Czytaj książkę: «Нити взглядов и судеб», strona 6

Счастье

Счастье – это поток горячего воздуха, разливающегося у тебя в крови. Вихрь жизни уносит тебя вверх, в такую даль, где мерцают только звезды. А ты горишь ярким солнцем и освещаешь собой мир. Это такой мир, где радужный фейерверк освещает море, кружит тебя в потоке вселенной, радостной и светлой, как сама жизнь. Переполненность невыразимой любовью и радостью, поток света, улыбки, друзья, их тепло, радость быть снова дома, радость БЫТЬ.

Можно бесконечно удивляться неисповедимости путей, которыми ведет тебя жизнь. Но всякий раз убеждаешься, что находишься именно там, где должен быть. Нужно иметь смелость, чтобы принять счастье; нужно совсем ничего не бояться, чтобы любить; нужно быть очень сильным, чтобы радоваться жизни. Как ни странно, быть счастливым, любящим и радостным порой бывает очень трудно, даже когда все это уже пришло в твою жизнь.

Почему иногда людям бывает так трудно поверить в свое счастье, зачем мы прячемся за стеной дождя, боимся раскрыться для любви? Истинный рисунок жизни на стекле, в небесных слезинках распознать, распахнуть душу и обнять весь мир, в любви утонуть, узнать, наконец, что это такое, хоть на миг почувствовать, прикоснуться к этому волшебству, не бояться приобрести, не бояться сделать шаг навстречу Божьей воле, ведь любовь уже пришла в твою жизнь. Узнай ее.

Красота спасет мир

Красота спасет мир… Вся красота мира в наших сердцах – это спасение мира.

Наши сердца, полные красоты этого мира, – спасение. Мир, полный красоты наших сердец, – спасение.

Любовь, заполняющая собой время, свеча, горящая от дыхания солнечного образа, море, полное гармоничной тишины, вечно застывшее и вечно полное любви и красоты… Искрящаяся глубина слов – поверхность гладкая, непоколебимая, сильная своим спокойствием. Мир полон красоты. Он не может быть не спасен.

Осень

Осень – роскошь для тех, кто ценит вкус терпкого вина и оттенки горького шоколада, для тех, кто умеет в пожухлых листьях увидеть диковинный ковер, детали которого хочется бесконечно рассматривать. Кто в прохладе воздуха ощутит привкус свободы и одиночества, предчувствие начала чего-то нового и завершения чего-то прошедшего, а в золоте листвы сможет увидеть несметное богатство, брошенное к нашим ногам. Это просто новый этап, обещающий так много… Тепло объятий, принятие себя и начало своей личной осени, любви к ней, умение видеть в ней, то есть в себе, особенную, взрослую красоту…

Есть те…

 
Есть те, кто, дыша морозным воздухом ночи, чувствует
волшебство жизни;
Есть те, кто может оживить своей песней камни;
Есть те, кто живет так быстро, насыщенно и плотно, что не
оставляет себе даже щелочки, замочной скважины, в которую
можно увидеть истину, живет так интересно, что не нуждается
ни в чем более, ни в чем, что может выйти за рамки земной
успешности;
Есть те, кто думает и судит обо всем так привычно громко, что не
может расслышать чье-то еще мнение;
Есть те, кто так заигрался в свою популярность, что перестал
слышать даже голос своей души;
Есть те, кто больше всего нуждается в своей маме;
Есть те, кто рад сбежать от города, машин, шума и слиться
с природой, и те, для кого тишина – самый желанный друг,
для кого чистота и светоносность – самое желанное состояние,
а скрип снега под ногами и свет звезд – самый драгоценный
подарок;
Есть те, чей внутренний огонь не гаснет ни при каких жизненных
передрягах;
Есть те, кто живет на земле для того, чтобы здесь стало светлее;
Есть те, чья главная работа – создавать новую жизнь или
создавать красоту;
Есть те, кто не может ни дня без творчества;
Есть те, кто научился быть счастливым,
и есть те, кто не научился…
 

