Czytaj książkę: «Иго. Татарский роман. Книга 1»
Глава 1
1
Горловка образца 1958 года зовсiм не та Горлiвка, яку вы знаете, хлопцi.
Горловка образца 1958 года, щоб ви знали, утопала вся в черной грязи и угольной саже. Вся жизнь в сим сером, но веселом северо – восточном украинском городке была связана с добычей угольного камня. Помимо нескольких шахт горловчане имели шикарный кинотеатр «Шахтер», трамвайное депо «Шахтовое», газету «Кочегарка», и даже центральная городская помывочная, и то называлась «Шахтерская».
Главные коммуняки надрывно кричали из Московского Кремля «давай угля», хоть мелкого, но много.
Однако угольком в Горловке промышляли еще до Советов, при императоре, при царе – батюшке незабвенном Александре III и при Николае II, конечно, тожеж. Городок так наречен был в честь горного инженера Горлина, благодаря радению которого в густых придонских ковылях раскопали первое крупное угольное месторождение. Хотя по-мелкому горючий камешек из черноземной глинистой почвы украинско-половецкой степи начали выковыривать еще запорожские казаки, теснимые набиравшей силу агрессивной Московией с востока и теряющим былое могущество Крымским ханством с юга.
Но если быть справедливым и точным, то пальму первенства (в части строительства городка и шахт, а не в части угольных разработок), то ее, эту пальму, беспрекословно нужно водрузить на кипу еврея Полякова. И городок то, по чести, следовало назвать не Горловкой, а Поляковкой. Ежели бы не огромные капиталы железнодорожного магната и банкира Самуила Соломоновича, вложенные в угольное дело, никакой Горловки и в помине бы не было. Именно коммерции советник Поляков, имевший к тому же попутно чин советника тайного, заложил «Корсуньскую копи N1» и сам город, построив железнодорожный вокзал, питейные заведения, фотосалон Элинсона, Горное училище, клуб-театр, церковь Святого Макария Египетского и бог весть еще что. Даже про синагогу не забыл многомудрый сын богоизбранного народа.
А вот про мечеть забыл. Может, и не забыл, просто подумал – а на фига в Горловке мечеть! Татар и прочих басурман при царе по различным разнарядкам и комсомольским путевкам, как при коммунистах, на шахты ведь еще не загоняли. Мусульмане здесь, если и обитали, то в невеликом количестве, так что, извиняйте, братья-басурмане, мечеть в Горловке была как бы ни к чему. И потом, все равно бы ее позже большевики порушили, так же, как порушили церковь и синагогу.
Тем паче, что в Горловке в 1932 году побывал один из главных «большаков» – кремлевский долгожитель, пересидевшей всех остальных главных «большаков», включая самого усатого и наиглавнейшего. Как вы догадались, то был Лазарь Каганович, разумеется, это был он, собственной персоной.
Кому там быть во времена лютого голодомора, если не ему!
Какая нечистая сила забросила этого красноперого комиссара в этакую глухомань? А я доложу вам, что Горловка тогда никакая была не глухомань, а совсем даже наоборот. И Лазарь Моисеевич посетил сей богатый недрами населенный пункт на предмет рассмотрения его в качестве столицы всего Донбасского каменноугольного края. Но когда краснопузый комиссар утопил свой до блеска начищенный сапог в густой горловской жиже, он в сердцах чертыхнулся «В такой чертовской грязи столицы быть не дОлжно» – и был таков.
И столицу учредили в другом шахтерском городке, чуть севернее, а именно – в Юзовке, тогда уже переименованной в Сталино, а нынче достойно несущей имя Донецк.
Сколько уже было на Донбассе, как позже пел поэт, «взорвано, уложено, сколото» черного, надежного золота! Не счесть! Миллион вагонов и миллиард маленьких тележек! А объемы добычи, претворяя решения ВКП(б) и КПСС, от пятилетки к семилетке продолжали наращивать. Дошло до того, что начался сухостой. Запасы воды в местных водоемах иссякли, а вода – основной компонент технологического процесса добычи угля, без воды на шахте не туды и не сюды… Короче говоря, было решено прорыть рукотворный чудо-водоканал Северский Двинец – Донбасс…
Вот какие грандиозные исторические события переживала Горловка в том далеком 1958 году! А теперь, когда мы о них узнали, обратим свой пытливый взор на двух гарных хлопчиков, торжественно вступивших на деревянный тротуар с разрумяненными лицами из упоминаемой нами уже центральной помывочной «Шахтерская».
