Czytaj książkę: «Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век»
© ООО «Издательство Астрель»
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
К 100-летию основания кооперативного издательства «Задруга» (1911–1923)
«О, яд воспоминаний…»
Яд ли? Ведь много столетий читатели мемуарной литературы думали: «О, сладость воспоминаний». Вероятно, все зависит от того, как читать. Действительно, трудно найти литературный жанр, пользующийся таким читательским вниманием и доставляющий такое удовольствие. Разве только исторические романы, сочиненные настоящими писателями, могут составить конкуренцию всевозможным запискам, воспоминаниям и разнообразным «письмам издалёка».
Профессиональные историки иногда не без иронии относятся ко всякого рода воспоминателям, но с годами все чаще и чаще обращаются к их сочинениям, которые зачастую служат единственным историческим источником сведений о том или ином событии давно прошедших эпох. Если ж собрать отрывки из воспоминаний, то может получиться более или менее целостная картина жизни не только отдельной личности, села или города, но и целого государства в определенную эпоху. Картина может получиться не только целостной и объективной, но и весьма тенденциозной, дабы на фактах доказать взгляды той или другой исторической школы. Настоящее издание исключением не стало.
Книга «Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век» (в дальнейшем просто «Русский быт XVIII века») появилась на свет ровно сто лет тому назад и с той поры пользуется неизменным интересом читателя, хотя найти ее в какой-то домашней библиотеке – дело сложное. В московских Исторической и бывшей Ленинской библиотеках книга давно зачитана, что называется, до дыр. Первыми же, еще дореволюционными читателями книги стали гимназисты и реалисты – учащиеся гимназий и реальных училищ, а также студенты-историки и юристы, к которым в первую очередь она была обращена. Историческая литература в России со времен Н.М. Карамзина также была любимым домашним чтением, предназначенным не только для относительно небольшого круга любителей истории, к которым относил себя даже предпоследний русский император Александр III. Таким образом, эта книга оказалась востребована самым широким кругом читателей, как только сошла с типографского станка.
Ее давно бы следовало переиздать, но имелось одно малоприятное обстоятельство – фамилия на титульном листе. Она принадлежала историку, чье имя в СССР находилось под строжайшим запретом. Разрешалось только «критическое осмысление» его воззрений, под которым подразумевалась исключительно оголтелая ругань, можно было не утруждать себя аргументами – вполне достаточно цитаты из Ленина. На самом деле составителем книги являлась только супруга историка, но этот факт спасал книгу лишь от спецхрана. Ведь не всякий рядовой читатель мог догадаться о таком зловредном с идеологической точки зрения родстве.
Первая часть книги «Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век» вышла в московском кооперативном издательстве «Задруга» в 1911 году. Ее составили Прасковья Евгеньевна Мельгунова, Константин Васильевич Сивков и Н.П. Сидоров. В «Задруге» умели создавать книги, которые не только содержанием, но и внешним видом доставляли удовольствие. Отличная бумага, широкие поля, свободный набор буквально ласкали взгляд читателя давно минувших времен. Десять лет спустя вышла в свет вторая часть книги. Желтая, едва не оберточная бумага, тесный набор, выполненный уже по новой, пролетарской орфографии, и явно урезанное содержание. Однако и такое издание появилось на свет не без труда. Новые власти боялись «Задруги» и ее сотрудников никак не меньше, чем царские.
Что же было страшного в XVIII столетии? Его историки. Так, императрица Екатерина Великая искренне опасалась зловредного язычка князя-рюриковича Михаила Михайловича Щербатова. Князь осуждал царицу и ее предшественников на троне за… излишний либерализм и мяготелость, хотя заниматься ему следовало бы в первую очередь своей семьей. Весь XIX век его сиятельные потомки упражнялись в разнообразных революционных преобразованиях России – от декабристов до… В начале века XX потомство выдающегося историка значилось уже среди членов ЦК партии кадетов. Объективно они немало помогли расшатыванию государственных основ старой России, что и привело страну к октябрю 1917 года. В 1937-м, а кое-кто из них непосредственно в 1917-м, сполна ощутили благодарность «трудового народа».