Иногда

 
Иногда я скучаю по этому чувству…
близости такой, когда нет ничего между нами и в нас, что
отделяло бы нас хоть на капельку друг от друга… по чувству, когда
мы слились,
срослись друг с другом каждой клеточкой, стали дыханием
одним, растворились нежностью друг в друге…
Иногда я скучаю по нам, свободным…
таким, которые бегут босиком по берегу моря, наступая на теплый
песок, держатся за руки, безмятежно смеются,
смотрят на звезды, смотрят друг на друга и не могут наглядеться,
нарадоваться,
не могут разомкнуть объятий,
никуда не торопятся, видят впереди вечность…
Иногда я скучаю по нам, незаземленным… устремленным в небо,
чистым духом, помнящим всегда, кто мы и откуда, умеющим
пламенно молиться, горящим желанием служить Богу,
живущим для того, чтобы дать Ему проявляться через нас везде,
ежеминутно…
По красоте неба, если смотреть поверх облаков. По чувству, когда
всех любишь и все любят тебя. Когда не думаешь о времени.
Когда влюблен, опьянен весенним воздухом,
солнцем и птичьим пеньем.
Когда не чувствуешь под ногами земли и ее притяжения.
 
 
Скучаю по своим крыльям, по чувству полета, по своему
настоящему имени;
по самой себе настоящей – той, что творит поэзию, самую
прекрасную и тонкую, творит и дарит всем самое настоящее
волшебство.
По отсутствию необходимости подбирать и использовать слова,
чтобы быть понятым, вообще по чувству, что ты понят и принят
безусловно, такой как есть.
 
 
Иногда я скучаю по этому чувству… близости к Отцу, скучаю по
Его глазам, Его ладоням, Его улыбке, по Родине небесной, по
ощущению себя ребенком, любимым и нужным.
 
 
Иногда я скучаю по Материнскому теплу, по Ее голосу, по вкусу
Ее молока, по ощущению себя внутри Ее родного лона, по стуку
Ее сердца, по Ее любви, по тому, ни с чем не сравнимому чувству
быть – частью – Нее.
 
 
Иногда все эти чувства для меня реальны.
 

Что, если…

Что, если просто свою жизнь слагать из дел, из самых настоящих дел веры без оглядки на мнения других, без страхов, что скажут; просто жить, радуясь каждому дню, просто наслаждаться жизнью и делиться с другими этой радостью, этим светом, этой бесконечностью, что тебе открывает космос, и, несмотря на свои падения и неудачи, несмотря на то, что ты лучше о себе думал, чем оказался на самом деле, несмотря на всю горечь и разочарование, продолжать двигаться вперед, продолжать делать свое дело… иметь мужество… обрести полноту жизни и счастье бытия… это возможно.

Настоящие люди

Ничего так просто не дается

Нам в этой жизни —

Закон таков!

За счастье надобно бороться,

И за мечту, и за любовь.

Игорь Тальков

Я люблю, уважаю, ценю настоящих людей. У них совсем другие глаза. Их единицы. Чтобы стать настоящими, им пришлось пройти через многое, потерять многое, дорогое, ценное, иногда потерять все, даже себя. А потом возродиться, как птица Феникс из пепла, найти себя, найти новые, подлинные сокровища, утвердиться в своем выборе и своем пути. Неминуемо этот путь лежит через боль, смерть, непонимание, одиночество. Неминуемо. Если вам кажется, что можно как-то иначе, то вот вам правда: иначе нельзя. Этим путем прошел даже Христос. Если вам кажется, что жизнь должна всегда быть легкой, приятной, гладкой, комфортной и сытой, то вы идете в никуда. Вся эта модная успешность и позитив, акцент на потребительство – суперловушка.

Если вы все время пытаетесь избежать боли, без этого бесценного опыта вы не будете расти – ни в глубину, ни в высоту. Любой рост, в любой сфере, истинное раскрытие потенциала возможно только через преодоление себя, через труд до пота и крови. Это неприятные истины, на которые мы всегда хотим закрыть глаза. НО если, не побоюсь этих громких слов, БОГ действительно вас избрал стать Его со-работником (не теоретическим каким-то, а реальным) – рано или поздно вам придется пройти через все это. Будьте готовы и радуйтесь.

Поэтому большинству людей этот узкий путь не нужен. Или они тешат себя мыслью, что прокатит, отсиживаясь в своей теплой норе, избегая этих странных «неудачников» и «изгоев», избегая любых попыток выйти из зоны комфорта, чтобы не запачкаться. Но однажды они будут разочарованы.

