленная, ошеломленная Ирма оглядывалась по сторонам. На стеллажах из сияющей сосны лежали штуки бесценных тканей, свитки, тяжелые книги, поблескивал металл и порой сверкали драгоценные грани камней. Мебель, обстановка – все было здесь неуловимо иным. Даже не старинным, а, казалось, вовсе нездешним. Низкие широкие диваны и вазы причудливой формы. И шкатулки на стеллажах, шкатулки, стоящие между рулонами ткани и всевозможными фигурками.

Тайтингиль шел как ни в чем не бывало. Создавалось ощущение, что все здесь ему знакомо. Мимоходом откинул тонкими сильными пальцами пару крышек – в шкатулках и сундучках засияло злато.

Лев Абрамович проследил за его снисходительным взглядом, покивал и сказал, обращаясь скорее к Ирме:

– Вот так, детка, надо же иметь какие-то твердые накопления… убеждения, а не только циферки на карточках и бумажках.

В подземелье Ирме сделалось нехорошо, но нехорошо по-особому – сладко, непривычно, и поэтому она никак не обозначила свою дурноту.

Откуда-то появилась широкая фигура в платье до пола; Ирма рухнула на мягкий, почти восточный диван. Тайтингиль спокойно сел рядом. Женщина (Ирма никогда не видела постоянных дам возле прославленных портных, они что же, прятали их вот тут, в подземелье?) поставила поднос, чашки дымящегося травяного чая, мацу, мед, орехи.

– Ты выпей, – ее голос тек низким контральто, обволакивая слух Ирмы, – ты выпей чая, девочка, тебе станет полегче-е-е…

Ирма пригубила чаю и после пары глотков вовсе потеряла контроль за происходящим.

Эльф – ел. С видимым удовольствием брал хрупкую мацу, макал листочки в тягучий янтарь меда, закусывал орехами и сыром. Пил травяной отвар, не принюхиваясь и не корча обычные брезгливые гримасы.

Ирма слушала обрывки голосов, слушала как через стену, через вату, в голове у нее шумело.

– Мне тебя, светлейший, и измерять не надо… Одежда будет тебе и впору, и удобна. – Лев Абрамович чуть всхлипывал.

– Какого вы рода? – невозмутимо спрашивал эльф.

– Древний род наш – род Чернобородов. Нас так мало осталось тут, и вообще мало осталось, всего несколько семей. Давно прошли мы сюда, спасаясь от Претемного, давно попали на эту складку Эалы, на Землю, тайным драконьим путем; давно, витязь. Вот, живем…

Чернобородов? Ирма оглядела клочковатую сизую бородишку портного и снова вернулась ушами в разговор. Ушами, не рассудком: рассудок плыл, плыл… Она пригубила еще травяного чая.

– Я беду вашу знаю, – говорил Тайтингиль. – Врага почуял уже. Теперь знаю, кто он. Сильный воин орочьего племени. Найду и убью.

Портной всплеснул руками.

– Орк? Что ты! Орки – это пустяк, тут есть и они, немного, но есть. Неопасны совершенно; некоторые бежали, думается, в те же годы, что и мы. И от той же войны. Несладко же обеим сторонам пришлось, горы Восточного Морума залиты были кровью всех цветов. Живут, выживают как могут. Женщина одна… – Лев Абрамович потянулся к острому уху эльфа. – Орчиха… в Государственной думе! Тоже обшиваю… должна же человеком выглядеть… Орки! Чтобы я так жил! Я их почти люблю. Много хуже у нас дела. Помнишь ли ты, эльф, древние сказания о Темных Противниках? О Первозданном Хаосе, ошибке Создателя?… Та, она… Сама! Сама здесь, ты понимаешь, витязь? Вот то-то и оно… А если Сама обоснуется здесь и начнет плести, то и нам, и всему миру этому придет конец. И ведь уже не сбежишь…

– Сама-а? – нахмурились светлые брови. – Рожденная Мраком? Ты не путаешь, дверг? Сколько раз ее изгоняли из Эалы…

Лев Абрамович невесело покачал головой.