Удивительно велико оказалось число дворянских революционеров в истории России. Несколько меньше имелось историков страны, придерживавшихся продворянской ориентации – и правой, и левой. Не последнее место в их среде занимали дворяне Мельгуновы. Сергей Петрович Мельгунов, любимый супруг составительницы книги Прасковьи Евгеньевны, происходил из столбового, но мелкопоместного дворянства. Мельгуновы долго не могли приблизиться к царскому трону, а раз, при императрице Екатерине Великой, приблизившись, не смогли удержаться на сановной лестнице – слишком сильна оказалась тяга ко всему истинно дворянскому – картам, пьянству и порке крепостных. С годами крепостные все меньше и меньше приносили хозяевам денежек, а пить да гулять от поколения к поколению хотелось все больше и больше. А раз так – нужны изменения, но не в собственном, дворянском образе жизни, а в государстве вообще. Мельгуновы и их родня по мужской и женской линиям познали все революционные дороги – от высоких степеней масонства и до декабристских организаций. Дед Сергея Петровича по матери Ф.А. Грушецкий приходился двоюродным братом двум декабристам из рода Муравьевых-Апостолов – повешенному и расстрелянному на поле боя. Его тоже привлекли к следствию в связи с «декабрьской историей», но следствием все и кончилось.
Тяжка оказалась жизнь многих поколений Мельгуновых. Отец Сергея Петровича – блестящий выпускник Московского университета, соученик В.О. Ключевского, вполне мог бы сделать карьеру ученого-историка, но опубликовал только одну учебную книгу, много занимался исследовательской работой, но более всего исследовал качество зеленого сукна ломберных столов и лицезрел бутылочное дно. Любимого сына Петр Павлович воспитывал не самыми передовыми педагогическими приемами, а методами дворянского воспитания, хотя именно педагогика кормила его многие годы. Так, однажды он вырвал у юного Сергея приличный клок волос, оставив шрам на его и без того лишенной изящества голове на всю оставшуюся жизнь.
Сергей Петрович Мельгунов родился в Москве на праздник Рождества – 25 декабря 1879 года (ст. ст.). Счастья ему, еще в детстве потерявшему веру историку церкви, светлый праздник не принес, хотя как посмотреть. Родители Сергея Петровича разошлись вскоре после его появления на свет. Мать Надежда Федоровна должна была собственным трудом содержать сына и двух его старших сестер, учившихся в Институте благородных девиц. К отпрыску она относилась без особой любви и называла «мельгуновским отродьем», хотя и ее собственная кровь западно-русской мелкопоместной шляхты немало намутила в отвратном характере сыночка.
Мельгунов в 1904 году окончил историко-филологический факультет Московского университета, недолгое время работал педагогом, но вскоре бросил это семейное дело, полностью отдавшись журналистике и исследовательской работе историка, которая, впрочем, не принесла ему заслуженных ученых званий. Более того, в университете сильно опасались, что ученые такого рода могут в него прийти на волне революций и занять ведущее положение. В пору университетской учебы в 1902 году он вступил в брак с Прасковьей Евгеньевной Степановой, с которой и прожил в мире и согласии 54 года. Она оставалась его верным помощником в литературных, а отчасти и политических делах, хотя, наверное, не предполагала, что ей, так любящей декабристское движение, и самой предстоит исполнить роль декабристки – самоотверженной жены политического узника. Произошло это после октября 1917 года.
Сергей Петрович активно занимался поиском собственного места в политической жизни России, осознавая себя далеко не последним представителем русского дворянства.
В 1906 году вступил в партию кадетов, но через год разочаровался в конституционной демократии и перешел в народно-социалистическую партию. Социалистом он себя ощущал вплоть до высылки из Советской Социалистической России и в 1915 году даже предпринял попытку объединить все социалистические силы вокруг газеты «Наша жизнь».
Мельгунову, вероятно, очень плохо жилось в царской России. Он начал трудовую жизнь рядовым репетитором-гимназистом. К 30 годам у него уже скромная квартирка в московском Гранатном переулке, в двух шагах от Кремля, где одна только библиотека занимала пять комнат. Мельгунов пережил 23 обыска, правда, при своих соратниках большевиках, и 5 арестов. Как не без черного юмора вспоминала его жена, при обысках чекисты обыкновенно выдыхались на третьей комнате библиотеки, после чего хозяева любезно рекомендовали комиссарам просто опечатать оставшееся, «как это уже не раз делали».
