Czytaj książkę: «Нити взглядов и судеб»

© Составление, оформление. ООО «Издательско-Торговый Дом „СКИФИЯ“», 2025

Предисловие

Нитка судьбы держит бусины жизни, не давая им раскатиться. Нитка натягивается, а мы добавляем еще и еще – нанизывая новые.

I
Что-то от веры в чудо

Маргарита Озерова

г. Люберцы, Московская область

Родилась в Москве неподалеку от улицы Павла Корчагина, дважды жила в Петербурге, окончила РГСУ.

Из интервью с автором:

– … хочу опубликовать целиком повесть «Япония сквозь призму моего сна» (первая часть в 22-м томе АЖЛ). Хочу убедиться, что мою самую древнюю сагу под названием «Коктейль Караваджо и змейка Оккама» я завершила. Она для меня особенная, была даже под рабочим названием «Третья дхьяна». Хочу «пить кофе и смотреть на тюльпаны» хотя бы иногда. Вернуться в Москву, из которой опрометчиво уехала. Умереть на Новом Арбате или пролететь над ним. Там Литмузей, где в юности работала. Там нашла немецкое издание репродукций Вермеера. Как же хорошо Янковский играл Волшебника в «Обыкновенном чуде»! Если бы он это устроил…

© Озерова М., 2025

Я скоро упаду

Посвящается моему другу Сергею,

мастеру Криспи, дочери Варе

и сыну Рафаилу

 
Я выплакала слезы, душу… Вечер.
Меня позвать? Я выплакала все.
Колокола играли мне навстречу.
Сидел за рюмкой голубок Басё —
оранжево-зернисто-тайноглазый.
Неважное, незначащее все.
Колокола звонили в эхо-разум…
А я треклято: дождики в окне,
они такие, словно в море рыбы,
еще подальше, вечности извне —
неявен путь, но мне как путь: Спасибо!
 
 
На улице Садовой лужи… Лужи!
Среди чужих паломников светло.
А я тебя превозмогу и стужу —
молитва Будды, голосок-стекло!
Оранжево-зернисто-тайноглазый.
Я, думая, что выплакала зло…
Колокола упрямые – три раза…
Звонящие в пробитое музло,
растянутся, опаздывая в росте
и вверх, и вширь… Я скоро упаду.
И в будущее, разлетаясь в кости,
на косточках – скелетиком во льду —
и в прошлое ведь, ставши откровеньем
паломников (!) – индеец-полонез…
Мой дух снесло неправильно – оленем,
запутанных рогов в просвете – лес
 
 
в будяще-снежном зареве вулкана…
последнего. Поэт вернулся, го!
 

«Я смотрю из зелени…»

 
Я смотрю из зелени,
Самой зелени.
И в огня я пламени,
Самом пламени.
Я живу во времени
Не по времени.
И в любом названии
Без названия.
У меня желания
Всех желаннее,
И мое пощение
Всех отшельнее.
Это заклинание
Заклинания.
Это отпущение
Отпущения.
 

Пред-Реквием

 
Иду по коридору из дождя,
И огненными шариками сверху
Призывы молний. Мы живем скорбя,
Но начинает Зиму славить эхо:
 
 
Жизнь проста. Приговор… затемняющий двор.
Лик прожектора там… где окончен простор…
 
 
Секунды затихают на беду.
Мы бесконечны? где мы? что мы? кто мы?
Разочарованно бреду в саду,
И каждый шаг в толпе – разочарован.
 
 
Жизнь проста? За углом словно остров и дом —
Соло ветра – ромашка худая.
По стене – тьма крыла – это будет потом…
 
 
Листья осени, с крыши сигая…
Конь-волна, конь-янтарь и конь – черный маяк,
 
 
Свет беды не направишь, пока я твоя. —
Как дракон надо мной трехголовый.
Я не знала, что есть это самое Я,
Посвященное играм – врагам, и друзьям,
Я – безвестное – миру обновой!
 