– Хотел бы я путать такие вещи… Изгоняли – да не уничтожили. Мы сперва не поверили же, не поверили, но начали расследовать… анализировать. Расскажу тебе: племянник мой, дверг лишь на четверть… – Его голос снизился до шепота, и Ирма различала лишь отдельные слова: – Искали долго… нашли один скелет, а на скелете…

Тайтингиль кивал – молча.

– О чем? О чем вы говорите? – спросила Ирма сквозь силу.

– Ирмочка, ты отдыхай, золотая моя, – растревожился Лев Абрамович. – Сара, еще чаю гостье! – Отчего-то это прозвучало резковато. – А ты что же, светлейший? Как ты здесь?

Тайтингиль встал, почти коснувшись сияющей главой потолка подвала подгорных двергов – гномов. Простер руки.

– Здесь на небосклоне те же, любимейшие звезды Эалы, эльфийские звезды, воспетые и обласканные. Нерушимая воля Творца, Создателя Всего, дверг. А звезды, оказалось, живые, трепещут. Я хочу вернуть эту жизнь в угасающую судьбу эльфов. Хочу прикоснуться к небосводу… Хочу ступать по звездам, хочу иной складки бытия, где наш народ будет жив, горд и прирастать детским смехом. Я против Чертогов Забвения с их блаженным вечным сном. Я не хочу уходить туда – чтобы после не осталось ничего, и даже памяти… Понимаешь?

– Понимаю, – тихо шепнул портной. – Наступишь на нашу Москву, на нашу Землю, наступишь – и к звездам. Так, витязь?

– Так, благородный дверг.

Тайтингиль и Лев Абрамович говорили бесконечно долго. Это была задушевная беседа, в которой Ирма не понимала ни слова. И некогда было понимать – ее постоянно отвлекали шитьем. На колени плавной волной ложились ткани, кружева, эскизы; чай подливался заботливой рукой, она что-то выбирала, комментировала цвета и фасоны. Мозги шевелились с трудом, соображалось медленно, заторможенно – отчего? Зачем она пришла сюда? Заказать одежду для Тайтингиля, потому что на высоченного эльфа в магазинах ничего невозможно было найти… Но почему теперь и ей собирались шить платье на бал? На какой бал… выпускной у Алинки уже был, а ее собственные балы канули в далекое прошлое. И морщинки у нее, как ни закалывай их коллагеном… В итоге Ирма рыдала на совершенно необъятной груди неизвестной ей Сары, по очереди рассказывая обо всех козлах, пропахавших борозды в ее судьбе…

Лучше мальчики-эльфы, молоденькие косплейщики с горящими глазами и сладкой плотью, наивные мечтатели с крепкими красивыми телами, с длинными волосами! Подхватила на вечер, поиграла в сказки, и до свидания.

Она так хотела и с этим. Оказался – настоящий эльф. Он настоящий… Вечно юный и такой сильный, грозный. Или не эльф? Кто? Архангел?

Тайтингиль.

На нее смотрели внимательные серые, переливающиеся аквамарином и аметистом одновременно глаза под светлыми ресницами; эльф беседовал с двергом и поглядывал на нее. Поглядывал, временами плотно сжимая губы, сухие, похожие на шрам, губы, кривящиеся на узком благородном лице.

Она ловила на себе этот взгляд и думала: «Я засыпаю? Я сплю?» И снова прихлебывала травяной чай с густым, душноватым ароматом. И засыпала опять.

Дальше Ирма ощутила, что ее возносят ввысь невероятно сильные руки, ввысь – и она обхватила шею эльфа, зарывшись лицом в золотые волосы, и на минуту поверила, что все-все-все будет хорошо.

Тайтингиль поднимался по ступенькам; Лев Абрамович семенил где-то внизу.

– Мы разузнаем, светлейший, – звучал его голос. – А вам бы кого-нибудь в оруженосцы, кто Москву хорошо знает. Да где сейчас возьмешь хорошего оруженосца?