Сообщим сразу, хлопчики эти гарные к трудолюбивому племени шахтеров никакого отношения не имеют, и проживают они вовсе не в Горловке, а в Пантелеймоновке, что в 15 верстах отседова. Именно в этом ПГТ, то есть поселке городского типа, дислоцировалась их ПМК, то есть передвижная механизированная колонна. Как уже смекнул догадливый читатель, парни работали на легендарном канале Северский Двинец – Донбасс, и относились к другому трудолюбивому племени – водителям землеройно-транспортных машин, проще говоря, механизаторам.
А что они тогда делают в Горловке, возможно, спросит кто то. Что за вопрос? Как это что, как это что! А на людей посмотреть, а себя показать? А попариться в настоящей «Шахтерской» баньке, славящейся на всю округу своим знатным парком. Да с березовым веничком! Да с холодным пивком!
Благодище то какое, лепота… А вы спрашиваете, что делать в Горловке?
Давайте лучше навострим уши и послухаем наших славных землеройцев, взявших курс прямиком к ресторану… К какому? К какому, какому, ну, конечно же, к «Шахтеру», к какому же еще! О чем они гутарят? Если напряжем свой слух, то вот какой диалог можем услышать:
– Ну, как парок, Жека?
– Зашибись, Мишель.
Здесь автор вынужден остановить свое повествование, дабы сделать одно существенное пояснение.
Возможно, некоторые из читателей начнут возмущаться: «Фи-и! А зачем нам нужны ваши вступления, отступления и пояснения? Выпускайте поскорей на авансцену настоящих героев книги! Не успели они сказать пару слов, как им тут же заткнули рот. Мы ждем действий, развития сюжета».
Ну что автор может ответить на сию гневную тираду? При всем уважении к читателю – а кого уважать писателю, если не читателя, если читателей не уважать, то их, пожалуй, и вовсе не будет, зачем тогда вообще писать?.. Но при всем уважении к читателю, автор желает с ним все же не то чтобы поспорить, а просто просит набраться терпения…
Ведь романы, большие, настоящие, толстые романы так скоро не пишутся. Это ведь вам не рассказик какой нибудь, и даже не повестюшка, а – роман. Понимаете, роман! Причем, татарский. А значит, многослойный, как татарская губадья, глубокий, как татарская надежда и растянутый в пространстве и времени, как татарская тоска. Поэтому здесь надо все тщательно обдумать, осмыслить, обсосать. А что касается экшна, то есть движения и захватывающего сюжета, криминального, любовного да какого вам угодно – всё это непременно будет, автор обещает, только нужно набраться немножечко терпения.
Итак, продолжим.
Вы слышали, друзья мои, что наших героев зовут Жека и Мишель. Но я хочу доложить вам, что никакие они на самом деле не Жека и не Мишель. И даже не Женя и не Миша. И даже не Евгений и не Михаил. А кто же они? Жинтарас и Мардан – вот кто. Так их папа с мамой нарекли, на своей малой родине, одного – в Вильнюсе, другого – в Казани. Но здешнему уху, такие имена, как Жинтарас и Мардан, непривычны, хотя на канале народец собрался в основном пришлый.
Вот эта «нездешность», может быть, и сблизила ребят. Оба они были представителями, так сказать, пограничных культур, один – околоевропейцем, другой – околоазиатом, в том смысле, что их историческая Родина находилась где то рядышком с «настоящей» Европой и где то вблизи «настоящей» Азии.