 
В яркой сини лазури немного тепла —
Это жизнь перед бурей в хоругви взяла.
Раз уж вышел на поле кузнечик —
Буду там, где предстанут поля-тополя…
На коне я промчусь, человечек! —
 
 
В янтаре-пескаре – и воде-кобуре.
О сыпучий рассвет – бог куриный,
 
 
Все ошибки вонзающий в спину!
Человека волна раскачает в зарю,
 
 
Натюрморт и пейзаж превращая в аллюр.
Не дождусь я портрет абсолютно.
Трехголовый аллюр не седлать никому…
Где-то дао поет… Я поверю ему —
Детский профиль и корка приюта.
 

Имбаланс

 
Неужели больше имбирного чая
с имбирным медом не будет?
Заклеят губы эспрессо
и положат под темя
          большую руку,
гибкую руку ската?
 
 
Слушай, Поэт,
я не знаю, сколько тебе лет,
твое живое уже закопало скелет,
а мертвого в мире подлунном нет,
в мире хрустальном нет,
в мире…
 
 
Жалкое Баттерфляй,
розовой бабочкой спящее
в январе…
сахарно на дворе.
 
 
В мире горит свеча
горестно так,
прощай!
 
 
Уплываю в небо зеленой чайкой.
Сицилия стала позором,
Соленым ветром – орешки.
Продавцы оценили житийный воздух
в полоткровенных лиры.
 

Из этюдов с Караваджо и Роденом

1

 
Верую…
«Аве Мария»
В храме ночном звучит,
Солнечный луч рождая,
Водит рукой его.
В доме пустом блаженства
Суд времени замолчит.
Многие славят Бога,
И более ничего.
 
 
Руки, которые могут
Эхом пройти меня…
 
 
Я их огонь ревную.
Как ревную его!
 
 
Пусть я себя разменяла,
Опять неразменна я!
Ты в меня засмотрелся —
И увидел Его.
 
 
Кто Он – души Вседержитель —
Лето? Зима? Весна?
Шепчет любовь земная:
«То, что я для Него».
Четыре времени года —
Лишь цикл земного сна,
Преображенье страданьем
И более ничего.
 
 
Руки, которые могут
Светом пройти меня…
Зрячий под сильным сводом,
Ты ведал душу Его?
 
 
«Ведал лишь стужу камня,
Прикосновенье дождя —
Ожидания годы,
Силы
Прочь унесло…»
 
 
Раны мои ты целуешь.
Это больше, чем плоть.
Вечер долгого рая…
Бедная моя мать!
Я за тобой не знаю,
Что возможно вернуть, —
Хоть слезинку дождинки,
А более не собрать.
 

2

 
Гордый свет спокойных фар на травку.
Дождь прошел. Откликнулось в душе.
Римский день для питерской затравки,
Для московских клопиков и вшей.
 
 
Каждый был язычник, понимая
Жизнь свою как тела ручеек.
Как оно течет, в траншеях тая,
И выносит мусор вдоль дорог,
 
 
Вымывает свет, и духовенства
Темных бездн упрямство познает.
Караваджо ради совершенства
Никого с утра не узнает:
 
 
Вместо твари – Божии затраты —
Светлых слез, и красок, и лучей.
Все иное – от большой расплаты
До морщинок старости твоей;
 
 
Скорлупа яйца, цветок в кувшине.
Молоко разлито на столе.
Щедрый день – укор твоей гордыне
И урок смирения на дне.
 
 
Как велик волшебник дня и ночи!
Хлеб крошит, слагает мне стихи,
Зная, что любой чернорабочий
Будет только счастлив смыть грехи;
 
 
Увидать, что виделось впервые,
Никому другому не далось,
Вытянуть натруженную выю —
Лебедем пройти любовь насквозь.
 
 
Я люблю Тебя, и в этом дело.
Дух святой, строитель без преград!
Строишь Ты свой град для очумелых,
Невозвратных, не страшась затрат.
 