– Хорошие оруженосцы на дороге не валяются, – ровным, низким голосом соглашался эльф, и Ирма слышала, как звуки его голоса зарождаются в глубокой груди. Она вцепилась крепче и шептала ему в ухо, под волосы, шептала, не убежденная, что выговаривает эти слова вслух: никогда не отпущу тебя, никому не отдам, ты мой, мой, мой архангел, я не смогу уже без тебя…

И руки, несущие ее, чуть пожимали ее – словно ее всю, все ее тело.

– Если это она, дверг, – будет славный бой… – говорил эльф, и в голосе его читались неслыханные доселе грозные, мрачные нотки.

Лев Абрамович снова раскудахтался.

– Я посажу Изю за руль вам, Ирмочка же вести не сможет… Ирмочка, ну-ка, что у нас с тухесом?² Ах, ах, уменьшила-таки она тухес свой, на полразмера! Сарочка, смотри, учись. Изечка, карточка у нас Ирмина где? Так и впиши – в тухесе минус пять сантиметров…

– С-с-спасибо… – простонала Ирма, невольно вспоминая кровавую фитнес-бойню за эти минус пять сантиметров в тухесе.

– А таки в сисечках? Витязь, поворотите даму… Так, ну тут минус два сантиметра, что не может не огорчать. Ирмочка, будет вам платьице как у принцессы. Несите, светлейший. Изя сядет за руль, чтобы вы таки домой доехали. До скорого свидания…

Вышли на улицу. Ирма полной грудью вдохнула колкого, едкого московского воздуха, потягиваясь в объятиях Тайтингиля.

Слегка плешивый Изя за рулем благодаря своему неожиданно передовому смартфону уверенно лавировал по Москве, глубоко убежденный, что никакие дорожные витязи его не остановят. Ирма лежала в руках Тайтингиля и пыталась понять, чего коварная Сара накапала ей в чай – она ведь накапала, накапала, точно, точно-о-о… Иногда женщина постанывала, выгибалась, раздираемая самыми разными чувствами и сомнениями; и тогда руки эльфа смыкались плотнее.

Это было невыносимо.

Сладко и чудесно.

Невыносимо-о-о…

Сказочно, да!

Просыпалась Ирма, как после бутылки виски. Голова гудела и плыла, в ухо бился истерикой айфон, в дверь звонили. Она дернулась – словно во все стороны сразу, рванулась; резко села, физически ощущая красные пятна на лице, растрепанные волосы и влажное кружево между ног.

Айфон заткнулся.

Внизу раздался звонкий Алинкин голос:

– Ага, спасибо, да, давайте распишусь, Льву Абрамовичу привет. С по-це-лу-ем!

Ирма резко вздернулась. Она была в белье и лежала на кровати в гостевой комнате. Тайтингиль был рядом. Небрежно подпирал голову рукой, нагой, с легким одеялом поперек бедер. И смотрел с локтя на нее.

– Я… ты меня… я тебя… я сейчас, я в душ, – залепетала Ирма.

– Если ты спала у меня вчера, – с расстановкой сказал витязь, – почему тебе не спать у меня сегодня?

– Логично…

– Алина просила передать тебе – понедельник, – сказал эльф.

– Блин! – Ирма подпрыгнула, будто ей в тухес всадили соли из дробовика. – Опаздываю! Бежать!

– И это важнее, чем то, что ты и я здесь? – продолжил эльф.

– Ах-х… – Ирма закусила губу и скосилась в айфон, зажатый в руке. Кто же звонил? Совещание? Встреча с инвесторами? И на эльфа. И на айфон снова…

Тайтингиль встал – волосы расправились и заблистали. Подошел, нагнулся.

Ирма замерла, чуть не обливаясь слезами.

Он провел большим пальцем по ее губам – жестко, сминая нежную плоть. И неожиданно строго, даже зло выдохнул:

– Лучше мальчики, одетые в эльфов?

Ирма подпрыгнула и закрылась локтем, айфоном.

– Ирма, – теперь Тайтингиль говорил тихо, его дыхание касалось ее лица, – Ирма, не все мальчики… мужчины – наивные мечтатели. Поверь.

– Я-я-я, – залепетала Ирма.