Не знаю, как Жинтарас, но Мардан стеснялся своего имени, и сам спешил представиться «Я Миша», быстро протягивая незнакомцу свою жесткую, густо пропитанную соляркой ладонь. А его литовского дружка все сразу стали кликать «Жекой», да никто бы на стройке и не выговорил это мудреное имя «Жинтарас». А Жека – просто и понятно. Жека быстро привык, и не обижался.
С Марданом было сложнее. Попробовал бы он сказать «я Мардан», – его тут же бы окрестили «Мордой». А некоторые злобные элементы при этом непременно добавили бы «татарская». Как вам это нравится – «татарская морда»? Вот то то и оно…
Зная горячий характер Мардана, можно с уверенность утверждать, что услышав это обидное «погоняло», он тут же кинулся бы в драку. Завязалась бы потасовка, до поножовщины могло дойти, – на канале народ собрался дерзкий, кипячной. А Мардану по фиг, что ты кипячной – он сам такой кипячной, что кипячнее всех кипячных! И сколько вас там трое или дюжина, с фомкой вы али с кастетом – ему это тоже по барабану. Против лома нет приема – вот когда начнется настоящий сабантуй…
Потому мудрые хохлы вопрошают «А воно тоби треба?» В том то и дело, что не треба. А мудрые кацапы предупреждают «Не буди лихо, пока оно тихо». Посему, пораскинув своей татарской башкой, Мардан стал везде представляться «Мишой», это уже Жека на свой манер прозвал его «Мишелем», больше никто так Мардана на стройке не называл.
Впрочем, Мардан вполне сходил за Мишу, а после того, как отрастил висячие запорожские усы, – и за Михася. Больше даже на Михася, чем на Мишу, правда, лишь до той поры, пока не раскрывал рот – его неистребимый акцент «айдагез к девощкалар!» сразу выдавал его с головой. Несмотря на это, «бендеровцы», приехавшие на водоканал из Львивщины, предпочитали именно это имя Михась, на которое Мардан тоже охотно откликался. Его далекие булгаро-половецкие предки, между прочим, когда то в древности обитали и в этих придонских степях.
2
Наши герои, имеются в виду машиниcт скрепера 3 разряда Мардан Рыстов и его коллега, тракторист 3 разряда Жинтарас Чеснаускис, тщательно изучали ресторанное меню. Вернее, тщательно изучал меню только Жинтарас, а Мардан свой выбор уже сделал.
Выбор был не оригинален:
– В убщим так, бурщ украински, кутлет киевски, вутка стулищный… э-э, грамм..
– Двiстi, – подсказал долговязый официант с черной бабочкой на белой рубашке и со свежей салфеткой на изогнутой руке.
– Тущны, двисти, – подтвердил Рыстов.
Официант быстро записал заказ в блокнотик и повернулся к Чеснаускасу.
– А чшто такойе деруни? – с заметным прибалтийским акцентом поинтересовался Жинтарас.
– Що такэ деруни? – дружелюбно улыбнулся официант. – Це картопляни млинци.
– Чшто, чшто? – не понял литовец.
– Оладки картопляни. Це наша фирмова страва.
– Как… кая отрава? – испугался Жинтарас.
– И-и, ни отрава, инде, а блинщики из картушки, – догадался Мардан. – Шту син, малай, ни понил шту ли? Вруди наша кыстыбый, а бульбаши называют дранка.
Официант утвердительно кивнул и, продолжая улыбаться, уточнил:
– Деруни з грибною пидливою або з подчеревкою? Чого хочите?
Увидев вытянутые в недоумении лица «хлопцив з водоканалу», – официант наметанным глазом сразу определил социальный статус своих клиентов, – человек с черной бабочкой наконец сжалился над ними:
– Добре, хлопчики, шуткую я. Бачу ви не мисные, украинской мови не розумиетэ, ось и ришив трохи пошутковать. А ви, хлопци, на канале робитэ?
– Ни-и, мы тута… эта… пруездым, – соврал Мардан, хотя плохо очищенные от строительной грязи сапоги и висящие в гардеробе промасленные фуфайки прямо свидетельствовали об их причастности ко Всесоюзной комсомольской стройке Северский Двинец – Донбасс.