Сладкая жизнь путника. Звучание поющих чаш

Караваджо сегодня признанный гений, но как реальный человек – скорее символ, легенда и бренд XXI века. Как от человека от него остались: бисексуальность (даже неважно, насколько правдивая и в ту, и в другую сторону!); скитальничество – жизнь одним днем; его шпага, которой он дорожил и которую пускал в ход; его рыцарство (его приняли в рыцари на Мальте); убийство при игре в мяч в результате ссоры; доброта по отношению к слабым; гордость; верность друзьям и своему искусству; трагическая смерть скрывавшегося от врагов художника.

1

 
Милый, забытый, как Караваджо, —
путник с рапирой, трижды и дважды всем – эпатажный.
 
 
Всем – непродажный!
Встреч, откровений
многоэтажный
До-ом-м.
 
 
Тестом и вето ты не Про это¹;
вечером смотришь с тульи портрета. Горя не зная.
 
 
Счастью не нужен!
Доги Горгоны²
Плотью по лужам:
ДО-о…
 
 
Остов! – Являя – путнику биту.
Все тебя знают как бодхичитту³. Дверь неприкрыта.
 
 
Зеркало тоже.
След Аэлиты
в пыльной прихожей…
РЕ-э-е…
 
 
Только не в регби – Богу не вровень!
Хруст тишиною пролитой крови: в Ри-МИ-гие-ны-ы…
 

2

 
Госпитальеры – рыцари веры.
Нервы от Евы. Госпитальеры! Узы все у́же,
Тише,
сложнее.
ФА об уже́ я,
словно о Змее.
В четком единстве
Клятвеннослова
СОЛЬю ступенек
Свято-багрово
Чья-то расплата чашей законов.
Хочется брата, а не икону! Вытащить шпагу…
 
 
Рыцарем
веры.
В братстве, отваге —
Госпитальеры!
 
 
Нету пристанищ лучше похожих —
запертым сталью каменным ложем, гладью морскою,
братом Иудой,
ближним ли боем,
дальним ли чудом…
ЛЯ-а
Пре-свя-тая пре-да́вней Сирены…
Сцена немая. – Лучше за цену! Дверь неприкрыта,
Зеркало тоже…
 
 
СИ-и – дО-о-льче вита⁴
ДО-льше ито́жить?
ДО-о…
путь караваджо
 

Сражение в Оксфорде

Отче, Уильям Оккам! Помоги нам освоить твою науку о слабости абстрактных теорий и об очевидности особенного! Вся слабость наших заблуждений стоит на том, что мы верим «теоретической истине», которая разбивается о реальность и никогда не доказывает, существует ли объект или факт на самом деле. Достопочтенный начинатель, современник первых портативных органов и Данте Алигьери, ты знал, как разобраться в существовании и несуществовании. Нужно попытаться констатировать это нечто, и тогда мы увидим, что оно совпадает с особенным!

 
Оксфорд спорящий
– ватага
 
 
Вытаскивай брагу,
Вытаскивай стрелу!
 
 
На кулаках?
– Брысь на три шага! —
Бей с разбега,
чтоб
продырявить хулу!
 
 
Бродский⁵ в кепочке
и Оккам,
 
 
любовь к апельсинам,
не ровно? – ровно? – трем
 
 
Тайсоном бьешь
с разбега по стеклам?
О мой ро́нин!
Не повторишь ты сезон.
 
 
Время года каждое убывает;
Долей секунды
Надежное не живет;
Все особенно в мире и уплывает
В абсолютное,
Которого тает мед
 

«Как золотинка к золотинке…»

 
Как золотинка к золотинке —
Волна густая.
Внутри серебряная льдинка
И золотая.
Сосуд – игрушка. Боль – забвенье.
Всё перед краем.
Горят внутри стекла поленья,
И колба тает.
Я так любила незабудки —
В саду встречала.
А философия лишь шутка.
Я это знала.
 

Моя питерская ода

Посвящается Сергею Демёшкину

 
Вечный покой лейтенанту Шмидту!
Вот на Васильевском ветер смолк.
Место таинственное открыто…
Далью морскою – кровью – омыто —
Долг и покой. Красота и Бог.
 
 
Хоры из прежней высокой доли
И «Лакримоза» поется от…
Тяжестью ноши и силой воли
Первой любви… караваном соли
Над Петропавловкой снег пойдет.
 