И все же Мельгунов нашел один из правильных путей развития общества, основанный на идеях анархизма, пусть и не в такой ярко выраженной форме, как это сделал главный теоретик движения князь П.А. Кропоткин, Мельгуновым восхищавшийся и спасший его от казни большевиками. Сергей Петрович организовал кооперативное товарищество – издательство «Задруга», где авторские гонорары уходили не издателям-капиталистам, а непосредственно самим писателям. Хороший доход приносило Мельгунову издание исторического журнала «Голос минувшего» (1913–1923). Всего вышло 62 номера журнала.
В феврале 1917 года Мельгунов оказался в Петрограде, где Временное правительство официально доверило ему разборку и публикацию политических архивов полиции. В руки Мельгунова попали уникальные документы, хотя архив департамента полиции революционеры постарались сжечь в первую очередь. Очень уж неприглядно выглядели списки сексотов… Первая книга исторических документов, извлеченных Мельгуновым из архива, посвящалась большевикам. Понятно, что она стала и последней. После октября 1917 года историка перестали пускать в архивы, но он уже успел накопать много «не того»…
Мельгунов как политический деятель оказался довольно наивным. Летом 1918 года он стал одним из деятельных руководителей «Союза возрождения России», входил в состав других антибольшевистских организаций. Главная его заслуга заключалась не в политической деятельности, а в собирании и публикации уникальных исторических документов текущего момента истории. Книга «Красный террор в России» имела эффект разорвавшейся бомбы, но большинство политиков в Европе остались равнодушны к ее содержанию, равно как и к судьбе русского народа.
В московском Политехническом музее, где потом витийствовали шестидесятники, Мельгунова приговорили к смертной казни. Процесс был публичным и довольно хорошо обставленным с театральной точки зрения. Тогда же расстрелы же без суда и следствия, просто в силу «политической необходимости», происходили в доме Страхового общества «Россия» – наискосок.
В октябре 1922 года ленинским декретом из страны была выслана большая группа зловредной буржуазной интеллигенции. По ходатайству старых революционных деятелей – В.Н. Фигнер и бывшего князя П.А. Кропоткина, поддержанного Академией наук, Мельгунов оказался включен в список высылаемых, а не расстреливаемых. Ходатайство Кропоткин подписал еще в 1921 году, за несколько дней до смерти, и это оказалась его последняя в жизни подпись. Большевики не без изящества расправились с Мельгуновым-историком. Они запретили ему при высылке брать с собою библиотеку и архивные материалы, но любезно дозволили присоединить к супруге тещу и тестя, которые выехали из Москвы самостоятельно еще 31 мая 1922 года… Кто же знал, что Мельгунов оказался не лыком шит и уже успел переправить за пределы революционной России немалую часть своего домашнего архивохранилища, оставив большевикам наименее скандальную часть бумаг. Надо отдать должное большевикам: они хоть и разделили мельгуновское собрание на несколько частей, но положили его на государственное хранение, а не отправили в печи Лубянки, как это делалось в более поздние годы диктатуры пролетариата.
При всей своей внешней опереточности Мельгунов и в эмиграции оставался серьезным противником большевиков. Он не разделял мнения эмигрантского большинства, честно полагавшего, что «большевизия» падет сама собой. Сергей Петрович активно объединял военизированные организации, не исключал и подготовку военной интервенции, но чекисты его переиграли. Большая часть офицерских белоэмигрантских организаций, которые могли бы выступить реальной силой в борьбе с Советами, легко попались в расставленные чекистами провокационные сети вроде знаменитого «Треста». Перед войной Мельгунов, разочаровавшись в способностях своих союзников бороться с Советами, основное внимание стал уделять работе над книгами. А надо признаться, что его работоспособность просто поражала. Жена Прасковья Евгеньевна оставалась его неизменной помощницей.