Жинтарас выбрал таки деруни с подчеревкою – картофельные оладьи с салом, прореженным мясными прослойками. Когда словоохотливый официант ушел выполнять заказ, Жинтарас набросился на друга с расспросами:
– Ми же на канале работаем. Патчему ти его обмануль?
– Птамушта. Посли узнаиш.
– А у тебя тотчна деиньги есть?
– Тущны, тущны, – заверил Мардан, обещавший другу взять все расходы на себя.
– Многа-а их?
– Хватит нам на дваи-их, – дурашливым голосам пропел Мардан и добавил: – Минем окщам хуть кут блян щайня!
– Чштот-та я не пониял, – беспокойно заерзал на витом стуле с высокой спинкой Жинтарас.
– Мин айтам – я говорю, динег мно-ога.
– А-а, – успокоился литовец. – Пуйку!
– Нарся, нарся – что, что? – не понял теперь татарин.
– Я гаварю, карашо!
Беспокойство Жинтараса имело законное основание. На канале перестали выплачивать зарплату. Нет, деньги, конечно, платили, но какие это были деньги? По сравнению с тем, что платили раньше – это были какие то жалкие гроши, просто курам на смех. Да и ждать их приходилось по два-три месяца. А Жинтарас завербовался на стройку с целью «зашибить большую деньгу», чтобы обустроить потом собственную ферму. Экономя на всем, он каждую свободную копейку откладывал и отправлял домой в Литву.
Жинтарас знал, что друг его Мардан тоже слал какие то денежные переводы своей матери – вдове фронтовика. И не только ей одной (в скобках заметим, осталась в Казани одна зазноба, о которой Мардан начал сильно тосковать). По началу на канале платили такие деньжища, что многие молодые хлопцы чесали репу, а что с ними робить? Солить что ли!
Мардан жил на широкую ногу. В то благословенное времечко, когда в карманах водились еще «"шалені гроші"», в выходные дни «хлопци з водоканалу» ездили в большие города малость прибарахлиться да чуток покуражиться (чего уж там греха таить, что было, то было). Причем, ездили не в Горловку и даже не в Сталино (даром, что оно прозывалось столицею всего Донбасса), а в «Харькив» – вот где был настоящий столичный град. О какие шикарные в Харькове были рестораны, какие дорогие модные универмаги! Отвалив едва ли не месячную зарплату, Мардан прикупил себе пару рубашек, носки-трусы, стильный свитерок с изображением оленей и великолепный костюм – тройку из плотного синего сукна. И тут же облачившись в него, отправился обмывать обнову в кабак.
А когда Мардан проснулся на следующее утро на жестком деревянном топчане рабочего общежития в Пантелеймоновке и разодрал с похмелья свои заплывшие зенки, то не увидел ни одной вновь приобретенной покупки. Забыл в вагоне электровоза. Экая досада… Впрочем, какие все это мелочи! Бывают в жизни огорчения, вместо хлеба ешь печенье. Главное, костюм, дорогущий синий костюм-тройка – «мечта дипломата» – никуда ведь не делся, пропасть костюм мог разве только вместе с Марданом, поскольку Мардан в нем, видите ли, как загулявший гусар, изволил почивать! Правда, на его левом борту красовалось большое жирное пятно – след ресторанного похода. Костюм был безнадежно испорчен – что его обратно в Харьков в химчистку теперь вести? Себе дороже.
Но Мардан горевал не долго. Точнее, не горевал вовсе, не в его вольной широкой натуре было убиваться по тряпкам. Что он, футсен какой али фармазон?
Нет и нет! Мардан Рыстов – скреперист 3 разряда комсомольской ударной стройки Северский Двинец – Донбасс! А это вам не халам-балам, скреперист 3 разряда – это звучит гордо.
Так, в новом костюме, не переодеваясь в грязную робу, Мардан отправился заводить пускач своего железного коня. Можете представить картинку: небритый механизатор в синей тройке с концертной бабочкой за рычагами грозно урчащего С-80? Весь канал укатывался со смеху.
… Мардан добивал остатки водки, закусывая киевской котлетой, а Жинтарас потягивал мадеру – водку он не пил. Друзья мирно беседовали.