 
Рынок Андреевский; кошки снова.
Кто их здесь кормит? Одна жена.
Я улыбаюсь звездам Иова.
Входом отдельным дом Гумилёва.
Я и хочу горевать одна!
 
 
Как я стремилась к неправде, люди!
Плачу на кладбище в час иной.
Как я писала о чуде-юде —
Вот оно бродит теперь за мной!
 
 
Белое платье еще белее
Светит сквозь сажу…
 
 
Работы маг —
Демон – из медленной речи вея
В Тихвина липовую аллею —
В длинные косы вплетая мак…
 
 
Что Черномору, а что Руслану
Хворь неотвязная – красота,
Если для каждого смерть желанна,
Словно единственная мечта?!
 
 
Абрис ресниц разъедает душу
В поле, укутанном грудой тел.
Я понимала того, кто лучше
Слышал себя через решку стрел.
 
 
Смерть по мосту уходила долго
И возвращалась потом опять.
Всё любовалась своей дорогой.
Как живописно по ней гулять!
 
 
Тут и военные, и курсанты.
Площадь Австрийская вся в лесах.
И как стропил молодых талантов.
«Эй, не запутайтесь в парусах!»
 
 
Ночью фанаты футбола, рока
И алкогении у витрин;
Но поднимались на лифте боком —
Рай для крылатых больших мужчин… —
Питерский лифт… А этаж был пятый.
В кухне огромной свой жир топить.
Может быть, париться рановато…
Над Телебашней встает раскатом:
«Ах, поздновато уже бурлить!»
 
 
Комната здесь – цитадель уюта,
Цепкий художника флюгер-взгляд.
Пуха снежинки в окне: причуда —
Или проспекты легко парят?
 
 
Миг островной – как любовь в Китае:
На раскладушке под крепкий чай,
Словно в тиши караван-сарая,
Я над Арбатом во сне летаю:
Гоголь внизу, а чуть сбоку – май.
 
 
Пушка палит – метроном наивный…
Золото скифа впишу в мираж.
Волк наложил свою лапу-шину
На черепашью коробку-спину —
На под окном-под мостом пейзаж.
 
 
Учат творить – не дворы, да парки.
Смысл рождается от буйков.
В ящичек с мелом сложу огарки;
Площадь Тараса Шевченко – жарко…
И напишу свой роман веков.
 

Дебют совершенства

1

 
Камень твой. И здание твое.
Знаю, ты идешь своей дорогой,
Как когда-то тополь у порога
Рвался ввысь, где не было ее —
Девушки, обманщицы, мечты,
Золотоволосой недотроги…
Книгу принесут единороги.
В книге не разрезаны листы.
 
 
Ты умеешь вовремя уйти,
А потом, как ласточка, вернуться —
Только из желанья прикоснуться
К сердцу человека по пути.
 
 
В жилках мрамор; в крапинках гранит.
Дерево в костре лежит глубо́ко.
Плачет тополь, срубленный высо́ко,
И в ушах его – огонь звенит.
Вот такая тайна – для чего?
Для повиновения пред Богом,
В чувстве непременно одиноком.
Нет другого в мире ничего!
По привычке или по душе
Долго-нудно принимать решенья…
Камень твой. И здание спасенья
Будет там, где выбрано уже.
Что за тайна? Что за приговор?
Что за горечь неумелых судеб?
И бывает, долго плачут люди,
Видя этот твой прощальный взор.
Неужели буду плакать я
Или плачу слишком даже рано?
Кто из нас Онегин, кто – Татьяна?
Кто владеет тайной бытия?
 

2

 
Не тревожьте мой мир, не тревожьте!
Этот мир был задуман на славу.
Только снег превращается в дождик.
Это Дух или Римское право?
 
 
И поэмы слышны среди ночи.
Тает звук – и уходит блаженство.
Тают к старости губы и очи.
Остается дебют совершенства.
 
 
Капли водки и капельки кофе.
Капли сна на чужом фортепьяно.
Я увидела голубя профиль.
Но куда улетаешь ты рано?
 