Однако денег на издание книг и журналов становилось все меньше, равно как европейские политики все меньше интересовались русской эмиграцией. В начале 1930-х годов Мельгуновы переехали из Парижа в деревню под Шартром, где главной их кормилицей стала… курица. Несла она, к сожалению, отнюдь не золотые яйца. Мельгуновы разводили кур на продажу и одновременно писали книги, занявшие, по утверждению современных историков, «уникальное место в историографии русской революции».
К чести Сергея Петровича, прожившего основную часть своей эмигрантской жизни во Франции, он твердо отверг заманчивое предложение о сотрудничестве с фашистской Германией в борьбе против СССР. После войны Мельгунов вновь пытается создать антисоветскую организацию. На сей раз ему повезло больше. Началась «холодная» война. Идеи Мельгунова об идеологическом разрушении страны Советов изнутри оказались востребованы всякого рода «голосами», но сам их вдохновитель, разумеется, не дожил до «светлого дня» распада СССР. Он умер от тяжелой формы рака горла 26 мая 1956 года и погребен в Шампиньи-сюр-Манн, неподалеку от Парижа. В 1992 году в посмертной судьбе Мельгунова случилось важное событие. Он получил реабилитацию. Долгожданную, даже слишком, и такую необходимую…
В 1964 году вышли в свет «Воспоминания и дневники» Мельгунова в 2 томах, подготовленные его вдовой Прасковьей Евгеньевной. Она же подготовила основную часть архива мужа для передачи на постоянное хранение в Англию, за что получила порядка двух тысяч фунтов стерлингов – отнюдь не фантастическую сумму. Прасковья Евгеньевна родилась в 1882-м, а умерла в 1974 году, не успев передать на хранение небольшую часть архива супруга и, вероятно, своего собственного. У нее был писательский дар и легкость слога, так что написанные Прасковьей Евгеньевной страницы воспоминаний читаются с большим удовольствием, особенно если не вдумываться в содержание, в рассказ о большевистских ужасах времен Гражданской войны…
Вместе с Прасковьей Евгеньевной Мельгуновой над сбором документов для книги о русском быте XVIII века работали еще двое редакторов. О последнем – Н.П. Сидорове – достоверных сведений найти, к сожалению, пока не удалось. Второй редактор-составитель – профессор Константин Васильевич Сивков, русский историк и педагог, постоянный сотрудник «Задруги», – известен многими публикациями. Они не утратили своей значимости и сегодня, особенно если отринуть неизбежную в определенные времена «классовую» риторику о «разложении и вырождении» дворянства, а потом и капитализма. В 1920-е годы имя Сивкова постоянно встречается в трудах и протоколах многих историко-краеведческих организаций – комиссии «Старая Москва», Общества изучения русской усадьбы, общества друзей русской книги. Человек предельно осторожный – время научило, он уже в конце 1920-х годов перешел на публикации исторических источников и работ, основанных на статистических данных. Пенька, пшеница, оброк и иные тонкости крепостного хозяйства позволяли более или менее безопасно заниматься любимой исторической наукой на родине, а не в эмиграции, как это делали Мельгуновы.
Составителей «Русского быта» объединило издательство «Задруга». Оно появилось в русской культуре в 1911 году по инициативе С.П. Мельгунова, а окончательно исчезло по воле большевиков к 1923-му. Издательство располагалось в Москве, на Воздвиженке, Крестовоздвиженский пер., д. 9, а книжный магазин издательства – на Моховой, д. 20. Эти неполные 12 лет истории России вобрали в себя Первую мировую и Гражданскую войны, две революции, красный и белый террор, голод военного коммунизма. За эти же годы «Задруга» выпустила порядка 500 изданий тиражом более четырех миллионов экземпляров… Книг, между прочим, не самых плохих, пользовавшихся устойчивым читательским спросом.
В чем же секрет такого успеха – не только научного или издательского, но и коммерческого? Увы, в анархизме, точнее – в использовании его принципов при организации дела. В основе издательской фирмы лежало кооперативное товарищество, в котором совладельцами паев стали все – от директора и редактора до рабочего в типографии. Потому-то все работали на совесть, а не с помощью забастовок и взаимных подсиживаний. Главной силой товарищества стали сами авторы книг, делившие с издательством и риски, и доход – во многих случаях весьма и весьма ощутимый.