Чтобы не засорять великий и могучий татаро-литовским акцентом, дальнейшие диалоги в ресторане «Шахтер» автор романа постарается передать в изложении. Хотя в виртуозных выражениях Рыстова и Чеснаускиса легко угадывался даже не акцент, а вполне самостоятельный диалект русского языка, такой же как, скажем, своеобразный говорок южноуральских казаков или местное наречие северных поморов (Прим. 1). И все же, чтобы не затруднять понимание, автор постарается адаптировать корявую речь персонажей романа к современным языковым нормам. И впредь к языку оригинала прибегать лишь в исключительных случаях.
3
Редкий литовец долетит до канала Северский Двинец – Донбасс. Жинтарас долетел, но сейчас, кажется, жалел об этом.
Литовец признался другу, что хочет уехать домой. Стройка подходит к концу, заработки упали, и лично ему, Чеснаускису, всё по чесноку, ловить здесь больше нечего. Кое-какой капитал он уже сколотил, пусть не такой, на какой рассчитывал, но на пару коров, пяток хрюшек, небольшую стаю уток хватит.
– Ты скотину купишь, а калхуз заберет, – мрачно предрек Мардан.
– Черта им! – разгорячился обычно спокойный и выдержанный Жинтарас. – Я на хутор отселюсь.
– У тебя же бронь, тебя не отпустят со струйка.
– Кто их будет спра-ашивать! Сказал уйду – значит, уйду, – литовец был настроен решительно.
Честно говоря, Мардан тоже уже давно подумывал о том, как ему слинять с водоканала. Не только подумывал, но и предпринимал конкретные шаги. Сдёрнуть со стройки он хотел с помощью… военкомата. Это сейчас всем фиолетово, служил ты в армии или нет, пожалуй, престижней даже откосить от армии, поскольку сегодня «священный долг» мачехе-Родине отдают лишь одни законченные лохи. А в те суровые и жестокие, но в чем то и чистые годы, получить «белый билет», если ты не футсен или фармазон какой, было большим несчастьем. Ни одна уважающая себя девка с тобой на одном гектаре и… кушать бы не села.
Мардан по-тихому прошел с осенним призывом медкомиссию. Его, как механизатора, приписали к танковым войскам, объявили номер команды, приехали уже и «покупатели»…
Но фокус не удался – в последний момент позвонили из Горловского управления водоканала и, козыряя бронью, отозвали своего работника обратно на стройку…
– А ты где живешь тама в своей Литве? – нарушил тягостное молчание Мардан.
– О, это есть отчень красивое место, – оживился Жинтарас, – хутор Данилюшко под Таркае. Когда то это была столица свободного государства Литва, – литовец сделал особое ударение на слове «свободный» и продолжил: – Слушай, друг, тебе это будет интериесно, у нас в Данилюшко есть гора, Татарский курган называется.
– Вай-хай! – удивился Мардан. – А здеся в Пантелеймоновке есть Байская гора, ее тоже называют Татарская. Эта что же и тама, и тута татары жили?
– Насчет тута не знаю, а в Таркае тотчна жили, и сейчас живут. Старики говорят, что раньше в Таркае и мечеть стояла, рядом с костёлом.
– И много у вас татар?
– Много, их у нас называют липки, у нас еще евреи и поляки живут.
– Как мои земляки татары-липкилар у вас поживают, никто не обижает?
– Нет, их уважают, – заверил коренной таркаец, – они отчень хорошо работают, у них большие красивые дома, скромные девушки. Липки – грамотный и образованный народ. Они даже имеют свой собственный нобелевский лауреат – писатель Генрих Сенкевич. Правда, он уже умер давно, и книжки писал, кажется, по-польски.
Мардан – казанский городской хулиган из ягодного оврага, – разумеется, ничего не слышал об Альфреде Нобеле, да и фамилия Сенкевич звучала как то не по-татарски. Но все равно паренек выпрямил спину и расправил плечи, переполняясь гордостью за своего знаменитого соплеменника.