 
Я искала провидца, а вечер
Наступает. И я так устала.
В перезвоне шагов бесконечен
Твой уход от меня и вокзала,
 
 
Это истинный тон – за порогом
Остается немое начало.
Я так жду совершенного слога,
Чтобы песня во мне прозвучала.
 
 
Эхо дарит уход и надежду.
Между ними тепло лабиринта.
Я скитаюсь, и там моя нежность
Уподобилась капельке флирта.
 
 
Но давай все забудем, забудем.
Будет жизнь. Бесконечная нежность.
Мы уедем, и там все обсудим.
Твой дальнейший уход в безнадежность.
 

3

 
Ты стал другим. Ты растворился.
В весенней комнате листва.
Ты в этот мир ко мне явился
Как связь поэта и вдовства.
 
 
Но смерти нет. Я бестолково
И слишком длинно говорю.
И каждое вмещает слово
По якорю и словарю.
 
 
Возможно взять и искалечить.
Но как не взять и увести?
А ты мне на ухо щебечешь,
Орфей, бессмертное «Прости!»
 
 
Прощу, тебя не понимая
Во сне, в мечтах и наяву.
Не понимая, умираю,
И, умирая лишь, живу!
 
 
И пахнет вдруг в метро салатом,
И перцем чили, и кафе —
В вагоне поезда крылатом,
Летящем к аутодафе.
 

Колыбельная для поэта

 
Колокольчик привязан к руке.
Незабвенно-проклятый бином.
Дочь Израиля в чистой тоске
Подметала струящийся дом,
А шуршало – в осеннем лесу…
Пел о чем-то не мальчик, но гей:
 
 
«Я тебя на руках понесу,
Иисусе, ты обнял детей.
И прекрасною кровью на стол
Я тебя никогда не отдам.
Ведь тотем⁶ – это все-таки пол,
Сладострастная запись к богам.
Я не выпью и капли. Я нем.
Я скорее у пагоды прям.
В написании добрых поэм
Разорю и украшу твой храм.
Я топчу твоей сакуры цвет.
Я молчу о тебе и ропщу,
Потому что в созвездии лет
Я срываю с тебя по плющу.
За тиарой не видно зари,
Иисусе, не слышно цветов.
Твой родительский храм на крови
Возрастает в одном из миров.
Все поэты – твоя голова.
Все художники – те же слова…»
 
 
Тихо падала с неба листва —
Очень сладкая, как пахлава.
 
 
И ответила песня: «Есть то,
Что никто не захочет отнять…
Потому что… не знает никто,
Потому что не в силах сказать».
 

Песня девушки шекспировских времен

 
Юность – минуты полет.
Девушка – лед и горенье.
Крутится мир от рожденья;
Вянет цветок и цветет.
 
 
Время
         улыбку дарит…
Время – любовь и разлука.
Многие любят от скуки.
Многих любовь веселит.
 
 
Веришь? – другое приму.
Лучшее – все-таки жалость.
Мир изменяется малость;
Жалость – начало всему.
 
 
Жалость, которая все,
Все подчиняет свободно.
Спой мне, певец благородный!
Скоро нас смерть унесет.
 
 
Юность – минуты полет.
Девушка – преображенье.
Горше, чем деготь, жаленье,
Слаще, чем сотовый мед.
 

Читая Гессе и думая о васильках

 
«Познавай себя и пророку поверь!» —
Отзывалась птица в красоту ночную.
И гориста пристань – высокая дщерь —
Константина светоч. – Я к нему ревную.
 
 
Янычар влюблен по-отечески в сад.
Насадил пред храмом, как в рай ступени.
Известняк колонны; тепло; виноград…
Отворивший душу торжеством сомнений
 
 
Предстоит священник чуть юной красы,
Васильком девичьим освящая воду:
Потемнело небо в лазури росы
Непонятной тайной большинству народа.
 
 
Средь болот и снега, где пел соловей,
В укрепленных замках, отменив разгулы,
Отдыхают рыцари; из-под бровей
Ничего не светится – само уснуло.
 