Большевики боялись кооперативного начала, самодеятельных общественных объединений на местном уровне много больше «классовых врагов», ибо товарищество по взаимопомощи подрывало диктатуру пролетариата изнутри. К тому же далеко не все демократические авторы издательства подходили к большевистскому двору. К примеру, такой великий писатель-демократ, как В.Г. Короленко, без должного восторга принявший Великий октябрь, оказался среди ведущих авторов «Задруги». Опытные большевистские врачи с успехом вылечили его от бронхита, после чего писатель удостоился пышных «красных похорон», но члены товарищества не оставили в покое его литературное наследие, продолжив посмертную публикацию зловредных с точки зрения новой пролетарской культуры сочинений Короленко.
«Задруга» всеми силами пыталась зацепиться за право работать в новой, большевистской действительности. Свидетельством тому стала реклама новых книг 1922 года издания, помещенная на последней странице «Русского быта». Среди авторов – много известных революционных фамилий: – Аптекман, Бильмонт, Горнфельд, Дейч, Дрентельн, Каррик, Фигнер, Шуберт. Среди главных героев книг – Глеб Успенский, Короленко, петрашевцы. В издательстве продолжалась публикация собрания сочинений В.Г. Короленко, готовился к выходу первый том замечательных мемуаров Веры Николаевны Фигнер «Запечатленный труд». Это означало, что руководство «Задруги» ставило перед собою задачу реализации больших издательских проектов, а не только издание сиюминутных политических опусов.
Итоги первого, ставшего и последним, десятилетия деятельности издательства подвел его основатель и руководитель С.П. Мельгунов в анонимной рецензии, опубликованной в журнале «Современные записки». Вот начало этого весьма характерного для эпохи документа, где оказались помещены подробности, не пропущенные большевистской цензурой непосредственно в юбилейную книжку, называвшуюся:
«ЗАДРУГА». ДЕСЯТЬ ЛЕТ. 1911–1921. Отчет Чрезвычайного собрания членов Товарищества «Задруга» и общественных организаций в день десятилетнего юбилея 25 декабря 1921. Москва, 1922.
«Великолепно изданная книга. Прекрасная бумага, стильный шрифт – одним словом, издание, напоминающее старые добрые времена. По этой книге, отпечатанной в 15-й Государственной типографии в Петрограде (бывшей Голике), не скажешь, что типографское дело разваливается в большевистской России. Но это – остатки, доедание прежнего богатства…
И когда читаешь книгу, получаешь такое же впечатление. Отчет о заседании, где присутствуют представители общественных организаций, где отмечаются культурные заслуги первого в России авторского кооператива, пережившего во вторую половину своего существования тяжелое лихолетье и сумевшего вопреки всему сохранить свою организацию. Разве это не событие? И мы уже знаем, что культурнейшее русское издательство, объединившее около себя несколько сот представителей русской интеллигенции, положившее начало новой форме кооперирования авторов, ныне закрыто – закрыто, как известно, именно за устройство юбилейного заседания с представителями «общественных организаций» и за отпечатание отчета об этом заседании… А также за выпуск за границей писем В. Г. Короленко к Луначарскому (печатавшихся в «Современных записках»), которые сам г. Луначарский публично и торжественно обещал опубликовать полностью…
«Отчет» конфискован, хотя на нем и стоит пометка Р. Ц. № 719. Цензура цензурой, а ГПУ – само по себе. Невольно хочется, читая книгу, сказать: рано пташечка запела. «Не так еще ясны перспективы будущего, чтобы спешить подводить итоги прошлого, – заканчивал свою речь на юбилейном собрании основатель и руководитель «Задруги» С. П. Мельгунов, – но в момент нашего десятилетия, совпавшего с началом возрождения после вынужденного, сравнительно долгого прозябания, нельзя было не поставить некоторых вех…
В новую полосу нашего бытия мы вступили ослабленными, у нас нет тех средств производства, которые с таким трудом, с такой медлительностью и самопожертвованием создавались в течение истекшего десятилетия. От нас болезненно отторгнута одна из органических частей нашего единого целого – типография. Перед нами вновь мощный противник в лице покровительствуемого ныне частного капитала, захватывающего вновь в свои руки не окрепший и не оформившийся еще писательский аппарат…» Нет, перспективы будущего оказались очерченными ясно. Не прошло и года, и насильственно прервана деятельность одного из немногих уцелевших еще в России культурных начинаний, аполитичного по существу. Для «коммунистов» всякая общественная самодеятельность – бельмо на глазу. Существование независимой «Задруги», которую в своей речи представитель Общества любителей российской словесности сравнивал с Типографической компанией Новикова, было своего рода нонсенсом в удушающей атмосфере всепоглощающего бюрократизма и пресмыкательства…»
(Цитируется по: Мельгунов С.П.] [Рец. На кн.:] «Задруга». Десять лет. 1911–1921. Отчет чрезвычайного собрания членов Товарищества «Задруга» и общественных организаций в день десятилетнего юбилея 25 декабря 1921. М.: Задруга, 1921 / П-ъ. // Современные записки. 1922. Кн. XIII. Критика и библиография. С. 372–375. Криптоним раскрыт в письме А.И. Гуковского к М.В. Вишняку от 3 декабря 1922 г.)