«Я взвесил тебя, и вот ты легче пустоты…» – скажут им там. Потому что за одного битого семь небитых дают. «Некоторые люди будут сейчас при жизни испытывать то, что проходил Христос», – сказала как-то моя духовная наставница. И это происходит. Потому что, не вкусив этой Его боли, мы не сможем с Ним соединиться, не сможем утончиться так, как должны. Обрести большое, любящее людей сердце, неравнодушное, сочувствующее, неэгоистичное, открытое, солнечное можно только этим путем. А сытое брюхо к молитве глухо, и к боли ближнего глухо, и слепо, и даже дальше круга своего обывательского комфорта и бесплодного, псевдодуховного благочестия не продвинется. В этом месте ваше эго может начать бунтовать и приводить массу интеллектуальных доводов, оправдывать себя, но в глазах Бога вся эта земная мудрость есть безумие, а мудрость духовная всегда была и есть безумие в глазах душевных (не духовных) людей.

Евгений Разумов

г. Кострома

Родился в 1955 году в Костромской области. Выпускник Литературного института им. М. Горького. Член Союза писателей России и Союза писателей XXI века. Автор десяти сборников стихотворений, а также публикаций в альманахах и журналах: «Литературная учеба», «Дети Ра», «Волга», «Подъем», «Русский путь», «Губернский дом», «Костромской собеседник», на сайтах «Российский писатель», «День литературы», в интернет-журналах «Парус», «Новая литература» и других изданиях.

Лауреат областных литературных премий – имени И. А. Дедкова (2015), имени Ю. В. Бекишева (2023).

Из интервью с автором:

– Работал актером драматических театров в Орске, Мичуринске, Костроме, литконсультантом-редактором регионального отделения Союза писателей России, корреспондентом, ответственным секретарем и главным редактором в периодических изданиях.

© Разумов Е., 2025

«От человека – тень лишь. Волос, увитый лавром…»

Памяти Иосифа Бродского

 
От человека – тень лишь. Волос, увитый лавром.
По пейзажу можно выйти к реке. Оттуда —
вечность не за горами. Жизнь остается скарбом
на берегу. У сердца кончилась амплитуда.
 
 
Странно: причина смерти в том, что другие живы
и кислорода детям надо оставить, внукам…
Он повторял: конечна видимость перспективы.
На пейзаже точка эта висит над лугом.
 
 
Там протыкает небо небытия иголка
и увлекает нити взглядов земных и судеб.
Чистой воды эклога, где и бродить-то долго —
грех. Мы уснем с надеждой: на небесах – разбудят.
 
 
Он не проснулся – кожей, профилем на кровати,
к пепельнице рукою, на потолок улыбкой…
В смокингах ли хоронят за океаном, кстати?..
Глупый вопрос, конечно. Реквием пахнет скрипкой.
 
 
Тихо скрипит иголка, там – по-над лугом. Точка.
Времени и пространству. Координатам света.
В ворох газет упала от некролога строчка.
Сквозь пейзажа нити нитка судьбы продета.
 

«Питер Брейгель висит на стене…»

 
Питер Брейгель висит на стене.
Лед в шестнадцатом веке прозрачен.
За окном машет варежкой мне
алконавт дядя Паша Темпачин.
 
 
Мимо льда прудяного везут
сено на нидерландской телеге.
Дядя Паша бывает разут,
все от альфы пропив до омеги.
 
 
Но сегодня он – кум королю.
Кабана закоптили в трактире.
Машет варежкой. Вдета в петлю
лисья тушка. Пудовая гиря
 
 
дядю Пашу уже не гнетет —
«вота пензия… тута, в кармане…»
Зря спешит. В магазине учет.
На коньках тут и там – поселяне.
 
 
От заснеженных скал холодок
вдоль спины. Дядей Пашею пропит
на Россию взирающий Бог.
А замерзшие ноги торопят.
 
 
Скинуть обувь и эля глотнуть.
Смазать пику, чтоб не заржавела.
Дядей Пашею избранный путь
вдаль уводит тщедушное тело.
 
 
Ну и что… Мне бы эля глоток…
Да чумы чтобы не было боле.
А над дядею Пашею – Бог
во своей поднебесной юдоли.
 

«Воздуха мало и хлеба немного…»

 
Воздуха мало и хлеба немного
в комнате той.
Малые дети просят у Бога
булки простой.
 