 
Заходил художник – откуда он здесь? —
Дочерей их нежно-восковых целуя,
Чтоб в церковных нишах вставали как есть,
Позабыв навечно про любовь земную.
 
 
Рать ее подолгу дождинкой со щек
Высекает память о неярком лете.
Вновь цветы небесные в поле еще,
Сочиняя образ и язык столетий.
 

Ключ на поясе Фра Беато Анжелико

Был бы японцем —

Писал бы Аньке стихи:

Ведь не прочтет же.

Алексей Комлев, 25 августа 2023 г.

 
Волосы убрав с угла
золотых очков,
В глубь экрана
поплыла —
Загнанный олень.
 
 
Имя – Ангел – Фра – флорин —
Некогда скучать!
И Флоренция сыта
У мальчишки ног.
 
 
Кто ты, мальчик?
«Я святой.
Я святой дурак.
Пожалел ее, себя.
Не женился впредь».
 
 
Девочка…
гори внутри
Запертых дверей;
Сжалась файлом —
Не найдем
Мы ключа – открыть.
 
 
Выбрав хижину веков,
Ан-же-ли-ко-сан⁷
говорит о пустяках:
«Славно бьют ключи!»
 
 
Он поможет отворить…
Но другую дверь…
В Образе —
его стезя.
Неподкупен путь.
 

Поэма о Великом начале…
ВХУТЕМАС
(отрывки)

Глава 7. 1921. Зори

1. В театре Мейерхольда РСФСР-1 Антон, Лиза, массовка из актеров и хористов, Немирович, Якулов, позже Мейерхольд, Равдель, распорядитель диспута, Алперс, воришка

Ремарка Лизы:

 
На диспут «Зорь» пошел Антон!
 

Антон:

 
Я театрал в моменты…
Но истинный…
             кумиров вон
Я заставляю выйти.
 
 
Не вынося поддержки от небес,
Бог Маяковский, боже!
Когда творю, могу сказать тебе:
«Пошел бы ты… домой уже!»
 
 
Такой крутой у лестницы наклон,
Который я один на свете знаю.
Никто ее объем не понимает,
Хоть обойдет сто раз со всех сторон!
Как Татлин утром башню создавал,
А тайно ночью – собирал и крылья,
Мать футуризма…
Новый день настал,
Пропали втуне скромные усилья.
Остановилось время… Лето… Жар…
Смеются тихо близнецы у двери…
Попала в пекло Жанна д’Арк.
 
 
Был спор. Октябрь, говори! —
И закрутил, и взвился.
Все умерли – а он рожден.
Рок, режиссер вселенной!
 
 
Докладчики! Нестройной массой вы…
Плевали на регламент!
Оставьте Коминтерну шум хвалы!
А сути нет. Дыра в уме!
Со сводкой с фронта, где он, Мейерхольд?
 

Актеры, хористы:

 
Да там, на Николаевском вокзале,
Его пожитки скромные видали;
Как провожали… Ах, какой эскорт!
От зависти позеленеет лист.
И Южин, и Таиров; Немирович —
Все королевской пожелали крови.
Подскажем им: Антихрист…
 

Лиза (наблюдая за залом и сценой):

 
Смех. Свист. Хлыст.
Актеры и хоревты вкруть рычат…
 

Актеры, хористы:

 
Срывали голоса мы, слезы лили,
Попрали грим, друг друга мы простили.
 

Антон (Лизе):

 
Бебутова на сцену волочат.
 

Актеры, хористы:

 
Да будет вечеринка! Час настал!
Теперь нас приглашают и за ужин,
Когда наш дух пророчески разбужен.
Где Мейерхольд, который опоздал?
 

Лиза:

 
Голодные и злые голоса.
 

Актеры, хористы:

 
Он проходил здесь; он был нас правее…
Подвижнее и легче мы – живее;
Пусть голод длится еще полчаса!
 

Частушка из зала:

 
Нос Мейерхольда в зале встал,
Под ним не парус – гарус.
Не нос и шарф, а мадригал —
Непоправимо красный.
 