Его гордость была бы еще полнее, если бы кругозор ФЗО-шника с семилетним образованием был чуточку шире. Тогда он мог бы знать о том, что таких знаменитостей, помнящих свои татарские корни, но забывших родной язык и культуру, пруд пруди в истории любого государства, тем более российского. Карамзин, Чаадаев, Аксаков – список можно плодить до бесконечности[1]
Мардан заказал еще «двисти» водки, а Жинтарас – еще одну бутылку Мадеры. Не многовато ли будет, друзья? Автор, конечно, мог бы воспользоваться своим писательским правом и отправить их первым проходящим поездом в Пантелеймоновку. Но тогда бы он нарушил законы постсоциалистического реализма. Посему автор делать этого не будет – увы, писатель не так уж и всесилен, порой он даже просто бессилен, и никак не может повлиять на поступки своих героев. Иногда писателю остается лишь внимательно за ними наблюдать, к чему и тебя призываем, дорогой читатель.
Знамо дело, что после таких возлияний наших друзей потянуло на подвиги. На подвиги, слава богу, пока вполне мирные, проявляемые сугубо, так сказать, на любовном фронте.
Мардан все чаще стал поглядывать на соседний столик, за которым одиноко сидели две гарные дивчины явно скучающего вида. Девушки были одеты по последнему писку моды. Чернявая демонстрировала прилегающий лиф, откровенно обнажающий большую мягкую грудь. А рыженькая невинно болтала ножкой в красной туфельке, соблазнительно выглядывавшей из под ее пышной черной юбки.
Красотки тоже стали постреливать намалеванными глазками в сторону парней. По-правде говоря, «стреляли» они больше в Жинтараса – голубоглазый блондин с простым открытым лицом показался им, видимо, легкой добычей. Мардан был пониже ростом, но более коренастый, его карие глаза блестели озорным огоньком, желваки нервно играли на скулах, выдавая серьезность его намерений.
Несмотря на свой еще довольно скромный любовный опыт, Мардан знал, что внешние данные – не главное в нелегком искусстве покорения капризного дамского сердца. Нет, мужская выправка и стать, безусловно, играют свою роль, но нужно и что то другое. Что именно? Напор и страсть. Щедрость и великодушие. Уверенность и сила. Однако это должна быть не тупая упертость разгоряченного быка, а мягко обволакивающая мощь благородного тигра. Хотя, если честно, на тигра Мардан похож был мало, скорее, на взъерошенного волчонка.
– Рыжая – моя, а ты займись черненькой, – предложил Мардан другу.
– Лиетувайтес – ура гражёс! – как то не к месту проявил свой местечковый патриотизм захмелевший Жинтарас.
– Переведи-и, – Мардан от нетерпения даже икнул.
– Литовские девушки – самые красивые!
– А-а, ну, наши казанские кызлар тоже нищаво, бик та матур, – Мардан не хотел уступать Жинтарасу в патриотизме, однако, бросив взгляд на красную туфельку и облизнув губы, не мог не заметить: – Хотя, знаешь, что я тебе скажу, дускаем, хохлушки тоже… эта…как его… дюже гарны! – с трудом подобрал он нужный эпитет.
– Да это просто кабацкие лярвы, – попытался сдержать любовный зуд друга Жинтарас.
– А нам татарам лишь бы даром! – весело воскликнул Мардан и хищно заиграл желваками.
– В том то и дело, что даром они не дадут.
– А это мы будем еще посмотреть, – Мардан подкрутил свои запорожские усы и принял боевую стойку.
Он готов уже был ринуться в бой, как его остановил подошедший к столику официант:
– Ну шо, хлопцы, скоро и нам – по коням. Платити будемо?
– А як же, – подтвердил Мардан и в широкой пьяной улыбке оскалил свою хищную волчью пасть. – Только, браток, принеси еще пачку «Беломор – канала»… Подожди, две пачки, для моего кореша тоже. И еще: бутылку шампанского вот этим девощкалар, от нашего стола, так сказать, вашему.
– Добре, – сказал официант и побежал за шампанским и папиросами.