Итогом юбилейных «торжеств» стала почти поголовная высылка из СССР руководства Совета товарищества, осуществленная в 1922–1923 годах. Демократия действительно восторжествовала. «Десять лет без права переписки» получили немногие оставшиеся…
Жизни и деятельности С.П. Мельгунова посвящена обширная и очень добротная монография Ю.Н. Емельянова «С.П. Мельгунов: в России и эмиграции». М., 1998, к которой следует обратиться заинтересованному читателю.
* * *
О XVIII столетии и его итогах написана обширная историческая библиотека. Настоящая книга – своеобразная документальная летопись века, уместившаяся в один том. В ее основу положен обширный мемуарный свод, оставленный потомству людьми, жившими в XVIII веке. К этому времени жанр русских воспоминаний, если так можно выразиться, основательно встает на ноги, хотя и более ранние столетия не были обделены литературой, где бы рассказывалось о минувшем. Достаточно перечитать сильные, образные страницы «Посланий» царя Ивана Васильевича Грозного, где он вспоминает о своем не особенно радостном детстве. Действительно, Грозного царя по праву называют лучшим русским писателем XVI столетия, хотя отчего-то не считают самым умным человеком эпохи. Предпочитают европейских умников.
Книга, которую предстоит прочитать читателю, тоже не блещет именами русских авторов. Демократическое настроение неизменно предполагает в России западную ориентацию. «Так с ранних пор привыкли верить мы, что нам без немцев нет спасенья», – весьма точно определил ход такого рода демократических мыслей А.С. Грибоедов в «Горе от ума», хотя главный герой комедии, в чьи уста эти слова вложены, был западником, что называется, до мозга костей.
«На ловлю счастья и чинов» император Петр Великий призвал в Россию несметное число иностранцев, доверив им самые ответственные участки государственной жизни. Далеко не все они оказались людьми компетентными и добросовестными, а многие были просто шпионами иностранных государств. Именно воспоминаниям таких людей, зачастую написанным на материалах собственных агентурных донесений, более всего и доверяли составители книги. Иностранцы описывали не только историю русского быта, но и через нее историю всей России. Писали зачастую пренебрежительно, часто ориентируясь на собственные обычаи и правила жизни, столь активно насаждаемые царем-преобразователем Петром и у нас. Так, особенно диким иностранцам казалась русская баня и пристрастие русских к регулярному мытью. Ведь сами европейцы крайне редко омывали водой нижнюю половину своих цивилизованных тел, ибо опасались тем самым смыть благодать святого крещения, согласно католическому вероучению, но утверждали, что нестерпимо воняет как раз от русских.
Любопытно, что во второй части книги, которая вышла уже после большевистского переворота, русских авторов оказалось значительно больше. Словно бы большевики, тоже далеко не самым теплым образом относившиеся ко всему русскому, вдруг заставили обрусеть даже сторонников демократического развития России западной ориентации.