 
Ангел с авоськой придет, горемыки.
Спите пока.
Будет там хлебушек в виде ковриги
и кренделька.
 
 
Будут и масло, и даже колбаска
(верится мне).
Это, наверное, все же не сказка —
ангел в окне.
 
 
Из гастронома шагает в пальтишке,
крылья сложив.
Дверь приоткроется. Плюшевый мишка
(все еще жив)
 
 
примет авоську и лапкой помашет
ангелу вслед.
Снег ничего никому не расскажет
(ротика нет).
 

«Мальчик сидит на веранде с гербарием…»

 
Мальчик сидит на веранде с гербарием
либо коллекцией бабочек вотчины,
экспроприируемых пролетарием,
с буржуазией поскольку покончено.
 
 
Гольфы, и шорты, и галстук по-аглицки,
кресло плетеное, муха жужжащая.
Снимет фотограф в Когдатобывалецке
мальчику это его настоящее.
 
 
В будущем времени, глядя из Кембриджа,
в мальчике прошлом утопит сознание
некто Эн Эн, упорхнувши колибрийше
от немоты своего осязания.
 
 
В памяти вынырнув где-то под Вырою,
кресло очистив от пыли и копоти,
мальчик сквозь пальцы, натертые лирою,
время увидит, что прежде могло быть и…
 
 
И не свершилось в российском периметре,
и не досталось ему вместе с бабочкой,
чья адмиральская лента повытерта —
пусть не копытом – кухаркиной тапочкой.
 

«Год назад под наркозом я нюхал цветы…»

 
Год назад под наркозом я нюхал цветы
из железа, из меди, из платины даже,
не скрывая от скальпеля ни наготы,
ни другого, увы, своего антуража.
 
 
Медицина, конечно, спасала меня,
но кузнечик стучал по своей наковальне
молоточком ЗАЧЕМ, молоточком ФИГНЯ.
Знак вопроса висел надо мной вертикально.
 
 
Это с капельниц в сердце стекала вода.
В ней плескались то две, то четыре русалки.
«Я – бессмертный», – хотелось подумать тогда.
Рядом дядю везли на его катафалке.
 
 
«Дядя Витя?! Опять?.. И опять – лесоруб?!»
И рука с топором помахала мне вяло.
Три русалки поплыли на о. Итуруп,
а одна улеглась под мое одеяло.
 
 
Это грелка со льдом согревала меня.
Это я отнимал у кузнечика молот.
«Дядя Витя, а смерть – это тоже ФИГНЯ?..»
«Это – СПИРТ. Если только стакан не расколот».
 

Винсент Ван Гог «Едоки картофеля»

 
Свети им, керосин! Согрей их, черный кофе!
Но главное – насыть, картофель молодой!
Распятие к стене прибито. На Голгофе
осела копоть дней, пропахшая едой.
 
 
А без нее куда? На кладбища Брабанта,
где черная земля просеивает плоть.
Нет, ходики идут. И согревает гланды
кофейная бурда. И соли есть щепоть.
 
 
Землистого лица улыбка не коснется.
И даже Бог во сне, наверно, не придет.
Но надо как-то жить, коль есть на небе солнце
и отдает земля корявый корнеплод.
 
 
Посыпь его сольцой и нацепи на вилку.
И ощути спиной тепло от очага.
Мурашки побегут по грязному затылку.
Блаженно поскребет затылок тот рука.
 
 
Ну вот и хорошо (глаза бы не глядели).
Ну вот и ладно (все по лядвеи в земле).
А за окном уже подобие метели.
Подобие луны чуть теплится во мгле.
 

«Луна над головой – еще не нимб, дружок…»

 
Луна над головой – еще не нимб, дружок!
С подарками войдешь – душа остолбенеет:
пять личиков детей тебя возьмут в кружок.
Родимых палестин хвоинками повеет.
 
 
Хотя бы раз в году должна напоминать
икону та земля, где выпало родиться.
Пять личиков детей свою обступят мать —
с подарками уже. Минуту будет длиться
 
 
приход снеговика, прохожего, калош
прапрадедовых, сна о Божьем человеке.
Не возгордись, дружок!.. Ко всем ты не придешь.
В толпе хотя бы ты не оттолкни калеки.
 