Одинокий голос из зала:

 
Маэстро сам…
как солдафон-огонь —
В шинели, шарфе, бутсах и обмотках.
На верхе кепки тот значок, где четко
Зри профиль Ленина – большую бронь…
 

Мейерхольд (держа сводку с фронтов Гражданской войны):

 
                         Победа наша… Тише, тише, зал!
                         И глуховато солдафон прибавил:
 

(Мейерхольд знал, что у него глуховатый голос)

 
Когда меня за нарушенье правил
Изгонят из театра на вокзал,
Я одиноким стариком пойду
По рельсам вдаль – с котомкой за спиною;
Со вкусом хлеба я в нее родное
Ученье Станиславского кладу.
 

Частушка из зала:

 
Зал понимает: это китч!
В проходах узких шатко.
И злой волшебник Немирович
Верти́тся акробаткой.
 

Антон (с восхищением):

 
А Мейерхольд достал большой мешок,
 

(Мейерхольд показывает пантомиму)

 
И поддались, как птицы оперенье,
Его края… Из сердца взял ученье,
А из кармана – хлебушка кусок…
И бережно он все это отдал
На дно мешка, и завязал веревкой;
В глазах его, как в океане с лодкой,
Летела жизнь… Но он ей губы сжал.
 

Мейерхольд:

 
Сейчас на диспуте опять
Летела жизнь без правил.
Бойцы, что я поставил,
Готовы начинать…
Сперва Якулов! Выйди из тенет!
 

Якулов:

 
С утра сбивался, вспоминал о многом…
Художнику в театре сем убого,
Где нет Шекспира, режиссера нет…
Нет! Есть один, которому теперь
Мы можем предъявлять большие счеты.
Мы, живописцы, не бежим работы.
Новаторству лишь мы открыли дверь.
Что было нами выстрадано,
                                         вдруг —
Любой закон, который мы открыли, —
Все лучшее в художественном мире
Случайно сцена превращает в трюк.
И если есть характер у тебя,
И если ты новатор в самом деле,
Как чувствуешь себя ты в черном теле —
Без вдохновения ты как без рук…
А Равдель где? Шлифуя свою речь,
Ее он приготавливал для боя.
А впрочем, повторяет то-другое,
Что со студентами успел испечь!
 

Распорядитель:

 
Докладчик Лиза!
 

Лиза:

 
Равдель в мастерской,
Где все идет по новому канону,
Не только с производственным уклоном,
Но даже с театральною тоской —
Ведь мы, студенты, выбрали людей,
Радеющих о форме все, о форме —
О мир преобразующей реформе
Непримиримых на предмет идей!
 

Частушка из зала:

 
Толпится в зале ВХУТЕМАС.
Выходит чудо-ректор.
Взрывается огнем на час
Вся Мейерхольда секта!
 

Равдель:

 
Художники! Ведь вы не маляры!
Актер – ваш цвет – материал на сцене.
Вы режиссеры световой игры,
Организаторы своих творений…
В лаборатории у вас светло.
Законы все вы вывели веками:
Вы просчитали мозгом и руками
Свое искусство, словно ремесло.
Театр ничего не просчитал,
Свои законы до сих пор не вывел.
Он лишь о тексте думал и гадал
И оказался в бурю на обрыве.
И грянул гром. И выстрел прогремел.
И публика сменилась в этом свете.
Театр до сих пор не поумнел —
Единой волей новый день не встретил.
Искусство мозаично – в этом суть!
Все развернуть в единство может воля —
Но чья, скажите? Чей культурней путь?
Организация большого поля,
Большой площадки, плоскости, фигур
И световых и цветовых явлений,
Объемов музыкальных партитур
И статики, и пропасти движений.
Театру безразличен сам рассказ
Прием – логичен. Элемент бесценен.
Возглавить живописцу в самый раз
Искусство режиссерское на сцене!
 

Аплодисменты.

Распорядитель:

 
Выходит Алперс!
 

Антон:

 
Настоящий маг!
 

Лиза:

 
Зал оживился, точно на свободе…
Он пробудил великое в народе!
 