К сожалению, работа над многотомным изданием оказалась прервана почти в самой середине. Составители предполагали довести повествование вплоть до конца царствования императора Александра I, то есть до восстания декабристов, а по некоторым сведениям, обратиться к николаевскому времени и эпохе «великой реформы». Увы, планам этим не суждено было сбыться. За пределами советской России все основные исторические источники, разумеется, оставались вполне доступны. Недоступен оказался лишь читатель, а эмигрантские круги волновало совсем иное…
Под конец следует сделать одно небольшое замечание источниковедческого характера. «Русский быт в воспоминаниях современников. XVIII век» – это прежде всего книга для чтения, равно как и своеобразный памятник левой исторической мысли начала 20 столетия. В те времена историки вроде Мельгунова, которых называли «приват-доценты», вне зависимости от наличия звания, позволяли себе некоторые вольности в работе с историческими документами. Заключались они в произвольном сокращении, а то и вовсе пересказе текста, своеобразном «переводе» его на более понятный современникам язык. Поэтому для научных работ читателю следует обращаться к первоисточнику использованных в книге текстов, ну а для того, чтобы понять всю «сладость воспоминаний», вполне достаточно и настоящего сборника. Ведь «яда» вполне хватает в обычной жизни.
* * *
Толстенный том «Русского быта», положенный в основу настоящего издания, где под один переплет помещены обе разновременные опубликованные части книги, имеет свою любопытную историю, до некоторой степени продолжающей историю книгоиздательства «Задруга». Книги сами, разумеется, вспоминать не умеют – это удел человека, но иногда они умеют рассказать то, о чем их владелец до поры до времени предпочитал молчать.
В первые десятилетия советской власти об анархизме полагалось говорить либо ругательно, либо киноцитатами вроде «анархия – мать порядка», но действовать в духе анархических организаций запретить было сложнее; главное, что требовалось от тайных анархистов, – тщательно замаскироваться словами. Подходило все – от «пролетарского туризма» до «пролетарского же интернационализма».
Один из главных принципов анархизма – самоуправляемые общественные организации взаимопомощи, созданные на уровне городов или районов без уплаты членских взносов и списочного состава. Именно такую организацию удалось создать в 1921 году при Московском городском доме учителя, располагавшемся тогда еще в Леонтьевском переулке. Во главе самодеятельной организации стоял 22 летний выпускник исторического и географического факультетов Московского университета московский учитель Михаил Михайлович Шмелев (1898–1982). Названия она носила разные – семинар учителей туристов-краеведов, туристическая секция, позднее – клуб учителей туристов-краеведов имени А.Ф. Родина. При городском Доме учителя она существовала более 45 лет, покуда в год 50-летия Октябрьской революции очередная директриса из отставных комсомолок не попросила учителей-туристов выйти вон.
Туристическая секция работала очень активно не только по организации туристических походов. Еженедельно, кроме летних каникул, в Доме учителя собирались своеобразные семинары, куда приглашались интересные люди – от наркома Луначарского до Ираклия Андронникова. Во время войны занятия семинара прекратились. Михаил Михайлович Шмелев ушел добровольцем на фронт, в дивизию Народного ополчения Бауманского района, хотя по состоянию здоровья был негоден вчистую – тяжелейший врожденный порок сердца.
В 1943 году семинары возобновились. Их возглавил старший соратник Шмелева по туристической работе среди школьников Александр Феоктистович Родин, руководитель исторического кружка при Московском городском доме пионеров. Учительский семинар в Москве пользовался большим успехом. Его так и называли – «родиновский». В гостях у московских учителей тогда побывали многие герои войны, артисты ведущих театров, писатели. Главное же – именно здесь зародилась идея празднования 850-летия Москвы. Александр Феоктистович как-то пригласил на выступление бывшего царского генерала и графа Алексея Алексеевича Игнатьева, автора обширной книги воспоминаний «50 лет в строю». Обласканный властью генерал и простой учитель нашли немало общего.
До Великой Отечественной войны слова история Отечества, патриотическое воспитание находились под строжайшим запретом. Суворов, Нахимов, Кутузов именовались не иначе как царские слуги-прихлебатели, а вовсе не великие русские полководцы. Они возвратились в идеологическую жизнь страны только в самые тяжелые дни войны, когда большинство «пролетарских идеологов» геройствовали на ташкентском фронте и «не пускали гада до Ашхабада».