 
И может быть, тогда зачтет тебе Господь
и желтый апельсин, и марципан зеленый…
И может быть, тогда ты оправдаешь плоть,
что в этот мир пришла, другими заселенный.
 

Питер Брейгель «Перепись в Вифлееме»

 
Цедят вино из бочки. Режут свинью на ужин.
«Да Вифлеем ли это?» – спросит усталый путник.
Хмуро кивнет прохожий. Голос его простужен.
Мальчик на льду играет, в прорубь макая прутик.
 
 
Возле гостиниц тесно. Перепись потому что.
Даже хибара ведьмы, что не сожгли когда-то,
служит сегодня кровом. Чаем поит старушка
тех, что бросали камни. Пьют, ничего, ребята.
 
 
В общем, денек обычен, кабы звезда не висла
вон, где из меди флюгер, кабы не эти двое:
женщина и мужчина (что им земные числа
переписи какой-то, если в душе – такое!..).
 
 
Ставни скрипят и двери. Нет под луною места,
видимо, для Младенца. Только в пещере разве.
Где-то гудит волынка. Где-то звучит челеста.
Ослик жует солому. Бычьи грустны подглазья.
 
 
В общем, и ночь обычна, кабы не свет небесный,
кабы не стук Младенца ножкой внутри Марии…
Что остается миру – свет Рождества исчезни?..
Каменный шар, откуда в небо глядят слепые.
 

«Тебе придумают судьбу, которая – другая…»

Внуку Саше

 
Тебе придумают судьбу, которая – другая.
А та, которая хранит, кому-то не нужна.
И запакует чемодан слона и попугая.
(Не пикнет даже хоботок у этого слона.)
 
 
И этот плюшевый народ уедет на бибике —
туда, где будет хорошо (кому-то – не тебе).
А я?.. Я, мальчик, напишу вослед четыре книги.
О чем?.. О том, не значу что уже в твоей судьбе.
 
 
Я не сопьюсь среди зверей – енота и собаки,
точней – енота и кота. (Собаки тоже нет.
Она сбежала без тебя, точней – ушла в дворняги.
Такая плюшевая вся. И погасила свет.)
 
 
Я просто тихо закурю на кухне сигарету.
(Хотя лет десять не курил.) Еще – утру слезу.
Ведь я отсюда никуда, мой ангел, не уеду.
Ведь я енота и кота тебе не привезу.
 
 
Туда, где будет хорошо (кому-то), вероятно.
Молиться буду о тебе, мой мальчик, где-то там.
Судьба?.. Моя – уже прошла. Прошла уже – и ладно.
«Храни твою судьбу Господь!..» – шепчу я городам.
 

«Там, где дерево-петрушка…»

 
Там, где дерево-петрушка,
там, где дерево-укроп,
обитает мышь-норушка
посреди звериных троп.
 
 
У нее есть рукомойник,
керосинка, чемодан,
что оставил муж-покойник,
в бескозырке капитан.
 
 
У нее есть раскладушка,
стол обеденный, утюг…
В общем, славно мышь-норушка
все расставила вокруг!
 
 
Жаль, что ростиком не вышла, —
не дотянется никак
ни до чая, ни до вишни,
ни до кренделя, где мак.
 
 
Жаль, что осенью на дачу
кто-то вешает замок,
и она в потемках плачет
под иконкою, где Бог.
 

«Еще не выпал снег, но щурятся сороки…»

 
Еще не выпал снег, но щурятся сороки.
На постоялый двор. На лодку рыбака.
Ледок уже сковал окрестности эклоги.
А здесь пока тепло и хорошо пока.
 
 
Охотники бредут по двое и по трое.
Собаки их борзы (видали кабана).
Я (если человек) – пилю, строгаю, строю.
Я (птица если) – жду, когда придет весна.
 
 
Есть хворост и очаг. Есть котелок из меди.
И даже ложка есть. Была бы лишь крупа.
По этому пруду кататься будут дети
на костяных коньках (вон – целая толпа).
 
 
По той дороге воз опять покатит сено.
На постоялый двор опять придет зима.
Я (если человек) – теплей штаны надену.
Я (птица если) – пух пораспушу сама.
 
 
Все остальное есть и так уже в природе —
гармония земли и каждого куста.
Я (вроде человек) смотрю: я – птица вроде.
Про «когито» и «сум» спросите у клеста.
 