Алперс:

 
Поднимется страна на целый такт!
Театр образует новый быт —
Организует жизнь, а не искусство…
 

Голос воришки в зале рядом с Лизой:

 
Костюм на нем, как золото, добыт!
Студентка, понимаешь это чувство?
Ботинки тоже вроде ничего…
 

Антон (Лизе про воришек):

 
Те двое в коридор!
 

Лиза (Антону):

 
Пойду за ними…
 

Лиза (самой себе):

 
По коридору страха – по пустыне.
Хотят ограбить Алперса – его!
Темнеет театральное фойе;
И пыль кругом… театр еще тоже!
Я за ворами успеваю – боже!
Я позабыла только, для чего!
И задыхаюсь бешеной виной,
Иду за жуткой сволочью по кругу.
Москва тепла…
 

2. Лиза идет уже по улице. Как из-под земли Мейерхольд. Целует ей руку. Она ошарашена

Мейерхольд:

 
Зачем целую руку?
 

Лиза (все еще ошарашена, не веря своим глазам):

 
Здесь Мейерхольд стоит передо мной!!!
 

Мейерхольд:

 
За мной – Ефим. О, мы между собой
Так безмятежны и по-детски правы…
И снова мир – нисколько не лукавый,
И вечер, вам дарованный судьбой!
Москва полна прекрасных нужных дел…
А у Ефима перстень очень странный!
На подбородке – ямочка; взор, данный
Для явственных лишь в поединке стрел.
Овал лица; открытый бледный лоб…
 

Мейерхольд (добрый старший товарищ) смотрит на Лизу и спрашивает:

 
Он почему прекоротко стрижется?
 

Равдель (краснеет), Лиза (еще больше ошарашена)

Мейерхольд:

 
И нравится мне, как Ефим смеется…
Отливка очень чистая – без проб…
 

Равдель (пытается вставить слово):

 
Вы, Всеволод Эмильевич…
 

Мейерхольд (не дает ему сказать и говорит сам):

 
Борьба!
Театру нужен весь Ефим – всецело,
В породе черт лица окаменела
У вас и Зины⁸ яркая судьба!
 

Равдель:

 
Гулять по сцене ростом я высок!
 

Мейерхольд:

 
Цветок из сердца вырос, Запятая —
Дождями смыт могучий лепесток:
ПОДУМАЙТЕ, – на ЧТО вас не хватает!
Синее гжели стали небеса…
 

Равдель:

 
Там гром гремит; там буря, возвращайтесь…
Я лопоух! Откройте же глаза!
 

Мейерхольд:

 
Всё, Равдель, всё! Прощайте!
 

(Уходит, подмигнув Лизе.)

Равдель (продолжает ему отвечать, даже кричит ему вослед):

 
Я ДУМАЮ! Мальчишка?! Молодняк?
Быть слушателем вольным этих классов,
Подняться круто – ректор ВХУТЕМАСа.
Шесть лет прошло – все слушают меня!
Конечно, выполняю я заказ —
Тот самый, что давно другими задан.
 
 
Загадываю, Лиза, вам шараду:
Прочтите текст! Слеза попала в глаз.
 

Лиза (лукаво):

 
Чего хотите! Ну прочту, пускай!..
Товарищ управляющий!.. Здесь просьба!
Могу со сцены, деловито, грозно…
 

Равдель:

 
Однажды вам налью казенный чай…
Найдите мне чернила… написать…
 

Лиза: Куда?

Равдель:

 
Конечно, выше – так уж надо…
Ведь есть заказ, он в этой просьбе задан;
И человеку негде правды взять.
 

Лиза (трясет письмом, переживая, со скорбью в голосе):

 
Ему бы в наши стены поступить,
А он в какой-то должности полезной,
И просит так несчастно и болезно:
«Вы вытребуйте скоро, чтоб учить!»
 

Равдель:

 
Он прошлый год мне подавал письмо.
А я забыл, вернее – отказали.
Рабочий. Позабудет нас едва ли.
Ведь это будет трудно для него.