«Я что, наговорила этого вслух – там, в подвале… У евреев… У – как их – двергов? Гномов, о-о-о…»

– И не все – животные, – педантично подытожил витязь. – Странно жить вы стали, люди, странно… впрочем, я видел такое. Я многое видел, Ирма.

– Дядя Тай, – звонко раздалось снизу, – тебе костюмчик принесли от Беспрозванного. Ты теперь крут, как мамина яичница с беконом.

«Дядя Тай!»

Вот же несносная! Светлые брови нахмурились.

– Я не могу вспомнить, о чем вы вчера говорили? – простонала Ирма, спешно меняя тему, – витязь, очевидно, разгневался и, кажется, размышлял, не метнуться ли вниз и не оттаскать ли девчонку за уши. Громко говорить у Ирмы не получалось – голова раскалывалась, будто вчера женщина перебрала алкоголя, но она же не пила? Только чай, только травяной чай Сары у Льва Абрамовича. – Говорили: пришла Сама? Кто она? Кто пришла Сама? Сама – темная… ужасная…

– Тебе показалось, Ирма. Лев Абрамович говорил, что выловил сома. На рыбалке. Темного со-ма-а… ужасного… – И Тайтингиль, отступив на полшага, широко размахнул руками; победа еврея-гнома над чудищем лохнесских размеров показалась Ирме сомнительной, но эльф смотрел столь уверенно…

– Я все же в душ. – Женщина искательно дернулась, собираясь забрать с пола и стула у кровати свою одежду, но Тайтингиль снова оказался рядом.

Посмотрел прямо в глаза, вглубь – тревожно, неоднозначно. Снова провел пальцами по губам – и отступил.

Ирма медленно, по шажочку, пошла прочь… Остановилась, оглянулась.

Витязь стоял прямо, глядя на нее неотрывно.

Ирма отвернулась окончательно и прыснула вниз по лестнице.

* * *

Помимо двух покамест укрытых чехлами комплектов одежды, сшитой – невероятно – Беспрозванными за остаток ночи, на кухне материализовались несколько упаковок мацы, пакеты с орехами, банки с медом. Все это выглядело как-то особенно – словно появилось из элитных магазинов экопродуктов, о которых продвинутая Ирма почему-то никогда не слышала.

Она вернулась уже в деловом костюме, накрашенная, но какая-то пришибленная – непонятно чем. Завтракала, наболтав сырых, необжаренных мюсли в молоке. Эльф в синем дяди-Котиковом халате придирчиво обнюхал все, что было на столе, и, хотя Алинка настойчиво предлагала ему бутылочку минералки, взял пару листиков мацы, сломал, макнул в мед.

– Ты все же ешь по утрам! – возопила девушка.

– Иногда, – мягко сказал витязь. – Редко.

– Я к репетитору поеду.

– Тебе к скольки? Ты проспала, – вяло сказала Ирма.

– Ты тоже, – огрызнулась девочка. – Макс заедет за мной. Жду вот, когда мне будет восемнадцать. Обидно, блин: машину ты мне подарила, а ездить не могу до восемнадцати. Таскаюсь на учебу, как лохушка, в автобусе и на метро, пипец же просто.

– Алина, дай мне грамоту вашу, – спокойно сказал Тайтингиль, не обращая внимания на ее излияния. – Если обе вы уйдете, я займусь языками. Мне надо читать.

– Азбуку? Букварь?

– Все равно.

– Поищи детские диски на полках внизу, – все так же заторможенно предложила Ирма. – Я не выбрасывала. Там много всякого. Я же думала… я…

– Мам, ну не надо. Я помню старую песню о главном, что ты хотела еще детей, – сказала Алинка. – И ты сегодня как-то паршиво выглядишь. Дядя Тай, что вы вчера делали с мамой, а? Ай-ай-ай-а-а-а…

– Не усекай имени. – Витязь сурово встряхнул девочку за ухо. – Я не шучу, Алина. Теперь – особо не усекай. Поняла?

– Почему? – пискнула девочка.

– Грозное время грядет. Нельзя допускать искажений.