«Вы смените нас в этом городишке…»

 
Вы смените нас в этом городишке,
стирая наши блеклые фигуры
с обшарпанных фасадов Карфагена.
 
 
И ту, что веник держит у подмышки…
И ту, что смотрит из-под абажура
на Рим грядущий, кутая колено…
 
 
Вы – юны. Ваши боги не отлиты
из бронзы возле нашего фонтана.
И мрамор – все еще в каменоломне.
 
 
Оставив город вам, мы будем квиты
с эпохами Калигулы, Нерона…
(Да, впрочем, всех уже и не упомню…)
 
 
Мы растворимся среди вас эфиром,
случайным словом, брошенным в папирус,
надгробным камнем около Евфрата…
 
 
Дерзайте – между городом и миром,
который сам из электрона вырос!..
Но помните, что сменщики зачаты
 
 
и ваши…
 

«Клетчатая рубаха, банка от кока-колы…»

 
Клетчатая рубаха, банка от кока-колы
(мусорное ведерко, чтобы бросать окурок),
пишущая машинка (две), в остальном – глаголы
(пушкинские, конечно, но иногда – от у́рок),
память о Ленинграде, Вене, венецианских
зимах, когда камины не заменяют женщин,
сказанное со сцены или, допустим, наспех,
возле аэродрома, возле античных трещин,
где не звучит пентаметр, где, очевидно, сердце
помнит тебя мальчишкой возле, допустим, Тибра,
скрипка, в которой «шутка» будет звучать как «скерцо»,
яблока ли огрызок или, пардон, верлибра,
память о сыне (тоже смотрит из фотографий),
сорок четыре книги около чемодана,
здесь и Уистан Оден, здесь и Иосиф Флавий,
«Боинг» пересекает линию океана,
чтоб опустить на землю снова и снова, снова
чтобы начать сначала жизнь, и строку, и что там
в жизни еще бывает, перевозимо слово,
переводимо слово (лишь бы не идиотом),
«где этот шунт от сердца?» (мысль на краю кровати),
кофе (когда не надо), кот Миссисипи, точка
(нет запятых в кармане), кто-то идет в халате
по коридору, «память?» (памяти оболочка).
 

Гриша Брускин «Логии»

 
Сто сорок пионеров и тридцать пять людей,
имеющих карманы на гипсовом пальто.
Они идут куда-то (наверно, в Мавзолей).
Они стоят в шеренгу (по десять и по сто).
 
 
Один скелет проносит, другой проносит сноп,
а третий ловит птицу скворечником – дрозда.
Четвертый на планеты наводит микроскоп.
У тетеньки с карманом – на палочке звезда.
 
 
Сто сорок пионеров строгают все подряд:
скворечник, табуретку, трибуну, пароход,
скамейку, глобус, бочку, лопату, самокат,
песочницу, ракету, качели, пулемет…
 
 
Выпиливают слово они – СССР.
Вот лобзик, вот фанера, вот Родина. Валяй!
Что может быть прекрасней, чем потный пионер?
Лишь девушка с байдаркой из города Валдай.
 
 
О детская панамка и детские трусы!
Ужели никогда мы их не наденем уж?
О гуталин армейский и от кутюр кирзы!
Вы снитесь нам, мозоля культяпки наших душ.
 

«Эпигонами Бродского нам не стать…»

 
Эпигонами Бродского нам не стать,
потому что другая внизу кровать —
не из мрамора, нет, и вверху пока —
не из дуба мореного облака.
 
 
Да и вся-то судьба на клочке листа
уместится – до слез дурака проста:
не судил тебя Цезарь и прочий люд,
на чужбину не ждал ты когда сошлют.
 
 
И Ахматовой чай разливал не ты.
Не твои Ленинград разводил мосты.
Так чего же грустить, ковыряя нос
авторучкой, строча на себя донос?..
 
 
Он не нужен ни Вечности, ни ЧК.
Доживи до логической ТЧК.
И на свадьбе у внука допей компот —
вот от бронзы рецепт и лекарство вот.
 
 
А они окисляются пусть в веках.
Пусть помет засыхает на их венках.
От мореного дуба свербит в носу.
Хватит сосен на всех в костромском лесу.